Текст книги "Дочь Голубых гор"

Автор книги: Морган Лливелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА 9

Наталкиваясь друг на друга, энергично работая локтями, мужчины и женщины племени бросились к частоколу, а затем выбежали на дорогу. Молодые, быстроногие Эпона и Махка были среди первых. Здесь, на дороге, они остановились в изумлении.

К ним приближались четыре существа, четыре жилистых, длинноногих животных; ничего похожего на пони, которые использовались как тягловый скот, или на ослов и онагров, иногда пригоняемых торговцами. Да и передвигались они совсем по-иному. Не короткими упругими шажками, наиболее подходящими для перевозки груза, а плавными длинными скачками, как бы не прилагая никаких усилий, так бегает обычно благородный олень.

– Какие красивые животные, – пробормотала, как бы про себя, Эпона.

Существа отнюдь не были кентаврами; это были лошади с сидящими на них людьми.

– Вот, должно быть, здорово – сидеть на лошади и мчаться как ветер, – заметила Махка. – Уж, наверное, куда лучше, чем трястись на повозке.

Лошади подскакали ближе, и теперь легче было разглядеть всадников, возвышавшихся над стоящими на земле кельтами. Всадники были с глубоко посаженными глазами, с густыми бородами и нечесаными длинными волосами под остроконечными войлочными шапками. И одеты они были в суконные кафтаны, просторные в груди и узкие в рукавах и в какие-то вздутые штаны, заправленные в мягкие кожаные сапоги.

Какая удобная одежда, чтобы ездить на лошади, восхищались кельты.

Одежды чужеземцев были окрашены в глубокие цвета: синий, красный и желтый; хотя поношенные и выцветшие, они все же выглядели достаточно яркими. Их предводитель в отличие от остальных был одет еще и в накидку из какого-то неизвестного кельтам пятнистого меха; и на всех четверых поблескивали золотые ожерелья, полускрытые косматыми бородами. А поводья их лошадей были отделаны искусно выкованными серебряными и бронзовыми украшениями.

Кельты показывали друг другу на оружие чужеземцев. У каждого наездника к левому бедру был прикреплен большой чехол, очевидно, вмещавший и лук и запас стрел с губительными трехгранными наконечниками. К правому бедру были пристегнуты кожаные ножны с коротким мечом с бронзовой рукояткой, а за пояс заткнут целый набор смертоносных ножей. И ко всему еще у троих за спиной были торбы, где, несомненно, также могло быть оружие.

Четвертый, предводитель, ехал на гордом скакуне с щетинистой, торчком гривой, которая подрагивала в такт его размашистым шагам. Когда они приблизились к глазеющей на них толпе, он пришпорил своего коня и смело поскакал вперед, держа одну руку над рукояткой меча.

– Мы путники, и я требую для нас должного гостеприимства, – воскликнул предводитель. Он говорил на их языке с каким-то гортанным акцентом, понять его было довольно трудно. Но ни один кельт не мог бы отвергнуть традиционный призыв к гостеприимству.

– Добро пожаловать, – ответил старый Дунатис. – Вы получите у нас и кров, и еду.

Четверо всадников с быстротой молнии въехали в кельтское селение.

Валланос побежал за шахтерами. Было совершенно ясно, что это не группа обычных торговцев, и Таранис хотел, чтобы все, кто может держать оружие в руках, немедленно вернулись в поселок. Так, на всякий случай.

– Кто ваш вождь? – спросил человек на сером скакуне. Его глаза осматривали толпу, ни на ком, однако, не задерживаясь.

«Какие темные, темные глаза, – восхитилась Эпона. – Он походит на ястреба, которого никто не может приручить».

Таранис шагнул вперед.

– Я вождь племени. – В руке у него был обнаженный меч.

Всадники вели себя так, точно не чувствовали никакой угрозы.

– Хорошо, мы приехали по торговым делам.

Ничто в этих четверых не напоминало обычных торговцев, хорошо известных в Голубых горах.

– Вам нужна соль? – спросил Таранис, даже не пытаясь скрыть свое изумление.

Легким движением всадник перекинул ногу через шею коня и соскользнул наземь. Он взглянул на меч, который держал вождь. В густой каштановой бороде сверкнули ряды белых зубов.

