Текст книги "Дочь Голубых гор"

Автор книги: Морган Лливелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА 6

В ту ночь возле все еще тлеющего костра поставили сторожа с факелом, чтобы тот отгонял собак и свиней, пока пепел не остынет настолько, чтобы гутуитеры смогли его собрать.

Перед сожжением Бридда не прошла ритуал, совершаемый в Доме Мертвых; поэтому ее пепел будет заключен в урну для последующего погребения вместе с предками. Она отправилась прямо к духам, а это означает, что ее пепел обладает могущественной силой. Он будет сохранен до следующего солнечного времени года и только тогда смешан с землей, чтобы нашептывать о своей судьбе всему растущему под теплым солнцем.

Это было первое подобное жертвоприношение – сожжение члена их семейства, – которое видела Эпона. Этсус из племени маркоманни, Серебряный Бык, вешал тех, кого приносили в жертву, на деревьях; этого обряда придерживались их друиды, но Туторикс, как все знали, употреблял, в целях жертвоприношения, плетеные корзины.

После окончания обряда сожжения Эпона вернулась к себе домой в глубокой задумчивости. Умом она понимала, что Бридды больше нет, ни ее тела, ни духа, но сердцем никак не могла в это поверить. Неужели улыбающееся лицо невестки никогда больше не подмигнет ей над кухонными горшками? Неужели ей, Эпоне, никогда больше не пошутить с ней, не посмеяться над какой-нибудь смешной сплетней? И кто отныне будет на ее стороне в безмолвном противостоянии разделенных на группы членов семьи вождя?

Атмосфера в доме была напряженная. Окелос хранил угрюмое молчание; Туторикс был спокоен и замкнут в себе. Он продолжал растирать грудь и почти ничего не ел. Ригантона уже завладела наследством Бридды и язвительно вышучивала Окелоса, женившегося на такой безответственной да еще и бедной женщине.

– А ведь ты отвез винделичи богатые дары, – напомнила она сыну. – Лучше бы ты взял себе жену из дома Мобиорикса.

– Я уже говорил тебе, я выбрал самую лучшую, какая была, – выпятив нижнюю губу, ответил Окелос.

– Надеюсь, в другой раз ты будешь умнее, – презрительно фыркнув, обронила Ригантона.

Вспомнив, что остался один на холодном ложе, Окелос подошел к Туториксу.

– Я должен привезти себе новую жену до первых морозов, – сказал он, – или мне придется ждать все снежное время года.

Туторикс лежал, скрестив на груди руки.

– Мы не можем тебя отпустить, – ответил он. – Все время прибывают торговцы; в шахте нужна каждая пара рабочих рук, хотя ты у нас и не слишком надрываешься. Но какая-то польза от тебя все же будет.

– Но это означает, что я буду лишен жены целый год, до следующего праздника Великого Огня, – возразил Окелос. – Что мне прикажешь делать?

– В поселке есть много женщин, которые всячески заигрывают с тобой, – заметил Туторикс. – Можешь заниматься любовной игрой с ними.

– Они все чужие жены. А я хочу иметь свою собственную; хочу спать с женщиной, которая принадлежит только мне – и никому больше.

– Жена не какое-то имущество, – напомнил ему Туторикс. Устало вздохнув, он сел. Волосы взлохмачены, лицо при свете очага пепельно-серое. – Жена – свободная женщина, принадлежащая лишь самой себе. Тебе же принадлежат лишь ее дети – и то до женитьбы или замужества. Почему ты хочешь владеть всем, чем только можно?

Окелос предпочел промолчать. Отойдя от отца, он подошел к своему аккуратно приставленному к стене оружию: мечу и копью; тут же хранилось и несколько ножей. И присел на корточки, ибо воин всегда должен быть в таком положении, чтобы мог быстро подняться, только женщины могут сидеть, поджав ноги под себя. Подушечкой большого пальца он провел по острию меча, пробуя его остроту; его глаза отрешенно смотрели куда-то вдаль.

– Здесь слишком тесно для меня, – сказал он, ни к кому не обращаясь.

Ригантона подошла к нему.

