Текст книги "Золотой дикобраз"

Автор книги: Мюриел Болтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

«Как же это так? – говорил он про себя. – Не может же все это кончиться вот так, бездарно. Нет, это кошмар, и я снова после пробуждения окажусь в Блуа».

Но прошло двадцать пять лет, прежде чем ему вновь удалось увидеть свой дом. А темноволосую свою, улыбчивую Бонн он никогда больше не увидел. Она умерла через несколько лет после его пленения.

Один за другим после внесения выкупа обретали свободу узники Генриха. Они прощались с Карлом, немного стесняясь своего счастья и сожалея, что он не с ними. Однако Карл был самым важным заложником, ибо мог следующим после дофина претендовать на французский трон. А дофин был очень хилым. Поэтому рано было отпускать Карла Орлеанского домой. Его переводили из одного узилища в другое. Из лондонского Тауэра, где он находился в полном заточении, в Виндзорский замок, предоставив в распоряжение дюжину комнат, кучу лакеев и всевозможные удобства. Затем его перевели в Понтефракт, где опять держали за семью замками. Именно Понтефракт Карл особенно ненавидел из-за климата.

– Что за страна, о Боже! – жаловался он своим слугам. – Даже солнце посещает ее так редко, как только возможно. Меня удивляют люди, живущие здесь. Они не узники, они свободны, и все-таки остаются здесь. Я предпочел бы быть псом во Франции, чем королем в Англии.

– Вы, наверное, просто замерзли, – возражали ему. – Может, вам принести теплое одеяло из английской или шотландской шерсти? Тогда вы согреетесь и почувствуете себя лучше.

– Да нет же, дело не в одежде, – искренне заверял их Карл. – Этот холод приходит ко мне изнутри, не снаружи. Шерстью его не одолеешь. Я носил уже эти глупые одежды и знаю. Я укрывался таким одеялом. – Затем он приказывал подать свой легкий элегантный шелковый костюм и снова съеживался от холода.

Шли годы, а он их как будто не замечал. В его сознании это был один длинный дурной сон, от которого он должен был однажды пробудиться. Надежда позволяла ему выжить, а способность отрешиться от реальности сохранила спокойный взгляд на вещи. И сам факт, что он находится в заключении, был для него не так уж важен, особенно после смерти жены, поскольку он всегда имел склонность к одиночеству и медитации. Но, когда Карл просыпался утром и вместо приветливого французского солнца видел в окне серые английские небеса, жестокая ностальгия, подобно приступу тяжелой болезни, сотрясала все его существо. Душа его нуждалась в пище. А пищей этой были горы и озера, солнце и звонкий смех французских девушек.

Юность прошла, проходила и молодость, а две страны по-прежнему враждовали, и вражда эта держала его здесь, в заточении. Много времени проводил он в молитвах о мире. Во всех своих бедах он винил войну. Первая и единственная битва преподнесла ему жестокий урок: война – это вовсе не красивое живописное представление, каким он рисовал ее в своих стихах. В действительности это грязный кровавый кошмар.

А за тюремными стенами тем временем кипели страсти. Англия, по-прежнему претендуя на французскую корону, вновь вторглась на территорию Франции и далеко продвинулась, вплоть до стен Орлеана, сметая все на своем пути, сжигая урожай крестьян и их деревни, разрушая города. Карл сидел, не выходя из своей комнаты. Невыносимо было для него слышать ликующие возгласы англичан, когда они поздравляли друг друга со скорым окончанием войны, с победой. И, кажется, это было действительно так. Дряхлый король Франции наконец умер, хворый дофин испуганно свернулся калачиком за мощными стенами Орлеана. Никаких шансов у него не было. Станет ли сильный король Хэл (уже другой Хэл – Генрих VI) также и королем Франции было делом месяцев, а то и недель. Но тут случилось непредвиденное. Сводный брат Карла по прозвищу Орлеанский бастард – прозвище, которое он с гордостью носил всю свою жизнь, – и деревенская девушка, вошедшая потом в историю как Орлеанская дева, возглавили оборону города. Им удалось переправить трепещущего дофина в Реймс[10]10
  Реймс – город на северо-востоке Франции, в департаменте Марна. Здесь в 496 году епископ Святой Роми короновал Кловиса (Хлодвига) королем Франции. С этого момента берет свое начало традиция коронации французских королей в соборе этого города.