«Какие крепкие зубы и все целы», – произнес какой-то голос в голове Эпоны.

– Не соль, – сказал иноземец Таранису. – У вас есть железо. Есть очень хороший кузнец. Даже к нам на восток дошла весть о вашем кузнеце, вашем железе. Мы хотим менять мечи на золото.

Старейшины обменялись понимающими взглядами.

Иноземец стоял прямо перед Таранисом: он протянул вперед правую руку, показывая, что в ней нет никакого оружия. После недолгого колебания Таранис убрал меч в ножны. Иноземец слегка наклонил голову, давая знак, что готов обменяться приветственными поклонами, однако, видя, что Таранис не делает никакого ответного жеста, тут же поднял голову.

– Я Кажак, сын Коляаксеса, Повелитель лошадей, – провозгласил он громким голосом. В ответ Таранис назвал свое имя, и оба они обменялись рукопожатием.

Эпона стояла достаточно близко, чтобы чувствовать сильный мужской запах, исходивший от тела Кажака. Не такой острый и мускусно-пряный, как тот, что исходил от Меняющего Обличье, просто сильный запах человеческого и лошадиного пота. Но в горах, где много воды, кельты привыкли к частому купанию, они давно заметили, что немытое тело дурно пахнет, и поэтому встречают всех гостей водой для омовения. Однако Эпоне запах Кажака не показался таким уж неприятным. Это был скорее лошадиный, чем человеческий запах.

Кажак озирал толпу надменным взглядом, свысока, как если бы еще сидел на коне. Большинство кельтов были выше его ростом, но он смотрел на них, как смотрят вдаль, привыкнув к бесконечным просторам.

После обмена именами было вполне прилично осведомиться, к какому племени принадлежит чужеземец, услышав ответ, все его слышавшие на короткий миг замолчали.

– Кажак – скиф, – звенящим от гордости голосом объявил приезжий

Скиф! Один из диких кочевников, живущих в отдаленных степях, один из тех грозных воинов, которые прокатились могучей волной по многим восточным землям, изгоняя их законных владельцев, безжалостно попирая существовавшие в течение многих поколений традиции оседлой жизни и возделывания земли. Скифы одержали верх даже над киммерийцами, которые славились как бесстрашные воины, оттеснив их в горы и долины, где прежде жили различные племена этого народа.

Слава о скифах докатилась даже до Голубых гор; сидя вокруг домашних очагов, кельты поговаривали об этих грабителях с берегов Черного моря, дикарях, применявших новые способы ведения войны в Галиции, Фракии и даже Анатолии. Иногда скифы объединялись с ассирийцами, которые переняли у них умение ездить верхом на лошадях и пользоваться луком; а случалось, они посылали своих наемников в ассирийское войско. Делая набеги с того места, где восходит солнце, они наводили ужас своей жестокостью на многие, известные кельтам народы.

И вот скиф спокойно стоит возле своего коня в их горном поселке, предлагая золото в обмен на их железо.

Кельты смотрели на него с раскрытыми от удивления ртами.

Одной из первых пришла в себя Эпона. Выросшая в доме вождя, она знала, как вести себя с чужеземцами, какими бы странными они ни казались. К тому же она протиснулась поближе, чтобы хорошенько осмотреть серого коня; три остальные лошади были охолощены, как волы. Пройдя мимо Тараниса, она положила руку на шею коня, покрытую мягкой шелковистой шерстью, так непохожей на грубые шкуры пони.

Заслуживало внимания и седло. Оно состояло из двух небольших подушек, набитых, как она узнала впоследствии, оленьей шерстью и сшитых вместе, так чтобы всаднику удобно было сидеть. Под седлом был потник, держалось на месте оно с помощью шерстяной подпруги и ремня, пропущенного под хвостом лошади. Вся сбруя была украшена вырезанными из цветного войлока фигурками сражающихся диких животных; сами фигурки были отделаны цветной нитью и кусочками драгоценных металлов. С самого седла свисали так же изукрашенные и отороченные мехом стременные ремни, по бокам скакуна висели шерстяные кисточки.

В Голубых горах никогда еще не видели ничего подобного.

Эпона вновь погладила шею коня, и как раз в этот момент Кажак повернулся и посмотрел на нее. Взгляд его карих глаз, помимо его желания, встретился с ее взглядом, и он, нахмурившись, тотчас же отвернулся.

