Текст книги "Японская мифология. Энциклопедия"
Автор книги: Н. Ильина
Жанры:
Мифы. Легенды. Эпос
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)
ЯПОНСКАЯ МИФОЛОГИЯ
Составитель: Н. Ильина
Предисловие
«МИР ИНОЙ, НЕПОХОЖИЙ И СТРАННЫЙ…»
До XVI века, когда острова Японского архипелага были нанесены на карту португальскими мореплавателями, Европа и не подозревала о существовании Страны восходящего солнца. Впрочем, «открытие» Японии оказалось кратковременным: уже в начале XVII столетия немногочисленные европейцы были изгнаны с островов, а сама Япония вступила в период «блистательной изоляции», замкнувшись в собственных границах. Лишь с наступлением эпохи Мэйдзи Япония снова сделалась «доступной» для остального мира; в этот период и началось изучение японской культуры, продолжающееся по сей день. Весьма своеобычная, абсолютно не вписывающаяся в привычный европейский контекст, эта традиция в восприятии европейцев встала в один ряд с не менее «экзотическими» и «чужеродными» традициями Индии и Китая; на основе европейской интерпретации этих традиций (с присовокуплением тибетской) сложилось столь популярное до сих пор представление о сказочном Востоке, бесконечно ином, бесконечно древнем и мудром, несущем «свет истины» погрязшему в алчности и бездуховности евроатлантическому сообществу.
Впрочем, в этом ряду «азиатских львов» Япония стояла и продолжает стоять особняком. Позаимствовав в IV в. из Китая через Корею письменность и ряд обычаев, страна Ямато (древнее название Японии) в дальнейшем следовала своему собственному пути, уже ни на кого не ориентируясь – наоборот, сама создавая ориентиры для других. Не в последнюю очередь это связано с изолированным, островным положением Японии: водная преграда затрудняла все потенциальные влияния географических соседей. В сочетании же с искусственными преградами экономическому и культурному взаимодействию в период «блистательной изоляции» географическая отделенность Японии привела к возникновению того самого феномена, который сегодня довольно расплывчато именуется «японским менталитетом».
Одним из проявлений этого феномена является японская мифология – уникальная система мифологического мировоззрения. Как писал видный отечественный японист В.Н. Горегляд, «географическое положение страны и стечение исторических обстоятельств предохранили японские мифы от подавляющего влияния китайских идей. Странный, ни на что не похожий мир открывается перед нами».
Как известно, всякая мифология – плоть от плоти и кровь от крови народа, ее создавшего. Поэтому, прежде чем приступать к знакомству с мифами Японского архипелага, остановимся вкратце на истории заселения Японских островов.
Считается, что еще сто тысяч лет назад Японский архипелаг на севере примыкал к Сибири, на юге – к Корейскому полуострову, а еще раньше, возможно, соединялся с Филиппинами и Индонезией. Именно столь давней эпохой датируются находки останков древнего человека и костей давно исчезнувших в Японии животных – слонов, тигров и леопардов. Однако активное заселение островов началось лишь около десяти тысяч лет назад, о чем свидетельствует характер неолитических находок.
По словам известного отечественного япониста А.Н. Мещерякова, «в эпоху плейстоцена Япония была связана с материком сухопутными мостами. Считается, что во время максимального оледенения вюрмского периода уровень океана был на 140 метров ниже нынешнего. Это позволяло проникать на архипелаг переселенцам из разных частей Азии – как с юга (через территорию нынешнего Кюсю), так и с севера (через Хоккайдо). Следует также иметь в виду, что территория современного Японского архипелага не была разделена на острова, т. е. представляла собой единый массив суши. Формирование архипелага в конфигурации, приблизительно соответствующей современной, относится к концу оледенения вюрмского периода, т. е. случилось это за 17–18 тысяч лет до наших дней. Поскольку в древности никакого архипелага не существовало, то и наиболее ранняя культура обитателей Японии образовывалась в результате тесного взаимодействия различных культурных и антропологических компонентов. И после того, как появились острова, миграции с материка продолжали играть очень большую роль в формировании японской культуры».