– Терпение, сын, – наставительно сказала она. – Покажи, на что ты способен, и в один прекрасный день ты, может быть, станешь вождем.

– Можешь ли ты обещать, что так и будет? А как поведет себя Таранис? Как поведет себя совет старейшин? – На его лице появилось хитрое выражение. – Будь я вождем, все изменилось бы. К лучшему. И для тебя тоже; уж я об этом позаботился бы. Сирона не смогла бы щеголять перед тобой все новыми и новыми украшениями… Ты могла бы мне помочь, мать. Сходи к главному жрецу и попроси его употребить все свое влияние…

– Нет, – резко оборвала Ригантона.

– Почему нет? Он мог бы сделать это ради тебя. Я не раз замечал, что его глаза неотступно следуют за тобой.

– Я ни о чем не буду просить Кернунноса, – твердо произнесла Ригантона.

– Даже ради меня? – Приняв как можно более ласковый вид, Окелос повернулся к матери, погладил ее по руке, запустил свои пальцы в ее волосы. Под его песочного цвета бородой заиграла приятная, тонко рассчитанная улыбка, как бы говорящая: «Я был бы очень щедр к тебе, если бы стал вождем».

Туторикс захрапел на своем ложе.

Эпона не обращала почти никакого внимания на остальных членов семьи. Алатор, Банба и маленькие дети, перевозбужденные событиями этого дня, скоро уснули; препирательства взрослых раздражали Эпону. Одна Бридда никогда не спорила. Только пожимала плечами, стараясь не замечать скверного настроения других, и ничего не принимала всерьез.

Но этот мир не прощает легкомыслия, она сурово за него поплатилась. Бедная Бридда…

Возродилась ли уже она? Благополучно ли перешел ее дух в другую, посмертную жизнь? Будет ли она счастлива в другом мире?

Обо всем этом хотелось знать Эпоне. Она испытывала боль при одной мысли, что Бридда будет несчастлива, будет чувствовать себя потерянной, горевать об оставленном мире.

В ней заговорил дух, подсказывая, что делать.

Эпона подошла к своему ложу и легла головой на север; друиды полагали, что это направление наиболее благоприятно, чтобы установить связь с другими мирами. Она закрыла глаза и представила себе лицо Бридды.

Друиды утверждают, что только они одни могут путешествовать в другие миры и благополучно возвращаться оттуда. Они знали путь, знали, как преодолеть все препятствия. До сих пор Эпона никогда не сомневалась, что только жрецы наделены этой способностью, но тут ее вдруг озарила неожиданная мысль: «Если это могут делать друиды, значит, могут и другие. Это вполне возможно. Не исключено, что и я могу перенестись в другой мир, пусть на одно мгновение, лишь бы только увидеть Бридду и убедиться, что с ней все в порядке».

Возможно, это небезопасно; о других мирах рассказывают шепотом много странного; прежде чем отправиться туда, друиды, как известно, совершают тщательные приготовления. Но ведь место, где находится кроткая улыбающаяся Бридда, не может быть опасным. И она, Эпона, попробует перенестись туда лишь на мгновение, чтобы взглянуть одним глазком…

Она лежала на своем ложе, сосредоточенно стараясь представить себе лицо невестки. Некоторое время ничего не происходило. Она напрягла воображение и вот почувствовала необычное легкое ощущение: будто все кругом теряет свои очертания, смазывается и плывет. Она охотно отдалась этому ощущению. Стены их дома, казалось, стали раздвигаться.

«Сосредоточься еще сильнее. Перенесись наружу», – говорил ей дух.

Она услышала вдалеке какие-то звуки, похожие на биение жреческого барабана, и это биение странным образом совпадало с ритмом, в котором стучало ее сердце; они сливались вместе, эти два биения, тем временем она двигалась в пространстве… плыла, кружась, точно пушинка на ветру.

Ее несет куда-то вниз, в темноту. Какое-то неприятное ощущение в животе; чувство раздвоения собственного существа, нарушение его цельности.