«Это не глаза дикаря», – озарила ее внезапная мысль.

Воспользовавшись присутствием Эпоны, Таранис сказал:

– Эпона, отведи, пожалуйста, этих незнакомцев в дом для гостей… Тебе и твоим спутникам, скиф, будет предложено все лучшее, что у нас есть; хоть мы и небогаты, вы ни в чем не будете нуждаться, пока будете вести с нами мирную торговлю. Эта женщина позаботится, чтобы у вас было все необходимое, а мы меж тем устроим пир в вашу честь. Тогда и поговорим о торговых делах.

Таранис был рад, что может попросить Эпону выполнить традиционные обязанности дочери вождя. Махка на ее месте могла бы наотрез отказаться, поставив его в затруднительное положение, как она уже отказывалась исполнять свои новые обязанности. Эпона же с явным удовольствием оказала ему эту услугу.

После того как Эпона увела чужеземцев в дом, предназначенный для гостей, Таранис решил поговорить с советом старейшин, чтобы обсудить создавшееся положение. Прием скифов был его первым важным испытанием в роли вождя, и он был намерен не совершить никаких ошибок.

Кажак внимательно слушал; сдвинув свои косые темные брови, он пристально наблюдал за губами вождя, стараясь понять плохо знакомые ему кельтские слова. Когда Таранис вдруг замолчал и подвел к скифу желтоволосую женщину, Кажак был сильно изумлен, хотя и ничем не выдал своего изумления. Женщина заговорила с ним, подумать только, заговорила с ним! Какой странный народ – эти кельты: они позволяют своим женщинам общаться с незнакомцами, разговаривать с ними!

Она показала ему жестом, чтобы он следовал за ней. Кажак оглянулся, но не увидел никакой угрозы в рядах зачарованно глазеющих на него кельтов. Многие из них были вооружены – даже женщины, как он заметил, – но никто из них не использовал оружие для устрашения. Он приказал своим людям спешиться и пойти за ним. Никто не должен иметь повода сомневаться в смелости скифов.

Четверо скифов, ведя на поводу лошадей, последовали за Эпоной. Эпона шла с поднятой головой, легким шагом, надеясь, что за ней наблюдает дух Туторикса. Он хорошо ее воспитал.

У дверей просторного дома, обставленного всем лучшим, что было у кельтов, она повернулась к гостям и улыбнулась; к ее удивлению, никто из них не пожелал встретиться с ней взглядом. У их же племени обмен взглядами был особым ритуалом, ибо считалось: «Глаза, встречающиеся с твоими, не могут скрывать никаких тайн». Но эти скифы смотрели на нос, рот или волосы. Это смущало ее.

– Пока ты будешь с нами, о Кажак, живи здесь как у себя дома, – торжественно произнесла она. – Я позабочусь, чтобы вам тотчас же подали красное вино и принесли подогретую воду для купания.

– Для купания? Чтобы мы искупались? В воде? – Он отпрянул, очевидно, пораженный этим предложением.

– Конечно. Для вас поставят котел на огонь, и после того, как вы искупаетесь…

– Никакого купания, – решительно провозгласил Кажак. – Я скиф. Нельзя загрязнять воду телом.

Момент был щекотливый. Кельты смущенно переглядывались. Нельзя нарушать запреты, которые соблюдают другие, но неужели есть люди, вообще не моющиеся?

Кажак отнюдь не был нечувствительным; тонкая наблюдательность была совершенно необходима для выживания в трудных условиях. Он метнул быстрый взгляд на своих людей, требуя от них молчания, затем повернулся к желтоволосой женщине и старательно, чтобы не было никакого недопонимания, изложил свою точку зрения.

– Мужчины очищаются паром, – сказал он. – Женщины очищаются глиной. Чистая вода – только чтобы пить. – И, подняв глаза на ее лоб, он постарался изобразить приятную улыбку.

Крылья его ноздрей походили округлыми очертаниями на любимую брошь Ригантоны. Волосы темно-каштановые, загорелая кожа выдублена солнцем и ветром, лишь вокруг век, в косых морщинках, она была белая, как у Эпоны. Глаза – такие же темные и живые, как у его коня; в них светился недюжинный ум.