Ныне преобладает та точка зрения, что первые поселенцы пришли на архипелаг в основном из Юго-Восточной Азии через Филиппины и острова Рюкю. Произошло это на рубеже палеолита и неолита. Вероятно, это были предки аборигенов Японии – айну, когда-то заселявших все острова. Принято относить первонасельников Японии к аустронезийцам – у них были густые волосы, окладистые бороды и широкие носы, но кожа при этом была светлой, а черты лица монголоидными (результат более позднего смешения с мигрировавшими на Хоккайдо охотниками и рыболовами из северных районов Сибири).
Около III в. до н. э. в Японию через Корейский полуостров начали проникать выходцы из Китая и Кореи. Миграция шла и южным путем – с юга Китая, через Тайвань, острова Рюкю и Кюсю. Можно предположить, что на архипелаг попадали и переселенцы с островов Тихого океана, чьи лодки приносили сюда мощные океанские течения. В японской мифологии и фольклоре обнаруживается множество сюжетов, говорящих о связи с культурой Полинезии и Юго-Восточной Азии. Так, по замечанию японского исследователя Обаяси Таре, в рассказе о сотворении мира из первоначального хаоса, упоминающем бога Амэно-минака-нуси-но ками (Бог Правитель Священного Центра Небес), «прослеживаются общие характеристики с традицией Творца, обитающего на небе, известного как Тангала в Полинезии (Самоа, острова Общества) и как Тангандава в Индонезии (остров Целебес). С другой стороны, Тэнгри (или Тангри, Тангара, Тянгара, Тагара), божество, почитаемое кочевниками Центральной Азии, языки которых принадлежат к алтайской семье, имеет более тесное сходство с Амэ-но Минакануси в том, что также является верховным божеством, пребывающим на небесах в окружении подчиненных ему богов. Полагают, что культ Тэнгри проник в Японию через Корею и достиг Полинезии через Индонезию и Восточную Азию».
Переселенцы из Кореи и Китая принесли в Японию рисосеяние и технику производства металла. Как писал А.Н. Мещеряков, «их смешение с коренным населением и привело к созданию культуры, которую мы называем японской. И если на севере (Хоккайдо и север Хонсю), куда переселенцы не дошли, благополучно продолжался каменный век, то в центре Хонсю сформировалась государственность».
Карта древней Японии.
Неолитическая культура Японии делится на два периода – Дземон и Яей. Первый (X–III вв. до н. э.) назван по типу узора, наносившегося веревкой на керамические изделия. Второму (III в. до н. э. – III в. н. э.) дал название район Яей в Токио, где впервые были найдены образцы материальной культуры этого периода. По археологическим исследованиям неолитических стоянок, культура Дземон принадлежала людям, напоминающим современных айну. Наиболее старые находки этой культуры имеют возраст до десяти тысячи лет. Керамика этого периода (сосуды и особенно глиняные фигурки, изображающие людей и животных, – догу) представляют собой настоящие шедевры древнего искусства. Широко известны и оригинальные терракотовые фигурки ханива, чаще всего встречающиеся в погребальных курганах III–V вв. Технику их изготовления удалось восстановить: влажную глину раскатывали в длинный цилиндр, затем резали на куски, вынимали сердцевину, а полученные кольца ставили в столбик и затирали швы. Из готовых цилиндров мастера создавали разнообразные скульптуры. Из фигурок ханива делались изгороди курганов, служившие магическим оберегом захоронений.
Обитатели островов в период Яей получили в литературе наименование «протояпонцев», а их культура, соответственно, – протояпонской. Вероятно, именно к протояпонцам восходит миф о смерти богини пищи Оо-гэцу-химэ-но ками (Девы-Богини Великой Пищи): бог Сусаноо попросил у нее еды, и богиня достала из различных отверстий своего тела всевозможные яства и поднесла Сусаноо. Однако тот решил, что богиня своими действиями осквернила пищу, и убил ее. «И вот то, что в теле убитой богини родилось – в голове шелковичные черви родились, в обоих глазах рис-рассада родился, в обоих ушах просо родилось, в носу фасоль родилась, в тайном месте пшеница родилась, в заднем месте соевые бобы родились». Все эти растения, как установлено сегодня, появились на Японских островах в период Яей.