[Закрыть], где тот был помазан священным елеем и коронован как король Франции.

Денно и нощно Карл возносил молитвы, умоляя Господа даровать мир многострадальной Франции. Но мир так и не наступил, хотя, благодаря энтузиазму и отваге Жанны Д’Арк и Орлеанского бастарда ход войны круто переломился. Очень важным оказался факт официальной коронации и помазания дофина в Реймсе[11]11
  Была снята осада Орлеана, продолжавшаяся 200 дней, англичане потеряли все земли во Франции, кроме города Кале с округом. Но Жанну Д’Арк ждала печальная судьба. Захваченная в плен под Компьеном, она была перепродана бургундцами англичанам (бургундцы все время с ними заигрывали). Церковный трибунал обвинил героиню в ереси и колдовстве, и 30 мая 1431 года Орлеанская дева была сожжена на площади Старого Рынка в Руане.


[Закрыть]. Генрих VI был вынужден вывести свои войска из Франции, по крайней мере на время, хотя мысль заполучить французскую корону не оставил. Во всяком случае Карл снова смог спокойно вздохнуть.

Лето сменяла осень, шли годы, и наконец начались переговоры об освобождении Карла Орлеанского. Дело в том, что у французского короля были дети, поэтому Карл перестал представлять особую ценность как заложник. Цена была назначена, и, хотя она была для него почти непосильной, он ее принял в обмен на свободу. Его сводный брат, услышав цифру выкупа, только тяжело вздохнул и печально подумал о разоренных провинциях герцогства. Затем распрямил свои мощные плечи, которые долгое время несли груз забот Орлеана, и потянулся за кошельком, чтобы выплатить первый взнос.

Так, в 1440 году, спустя двадцать пять лет после того, как Карл покинул Блуа, он был освобожден и снова туда вернулся.

И сразу окунулся во Францию, подобно тому, как усталое дитя приникает к материнскому плечу. Вне себя от счастья, что наконец вернулся домой, он зажил тихой жизнью в Блуа, объезжая свои владения с молодым мажордомом де Морнаком по прозвищу Благодетель. Де Морнак очень рьяно взялся за восстановление разрушенного хозяйства провинций, умело используя средства, дарованные королем Орлеану в благодарность за поддержку. По вечерам Карл читал и писал стихи. В общем, жизнь его была наполнена до краев, одно только сейчас ее омрачало – не было у него наследников. И он стал подумывать о женитьбе.

В первые дни после возвращения из Англии он, взглянув как-то на себя в зеркало, увидел немолодое лицо с запавшими глазами и со вздохом произнес:

– Я все эти годы играл со временем в мяч. Теперь у меня на счету сорок пять!

При счете больше пятидесяти он нашел наконец себе подходящую невесту, четырнадцатилетнюю Марию из Клеве, милую застенчивую блондинку.

– Она похожа на солнечный зайчик в саду, – воскликнул Карл, увидев ее в первый раз, и продолжил с улыбкой разглядывать. Если сам не молод, то пусть хоть молодой будет жена. И на том спасибо судьбе. Бонн давно уже нет, настолько давно, что мысль о ней нисколько не мешала ему любить свою новую невесту. Он спокойно принял, как данность, тот факт, что молодость не вернуть, даже если крепко ее обнять, даже если прижаться к ней.

Маленькую Марию Клевскую никто не спрашивал, хочет ли она замуж. Воспитанная в духе своего времени, она полностью полагалась на родителей. И, когда взволнованная мать вошла к ней поправить прическу и проверить, как затянут на талии пояс, – это было в день принятия предложения герцога Орлеанского – Мария послушно выполнила все ее наставления.

В тот день она вела себя безупречно, только вот перед тем как войти в зал, зажмурилась и задержала дыхание, отчего щечки ее слегка порозовели. Жених показался Марии весьма приятным мужчиной, и она не чувствовала себя несчастной, ни стоя перед епископом в момент венчания, ни позднее, ложась с ним в постель.