Клубящийся серый туман. Свет. Где-то далеко свет, но серый туман сгущается. В нем мелькают какие-то тени. Ее тело, простертое на ложе, сотрясает дрожь, но она не знает об этом. Ибо самой ее здесь нет, она находится где-то еще, но, во всяком случае, не в том расплывчатом, зыбком мире сна, где она блуждала в детстве.

К ней приближается некая тень, и она пробует с ней заговорить, но не на обычном человеческом языке. Слова рождаются в ее голове в форме мыслей, таким же образом она получает и ответ на них. Но витающая возле нее тень не Бридда, она не знает Бридды, которую надо искать где-то еще. Эпона бежит дальше, по направлению к свету, показавшемуся ей таким прекрасным. Там царят тепло и яркий блеск; там-то и должна находиться Бридда, посланная к Духу Огня.

Здесь передвигаются по-иному, не так, как в их мире, с помощью ходьбы, а с помощью воли, но, перемещаясь, Эпона сознает, что вслед за ней тянется некое невесомое вервие, прикрепляющее ее к ложу их дома. Дух подсказывает ей, что это вервие ни в коем случае не должно быть порвано, если она хочет возвратиться обратно, таков один из законов того места, где она находится.

Эпона продолжала свои поиски. Она чувствует, хоть и не видит, видит, хоть и не понимает. И вдруг вблизи слышится такой знакомый, такой заразительный, по-детски веселый смех.

– Бридда?

Она пытается приблизиться к умершей и обнаруживает, что проходит сквозь твердые на вид предметы так, словно это вода. И вдруг над ней распахивается звездное небо – однако звезды на этом небе сплетаются в незнакомые узоры. Здесь-то и находится Бридда, она озарена этим прекрасным, манящим к себе светом, но не составляет его части… Эпона хочет коснуться Бридды, обнять ее на прощание, но понимает, что здесь такое общение не принято. Они уже общались… в другое время года… но в этом месте нет разделения на времена года… нет сейчас, нет тогда, есть лишь направления, можно двигаться вперед или назад… или стоять на месте, или затеряться среди этих странных звезд…

Так легко соблазниться бестелесной свободой, но что-то в Эпоне упорно сопротивляется, восстает против этого. Она убедилась, что с Бриддой все в порядке… она довольна… продолжает существовать, а это все, что она хочет знать. Только это, не больше. Сейчас же она хочет вернуться домой, на свое мягкое ложе, хочет вернуться в свое привычное обличие.

Эпона сильно задрожала, у нее было такое впечатление, как будто она провалилась сквозь ложе, живот больно заныл. Открыв глаза, она увидела на бревенчатых стенах отблески пылающего костра. Она услышала позвякивание железной цепи: Ригантона поднимала бронзовый котел.

Успокоенная, она вновь закрыла глаза и погрузилась в крепкий, без каких-либо видений, сон.

Утром Окелос был все еще в мрачном настроении. Он и не подумал отправиться в шахту. Еще до того, как солнце перевалило через горы, он уже слонялся по дому.

Эпоне было жаль его. Он очень любил Бридду и глубоко переживал ее смерть. Она вспоминала, как брат когда-то играл с ней, всячески заботился о ней, и как часто она гордилась им после каманахта.

Когда в ответ на какое-то безобидное замечание Ригантоны Окелос проворчал что-то еле слышное, мать вышла из себя. Она и сама была в скверном настроении. Теперь, когда Бридды больше нет, она почти не сможет отлучаться, придется следить за огнем и маленькими детишками; а за дверью сияло горное утро и воздух пьянил, как вино. Бридду должны были бы принести в жертву маркоманни, а не кельты. Повешенная на дереве, она умерла бы медленной мучительной смертью. Именно такую она и заслужила.

– Что ты путаешься у меня под ногами? – сердито спросила сына Ригантона. – Как я могу что-нибудь делать, когда в доме торчит взрослый человек? Туторикс, вели ему убираться отсюда; меня тошнит от одного его вида.

Туторикс и сам, мешая домашним хлопотам, в это утро умывался и одевался необычайно долго.