В этот миг к ним присоединился Кернуннос; его появление вызволило Эпону из затруднительного положения. Чтобы произвести должное впечатление на иноземцев, главный жрец облачился в свои парадные одежды. Его худое тело облегала мантия из волчьих шкур; шкуры были цельные, с висящими мордами и хвостами, с выкрашенными в красный цвет пустыми глазницами. Длину его рук подчеркивали браслеты из раковин, привезенных с берегов отдаленного моря царя Эгея.[3]3
  Эгей (миф.) – царь Афин; речь идет об Эгейском море.


[Закрыть] Над его головой ветвились рога большого оленя.

В других местах принято кланяться шаманам, но так как сами кельты никому не кланяются, Кажак стоял прямо, с удовольствием соблюдая местный обычай. Перед ним, очевидно, была важная особа, к тому же мужчина. Он испытывал замешательство, разговаривая с посторонней женщиной, не своей женой, но таков, видимо, еще один местный обычай. Просто невероятно, но эти кельтские женщины ведут себя так, словно у них есть свое определенное положение в обществе.

Кажак с облегчением повернулся к Кернунносу.

– Кажется, нам обещали приносить вино, – заметил он чисто по-мужски.

Однако Кернуннос не мог ответить ему сразу. Ритуал требовал, чтобы он прежде всего призвал на гостей благословение духов, представился сам как их посланник и представил скифов тем незримым силам, которые правят в здешних местах. Кажак терпеливо ждал, тем временем трое его спутников треножили своих лошадей, предоставив совершить утомительные для них формальности Кажаку.

Когда Кернуннос сказал все, что полагается говорить в таких случаях, он подошел к двери дома для гостей и позвонил колокольчиком, предупреждая духов внутри о прибытии чужеземцев. Затем он отступил в сторону, пропуская скифов.

Кажак замешкался. Трое остальных неподвижно стояли за его спиной. Кельты, собравшиеся перед домом, с удивлением смотрели на них, перешептываясь.

Отказ войти в дом для гостей считался грубым оскорблением; Туторикс, разговаривая в семейном кругу, всегда подчеркивал это. Эпона все еще чувствовала себя обязанной блюсти его честь. Она подошла к Кажаку вплотную, лицом к лицу, так, чтобы он не мог отвести от нее свой взгляд. Она чувствовала его крайнее замешательство, хотя и не могла понять его причину, и попыталась успокоить его ласковой улыбкой.

– Мы предлагаем вам все лучшее, что у нас есть, – произнесла она спокойным твердым голосом. – Примите же то, что мы вам хотим дать.

В глазах Кажака все еще оставалось сомнение.

– Заходить в чужой дом неблагоразумно, – сказал он, обращаясь скорее к ней, нежели к Кернунносу или другим стоявшим вокруг него людям.

– Это не западня, – сказала Эпона. – Это дом.

– В деревянные дома кладут мертвецов, – объяснил Кажак. – Живые люди должны жить под открытым небом.

Ей было все легче и легче понимать его. Он говорил медленно, произнося с непривычной напевностью знакомые кельтские слова, но ее ухо уловило ритм его речи, и она ответила, подражая его музыкальному выговору.

– Но у нас все люди спокойно, ничего не боясь, ночуют в деревянных домах, – сказала она. – Мы не причиняем никакого зла гостям. Мы почитаем гостей.

У нее было такое впечатление, будто она пытается завоевать доверие животного, великолепного дикого животного. Скиф был очень мускулист, не уступал силой никому из кельтов, разве что Гоиббану; и одежда не скрадывала его природной гибкости и стройности. Двигался он мягко, точно горный кот, и даже когда стоял на месте, производил впечатление человека очень сильного и ловкого.

И все же он продолжал колебаться. Не раздумывая, без какой-либо подсказки духов, Эпона положила свою ладонь на его руку. В третий раз их глаза встретились.

И тогда вдруг, с видом отчаянного смельчака, скиф расправил плечи и вошел в дом.

Его спутники, однако, остановились возле двери, не желая доверить себя четырем стенам, но надеясь, что им поднесут обещанного вина.

Кажак ходил по дому, подозрительно оглядывая все, но ни к чему не притрагиваясь. Эпона позаботилась, чтобы у гостей была свежая питьевая вода в бронзовой гидрии, и послала женщину с факелом, чтобы та растопила очаг. В скором времени дом наполнился золотистыми отблесками огня и теплом; женщины принесли хлеб в корзинах и сыр на блюдах.