Приток населения из Китая и Кореи продолжался вплоть до VII в. Скорее всего, именно эти «эмигранты» и принесли в Японию буддизм, столь успешно прижившийся на японской почве. А первые упоминания о Японии встречаются в китайских исторических хрониках I в. до н. э.; самая ранняя документально подтвержденная дата японской истории – 57 г., когда посольство одного из племенных объединений посетило двор ханьского Китая. Согласно китайским хроникам, на территории Японии существовало множество таких «государств в миниатюре». Два века спустя, в период Троецарствия в Китае (220–265 гг.), на Японском архипелаге насчитывалось до сорока отдельных владений.
Китайская хроника III в. «Вэй Чжи» называет японцев «восточными варварами» или «Ва» – карликами. Согласно этой хронике, варвары «живут в домах, едят сырые овощи, еду подают на бамбуковых подносах, умерших хоронят в гробах. Гадают на костях, любят выпить, важные сановники имеют по пять жен, менее важные по две-три, в стране нет воровства. Страна Ва лежит на юго-востоке от юга Кореи в середине океана и состоит из множества островов. Там находится более сотни царств. Со времени завоевания императором У-ди страны Чосон (Северной Кореи, 108 г. до н. э. – Ред.) более тридцати царств поддерживали связь с Китаем посланниками или посланиями… Они знают ткачество… Их воины вооружены копьями и щитами, деревянными луками и бамбуковыми стрелами, наконечники которых иногда сделаны из кости. У всех мужчин на лицах татуировки, и их тела украшены рисунками. Размеры и место рисунков определяют разницу в положении. Они пользуются розовым и алым, чтобы раскрасить свои тела, подобно тому, как в Китае пользуются рисовой пудрой».
К концу I в. некоторые кланы на Кюсю, добившись превосходства над соседями или объединившись с ними, начали распространять свою власть на восток и, продвигаясь вдоль побережья Внутреннего моря, достигли провинции Ямато (центральная часть острова Хонсю), где создали централизованное государство; они постепенно распространяли свою власть, насколько было возможно, во всех направлениях. К началу VII в. в Ямато было создано государство, которое в определенной степени контролировало запад и центр Японии, а также север и восток, вплоть до современного города Сэндай. «Создаются министерства, – писал А.Н. Мещеряков, – аристократы становятся чиновниками, народ начинает платить регулярные налоги. Отдавая себе отчет в том, что она создает политическую систему, основанную на новых принципах, правящая элита решила также сменить название государства, во главе которого она стояла. Если до VIII в. японцы называли свою страну Ямато, то в 702 г. мы впервые встречаемся с топонимом „Присолнечная страна“. Именно так назвал свою страну Авата-но Махито, отправленный послом в танский Китай и произведший там большое впечатление своей образованностью. Китайская хроника отмечала: „Япония – другое название Ямато. Эта страна находится там, где восходит солнце, и поэтому ей дали название Япония“».[2]2
При этом первое употребление самоназвания «японцы» встречается лишь в литературном памятнике XII–XIII вв. «Удзи сюи моногатари»: в этом тексте японцем (нихондзин – «люди из Нихон», т. е. из Японии) называют человека, приплывшего в Корею с архипелага. Впрочем, широкого распространения это самоназвание не получило. Только в эпоху Мэйдзи, когда обитатели Японских островов непосредственно столкнулись с представителями других национальностей (американцами, англичанами, немцами, русскими), произошло своего рода «национальное осознание». «Ведь для того, чтобы назваться „японцами“, нужно было от чего-то отталкиваться: в сознании должны были присутствовать другие национальности, контакты с которыми в реальности были сведены к минимуму начиная с XVII века, когда из страха перед европейцами, их христианством и пушками военные правители страны (сегуны из дома Токугава) сочли за благо закрыть страну как для въезда, так и для выезда. А до этого на вопрос „Откуда ты?“ обитатель архипелага отвечал, что он происходит из такой-то деревни такого-то уезда такой-то провинции» (Мещеряков).