– Странно, – задумчиво сказала она себе утром, – сколько всего мне об этом говорили, а оно совсем и не страшно. Конечно, женщине, чтобы иметь детей, приходится идти на некоторые неудобства, но все совсем не так плохо, как я прежде думала…

Карл был внимательным и нетребовательным супругом, а чувствовать себя хозяйкой Орлеана в огромном замке в Блуа с пышным убранством его комнат и великолепными садами и парками вокруг просто восхитительно.

Орлеанский замок стоял высоко на покрытой зеленым лесом горе, возвышаясь над Луарой, обращенный фасадом к Блуа. Массивные башни, крепкие высокие стены, изящные арки – все это было сооружено, чтобы противостоять и времени, и вражеской осаде.

К моменту появления в нем Марии замку исполнилось уже две сотни лет. Своей мощью и красотой он был известен всей Франции. Внутри комнаты блистали изысканным убранством. Поражали воображение сверкающие мозаичные полы, высокие сводчатые потолки со сложной золотой лепниной, полированные плиты каминов и изящные бронзовые принадлежности к ним, толстые персидские ковры, резные столы и стулья из Италии, кровати с балдахинами, убранные тончайшим бархатом, парчой и атласом. Стены замка украшали гобелены, привезенные из Бретани и Фландрии. Обращала внимание помпезная галерея портретов герцогов и герцогинь Орлеанских в массивных золоченых рамах. Стоит упомянуть также и о кованых железных воротах из Испании, золотых и серебряных блюдах и тарелках с рельефным рисунком из Милана и Флоренции, драгоценных кубках из Венеции. Короче говоря, в создании красоты и комфорта здесь приняла участие вся Европа.

Главное здание замка насчитывало четыре этажа, двор был выложен каменной брусчаткой. Из окон верхних этажей открывался изумительный вид на реку и город. Темно-зеленые заросли дубов и тополей покрывали склоны холмов. На крутых берегах Луары росли боярышник, каштаны, дикие яблони и вишни, а у самой воды огромные ивы склоняли к ней свои ветви.

Из-за войны с Англией сады и парки вокруг замка были запущены, но Мария уже видела, что нужно сделать, чтобы вернуть им былое великолепие.

И вообще, нужно было сделать очень многое. Марии приятно было думать обо всем этом. Особенно часто она думала о детях. У нее будет много детей, и главное сыновей. Сыновья очень нужны – для Орлеана, Блуа и вообще всех провинций, иначе, если у герцога не окажется наследников, они отойдут к королю.

Для начала Мария решила завести трех сыновей, а потом можно будет себе позволить и дочь. Но шли месяцы, затем и годы, а она все ждала. Ждала, предчувствуя недоброе. Испуганная, Мария проводила все дни у алтаря в своей опочивальне, чистым искренним голосом повторяя литании[12]12
  Литания – молитва у католиков.


[Закрыть], моля о сыне. Все это продолжалось до тех пор, пока Карл, зайдя однажды к ней, не обнаружил ее всю в слезах у аналоя[13]13
  Аналой – у католиков сооружение, куда кладут во время службы богослужебные книги, иконы, крест; аналой включает в себя также скамеечку, на которую становятся коленями молящиеся.


[Закрыть]. Он поднял Марию на руки и опустился в кресло, усадив к себе на колени. Тревожно вглядывался Карл в ее бледное заплаканное лицо, упрекая себя за то, что не обратил внимание на ее состояние раньше.

– Для меня совершенно очевидно, – строго начал он, – что тебе и в голову не приходит, что своими постоянными обращениями к Небесам о сыне ты выставляешь меня на посмешище.

Мария непонимающе смущенно посмотрела на него, а он, избегая встретиться с ней взглядом, продолжал:

– Понимаешь ли, за рождение ребенка ответственны не только Небеса. Женщина в этом деле обычно нуждается в содействии супруга.

У Марии вспыхнули щеки, и она опустила глаза. Подробности родов ей были хорошо известны, но тайна зачатия терялась для нее где-то во мраке.

– Ты же сама видишь, Мария, я уже не молод. Сколько мне сейчас? Да уже почти шестьдесят. И некоторые, глядя на твои молитвы, наверное, посмеиваются, повторяя друг другу, что не Господня помощь тебе нужна, а молодого мужчины.

