Текст книги "Дочь Голубых гор"

Автор книги: Морган Лливелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

Ей хотелось побыстрее смыть липкую кровь с бедер и забраться на свое ложе, но до этого надо было совершить еще несколько обрядов и смочить пересохшее горло. В привычных словах она возблагодарила Духа Воды, побрызгала водой в четырех направлениях и лишь после этого осушила кружку. Затем члены семьи по очереди поздравили ее и было устроено небольшое пиршество.

Она ощущала смертельную усталость, но не показывала этого. «Крепись, – подбадривал ее дух. – Начинается твоя новая жизнь».

ГЛАВА 2

Раннее утро Эпона провела в легкой дремоте, так и не перешедшей в сколько-нибудь крепкий сон. Она как будто блуждала в тенистом мирке, где реальное и нереальное сплавлялись в одно целое и куда то и дело вторгалось смутно различимое существо с мордой животного.

Это был первый день ее новой жизни, жизни взрослой женщины.

Она принялась усиленно протирать кулачками затуманенные глаза. «Любопытно, изменился ли мой внешний вид? – подумала она. – Полюбит ли меня теперь Гоиббан?»

Прежде чем подняться со своего ложа, она удовлетворенно оглядела жилище вождя, заново оценивая его после ночи, проведенной в волшебном доме. У них был большой дом, построенный из хорошо подогнанных березовых бревен и увенчанный крутоскатной соломенной крышей. Чтобы обеспечить доступ свету и воздуху, в обоих его концах под самым коньковым брусом были прорублены отверстия. Конек был изукрашен переплетающимися узорами жизни, символами могущественных духов, мистическими знаками, воплощениями власти и плодородия. Резьба покрывала весь конек, даже там, где он был прикрыт соломой, ибо эта часть предназначалась не для человеческих глаз.

Семейные ложа, вылепленные из затвердевшей глины, тянулись с двух сторон вдоль всего дома. На них могли разместиться более дюжины людей. Ложа были застланы мехами и днем использовались для сидения. Возле них стояли деревянные лари, покрытые резьбой и раскрашенные, в них хранилась одежда и всякая домашняя утварь. В углах были расставлены орудия труда, оружие и раздвоенный посох, который Туторикс использовал, чтобы судить различные игры. Центр дома, как это было принято, занимало углубление для костра: на каменном очаге лежали кухонные принадлежности. Тут же, на железных цепях, был подвешен большой котел.

В хорошо выбранном месте возле огня стоял ткацкий станок Ригантоны. Уток и основа. Рама в знак уважения к деятельности хозяйки дома была выкрашена в цвет охры. За станком сидела и сама Ригантона, ее руки двигались так же проворно, как если бы она крепко проспала всю ночь. Она не подняла глаз, когда дочь встала со своего ложа, и обратилась к ней с такими словами:

– Теперь, когда ты стала взрослой женщиной, Эпона, ты можешь поработать вместо меня в пекарне. А я должна закончить все свои ткацкие работы еще до прихода первых торговцев, они не должны видеть членов семьи в старых одеждах.

В дальнем конце дома, сидя на глиняном ложе, Бридда, молодая жена Окелоса, играла со своим новорожденным младенцем, раскачивая над ним нитку голубых бус; всякий раз, когда младенец радостно гугукал, она смеялась. Эта игра отвлекла внимание Ригантоны от ее дочери.

– Где ты взяла эти бусы, Бридда? – спросила она.

– Их дал мне Окелос, – поколебавшись, ответила молодая женщина.

Ригантона встала из-за станка.

– Сдается мне, это мои бусы, – сказала она.

Бридда беспокойно заерзала.

– Их дал мне Окелос, – повторила она. – Честное слово. – И она смело взглянула в глаза Ригантоны.

Ригантона не стала продолжать этот разговор. Ни один из членов племени не смел подвергать сомнению слово другого, ибо все знали, что магическая сила слова зачастую оказывалась более мощным оружием, чем само оружие.

– Ладно, – сказала она с заметным разочарованием. И, вздохнув, вновь уселась за станок.