[Закрыть]
Поход императора Дзимму на восток.
Точная дата возникновения государства Ямато неизвестна. Племена соединялись и распадались, пока не произошло их объединение под главенством наиболее сильного. Вождь победившего клана стал верховным правителем, ему воздавали почести как прямому потомку богини солнца – Аматэрасу. Постепенно культ этой богини возобладал над местными культами и распространился на всю территорию Ямато, а верховный правитель и потомок богини в конце VII в. принял вместо прежнего титула «оокими» («великий господин») заимствованный из даосской философии титул «тэнно» (кит. тяньхуан) – то есть «небесный император». Знаки императорской власти – зеркало, меч и яшмовая печать (первоначально магатама – пластина из полудрагоценного камня в форме запятой) – также напоминали подданным о небесном происхождении их правителя. Согласно мифу, богиня Аматэрасу надела магатама, чтобы доказать чистоту своих намерений богу Сусаноо, с которым спорила; бронзовым зеркалом Аматэрасу выманивали из пещеры, куда богиня укрылась от оскорблений; меч же бог Сусаноо, брат Аматэрасу, извлек из хвоста побежденного им змея и преподнес сестре. Когда потомок Аматэрасу, бог Хикохо-но-ниниги-но микото (или Ниниги – Юноша-Бог Изобилия Рисовых Колосьев), спустился на землю к людям, дабы править ими, богиня вручила ему эти три предмета, и с тех пор они считаются священными регалиями императорского дома.
Ключевой фигурой японской мифопоэтической традиции является Камуямато Иварэбико Хоходэми-но Сумэрами-кото, внук Юноши-Бога Изобилия Рисовых Колосьев. На нем завершился миф и с него началась священная история Срединной Страны Тростниковой Равнины, то есть Японии, а также и собственно история, ибо он стал первоимператором (называется даже год его вступления на престол – 660 г. до н. э.) и прославился под своим посмертным именем Дзимму.
Упомянутые выше, а также и многие другие мифы были записаны в начале VIII в. в сводах «Кодзики» («Записки о деяниях древности», 712 г.) и «Нихон секи» («Анналы Японии», 720 г.) по прямому указанию императрицы Гэммэй. «Кодзики» составил придворный историограф Оно Ясумаро, обобщивший мифы, древние предания, сказки и песни и изложивший историю Японии с момента сотворения мира до начала VII в. Над «Нихон секи» трудилась целая коллегия под началом принца Тонэри; «Анналы» начинались с того же мифа о сотворении мира и завершались изложением исторических событий 679 г. Принято считать, что оба этих свода были составлены, дабы обосновать легитимность власти правящего страной рода; как писал В.Н. Горегляд, в обеих книгах «четко проведена идея наследственной преемственности от первобогов-сотворителей мира к небесным богам, от них к богам земным, а от земных богов к царям Ямато, далеким предкам нынешних японских императоров». Кроме того, оба свода сводили воедино мифологические представления различных племен, входивших в состав государства Ямато. «Едва ли не главным средством формирования общегосударственной версии мифа являлось установление родственных отношений между богами, принадлежащими к разным традициям. Получается, что известный нам сегодня „японский миф“ представляет собой продукт волевой деятельности правящей элиты. Тем не менее, эти мифы оказали очень большое влияние на формирование японского менталитета» (Мещеряков).
Помимо «Кодзики» и «Нихон секи» (или, как их еще называют, «Нихонги») известны и другие сборники мифов и преданий – «Кого сюи» («Собрание упущенных прежде древних речений», начало IX в.), «Энгисики» («Установления годов Энги», 927 г.), а также многочисленные фудоки – естественно-географические и этнографические описания провинций. Однако в них история возвышения и обожествления правящего рода Ямато представлена не столь подробно, неразрывность императорской династии не подчеркивается, поэтому они признаются «второстепенными» рядом с «Кодзики» – священной книгой национальной японской религии синто («путь богов»).