Мария, возмущенная, вскочила на ноги. Смущения как и не бывало. Кто может усомниться в мужественности ее супруга!

– Кто осмелится произнести вслух такие слова? Это моя вина! Это я глупая и порочная. Карл, меня иногда посещают такие порочные мысли. Это в наказание за то, что я не могу подарить тебе сына. Ах, если бы они могли видеть, – она сделала жест в направлении алтаря, как если бы все многочисленные святые присутствовали здесь, при их разговоре, – если бы они только могли видеть, как это несправедливо по отношению к тебе! Я молила их о сыне, а вместо этого мне такое наказание. О, лучше бы мне умереть!

Карл потянулся и возвратил ее к себе на колени. Он прекрасно знал, что за порочные мысли ее посещали. Это было не более чем бессознательное стремление молодости к молодости, стремление к себе подобному. Она была воспитана в послушании, но не важно, как она была воспитана, – природа берет свое. Ее сердце и тело сами знают, что им нужно. Им нужна любовь и тот восторженный блеск, что она наблюдала в глазах влюбленных. Мария еще не разобралась до конца, что с ней происходит, чего не хватает в ее жизни, что есть везде, о чем знает каждый, но что проходит мимо нее.

Но до сих пор у них все шло хорошо. Она любила Карла, как никогда не любила своего отца. И Карл, находящийся где-то на обочине ее жизни, искренне привязался к ней, не требуя ничего большего. Она упрекала себя за то, что не может дать ему этого большего, и обвиняла в этом только себя. Но где-то в глубине сознания в ней зрело понимание, каким должен быть настоящий муж. Сколько ни терзай, ни упрекай себя, против естества не пойдешь. Карл все это хорошо понимал. Вспоминая свою собственную молодость, свои влюбленности, он видел, что зря женился на Марии Клевской. Криво усмехаясь про себя, он говорил, что, если бы все повторить сначала, он бы отказался от соблазна обладать юношеской свежестью, а женился на вдове своего возраста. Все равно детей у него уже не будет.

Карл тяжело вздохнул. Ладно, упрекнуть себя за ошибки у него еще будет время.

– Да, с сыном мы пока терпим неудачу. Но это не должно отравлять нам существование. Надо жить и получать удовольствие от жизни.

Мария пробовала возражать, а мысленно уже перенеслась в спокойную жизнь, когда так приятно радоваться каждому наступающему дню и знать, что ты ни в чем не виновата.

Карл читал все это на ее лице, вглядывался в него своими ласковыми, любящими, печальными глазами. Единственное, что по-настоящему он мог для нее сделать, так это снять груз вины с ее хрупких плеч и вернуть к удовольствиям. Хотя его самого эти удовольствия давно уже не привлекали. Книги и поэзия – вот что ему было нужно, и больше, пожалуй, ничего, но она… она до сих пор не знает любви и, сама не сознавая этого, ищет ее. Увидев, как легко оказалось ее успокоить, Карл улыбнулся в свою светло-каштановую бороду. Мария боготворила его мудрость, боготворила его самого, она и в мыслях не осмеливалась ослушаться его. Карл в ее глазах был более значительным, чем все святые, вместе взятые.

Это поклонение трогало его еще больше потому, что нигде больше в мире никто не почитал его так. Пока он долгие годы томился в английском плену, при дворе его забыли. Сейчас никто его там всерьез не принимал. Да и сам он очень неохотно покидал свои владения. Исполнение пустых формальностей при дворе его утомляло. Но все же ко двору приходилось являться – положение обязывало. И он наезжал иногда в Тур, где король Карл VII жил большую часть времени, а иногда в Версаль и Париж, где ему приходилось присутствовать на заседаниях Генеральных Штатов[14]14
  Генеральные Штаты – сословно-представительное учреждение во Франции XIV–XVIII вв., состоявшее из депутатов от духовенства, дворянства и городов. Созывались королем, обычно с целью получить их согласие на сбор налогов и денежных субсидий.


[Закрыть]. С собой он непременно брал Марию, это ей нравилось.

Мария уютно устроилась на коленях у Карла и задумалась.