Пока обе женщины препирались, Эпона опустилась на колени и открыла свой ларь. Подняв крышку, она застыла в изумлении. Куда подевались короткие, груботканые детские платья? Вместо них, аккуратно сложенные, лежали длинные платья, которых она никогда прежде не видела. Даже в полутьме, царившей в доме, они сверкали яркими красками. Новые женские платья из крашеной шерсти и полотна вместо простого суровья, из которых шились одежды для детей. Видимо, Ригантона положила их туда, пока она была в доме жреца.

Эпона вынула из ларя мягкое красное платье и, радостная, надела его, застегнув пряжку кожаного ремешка. Около ее ложа стояли кожаные башмачки. В них она ходила накануне, еще девочкой. Подойдут ли они сейчас к ее ногам, ногам взрослой женщины? Сунув ноги в башмачки, она улыбнулась: ее старые друзья не изменились. Вот и отлично. Она аккуратно завязала кожаные шнурки вокруг лодыжек, чтобы не потерять башмачки в тающем снегу.

До сих пор Эпона носила лишь детские украшения: бронзовые и деревянные ручные и ножные браслеты, но в ларе она нашла новое медное, с красивой резьбой, запястье. Она взглянула на Ригантону, но мать была поглощена работой. Возможно, это украшение было слишком мало для руки ее матери.

Надев браслет, она направилась к двери.

– Может быть, поешь чего-нибудь? – окликнула ее Бридда. – После детей в горшке осталось немного похлебки, и я могу дать тебе сыра, который ты любишь.

– Спасибо тебе за заботу, но я не голодна. Хочу только немного прогуляться, прежде чем пойду в пекарню.

Бридда кивнула. Эпона теперь взрослая. И сама отвечает за себя. Отныне для нее дело чести разделять бремя труда со всей семьей.

Холодный ветер снаружи точно ножом полоснул ее по шее, ворвался в рот, оставив на языке вкус льда. Она набрала полную грудь воздуха и задержала дыхание, несмотря на сильное чувство жжения, ведь так приятно будет наконец сделать долгий выдох.

Аааххх.

Эпона потянулась, высоко подняв руки, изгибаясь с животной чувственностью. Длинное платье казалось ей странно неудобным. Как-то непривычно, что отныне ей придется ходить с закрытыми ногами.

«Любопытно, изменился ли мой внешний вид?» – вновь спросила себя Эпона. Можно, конечно, вернуться домой и попросить у Ригантоны ее отполированное бронзовое зеркало, но рядом вполне подходящая замена – ясное темное озеро, ярко-сине-зеленое в утреннем свете.

Она пересекла площадь для собраний и поспешила к воде.

Плывущий по ветру дым доносил до нее запах мяса, варящегося в бронзовых котлах, и запах ячменевой каши, томящейся на нагретых камнях очага. По селению, с неуемной энергией, присущей всему племени, громко крича, носились ребятишки. Лаяли собаки, вовсю распевали птицы, полудикие свиньи рыхлили рылами землю между хижинами.

Большинство рудокопов – теперь они добывали соль – отправились на Соляную гору. Одни объединялись в группу для рубки каменной соли, другие – в группу для рубки и установки опорных столбов в штольнях и штреках. Лишь немногие работали в старом медном руднике; добывать соль было более выгодно. Остальные рабочие только-только готовились отправиться в путь: почти все холостяки, которых некому было разбудить и проводить в дорогу. Шестеро или семеро пересекли площадь для собраний, направляясь в сторону Эпоны. Увидев девушку, они сменили обычную муж– скую болтовню на какую-то другую тему.

По мере приближения к Эпоне осанка шахтеров становилась все горделивее, они расправили плечи, обнажили свои крепкие белые зубы, поблескивавшие под усами. Ухмыляясь, они отталкивали друг друга, стараясь привлечь внимание девушки, которая только-только прошла обряд посвящения в женщины.

Впервые в жизни Эпона почувствовала, что мужчины смотрят на нее не как на ребенка.

– Здравствуй, Эпона, – крикнул один из них. – Да светит тебе всегда солнце.

– Да не будет в твоей жизни теней, – ответила она, чувствуя, что что-то трепещет в ее горле от волнения. Наконец-то начинается ее взрослая жизнь.