И все же Кажак никак не успокаивался. Он так и не сел на ложе, предпочитая стоять у открытой двери, где он мог видеть своих так и не вошедших в дом людей. Когда Сирона принесла большой кратер,[4]4
  Кратер – чаша (греч.).


[Закрыть] полный вином, он жестом показал, чтобы сперва угостили этим напитком его спутников. Только потом выпил сам.

– Хорошее вино, – одобрительно сказал он Эпоне. Это было первое признание ее стараний оказать гостям должный прием, и она почувствовала, что одержала небольшую победу.

Об омовении Эпона больше не упоминала.

Скифы походили на птиц, которые не вьют гнезд и если садятся на ветку, то всегда готовы улететь. Не имело никакого смысла ждать, пока они освоятся. Поэтому Кернуннос и Поэль совершили следующий предписываемый традицией шаг, а именно привели в дом старейшин и некоторых глав семейств, чтобы они могли разделить со скифами вино и познакомиться с ними. Эпона убедила Кажака сесть возле очага и выпить вместе с хозяевами, хотя он и вел себя как осторожный конь, готовый в любую минуту обратиться в бегство.

Кернуннос сидел по левую руку от скифа, Таранис – по правую. Короткое совещание вождя со старейшинами ничего не дало, у них не было никаких особых предложений по поводу обращения с иноземцами. «Наблюдай и слушай» – вот и все, что они могли посоветовать.

Эпона, Сирона и другие женщины из знатных семейств расхаживали по дому, подавая еду и принимая участие в мужских разговорах. Кажак повернулся к Таранису.

– Вождь имеет много жен? – спросил он, показывая на суетящихся женщин, крупных, белокурых и голубоглазых.

– У меня только одна жена, – ответил Таранис.

Удивленный Кажак обернулся к Кернунносу.

– Только одна жена? – недоверчиво спросил он.

Жрец улыбнулся. Кернуннос умел улыбаться одними губами, тогда как его глаза по-прежнему были серьезными. Это произвело отталкивающее впечатление на Кажака, напомнив ему о львах и пятнистых кошках, бродящих по его родным степям, иногда завораживая свою добычу потрясающей силой взгляда.

– Каждый человек имеет одну голову, одну жену, один дом, – ответил жрец.

– Правда? – Кажак посмотрел на меха, которыми были застланы ложа, на резные деревянные сундуки и красивую глиняную посуду, все, что составляло обстановку дома для гостей. Он заметил, что и мужчины, и женщины носят много бронзовых украшений, среди них поблескивали и золотые или сделанные из сплава серебра и золота.

– Много богатства, – процедил он, – но только одна жена. – Повернув голову, он бросил взгляд на Эпону, стоявшую у него за спиной. – Ты жена для него? – Его глаза искрились неподдельным весельем.

Эпона почувствовала, что краснеет, начиная с шеи.

– Я не жена вождя, – ответила она. – Я принадлежу к семье его брата. – Чтобы скрыть внезапно охватившее ее замешательство, она предложила Кажаку ломоть хлеба, но вместо того, чтобы взять его, он схватил одну из длинных прядей ее волос и потянул вперед, так, чтобы она засверкала в отсвете пламени.

– Вот ваше богатство, кельты, – громко, на всю комнату провозгласил Кажак, показывая всем волосы. – Вот кельтское золото.

Ответом был всеобщий смех. Хотя всадники и внушали ужас, как если бы были воплощениями неких неведомых духов, кельты все еще не знали, как отнестись к диковинным чужеземцам, но этой своей шуткой Кажак сразу завоевал их расположение. Скоро они уже пили доброе греческое вино за него и его лошадей; в доме установилась поистине дружеская атмосфера. А поскольку люди Кажака так и не отважились войти в дом, наружу им вынесли амфору с вином, чтобы и они поучаствовали в пиршестве.

Едва достигнув околицы поселка, возвратившиеся с Соляной горы шахтеры услышали веселый смех и крики, доносившиеся из дома для гостей. Странное зрелище предстало их глазам: они увидели четырех стреноженных сыромятными ремнями лошадей в окружении целой толпы восхищавшихся ими кельтов. Другая толпа собралась перед домом для гостей: она окружала троих незнакомцев, которые сидели на земле, подогнув под себя ноги, как женщины, пили красное вино и распевали громкие, непонятные кельтам песни.