«Этот сезон при дворе будет потрясающим. Я сошью себе новые платья, буду танцевать, кокетничать. Нет, нет, разумеется, ничего серьезного, но… возможно, появится черноволосый молодой человек с горящими глазами, который безнадежно влюбится в меня. И в этом году я наконец не буду терзаться от зависти и вины при виде королевы с ее сыновьями и других дам с детьми. Я в этом не виновата. Карл ведь так и сказал, что я в этом НЕ ВИНОВАТА!»

Все внутри у нее сейчас пело. Она пришла в состояние такого возбуждения, что Карл испуганно на нее посмотрел.

– В чем дело, дорогая?

– Все дело в тебе, – пылко воскликнула она, молитвенно сложив руки. – Ты… ты такой хороший, такой добрый… все, что я ни сделаю, будет недостаточно, чтобы тебя отблагодарить!

– Полно, полно тебе, дорогая, – отозвался он с легкой иронией, а сам про себя подумал, что самое лучшее, что мог бы для нее сделать, так это умереть поскорее, оставив ее молодой вдовой.

«И сразу же отдать Орлеан в руки короля?!» – раздался внутри у него настойчивый голос, который постоянно это повторял, по поводу и без повода, голос, который часто будил его среди ночи, заставлял подойти к окну и любоваться своими владениями, залитыми лунным светом.

О, как любил он эту землю! Больше, чем кого-либо из женщин. И эта земля навсегда будет потеряна для его семьи, потому что у герцога Орлеанского нет сына.

Часто стоял он у окна (порой до самого рассвета) и удивлялся, почему это имеет для него такое значение. Ведь после его смерти не останется никого в Блуа, кто носил бы его имя. Он глядел на темные холмы. Они сбегали вниз, к полноводной Луаре, в черном зеркале которой отражалась полная луна. Что этим холмам, стоящим здесь века, до того, ступит ли на них или нет очередной отпрыск рода герцогов Орлеанских? Земле все безразлично. Если его сын уже никогда не сможет полюбить то мощное дерево, что посадил отец, или отведать вина из старых подвалов, это сделает чей-нибудь еще сын. И Карла охватывала глубокая печаль, смысла которой он не понимал.

Итак, Карл смирился с мыслью, что после его смерти Орлеан отойдет к короне. Правда, у него оставались еще небольшие владения, которыми он мог распоряжаться по своему усмотрению и завещать кому угодно. Серьезно обдумав ситуацию, Карл отправился к своему другу, герцогу Бурбонскому.

Бурбон был старше Карла, но его брак оказался более удачным. Он произвел на свет десять сыновей, на восемь больше, чем мог обеспечить владениями. Когда Карл рассказал ему о своих затруднениях, Бурбон внимательно его выслушал и громко свистнул три раза. Вскоре все сыновья собрались вокруг, и он предложил Карлу усыновить любого, кроме первых двух.

– Ну, как тебе мой выводок? – спросил он, обняв за плечи двух своих первенцев и с гордостью обозревая остальных. – Выбирай. Хочешь Рене? – он указал на одного из младших, темноволосого подвижного сорванца. – Правда, если возьмешь его, то спокойной жизни не обещаю. Чего он только не вытворял: срывался с самой верхушки высокого дерева, падал с коня прямо под копыта. Не успеешь перевести дух, а он уже снова на ногах и готов к очередным подвигам. Но когда-нибудь, – Бурбон погрозил пальцем перед носом у озорно улыбающегося мальца, – это плохо для тебя кончится.

Карл смеялся вместе со всеми, ему нравился мальчик, но для своих целей он предпочел бы более осторожного и спокойного сына. Риск потерять ребенка его не устраивал.

Бурбон это понял и обрадовался. После старшего Людовика его любимцем был именно Рене.

Он продолжал перечислять достоинства остальных.

– Армана я не рекомендую, – он насмешливо указал на следующего сына, – поскольку сей отпрыск решил посвятить себя церкви. Ну и на здоровье. Этим он ублажит свою мамочку. Думаю, тебе следует выбирать между Денизом и Пьером. Пьер мой пятый сын, ему сейчас двенадцать, а Дениз – седьмой, ему исполнилось семь.