Мужчины тесно окружили ее, говорили льстивые слова, похлопывали и пощипывали, гладили ее заплетенные волосы.

– Теперь ты у нас взрослая женщина. И какая женщина! Твоя красота затмевает даже красоту матери.

– А уж как хороша собой была Ригантона в молодости, – заметил один из шахтеров. – О ней просто ходили легенды. – Он причмокнул, и его друзья громко рассмеялись. Рассмеялась и Эпона, она слегка нервничала, но наслаждалась этим разговором. Сначала она смущалась, отвечая на поддразнивания, но затем почувствовала растущую уверенность в себе. Как все это чудесно! Поступь ее приобрела упругость. Она шла, как бы приплясывая, и журчание ее смеха разносилось далеко вокруг.

Вскоре шахтеры неохотно свернули, чтобы подняться по крутой тропе на Соляную гору. Эпона рассталась с ними с сожалением.

«Подумать только, взрослые мужчины и рассыпались передо мной в любезностях», – со смехом проговорила она.

Эпона тоже немного важничала, направляясь к озеру.

Чтобы увидеть свое отражение, ей надо было войти поглубже в ледяную воду, ибо у самого берега все было затянуто ряской. Она сняла башмачки, подобрала руками подол платья и вошла. Вода обожгла холодом ее ступни и лодыжки. Эпона глубоко вздохнула и поморщилась.

Ноги у нее сразу же онемели, но она быстро привыкла к холоду и стала ждать, пока поверхность воды успокоится. Наконец она увидела слегка смазанное отражение своего лица. К ее разочарованию, это было все то же знакомое лицо; широко расставленные голубые глаза под ровными бровями, густо усыпанный веснушками нос, плавно изгибающиеся губы и упрямый маленький подбородок. Только тяжелые пряди выглядели незнакомыми.

– Эпона, Эпона, подожди меня!

Вниз по склону бежала ее лучшая подруга Махка. Махка, дочь Сироны, жены брата вождя Тараниса, была пышущей здоровьем девушкой, выше и полнее, чем Эпона, но у нее даже еще не начинались месячные, а грудь была плоской, как у мальчика. Ее время для посвящения в женщины еще не настало.

Возвращаясь к берегу, Эпона чувствовала, как ветер леденит ее ноги. Как хорошо, что на ней длинное платье. Она села и стала растирать ноги.

Махка плюхнулась рядом с ней на сырую землю.

– Я жду. Расскажи мне обо всем.

Эпона нагнулась над своими покрасневшими ногами, продолжая усердно их растирать. У нее было такое чувство, как будто они все искусаны муравьями.

– О чем – обо всем?

Махка рассмеялась. Ее голос, не такой глубокий, как у Тараниса, был все же низковат для женщины и к тому же с хрипотцой.

– Ты знаешь, о чем я спрашиваю, – о посвящении в женщины. Мы уже давно обещали друг другу, что первая из нас, кто пройдет этот обряд, расскажет другой, как все это происходит.

– Да? – Прежде чем надеть башмачки, Эпона внимательно осмотрела пальцы ног. Махка придвинулась ближе, сгорая от нетерпения.

Наконец Эпона обронила:

– Я рассказала бы тебе, если бы могла. Но я не знаю как. – Ей было так приятно чувствовать свое превосходство.

– Начни с самого начала. Или же с конца; говорят, что начало и конец всегда одинаковы.

– Я не знаю, как объяснить, чтобы ты поняла. Обряд посвящения в женщины ни на что не похож, Махка. Тебе придется подождать, пока наступит твое время.

Махка согнула пальцы в кулак и ударила подругу по плечу – так сильно, что наверняка на этом месте появится синяк. Немногие из ребят решались драться с Махкой; она любила причинять боль.

– Ты же обещала, что скажешь. Обещала! А теперь говоришь со мной так, будто ты взрослая женщина.

– А я и есть взрослая женщина.

– Но посмотреть на тебя, ты все такая же, как была, – презрительно фыркнула Махка. – Только что расчесала волосы на пряди. С ними ты похожа на Ригантону.

– Я никогда не буду похожа на Ригантону; я – это я, – заявила Эпона.