Обычно мифы, включенные в «Кодзики» и «Нихон секи», делят на три основных группы. Первую группу составляют мифы о разделении Неба и Земли, появлении первых богов, брачном союзе божеств Идзанаги и Идзанами (брата и сестры) и рождении последними Японских островов, многочисленных божеств (в том числе Аматэрасу и Сусаноо) и «всех десяти тысяч вещей». Вторая группа – мифы о божествах Равнины Высокого Неба (Такама-но-хара), прежде всего мифы об Аматэрасу и ее брате Сусаноо. Наконец третья группа мифов – это мифы о нисхождении на землю прародителя императорской династии. Также существует разделение мифов на миротворческие и мироустроительные – и на мифы, посвященные «строительству страны», то есть мифы, связанные с деяниями первых земных потомков небесных богов – императоров Японии.
Повествование «Кодзики» разделено на три свитка, первый из которых охватывает эпоху миротворения и мироустроения, а второй и третий рассказывают о «строительстве страны». Главные действующие лица первого свитка – разнообразные божества японского синтоистского пантеона, от первобогов Амэ-но-минака-нуси-но ками (Бог Правитель Священного Центра Небес), Така-ми-мусуби-но ками (Бог Высокого Священного Творения) и Камимусуби-но ками (Бог Божественного Творения) до таких экзотических богов, как Амацухико-хиконагисатакэугая-фукиаэдзу-но микото (Небесный Юноша-Доблестный Бог Баклановой Крыши, Не До Конца Настеленной На Морском Берегу). Все эти божества принадлежат к ками – этим, по выражению М. Элиаде, «вездесущим проявлениям всего священного». Само слово «ками» буквально означает «верхний»; в японской мифологии этим словом обозначаются не только собственно божества в привычном нам, европейском смысле, но и любые проявления сверхъестественной силы. «Сказать, что первобытные японцы представляли все явления природы прибежищем духов, – писал Дж. Б. Сэнсом, – или что их религия была анимистическим культом, означало бы применять точные термины к вещам слишком неясным и многообразным для простого определения. Однако японцы явно ощущали, что все различимые объекты некоторым образом живы, и история синтоизма – история поэтапного развития этих зачаточных представлений в религию государственную».[3]3
«Японцам присуще чувство прекрасного и преклонение перед богатством окружающей их природы. Даже в нынешнее время путешественники на проезжих дорогах часто встречают на обочине дерево или скалу, украшенные знаками поклонения из-за примечательной формы, навевающей неясные мысли о присутствии скрытого в них божества. Таковы привлекательные черты ранней религии. Они – сознание многообразия форм жизни. Отсюда неисчислимость пантеона синтоистских богов и синтоистских храмов – дзиндзя, где японцы поклоняются самым различным кумирам – от иерарха синтоистского пантеона богини солнца Аматэрасу до героя японо-русской войны генерала Ноги, чей храм находится в Токио. На Хоккайдо в горном городке Хидака ежегодное синтоистское празднество начинается с долгой молитвы, обращенной к огромному дереву, обвязанному толстой соломенной веревкой – симэнава. К дереву приносятся дары – бочки сакэ, кули риса и фрукты, священник читает молитву, и от местной святыни через весь город шествует огромная колонна танцующих и поющих жителей в национальных костюмах» (Сэнсом).
[Закрыть] Бесчисленные поколения ками, по «Кодзики», заполняют временной промежуток между первобогами и людьми; основная особенность ками – и основная особенность японской мифологии в целом – заключается в том, что ками, согласно представлениям населения архипелага, породили не людей вообще, а именно японцев, то есть являются исключительно «национальными» божествами. Некоторые из этих божеств «управляли» людскими племенами и, следовательно, считались главными в конкретной местности, однако с образованием государства Ямато и учреждением в VII в. управления по делам богов верховным божеством всего архипелага была официально признана богиня солнца Аматэрасу.