Карл оглядел обоих. Грустные глаза мальчиков, ожидающих своей участи, его смутили. Он сразу же выбрал крепыша Пьера, который к тому же был слегка похож на Марию.

– Если возможно, – произнес он, положив руку на плечо мальчика, – я бы выбрал Пьера.

Это решение устроило всех, хотя Бурбон был и удивлен. Он всегда считал Пьера славным малым, но очень уж медлительным.

Друзья немедленно отправились в дом, чтобы отпраздновать это нешуточное событие – прибавление в Орлеанском семействе. Домой Карл возвращался в приподнятом настроении. Он почувствовал даже какую-то незнакомую доселе ему отцовскую гордость, увидев, как уверенно держится парень на коне, какая у него осанка. Да и нрав у мальчика вроде тоже неплохой.

Пьер тоже был очень доволен. Его положение круто изменилось. Он был одним из самых младших в многодетной семье, а тут в одночасье превратился в единственного сына могущественного магната, не говоря уже о том, какие блестящие перспективы его ожидали в будущем.

К новой семье он привык очень скоро, всей душой полюбив новых родителей. Особенно близкие отношения почти сразу у него установились с Марией. Не такая уж у них была большая разница в возрасте, и они часто играли вместе, как дети. Мария была счастлива. Перестав мучиться угрызениями совести, она наслаждалась жизнью. Все или почти все, что попадало в поле ее зрения, вызывало искренний веселый смех. Даже наиболее скромные из круга их друзей и те вели себя с ней свободно, а некоторые и вовсе начали позволять себе вольности. Но она, зная, насколько ей доверяет Карл, ни на что не обращала внимания, флиртовала направо и налево. При этом каждый раз, почувствовав волнение и смущение при встрече с тем или иным кавалером, она задумывалась: не любовь ли это.

В такие моменты она коварно подкрадывалась к Карлу и требовала, чтобы тот рассказывал ей о любви.

– Ну, например, что чувствовал ты, когда влюбился в первый раз? – вопрошала она.

И он покорно рассказывал ей обо всем. Любовь в его повествованиях всегда была романтической и безответной. Он собирал вместе все, что когда-либо слышал, читал или сам писал о любви.

Когда он заканчивал, то видел, как она сравнивала в уме услышанное со своими чахлыми переживаниями. Некоторое время Мария сидела молча, задумавшись. Затем, мотнув прелестной белокурой головкой, грустно провозглашала:

– Нет, – и умиротворенно вздыхала.

Ей и в голову не приходило, что Карл догадывается, о чем она думает. Он всегда был рад ее приходу. Отложив в сторону книгу, немедленно отвечал на любые ее вопросы. Причем так, как, по его мнению, этого хотелось ей. Что бы он стал делать, однажды услышав от нее «да», он и сам не знал.

Пока Карл, мирно сидя в кресле, давал своей жене теоретические уроки любви, Франция и Англия изнуряли друг друга жестоким противостоянием, которое длилось уже сто лет. Ранней весной 1445 года вместе с зимним льдом снова треснуло и зимнее перемирие. По дорогам потекли весенние ручейки, сливаясь в большие потоки. Точно так же небольшие группы людей покидали свои дома, прощались с близкими и сливались с другими такими же группами, превращаясь в войско. Ведомые герцогами, они направлялись на Север. И вот в одно туманное утро близ Кале французская армия разгромила англичан, взяв реванш за поражение при Азенкуре. Англия потеряла все свои владения на континенте. Столетняя война наконец завершилась.

Земли герцогства Орлеанского от этой войны пострадали очень сильно. У Карла оставалась только тень былого богатства. Выкуп из английского плена буквально его разорил, и, если бы не благодарный король с его деньгами, Карлу никогда не удалось бы начать восстановление городов и сел. Важную роль во всем этом сыграл молодой мажордом де Морнак. Он работал не покладая рук, несмотря на то что все эти земли все равно позднее отойдут к короне, а оставшиеся унаследует Пьер.

Один из декабрьских дней 1457 года несколько изменил ситуацию. Неожиданно для всех, особенно для себя, Карл оказался отцом очаровательной дочурки Марии-Луизы. А было ему тогда все шестьдесят три.