– Теперь ты не моя прежняя подруга Эпона, – сказала Махка. – Я знаю, что все изменится. Ты не будешь играть со мной больше, целыми днями будешь сидеть за ткацким станком и болтать о полотне и поддержании огня в очаге. Мы никогда не будем больше бегать с тобой наперегонки.

– Я не стану делать ничего, что мне не по душе, – запальчиво ответила Эпона. – И смогу бегать с тобой наперегонки, если захочу; я свободная женщина, принадлежащая к кельтскому племени.

– Тогда побежали. – Махка вскочила. – Мы заберем с собой Алатора, еще кое-кого и побежим вокруг деревни.

Эпона умирала от желания принять этот вызов. Мчаться, улыбаясь, по узкой тропе, утоптанной до гладкости соревнующимися бегунами.

Но это означало, что ей придется пойти на уступку, и Махка одержит над ней верх, не дав ей похвастаться своим новым положением.

Она провела краем ладони по глазам.

– Нет, я не могу, – сказала она подруге. – Я иду в пекарню.

– Ты идешь туда по своему желанию?

Эпона встала, сделав вид, будто спешит.

– Да. Ты только подумай, Махка, я первая попробую свежевыпеченный хлеб. А потом я, может быть, и побегаю с тобой. Если мне захочется. – Она выпрямила плечи и пошла вверх по склону к пекарне, стараясь убедить себя, что ее в самом деле привлекает эта работа.

Она не предполагала, что переход от одной жизни к другой может оказаться столь трудным. Так, должно быть, чувствуют себя умершие, перешедшие в новый мир, но все еще оглядывающиеся через плечо на старый, оставленный ими.

Она твердой походкой зашагала через деревню, напоминая себе, как нетерпеливо ждала наступления этого дня. Ее внимание привлек свет, струившийся из кузни Гоиббана, и она вспомнила, почему именно так стремилась стать женщиной.

Причиной был Гоиббан. Искуснейший кузнец кельтов.

Она повернула в сторону от пекарни.

Гоиббан был искусен в обработке меди и бронзы; к тому же еще молодым человеком он создал особые приемы для ковки звездного металла. Этот металл находили лишь в небольших количествах, в слитках чистого железа, которые, как полагали кельты, упали со звезд. Этот металл использовался для изготовления украшений. Но потом рудокопы обнаружили, что залежи этой руды, как залежи меди или олова, попадаются во многих местах. Кузнецы безуспешно пытались извлечь из руды в достаточных количествах этот необычайно прочный металл, с тем чтобы использовать его для выделки орудий труда и оружия.

Пытался разрешить эту задачу и Гоиббан. Он знал, что старые плавильни меди не могут дать высокой температуры, поэтому он укладывал в обложенные камнями ямы попеременно слои древесного угля и слои размельченной руды; усердно работая мехами, он достигал необходимой высокой температуры для плавки руды и извлечения духа звездного металла в его истинном виде. Получаемую пористую массу надо было, не давая ей остыть, отковывать, вплоть до исчезновения вкрапленных в нее примесей, мелких духов, вредных для прочности металла. Конечным результатом всех этих трудов был брус, вполне пригодный для обработки на наковальне.

Выплавке звездного металла Гоиббан обучил своих подмастерьев: все они умели подготавливать руду, пользоваться изготовленными из козьей шкуры мехами и поддувалом, которые помогали поддерживать ровную температуру. Сам же Гоиббан работал лишь молотом и зубилом, создавая исключительно прочные орудия труда и оружие вместо старых, бронзовых, и придумывал все новое и новое применение для звездного металла.

Его слава уже распространилась далеко за Голубые горы. Обычно вокруг кузни толпились восхищенные ребятишки; отпихивая друг друга, они стремились протолкнуться на место, откуда можно было хорошо видеть кузнеца, бьющего тяжелым молотом по наковальне. Каждый раз, когда при очередном ударе сыпались искры, они дружно охали и ахали. Не было зрелища более захватывающего, чем наблюдать, как Гоиббан поворачивает щипцами раскаленный добела брусок, превращая его в топор или ось. Только Кернуннос внушал детям больший трепет. Но жрец внушал им сильный страх, тогда как кузнец относился к ним с добротой и терпением, лишь бы они не мешали его работе. Гоиббан пользовался величайшим почетом в деревне – и до сих пор был еще холост.