– Ступай в соляную шахту, – велел он, бросив суровый взгляд на старшего сына. Это было повеление, не просьба. Со смертью Бридды все в доме сразу переменилось. Окелос потерял свое прежнее положение. Отныне он не женатый человек и вынужден есть то, что ему приготовит мать. Если он прогневает Туторикса, тот может прогнать его из дома, и ему придется жить одному, без жены в хижине, не взяв с собой никаких дорогих вещей, кроме тех, что нажил он сам, а дом Туторикса, в случае его смерти, будет принадлежать Алатору.

Окелос надел шахтерские одежды и вышел из дома. Но вместо того, чтобы направиться к шахте, он остановился снаружи и стал смотреть на почерневшее место на площади, где накануне горел погребальный костер. Эпона, последовавшая за ним, с состраданием увидела в его глазах горькое отчаяние.

Ей захотелось утешить его.

Она подошла к нему и тихо сказала:

– Не горюй о Бридде. Она снова счастлива и смеется по-прежнему.

Он удивленно взглянул на нее.

– О чем ты говоришь?

– Я видела Бридду сегодня ночью. Я побывала в других мирах… она там. Я была вместе с ней.

– Такого не может быть.

Спина у Эпоны как будто одеревенела; в мягких линиях ее подбородка проглянуло что-то жесткое.

– Да, была. Клянусь.

Ей пришлось это сказать, чтобы он ей поверил и утешился.

Окелос схватил ее правой рукой за предплечье, крепко стиснул.

– Ты и впрямь ее видела? Ты можешь бывать в других мирах?

Только тут она осознала, на что притязает. Она не хотела продолжать этот разговор, но Окелос все больней сжимал ее предплечье.

– Да, – призналась она, опустив глаза. – Во всяком случае, сегодня ночью это мне удалось. Но я не знаю, смогу ли когда-нибудь повторить то же самое, да в этом и нет никакой необходимости. К тому же это не слишком… приятно.

– Стало быть, ты друидка, а мы даже никогда не подозревали об этом, – вибрирующим от волнения голосом произнес Окелос.

Она откачнулась.

– Нет, задатки друидки проявляются еще в раннем детстве.

– У тебя они проявились позднее, вот и все. Но у тебя есть дар, Эпона. Только подумай, что ты можешь совершить с его помощью.

– Я ничего не хочу совершать, – сказала она. – Я хочу позабыть о своем даре, и я, конечно же, не хочу стать на всю жизнь жрицей. У меня другие замыслы.

– Ты совсем еще девочка, и сама не знаешь, что лучше всего для тебя. Какие у тебя могут быть замыслы?

Она подняла подбородок.

– Я знаю, что именно лучше всего для меня. Всю свою жизнь прожить в Голубых горах.

– Вот видишь. Ты можешь остаться лишь как друидка, тогда тебя не выдадут замуж за человека из другого племени, ибо наше племя будет дорожить тобой. Гутуитеры вообще не выходят замуж, чтобы им не пришлось вынашивать в своем чреве детей, ибо это мешает им слышать голоса духов. Ты останешься здесь, будешь нам помогать, и…

– Я очень жалею, что заговорила с тобой об этом. Ты не понимаешь. Я не намерена отказываться от замужества и жить в доме с другими женщинами. У меня есть свои замыслы, о которых я не хочу с тобой говорить, и я прошу тебя никому не рассказывать, что я побывала в других мирах. Забудь об этом. Это было наваждение, сон, и ничего больше.

Окелос сузил глаза.

– О нет, сестра. Ты поклялась.

Окелос отправился работать в соляную шахту, но в этот день он вернулся раньше обычного. Он ждал удобного случая, чтобы поговорить с матерью наедине, так, чтобы никто не мог их подслушать. Наконец он подошел к ней с подарком.

– Эта вещь достойна только тебя, Ригантона, – произнес он, показывая свой подарок, чтобы она могла им полюбоваться.

Лицо женщины расцвело от удовольствия. Она схватила подарок и стала и так, и эдак поворачивать его в руках. Это была чудесная миниатюрная модель колесницы, в которой она впервые увидела Туторикса, высокого и гордого, во всем его парадном облачении. Даже колеса вертелись, и крошечная упряжь, казалось, ожидала невероятно маленьких пони.