Бурбон был болен в это время, лежал в постели, но он нашел в себе силы взобраться на коня и прискакать в Блуа, поздравить друга.

У большого огня, что весело гудел в камине в трапезной, мужчины грели себя снаружи, а изнутри их согревало красное вино, привезенное из Испании. Они пили за здоровье Марии и ребенка, за короля и за самих себя. Пили много, хотя оба знали, что завтра утром за свое легкомыслие им придется расплачиваться.

– Однако ж все-таки девочка! – пригорюнился в конце вечера Бурбон. – Это все равно, как, если нет сапог, а тебе подарили золотые застежки к ним… Ну, ничего, все же, – он оживился, – раз родился один ребенок, то родится и второй. На этот раз обязательно будет сын.

И они подняли тост за следующий раз, забыв под влиянием винных паров, что для следующего раза, возможно, уже не остается времени.

– А в положении Пьера ничего не изменится, – заверил Карл Бурбона. – Мы женим его на моей дочери Марии-Луизе.

И двое друзей выпили еще и за это. Четырнадцатилетний юноша был тут же помолвлен с девочкой, которой от роду исполнилась всего одна неделя. То есть ему придется ждать свою невесту, по крайней мере, не меньше двенадцати лет.

Свои отцовские чувства Карл выражал до смешного преувеличенно. Например, он десять раз на дню на цыпочках подкрадывался к переполненной няньками детской и изводил их своими вопросами и командами, которые отдавал свистящим шепотом. Опасаясь, что не хватит молока, он приказал нанять так много кормилиц, что все западное крыло дома для слуг было заполнено кормилицами и их младенцами.

Когда Мария-Луиза широко открывала свой беззубый ротик и издавала крик, Карл тут же ударялся в панику, что ребенок болен. Если же она тихо спала в своей выстланной атласными пеленками резной колыбельке, он немедленно начинал переживать, что ребенок не дышит, что она, не дай Бог, умерла. Чтобы разубедить себя, Карл нежно касался влажной щечки младенца и, чувствуя на своей руке его легкое дыхание, выпрямлялся. Застыв в почти религиозном умилении, он, для выражения своих чувств, тщетно пытался найти нужные эпитеты и рифмы. Искал он их долго, а затем, отчаявшись, отступался, убедившись, что нет в мире слов, с помощью которых возможно описать невероятную чистоту спящего ребенка.

Когда Марии-Луизе исполнилось три года, Карла охватило страстное желание показать ей все свои владения. Он запланировал официальную поездку по провинциям Орлеана с остановками во всех крупных городах, в каждом из которых должна была быть объявлена амнистия всем узникам местной тюрьмы.

Мария от идеи такой поездки в восторг не пришла. И не потому, что любила дочь меньше, чем муж, – она ее обожала. Нежно-розовые щечки, огромные голубые глаза, золотистые кудри, улыбка, от которой можно сойти с ума, – не дитя, а ангелочек. Просто подобного рода процессии устраивали для сыновей, не дочерей. Поэтому все это было для Марии как соль на рану.

Но Карла отговорить не удалось. Поскольку дитя родилось в декабре – то есть для поездок верхом этот месяц не годился – Карл назначил процессию на апрель, в день рождения Марии.

И вот в один из теплых весенних дней по булыжным мостовым Блуа застучали подковы красочной кавалькады. Горожане высыпали на улицы, повысовывались из низких окон своих домов, крестьяне с женами оставили в этот день свои поля, чтобы приветствовать герцога и герцогиню.

Карл ехал на коричневой кобыле с атласной кожей. Он выбрал ее за спокойный нрав, чтобы быть уверенным, что она в этой суматохе вдруг не понесет и не испугает маленькую белую лошадку рядом, на которой восседала верхом Мария-Луиза, заботливо укутанная в бархат. Золотое ее седло имело форму кресла. Ребенок не понимал, да и не мог понять, смысла происходящего, почему так много людей вокруг, почему они все выкрикивают ее имя. Ей попросту было страшно, нижняя губка трогательно отвисла, на глаза навернулись слезы. Мария-Луиза была готова вот-вот расплакаться.

Карл видел это. Он нервно оглядывался по сторонам, часто наклонялся, чтобы погладить ее по головке и немного успокоить. Все время напоминал охране держать возбужденную толпу подальше.