Кое-кто нашептывал, будто дух Гоиббана заключил брачный союз с духом звездного металла и поэтому он не женится на земной женщине, ибо дух металла не потерпит никакого соперничества. Сам Гоиббан однажды сказал – эти его слова повторялись в каждом доме: «Золото – драгоценный металл, медь – гибкий металл. Но звездный металл, железо, не имеет себе равных. Раскаленный, он мягок и податлив, будто женщина; холодный, он тверд и несгибаем, будто воин. Ничто не заслуживает такой к себе любви, как железо».

Вопреки этому, а может быть, именно поэтому многие женщины, соперничая с железом, домогались любви кузнеца. Если это были замужние женщины, мужья обычно поддерживали их, ибо любовь кузнеца сулила семье почет, а его сын мог унаследовать дар своего отца.

В это яркое весеннее утро Гоиббан изготавливал оси для телег Квелона, обладателя стада волов. Работа шла медленно. Выступая крупными каплями на лбу кузнеца, пот, сливаясь в тоненькую струйку, сбегал по носу, а затем капал вниз, словно тающая сосулька. Новый подмастерье недостаточно хорошо очистил железо от шлаков, и Гоиббан отправил бы его на переплавку, если бы его не торопил Квелон. Скоро перевалы очистятся от снега, и нагруженные дополна солью телеги отправятся на юг.

Гоиббан весь ушел в работу и не обращал никакого внимания на толпу, как обычно собравшуюся возле кузни. Не заметил он, как люди расступились, пропуская Эпону. Он даже не услышал, как она позвала его. Тогда она окликнула его вновь, погромче, и на этот раз, подняв глаза, он увидел свою любимицу, девочку, которая спокойно сидела часами, наблюдая за его работой, никогда ему не мешая. В знак своей симпатии он делал для нее игрушки и украшения, а иногда давал ей для игры сверкающие кусочки металла, из которых можно было бы сделать что-нибудь ценное.

Она хранила его подарки в глубине своего ларя: сокровища, которые она ни с кем не хотела делить. В последнее время они разжигали в ней тайные мечты, воплощая в себе нечто, о чем Гоиббан и не подозревал. Когда другие дети, подшучивая, называли ее любимицей Гоиббана, она уже не бросалась на них с кулачками, а закрывала покрасневшее лицо, втайне радуясь.

Заметив ее, Гоиббан подмигнул, так подмигивал он только ей одной, и быстро, стараясь не отвлекаться от работы, спросил:

– В чем дело, девочка?

Эпона робко улыбнулась ему, желая, чтобы он посмотрел на нее такими же глазами, как шахтеры.

Его глаза заметили ее расчесанные на пряди волосы и длинное платье, но работа помешала ему осмыслить увиденное. Его рука поднималась и опускалась, поднималась и опускалась, и маленькие звездочки искр рассыпались во все стороны от наковальни.

Эпона хотела сказать что-либо по-женски чарующее, приятное, но дух отказался прийти ей на помощь, она не могла придумать ни одного слова.

– Что тебе надо, Эпона? – спросил он опять.

Она растерянно провела правой рукой перед глазами, то был знак отрицания.

– Ничего. Я только… Я только хотела пожелать, чтобы тебе всегда сиял солнечный свет, – неловко отговорилась она.

– И да не омрачают твою жизнь тени, – ласково отозвался он; и по его губам, над золотистой бородой, скользнула улыбка. Ох уж эти дети! Но тут он увидел темное угольное пятно в железе, свидетельствовавшее о его недостаточной прочности, и сразу же забыл об Эпоне.

Протиснувшись через толпу маленьких зрителей, потупив взгляд, Эпона медленно пошла прочь.

Какая-то смутная мысль пронеслась в голове Гоиббана, и он посмотрел на удаляющуюся спину Эпоны. На ней длинное платье, она прошла обряд посвящения в женщины… Но ведь только вчера днем… Возможно, она приходила по какому-то важному делу. Но нет, если бы у нее было что сказать, она непременно сказала бы: женщины племени всегда высказываются откровенно. Пожав плечами, он вновь обрушил молот на болванку.