Любопытно, что «Кодзики», в которых прославлялись ками в целом и Аматэрасу в частности, были составлены в ту эпоху, когда у местных японских божеств появился весьма серьезный соперник – Будда, первоначально воспринятый в Японии как чужеземный «ками», обладавший, по утверждениям переселенцев из Кореи, безграничным могуществом. Мало-помалу получила распространение и религиозно-философская доктрина буддизма, усугубленная, вдобавок, пришедшим из Китая родительским культом. «Духовная сторона буддизма не могла долго оставаться неоцененной, тем более что родная религия содержала лишь примитивнейшие концепции философии и морали, и немудрено, что буддизм, после первоначального обращения к простым материальным стремлениям и страхам японцев, нашел у них сильную и настоящую ответную любовь. Чувство крепости и святости семейных уз, свойственное японцам и раньше, было усилено китайской доктриной сыновней почтительности, причем эта доктрина утратила в Японии значительную долю своего сухого формализма, и среди первых японских изображений Будды многие были посвящены родителям, живым либо умершим, в знак благодарности от их детей» (Сэнсом). Постепенно заполняя те духовные «ниши», которые не мог охватить синто, буддизм укоренялся в японской почве, и так сложился причудливый симбиоз – синтоистский буддизм, или буддийский синтоизм, – а в японской мифологии появились «одомашненные» иноземные будды и боддхисаттвы, ставшие хидзири, то есть святыми, творящими чудеса. Наибольшего почитания среди этих святых удостоились аватары (воплощения) боддхисаттвы Авалокитешвары, которого японцы приняли под именем Каннон и которого чаще всего представляли себе в женском облике. Также приобрел значительную популярность и культ Эмма-о (индийского Ямы) – правителя страны мертвых, определяющего меру греховности и благодетельности каждого человека. Логичным итогом победного шествия учения Будды по Японским островам следует признать тот факт, что по сей день большинство верующих японцев исповедуют буддизм наряду с синтоизмом.
Классический пример объединения синтоизма и буддизма – представления о семи богах счастья (оитифукудзин). Их появление в японской традиции обычно объясняется тем отрывком из буддийской сутры «Нинно хання ке», в которой сказано, что при правильном следовании законам, изложенным в сутре, «семь несчастий немедленно исчезнут, а семь благ тут же явятся». Из семи ситифукудзин Дайкоку, Хотэй, Бисямонтэн и Бэндзайтэн – буддийские божества, Эбису – персонаж чисто синтоистский, а Фукурокудзю и Дзюродзин пришли из пантеона даосизма. Все эти боги, как считалось, наделены способностью даровать людям счастье, покой, материальное благополучие, здоровье, долголетие, беззаботность, веселье; поэтому их культ стал весьма популярным.
Вместе с буддийскими святыми в японскую мифологию проникли и представления о злых духах – ракшасах, претах и якшах, органично наложившиеся на местные предания о духах загробного мира. Эти злые духи – они – обычно изображались как человекообразные существа с бычьими рогами, острыми выступающими клыками, трех– или четырехпалые, со ртом, раздвинутым до ушей, и в набедренных повязках из тигровых шкур; они считались обитателями ада, бесами-мучителями, которые могли появляться и в мире людей, вселяться в их тела и всячески им вредить. Как писал известный отечественный исследователь М.В. Успенский, «народное понимание образа они в народных верованиях Японии складывалось на основе многих традиций. Они воспринимался как обитатель потустороннего мира, носитель зла и его воплощение, тем не менее нередко его изображали в неподобающих ситуациях – например, во время ритуала скандирования имени будды Амиды. Особенно часто такая иконографическая схема, получившая название „бии-ио нэмбуцу“ – „молитва беса“, использовалась в японской народной печатной картине – оцуэ и нэцкэ. Тема „демон и буддизм“, то есть „зло и истинное учение“, по-разному решалась в искусстве. Непосредственным ее воплощением были сюжеты, изображающие борьбу архата и демона. Но встречаются и такие композиции, как пострижение демона в монахи (демону бреют голову и спиливают рога), демон перед зеркалом (рассматривает рога, собираясь с ними расстаться) и т. п. В подобной интерпретации ясно видно стремление к десакрализации, осмеянию того, что, по общепринятому мнению, страшно. Это свидетельствует о существовании в городской культуре периода Токугава особого пласта, по типу аналогичного „карнавальной культуре“ европейского средневековья. Такой подход часто встречается и в других сюжетах. В подобном ключе трактуется, например, образ Эмма-о – владыки ада, изображаемого в нэцкэ вместе с демонами. Они прислуживают ему, развлекают, играют с ним в различные игры. Эмма-о с удовольствием пьет сакэ, восхищенно созерцает свиток с изображением красавицы, играет в азартные игры и т. д. Смысл ясен: владыка ада и тот не чужд человеческих слабостей».