Шахтеры и чужеземцы уставились друг на друга.

Сидящие скифы смотрели на белокурых или рыжебородых гигантов, с глазами как озера и плечами как горные отроги, тепло одетых в длинные вязаные рубахи и кожаные накидки. Шахтеры же видели перед собой жилистых мужчин с кривыми от постоянной верховой езды ногами и с некогда белой, но посмуглевшей от жаркого степного солнца кожей. Их спутанные волосы и бороды были различных оттенков коричневого цвета – от почти черного до светло-каштанового, глаза карие, только у самого светлокожего из них были серые глаза. Невзирая на разницу в цвете кожи, на всех их лицах лежал одинаковый отчетливый отпечаток суровости, слегка смягченный сейчас выпитым вином. Но в них так и бурлила жизненная энергия; и кельтов, и скифов объединяла общая страстная любовь к жизни. Кельты были рады разделить вино с пришельцами, и это способствовало их сближению.

После того как все несколько раз приложились к чаре, незнакомцы стали друзьями; они отпускали грубые шуточки, которые можно было понять без особого труда. С помощью понятных и тем и другим слов и жестов они могли кое-как объясняться; выяснилось, что им всем претил греческий обычай разбавлять доброе вино водой.

Меж тем в доме для гостей Таранис начал расспрашивать Кажака о его родном крае. Особенно заинтересовал слушателей образ жизни его народа.

Кажак в таких словах объяснил свободное существование кочевников.

– Мы не строим домов, где нас могли бы настичь враги. Мы не ездим по дорогам. Лошади быстро везут нас куда хочешь. Сверни шатер, погрузи телегу, и айда. Нашел, что тебе надо, бери и скачи. Нашел женщину, которая тебе нравится, бери и скачи. Мужчины ездят на лошадях, женщины живут в кибитках и шатрах, работают, ведут себя смирно, – многозначительно добавил он, хотя никто и не уловил скрытого в его словах намека.

– А как вы содержите ваших жен? – спросил он.

– У нас есть лошади, овцы, другой скот. Мужчина со многими женами едет туда, где хорошая трава; там тебе сколько хочешь мяса, сыра, кобыльего молока для детей. Стада быстро переходят с места на место.

– Ваши женщины тоже ездят на лошадях? – полюбопытствовал Таранис.

– Нет, – коротко ответил Кажак, давая своим тоном понять, что не хочет продолжать разговор о женщинах. Он уже сказал о них все, что следовало.

– Вы сажаете какие-нибудь злаки? – спросил старый Дунатис.

Этот вопрос явно оскорбил Кажака.

– Копаться в грязи? Нет. Пусть другие копаются в грязи. Мы забираем у них зерно, и айда.

Окелос сидел по ту сторону костра от скифа; при этих словах он одобряюще кивнул головой и толкнул локтем молодого парня, своего соседа.

– Мы слышали, что прошлым летом несколько скифов возделывали землю в долине бойи, – заметил Таранис.

– Ложь, – презрительно процедил Кажак. – Настоящие скифы – кочевники. Как я.

Кернуннос подался вперед, безуспешно буравя скифа глазами.

– Ты ничего не сказал про духов. В каких святых местах вы почитаете высшие силы, если, как ты говоришь, вы берете и айда?

Кажак ухмыльнулся.

– Что за бог, какой нельзя брать с собой? У нас нет святых мест, мы возим своих богов с собой, так много лучше. И как может быть место святым?

Кернуннос почувствовал смутную тревогу.

– Расскажи нам о своих богах, – попросил он, изображая благожелательный интерес.

Однако Кажак ушел от ответа, сказав:

– Тебе это не понравится. Лучше ты расскажи Кажак о своих богах. Может быть, они сильнее, тогда Кажак будет приносить им жертвы.

Своим превосходным сказительским голосом Поэль назвал имена и описал Духов Огня и Воды, Гор и Рек, Скал и Деревьев, Полей и Злаков, Лесных Животных. Только когда Поэль заговорил о божестве, которому поклонялся Кернуннос, Кажак наконец откликнулся.