Когда Эпона пересекала площадь, навстречу ей струился аромат выпекаемого хлеба. У нее потекли слюнки, и она с удовольствием вспомнила о том, чем ей предстоит заниматься. Впервые она будет делать работу взрослой женщины, а не собирать хворост, как все дети.

Да, она будет выполнять работу взрослой женщины, не получая, однако, должного признания.

Сверкающее утро манило к себе и другую женщину из дома вождя. Ригантоне надоело сидеть в четырех стенах, и она решила выйти из дома. Но перед этим надо было одеться.

Ригантона никогда не покидала дом, не надев соответствующие наряды супруги великого вождя. После открытия, много поколений назад, Соляной горы кельтское селение стало главным остановочным пунктом на торговых путях, почти в любое время могли пожаловать важные гости, иногда они прибывали еще до того, как с перевалов окончательно сходил снег и по ним могли проехать телеги, и жена вождя должна произвести на них подобающее впечатление.

Как и все кельтские женщины, Ригантона любила одеваться, ей нравились хорошо выделанные ткани и драгоценности, она обожала яркие цвета и пышные меха. Как и все взрослые женщины, она носила за поясом кинжал, более похожий на короткий меч, с удобной рукояткой, и она хорошо умела пользоваться этим оружием. Как жена Туторикса, она имела право носить больше драгоценностей, чем любая другая женщина, и она любила надевать все свои украшения сразу: золотые подвески, бронзовые и янтарные браслеты, коралловое массалийское ожерелье, кольца из слоновой кости, меди и звездного металла, бронзовые ножные браслеты и массивные броши. Она заплетала свои волосы в корону, которую скрепляла маленькими серебряными булавками. Кельты очень высоко ценили искусство, и Ригантона очень гордилась тем, что каждая вещь в ее доме, даже самого практического назначения, была прекрасно отделана и орнаментирована; это относилось и к маленьким заколкам.

Она как раз закончила наряжаться, когда вдруг поймала на себе взгляд Бридды, которая наблюдала за ней с неприкрытой завистью.

«Я заслужила это все, Бридда, – снисходительно подумала она. – Заслужила это все».

– Следи за очагом, – велела она Бридде. – Я поручаю тебе поддерживать огонь, потому что ухожу. – Она набросила голубую шерстяную накидку и лисью шкурку на плечи и вышла.

В глаза ей ударил слепяще яркий свет, и она зажмурилась. Даже по прошествии стольких лет ослепительность горного света поражала ее почти так же сильно, как в тот день, когда она прибыла сюда с севера, чтобы стать женой вождя Соляной горы. Тогда она думала, что у нее будет все, чего может пожелать женщина: дом в богатом селении, расположенные среди как бы парящих в небе, неприступных для врагов вершин, муж, который заслужил славное прозвище – Непобедимый Вепрь.

Тогда она не сознавала, что Туторикс, уже пожилой воин, несет на своих плечах слишком многочисленные обязанности, чтобы уделять ей достаточное внимание как жене и как женщине, что он принадлежит не только ей, но и всему племени.

Но, когда она осознала это, было уже слишком поздно, чтобы что-нибудь изменить.

Заметив, что ее старшая дочь направляется к пекарне, Ригантона пошла в ту же сторону, вдыхая доносившийся оттуда аромат свежеиспеченного хлеба. Она любила вкусно поесть, да и времени прошло уже много с тех пор, как она позавтракала сыром и олениной с творогом из козьего молока.

– Принеси горячего хлеба, чтобы мы могли перекусить, – велела она дочери, догнав ее, – а потом ты пойдешь со мной. У меня что-то ломит спину, да и глаза жжет.

– Я как раз хотела заняться выпечкой… – начала было оправдываться Эпона, но Ригантона махнула рукой. – Успеешь еще. Вчера был последний день твоего детства, и я должна поговорить с тобой, как говорила со мной моя мать. После моего посвящения в женщины. – В ее тоне не чувствовалось особого воодушевления.