Кроме они, японская мифологическо-фольклорная традиция знает немало других демонических персонажей. Среди них – и бакэмоно, и тэнгу, и каппы, и сёдзё. Об оборотнях-тэнгу впервые упоминается в «Нихон секи»; в дальнейшем облик и характеристики тэнгу изменялись и усложнялись под влиянием различных религий, в первую очередь буддизма. В период Токугава тэнгу воспринимались как духи, обитающие глубоко в горах и способные по желанию менять облик. Их отличительная особенность – длинный нос; подобную внешность тэнгу получили благодаря тому, что демонический образ был соединен в народных верованиях с образом синтоистского божества Сарутахиконо ками – бога дорог и охранителя путешественников. В «Нихон секи» этот бог описывается как существо ростом более двух метров и с носом длиною около метра. Каппы – японские водяные, прекрасно описанные, кстати сказать, в одном из рассказов Акутагавы Рюноскэ. По замечанию М.В. Успенского, «в искусстве каппа изображались как существа ростом с пятилетнего ребенка, с головой, несколько напоминающей тигриную, с острым клювом и панцирем, или вместо панциря с длинной желто-зеленой шерстью. Пальцы ног и рук каппа снабжены перепонками, на голове выемка, подобная раковине-хамагури, в которой каппа сохраняет воду, выходя на берег. Если эта вода есть, то каппа на суше непобедим, но если вода выливается, каппа слабеет, и с ним легко справиться. Тело у каппа клейкое, от него исходит дурной запах. По этому запаху, так же как и по особой гибкости конечностей, каппа можно узнать даже в тех случаях, когда он прикидывается человеком. Проделки каппа зловредны: считается, что он имеет обыкновение затаскивать людей и лошадей в воду и пить их кровь. В нэцкэ каппа чаще всего изображается сидящим на листе лотоса или на раковине, реже – затаскивающим в воду лошадь или в виде конюха. Частое изображение столь вредных существ, как каппа, объясняется тем, что их символика имеет и оборотную сторону: если каппа победить или оказать ему услугу, он начинает служить людям, и особенно полезен бывает рыбакам, загоняя в сети рыбу. О таких ситуациях сохранилось немало сказок и преданий».
Во многих фольклорных текстах тэнгу и каппа причисляют к бакэмоно – сверхъестественным существам; впрочем, столь же часто их выделяют в особые «категории», тогда как к бакэмоно относят привидений, ведьм, чудовищ и о-бакэ, то есть животных-оборотней – лисиц и барсуков. Особняком в этом ряду демонических персонажей стоят сёдзё – существа, напоминающие обликом и повадками больших человекообразных обезьян. Впервые о сёдзё упоминается в китайском «Каталоге гор и морей». В Японии эти существа стали своего рода аналогом скандинавских троллей – сильными и злобными, но глупыми. Считается, что сёдзё весьма пристрастны к вину; именно поэтому в Японии словом «сёдзё» часто называют пьяниц.
Разумеется, перечисленными демонами и духами круг персонажей японской низшей мифологии далеко не исчерпывается, однако подробное рассмотрение этого круга не входит в нашу задачу. Поэтому, оставив за спиной бакэмоно и сёдзё, каппа и тэнгу, мы вновь обратимся к японской истории – к тому ее фрагменту, который сыграл значительную роль в формировании традиционного «гайдзинского» (чужеземного) представления о Японии. Речь, конечно же, пойдет об эпохе самураев.