– Кто сделал эту прелестную вещицу?

– Гоиббан.

– Но это не детская игрушка. Это драгоценное бронзовое украшение.

– Не только бронзовое, но и серебряное; видишь инкрустацию по сторонам? А оси и колеса железные.

– Это просто чудо, – выдохнула она. – Но… почему ты мне ее даришь? Ты, должно быть, дорого заплатил кузнецу за эту колесницу. Что ты просишь за нее взамен?

– Отчего ты думаешь, что я что-то попрошу взамен?

Ригантона сидела за своим станком, перед ней лежало яркое медно-красно-зеленое шерстяное одеяло. Она – очень бережно – поставила бронзовую колесницу себе на колени и откинулась назад, упираясь руками о глиняное ложе. Она окинула Окелоса ироническим взглядом.

– Я выносила тебя в моем чреве, – напомнила она. – Ты моя кровь, и я хорошо знаю тебя. Ты никогда бы не пошел на такую жертву, если бы не надеялся получить для себя что-то очень нужное.

Окелос совсем не смутился, он был даже польщен тем, что мать, как ему казалось, признает его практичность. Он проявит замечательное – еще более замечательное, чем отец, – умение заключать торговые сделки.

– Да, я и в самом деле хочу получить кое-что взамен, – сознался он. – Кое-что для всех. Я подарю тебе колесницу, а ты похлопочешь перед Кернунносом, чтобы, когда придет время, он поддержал мое избрание вождем.

– Я же сказала тебе, что не пойду к Меняющему Обличье, даже ради тебя.

– И не ходи. Пошли Эпону.

Ригантона удивленно посмотрела на него.

– Эпону?

Окелос кивнул.

– Она, оказывается, друидка. И она все еще не замужем; ничто не мешает ей стать жрицей.

– Она не друидка, самая обыкновенная девушка. Жрецу не будет от нее никакой пользы.

– Говорю же тебе, она друидка, – стоял на своем Окелос. – Она может бывать в других мирах; она сделала это после жертвоприношения Бридды. Она сама рассказала мне об этом и поклялась, что ее рассказ – чистая правда. Ригантона была ошеломлена. Ее собственная дочь – друидка? Возможно ли такое?.. Однако она быстро смекнула, какую выгоду, какое уважение сможет она получить, будучи матерью друидки. И какие возможности перед ней откроются!

Следя за выражением ее глаз, Окелос улыбнулся.

– Если ты предложишь Кернунносу отдать ему Эпону, он должен будет щедро отблагодарить тебя. Ты можешь, например, попросить, чтобы он оказал мне свою поддержку при избрании нового вождя племени. Ты же сама видишь, Туторикс сильно состарился.

Ригантона вновь любовно потрогала маленькую бронзовую колесницу.

– За новую друидку жрец сделает все, о чем я его попрошу, – с упоением сказала она. – Они встречаются так редко. Все, о чем я его попрошу…

– Да, – подхватил Окелос.

Меж тем весь день Эпона была в глубокой рассеянности. Она уже сожалела, что так откровенничала с Окелосом, но, увы, ничего уже нельзя переменить. Она занималась домашними делами, но мысли ее были далеко. Перед ее глазами неотступно стояли клубящиеся туманы другого мира, они властно влекли ее к себе, внушая одновременно страх. Это было непосильное бремя; все пережитое ночью продолжало ее терзать, и она никак не могла избавиться от этих терзаний. «Никогда больше, – поклялась она. – Никогда больше».

Большую часть этого дня она провела вместе с Сироной и другими молодыми женщинами, ухаживая за скотом в загонах. Четыре молодых бычка были кастрированы, ибо для повозок Квелона нужны были волы; Нематона тут же замазала их раны целительной мазью, а затем принесла в жертву духам их отрезанные яички.

Для кастрации женщины, напрягаясь, все в поту, ловили и валили бычков на землю, потешая друг друга игривыми сравнениями величиной отрезанных яиц и причиндалами их мужей.