Войдя в пекарню, Эпона попросила у Сироны один из свежеиспеченных хлебов.

– Это для моей матери, – объяснила она, увидев, что Сирона подняла брови. Отказать жене вождя не осмеливался никто, даже Сирона, чья вражда с Ригантоной развлекала все племя.

Разделив хлеб пополам и жуя вязкое тесто с вкрапленными в него зернами, мать и дочь пошли по поселку. Возле бревенчатой ограды уселись на большой камень. Глядя куда-то вдаль, Ригантона пыталась вспомнить слова, сказанные ей когда-то ее матерью. Но это было много лет назад, и прошлое подернулось клубами тумана.

– Я хотела бы поговорить с тобой о мужчинах, – начала она и тут же запнулась. Эпона ждала, выковыривая пальцем застрявшие в зубах зерна.

– Ты знаешь, чего хотят мужчины от женщины? – вновь заговорила она.

– Да, конечно. Чтобы она поддерживала весь год огонь в очаге, чтобы в случае надобности она сражалась, как воин, чтобы она стряпала, ткала, шила, солила мясо и сушила на зиму травы и…

– Я говорю о любовных ласках. Что ты о них знаешь? – перебила Ригантона.

Щеки девушки стали ярко-пунцовыми. Как и все члены племени, она легко загоралась румянцем.

– Я знаю о них все. Наша семья живет в одном доме. Всю свою жизнь я видела, как мужчины и женщины занимаются любовными играми.

– Одно дело – видеть, другое – испытать самой, Эпона. Ты можешь видеть, как я ем свиной окорок, но, если ты никогда не пробовала мяса, ты не можешь знать, каков он на вкус. Пока мужчина не войдет в тебя, ты не можешь ничего знать ни о любовных ласках, ни о мужчинах.

Покровительственный тон матери раздражал Эпону, но при этих ее словах на нее нахлынула волна необъяснимого смущения, она почувствовала, что вся пылает.

– Тогда расскажи мне о любовной игре, – попросила она почти шепотом.

– Все зависит от мужчины. Одни ведут себя, как свиньи, когда на них нападает охота; другие проявляют в любви такое же искусство, как играющие на лире певцы. Если ты будешь заниматься любовной игрой с искусным мужчиной, то научишься получать наслаждение и от его тела, и от своего собственного; если же ты не будешь получать такого наслаждения, по принятому у нас обычаю ты имеешь право найти себе другого мужчину, который будет удовлетворять тебя лучше, но только после того, как ты родишь своему первому мужу одного живого сына.

Эпона внимательно посмотрела на мать и спросила:

– Но как подобрать себе хорошего мужа?

– Дурочка! Ты принадлежишь к семье Туторикса; ты сможешь выбирать мужа среди лучших мужчин всех племен, обитающих в тридцати ночных переходах от Голубых гор.

Эпона отвернулась, поглядела в сторону площади.

– А если я не захочу выйти замуж за мужчину из другого племени? Если я захочу остаться здесь и выйду замуж за одного из кельтов?

Ригантона изумленно воскликнула:

– Это невозможно. Наши мужчины всегда приводят себе жен из отдаленных мест за горами, а женщины выходят замуж за мужчин других племен, таким путем мы устанавливаем дружественные отношения с этими племенами. Таков непреложный обычай, Эпона. Тут у тебя нет выбора.

«Нет, есть», – стиснув зубы, сказала про себя Эпона, устремив невидящий взгляд куда-то вдаль. Все ее мысли были сосредоточены на ней самой.

– Почему я не могу поступать по-своему? – допытывалась она. – Ведь кельтские женщины свободны? Так же свободны, как и мужчины? Как же мы можем считаться свободными, если вынуждены рабски повиноваться обычаю?

Ригантона уже привыкла к мятежным вспышкам негодования своей дочери, в которой узнавала саму себя. Но, разумеется, терпеть такие выходки было нельзя.