«Все мы желаем жить, и поэтому неудивительно, что каждый пытается найти оправдание, чтобы не умирать. Но если человек не достиг цели и продолжает жить, он проявляет малодушие. Он поступает недостойно. Если же он не достиг цели и умер, это действительно фанатизм и собачья смерть. Но в этом нет ничего постыдного. Такая смерть есть Путь Самурая. Если каждое утро и каждый вечер ты будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, словно твоё тело уже умерло, ты станешь подлинным самураем. Тогда вся твоя жизнь будет безупречной, и ты преуспеешь на своем поприще».
Этот отрывок – из «Хагакурэ» («Сокрытое в листве»), знаменитого трактата о нормах поведения самураев, принадлежащего перу бывшего самурая Ямамото Цунэтомо. Во многом благодаря именно «Хагакурэ» образ самурая с течением лет сильно мифологизировался; следы этой мифологизации мы наблюдаем по сию пору – как в японской, так и в евроатлантической культуре.
Слово «самурай» образовано от глагола «сабурахи», означающего «служить великому человеку». Самураями – или буси, воинами – называли тех, кто служил своим мечом какому-либо правителю, то есть дружинников. Мало-помалу эти дружинники превращались в вооруженных вассалов, получая в награду за службу земельные наделы и крестьян. Самурайские дружины с годами увеличивались в численности, превращаясь в настоящие армии. Воинское мастерство самураев оттачивалось в постоянных схватках с разнообразными противниками – от соседей, покушавшихся на земли их господина, до отрядов айну, от которых самураи переняли многие военные навыки, а также, в частности, и обряд сеппуку – ритуального вспарывания живота.
Схватки между самураями противоборствующих домов становились все более кровавыми. Одна из таких схваток вошла не только в историю страны, но и в ее фольклор; это широко известная вражда кланов Тайра и Минамото, описанная в «Повести о доме Тайра», в других литературных произведениях и во множестве народных преданий. Особое место в этих преданиях занимал Минамото Есицунэ – первый сегун Японии. Впрочем, истории – зачастую с совершенно фантастическими деталями – слагали и рассказывали не только о нем, но и о таких воинах, как соратник Минамото странствующий монах Бэнкэй, Саката Кинтоки, Кинтаро (бросивший вызов богу грома Райдэну), Ура-бэ Суэтакэ, Усуи Садамицу и Ватанабэ-но Цуна. О последнем, к примеру, говорили, что он победил разбойника Кидомару, участвовал в грандиозном походе против демонов, обитавших на горе Оэяма, и в одиночку одолел демона ворот Расемон в Киото. По легенде, Ватанабэ отрубил демону руку. Именно эта гигантская рука, обычно трех– или четырехпалая, изображалась в нэцкэ, иногда рядом с ней помещался маленький демон, оплакивающий своего сородича.
Но если фольклорные самураи, как правило, совершали, как и подобало культурным героям, мироустроительные подвиги, то деятельность самураев реальных была куда более разрушительной. Во второй половине XV в. междоусобные самурайские стычки переросли в настоящую гражданскую войну, вследствие чего период с 1467 по 1568 год получил название Сэнгоку дзидай, то есть «Эпоха воюющих провинций».
Именно этот период вдобавок стал, если можно так выразиться, зенитом самурайства – воины получили множество привилегий, они, и только они, приобрели законное право носить два меча,[4]4
Законодательно отменено лишь в 1876 г.
[Закрыть] а всякого простолюдина, который, по мнению самурая, проявил к нему неуважение, воин мог зарубить на месте – закон был в этом случае на его стороне. В дальнейшем развитие экономических отношений привело к тому, что самураи стали постепенно утрачивать свое влияние в обществе. После революции Мэйдзи самураи как военно-политическая сила окончательно сошли со сцены – но в духовной жизни Японии самурайство продолжало играть значительную роль. Принципы Бусидо, этого кодекса чести воина, считались основополагающими принципами жизни истинного японца. Так складывался мифический образ самурая, который мало-помалу в глазах представителей западной культуры сделался образом типичного японца; и этот образ оказался столь жизнеспособным, что не изжил себя и по сей день – чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить, хотя бы, голливудские фильмы последних лет, использующие японский «антураж».