Еще не зажившая рука Эпоны мешала ей принять активное участие в этой работе, она могла только сидеть по очереди со всеми животными, лаская и успокаивая их, в то время как искусные руки Нематоны наносили целительное снадобье.

Там-то и нашла ее Ригантона; она поманила дочь к себе.

– Я думала о твоем будущем, – начала Ригантона. – Сегодня твой брат сказал, что ты обладаешь даром друидки. Я думаю, это замечательный выход для тебя. Я скажу главному жрецу, чтобы он совершил обряд посвящения тебя в друидки. Что ты об этом думаешь?

Эпона, пораженная, уставилась на мать.

– Но я этого не хочу.

– Какие глупости! Ты должна этого хотеть. Надеюсь, ты понимаешь, Эпона, что это большая честь?

– Такая честь мне не нужна. Я хочу лишь обычного уважения, которое получает всякая замужняя женщина от племени.

– Ты еще слишком юна, чтобы сама определять свою судьбу. Когда-нибудь ты поблагодаришь меня за то, что я пошлю тебя в волшебный дом.

Волшебный дом! Обречь себя на жизнь среди клубящихся туманов, посвятить себя песнопениям и заклинаниям! И вместо Гоиббана со всей его мужской статью рядом с ней всегда будет лишь Кернуннос. На миг перед ней предстало его, так похожее на лисью морду, лицо; насколько она себя помнила, она всегда испытывала крайнее отвращение к Меняющему Обличье.

– Не смей этого делать. Я не хочу быть жрицей.

Лицо Ригантоны выражало твердую решимость и неуступчивость.

– Ты ведешь себя очень глупо; твое счастье, что в этом деле последнее слово за нами. Быть друидом – значит получить доступ к тайнам этого мира, Эпона; ничто больше не сулит тебе подобного могущества. Ради такой возможности я охотно пожертвовала бы и мужем, и детьми.

– Но я больше всего на свете хочу иметь мужа.

– Поверь мне, незамужняя, ты будешь куда счастливее. Гутуитеры избавлены от бремени замужества, от тяжкой необходимости рожать и выращивать детей; они посвящают себя служению духам, в этом их счастье. Погляди на Тену или Уиску. У них по-прежнему упругие груди и выглядят они не по летам молодо. Я всегда втайне подозревала, что они пользуются своим колдовством, чтобы дольше обычного сохранить свою силу и красоту; тебе ведь тоже этого хочется?

– Нет. У меня одно желание – жить так, как мне нравится.

– Никто не живет так, как ему нравится, – с горечью проронила Ригантона. – Поэтому-то мы взываем к духам с мольбой о помощи во всех делах. – Она показала взглядом на забинтованную руку девушки. – Какой мужчина посватает тебя? Кому нужна жена-калека?

– Я не буду калекой. – Откуда ты знаешь?

– Просто знаю.

– Вот как, – сказала Ригантона. – Может быть, у тебя есть еще один дар – дар исцеления. Сумеешь ли ты исцелить саму себя?

– Нет. Говорю же тебе, у меня нет никакого дара, – говорила Эпона, пятясь от своей матери.

– Ты, кажется, не понимаешь, что я делаю это для твоего же собственного блага, Эпона, – упорствовала Ригантона, следуя за дочерью. – Тут у тебя нет права отказаться, как если бы ты выбирала себе мужа. Перестань хмуриться, пойми, какое счастье даровано тебе. По случаю твоего посвящения будет большое празднество, игры и пиршество…

Пока Эпона в ужасе выслушивала взлелеянный замысел ее матери, Туторикс получил крайне неприятные для него новости. Совет племени впервые подверг серьезному сомнению его положение вождя. Даже его младший брат Таранис, вернейший до сих пор его сторонник, воин, с которым он бился плечом к плечу не в одной битве, высказал мнение, что Непобедимый Вепрь слишком одряхлел, чтобы управлять племенем.

Своим неестественно низким голосом Таранис сказал брату:

– В последнее время ты обменивал наше богатство на плохие товары, заключая невыгодные сделки. – Члены совета согласно закивали головами. – В этот сезон ты не требовал самую высокую цену, как прежде. Своими льстивыми языками приезжие торговцы добивались того, чтобы ты принимал их шестое или седьмое предложение, не торгуясь по-настоящему. Где твоя прежняя торговая хватка, Туторикс?