Крестьянки в серых шерстяных костюмах и своих лучших белых чепцах, жены горожан, кто в шерсти, а кто и в бархате (это уж какие у мужа доходы), все они, затаив дыхание, умильно наблюдали за процессией.

– Она испугалась, бедная деточка!

Маленькие надутые губки Марии-Луизы, испуганные округлившиеся глазки превращали ее вдруг из далекой, заоблачной Орлеанской принцессы в маленькое беспомощное дитя, точно такое же, как и их собственные Франсуа и Франсуазы.

Женщины осаживали своих не в меру шумных мужчин:

– Да уймитесь же вы, идиоты! Вы и так напугали бедную крошку своими глупыми выкриками.

Шум постепенно стих. Все, не отрывая глаз, следили, заплачет ли ребенок. Но, подбодренная ласками отца, Мария-Луиза внезапно улыбнулась и помахала ручонкой. При этом она своими пухленькими пальчиками пошевелила так, как ее учили. Это привело толпу в такой восторг, что почти одновременно все радостно засмеялись. Карл чувствовал себя триумфатором.

Процессию составляли сто Орлеанских конных рыцарей, едущих впереди герцога и его дочери. Столько же их замыкало шествие. Они медленно наполнили городскую площадь и остановились перед массивным каменным зданием ратуши. По другую сторону площади мрачно возвышалась тюрьма.

Звеня шпорами и кольчугами, всадники на полном скаку подъехали к ступеням ратуши, а затем выстроились по обе стороны, создав проход, по которому герцог и его дочь должны были подъехать к входу, где их с волнением дожидался городской совет.

Маленькая семилетняя девочка, дочь мэра, наряженная в цвета Орлеана, испуганно прижимала к груди охапку цветов – орлеанские розы и французские лилии. Она должна была в нужный момент преподнести их Марии-Луизе и сказать небольшую речь. Но бедное дитя забыло все слова своего выступления. В смущении она бросила цветы к копытам коня и уткнулась головой в отцовскую мантию. Во всем остальном церемония прошла довольно гладко. Ее кульминацией было вручение Марии-Луизе золотого ключа от тюрьмы, чтобы она могла отпереть ее и выпустить узников.

Взять огромный блестящий металлический предмет Мария-Луиза категорически отказалась. Это сделал за нее Карл и тут же передал члену совета, который вручил его начальнику тюрьмы, а тот в свою очередь передал своему первому помощнику. Помощник, отвесив глубокий поклон, подошел к большой железной двери и начал действовать так, как будто он ее отпирает.

Разумеется, этот ключ был чисто символическим. Его специально изготовили для подобных оказий. В ряде случаев он символизировал собой ключ от городских ворот. Его вручали герцогу, когда тот проезжал через город. Порой его представляли как ключ от сердца горожан и дарили в знак гостеприимства. В любом случае, это был очень красивый золотой ключ.

Для внешних дверей ключа не нужно было вовсе, а ключи от камер использовали час назад. Узники уже были готовы и стояли за дверью, ожидая момента, когда она откроется и они смогут выйти на свободу, которую в свой трехлетний юбилей так милостиво даровала им Мария-Луиза.

Дверь скрипнула и демонстративно распахнулась. Показались заключенные, их было не меньше двух сотен (около шестидесяти из них арестовали прошлой ночью, чтобы милосердный жест герцога и его дочери выглядел более впечатляюще). Медленно выходили они из дверей и заполняли собой пространство перед герцогом. Узники должны были выразить ему свою благодарность. Тоже часть ритуала.

Четверть этого сброда составляли женщины – толстые краснощекие бабы в лохмотьях. Большая часть их сидела за мелкие кражи, несколько отбывали наказание за убийства или за еще более тяжкие преступления, например, такие, как выбрасывание из окон мусора. От этой пагубной привычки отцы города решили отучить всех. Мужчины в своем большинстве были грабители и убийцы, некоторые обвинялись в государственной измене, что было в те годы весьма распространенным преступлением. Все вместе они являли миру неприглядную картину. Окружив довольно плотным кольцом герцога с дочкой, преступники опустились на колени.