– Как ты знаешь, обычай – наша защита, Эпона, – напомнила она девушке. – Он никого не порабощает. Обычай определяет все наши поступки, а истолковывают его для нас друиды, они лучше нас чувствуют его пределы, через которые мы не должны переступать. Иногда, правда, в них вносятся кое-какие изменения, но это священное дело друидов, а не наше. Главное – строго блюсти закон, не допускать его нарушений. Никогда! Друиды предостерегают, что всякие нарушения обычая делают нас жертвами сил, с которыми даже они не могут справиться. Но почему ты завела этот разговор, дочка? Тебе нравится какой-нибудь кельт?

– Гоиббан, – потупившись, шепнула Эпона.

– Кузнец? Ну что ж, твой выбор похвален. Но это, конечно, невозможно. Когда настанет час выбирать среди тех, кто принесет дары, не забывай о своем высоком положении. Женщина такого происхождения, как ты, может принадлежать только лучшему из лучших… Да, чуть было не забыла сказать тебе одну очень важную вещь. По нашему обычаю, девушка должна хранить целомудрие до замужества; но потом, в некоторых случаях, она может завести себе другого возлюбленного, при одном, однако, условии: он должен занимать равное или более высокое положение, чем ее муж. Послушай меня, Эпона. Пусть твой избранник будет самым отважным и умным мужчиной, а твои дети такими, чтобы ими могла гордиться мужнина семья. Если какой-нибудь певец споет о том, что ты завела себе возлюбленного низкого происхождения, твоему мужу будет нанесено несмываемое оскорбление. – Она скривила рот. – Исключением могут быть только мужнины братья, если у них нет своих жен и они домогаются тебя. Но, может быть, тебе повезет…

И тут Эпона задала вопрос, который терзал ее с самого детства.

– Как, по-твоему, иметь своим возлюбленным Кернунноса – везение?

Ригантона отодвинулась и посмотрела на нее с изумлением.

– Как ты можешь это помнить? Ведь ты была тогда совсем крохой. – Она была поражена, что даже теперь, по истечении многих лет, при одном воспоминании о встречах с жрецом по спине у нее пробежали мурашки. «Он взял меня против моей воли, – вздрогнув, припомнила она. – Своими руками, как звериными лапами, он разрывал мое тело… Страшно даже подумать, что он вытворял… самое большое наслаждение он получал, когда я кричала».

Эпона увидела, что ее мать побелела словно снег, и впервые увидела ее без привычно гордого выражения лица – это потрясло ее до глубины души.

– Однажды, когда ты пошла с ним в лес, я последовала за вами, – сказала Эпона. – Я всегда… ужасно боялась его и, наверно, хоть я и была совсем маленькой, очень за тебя тревожилась. Но когда я услышала твой крик, я убежала.

Ригантона сидела как каменная.

– Я порвала со жрецом много лет назад, – сказала она каким-то чужим голосом. – Когда-то я считала великой честью разделить с ним любовное ложе. Я полагала, что Меняющий Обличье может делать то, чего не могут другие. – Она презрительно искривила губы. – В этом я, вероятно, была права, но теперь я очень сожалею об этой давнишней истории. Мне неприятно вспоминать, тем более говорить с тобой о ней. Но я извлекла из нее один ценный урок, который хочу тебе преподать. Любовные игры могут причинять не только удовольствие, но и боль, сильную боль. Есть многое, доставляющее куда большую радость, чем тело мужчины.

– И что же это?

– Когда ты родишь столько же детей, сколько и я, ты научишься ценить то, что приносит спокойствие, ничего от тебя не требуя. Истинное удовольствие, например, можно почерпнуть в золоте, янтаре и слоновой кости. Мне нравится смотреть на них, трогать их, нравится состояние, в котором я нахожусь, любуясь ими. Они вызывают у меня восхищение. Они никому не причиняют боль, никого не покидают. По утрам от них никогда не разит винным перегаром. Не ожидай слишком многого от мужчин, Эпона, и не теряй зря времени, вздыхая о тех, с кем ты все равно не сможешь делить ложе, как, например, о кузнеце Гоиббане. Возможно, он совсем не так хорош, как ты воображаешь. Люби лишь вещи, которые ты можешь считать и носить, Эпона, ибо они никогда не разочаруют тебя, все остальное – быстро проходящее. – И с долгим-долгим вздохом Ригантона повторила: – Люби лишь то, что ты можешь считать и носить.