Вождь в бешенстве обрушился на брата.

– Как ты смеешь говорить мне такое? – прокричал он побелевшими губами. – С тех пор как я стал вождем племени, я так расширил торговлю, что вы все обогатились, точно этрурийские принцы. Кто из вас мог бы сравниться со мной в этом деле?

– Никто не спорит с тобой, Туторикс. Ты был для нас солнцем, разгоняющим холодные тени, но твое солнце закатывается. Наступил твой вечер. Если бы мы должны были сейчас вступить в битву, не думаю, чтобы ты мог владеть мечом и щитом.

Окелос стоял чуть поодаль, за кругом, образованным членами совета; глаза его так и горели. Подняв глаза, Туторикс заметил выражение его лица: он походил на одного из стаи молодых волков, которые готовятся напасть на старого оленя. «Одна жизнь переходит в другую», – напомнил ему дух.

Туторикс поднялся, как если бы у него все еще были пружины в ногах, но это стоило ему большого усилия. За это солнечное время года он очень сильно состарился, и он знал это; он израсходовал больше сил, чем мог себе позволить.

– В том, что ты говоришь, возможно, есть доля правды, – признал он. – Но я должен подумать. Может быть, в снежное время года, когда у нас будет больше возможности для долгих разговоров и размышлений, мы подумаем об избрании нового вождя. Но пока я достаточно силен, чтобы позаботиться о своем племени. – Он с силой ударил жезлом оземь и пошел прочь.

Но, как только он удалился на достаточно большое расстояние, его плечи поникли от утомления. Он понял, как мало времени у него остается. Клыки у Непобедимого Вепря выдернуты. С его согласия – или же без его согласия – в скором времени будет выбран новый вождь, и его духу будет нечего делать в этом мире.

Он вернулся домой, не чувствуя ни ветра за спиной, ни Матери-Земли под ногами. Он даже не заметил Эпону, пока она сама не бросилась к нему на грудь, обвив его руками и крича:

– Останови ее, останови ее! Не допусти, чтобы мать погубила мою жизнь!

Он зашатался под этим неожиданным натиском.

– Чего ты вопишь? Объясни.

– Ригантона хочет отдать меня друидам, чтобы я стала с их помощью гутуитерой, но у меня нет никакого желания быть жрицей. Лучше пусть меня сожгут в корзине, – одним духом выпалила Эпона. Она широко развела руки и вновь обхватила отца; она почти бессвязно выражала весь свой юный ужас и негодование, но постепенно Туторикс все же понял. Ригантона решила что-то выторговать за девушку прямо сейчас, не дожидаясь, пока сможет выдать ее замуж.

Он осторожно высвободился из объятий Эпоны, удивленный чувством онемения во всем своем теле.

– Ригантона иногда проявляет излишнюю жадность, – сказал он. – Но ты можешь не тревожиться. Пока я еще, хоть и ненадолго вождь, повелеваю здесь я, и я скажу твоей матери, чтобы тебя не заставляли стать жрицей. Подожди здесь, все будет хорошо. – И он ласково потрепал ее по руке.

Но к нему уже направлялась Ригантона, следовавшая по пятам за дочерью. При виде ее Туторикс принял суровое, непреклонное выражение, свойственное ему еще в те дни, когда он был воином. Он окликнул ее сердитым голосом. Ригантона заколебалась.

Глядя на них обоих, испытывая ненависть к своей беспомощности, Эпона крепко стиснула кулачки. «Я сама имею право устроить свою жизнь», – подумала она, уже не впервые.

Туторикс покачнулся. Находившаяся в шести шагах от него Ригантона увидела, как его лицо странно посинело, глаза резко расширились. Он открыл рот, как будто собираясь что-то сказать, но не мог произнести ни слова, лишь издал звук, похожий на квакание. Его левая рука конвульсивно прижалась к груди, правая описала широкий круг в воздухе; в следующий миг он, словно подрубленное дерево, уже бездыханный, рухнул на землю.