– Олень, да! – воскликнул он, ударив себя кулаком по бедру. – Олень хорошее животное. Кажак уважает оленя. Охотиться на оленя – очень полезно мужчине, становится быстрый и хитрый. Но олень не бог, просто животное. Мясо.

Кернуннос, жрец Оленя, метнул на скифа взгляд, полный с трудом сдерживаемой ярости. Отрицать могущество божества другого племени означало нанести оскорбление, заслуживающее самого глубокого презрения. Есть бессчетное количество духов, с которыми люди должны поддерживать самые хорошие отношения, духов, столь же сильно отличающихся друг от друга, как и почитающие их племена; но все, за исключением слабоумных, чтут могущество всех богов и стараются не оскорблять ни одного из них, ибо все живое зависит от их милосердия.

– Ты малосведущий, глупый человек, – закричал Кернуннос, не в силах долее сдерживаться.

Таранис едва не поперхнулся вином, которое он как раз пил. Прежде чем он успел откашляться и попробовать загладить обиду, нанесенную их гостю, тот сам все уладил.

Скиф не оскорбился – или сделал вид, что не оскорбился. Его широкая улыбка стала еще шире; она была обращена теперь ко всем присутствующим. Он поднял указательный палец и погрозил им, как отец, унимающий расшалившихся ребятишек.

– Нет, нет, Кажак мудрый. Ночами он лежит на спине, смотрит звезды. Звезды дарят глубокую мудрость. Когда смотришь на звезды, много, много думаешь.

– Твои слова могут прогнать отсюда всех оленей, и тогда в наших котлах больше не будет оленины, – ломая руки, вставила Сирона.

– Олень не будет рассердиться на Кажак, – ответил скиф. – Тут всегда много оленей, летом и зимой. Кажак может взять лук и стрелы и принести завтра оленя, будет доказать, что олень не сердит.

В доме воцарилось напряженное молчание. Но Кажак сидел, уверенный в себе и невредимый, по-прежнему сияя улыбкой, и мало-помалу его убежденность стала передаваться всем слушателям. Окелос первым сменил гневное выражение лица на ответную улыбку.

Кернуннос негодовал, что его соплеменники так легко поддаются внушению.

– Ты не понимаешь природы духа животных, – ледяным голосом заявил он Кажаку. – Должно быть, у твоего народа нет Меняющего Обличье, который мог бы говорить с ними на языке живых существ. Мне жаль, что вы так бедны духами. Скажи мне, путник: кто, по-вашему, заслуживает большего почитания, чем питающие нас животные?

– Три бога, – сказал Кажак, поднимая три пальца. – Только три. Легко запоминать. Не так много, чтобы путаться. Табити, Папай, Апи.[5]5
  Табити – богиня Солнца, верховная богиня скифов. Папай – (букв. отец) бог-громовержец, отождествляемый Геродотом с Зевсом. Апи – супруга Папая, властительница земли и вод.


[Закрыть] Огонь, Отец, Земля.

– Кроме них, вы ничего не почитаете священным?

– Священным? – В недоумении Кажак молча шевелил губами. – Ты хочешь сказать, сильнее человека? Сильнее человека война. Сильнее человека дружба. Много людей не может разрушить одна дружба…

Не договорив, Кажак поднес ко рту чару; тем временем Кернуннос обдумывал его слова, а все присутствующие передавали их друг другу: одни – с негодованием, другие – с насмешливой улыбкой, третьи – с нескрываемым интересом. Эти скифы, оказывается, еще более невежественны, чем представлял себе главный жрец, но, пожалуй, не столь опасны, как он предполагал. Они не имеют истинного понятия о царстве духов. Несколько богов, в которых они верят, хорошо известны и кельтам, но под другими именами; их всего малая горстка среди бесчисленных проявлений Великого Огня Жизни, которых люди должны чтить, если хотят сохранить свое не слишком прочное место среди составляющих одно целое сил природы. Все это означает, что невежественные скифы не представляют собой никакой угрозы.

И все же среди названных Кажаком как почитаемые, два понятия вызвали у жреца серьезное беспокойство.

Война.

Дружба.

Каким духам они подвластны? Как нужно с ними обходиться? Как управлять ими?

Мысли Кернунноса сосредоточились только на этом.