Текст книги "Дочь Голубых гор"

Автор книги: Морган Лливелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

Колексес был не один в шатре. В его сводчатых округлых стенах находилось множество других людей, менее богато наряженных; но, хотя каждый из них выставлял напоказ свои золотые и янтарные украшения, одежды на них были сильно замаранные и потертые от долгого сидения в седле.

Рядом с Колексесом виднелись две очень странные фигуры. Это были мужчины, но не в обычных мужских одеждах. Они были облачены в длинные юбки из красного войлока, меховые туники и небольшие круглые войлочные шапочки, с которых свисали лошадиные хвосты. Эти волосяные метелки были прикреплены к туникам и юбкам, так что фигуры походили скорее на большие стога сена, нежели на человеческие существа.

Их лица, украшенные диковинными узорами, обращали на себя внимание раскосыми глазами и впалыми щеками. По обеим сторонам рта красной охрой были намалеваны длинные клыки. Кожа – вся в путанице черных полос, нарисованных древесным углем.

Оба держали барабаны, отбивая какой-то совершенно незнакомый Эпоне монотонный ритм. Другие, разговаривая, привычно старались перекричать этот непрерывный барабанный бой.

Выпрямившись, Кажак жестом указал на шаманов.

– Кажак видит, что ты все время держишь при себе шаманов, – сказал он, обращаясь к Колексесу. В его голосе прозвучало заметное недовольство.

При этих словах оба шамана, как по сигналу, громче забили в барабаны, сердито зыркая на Кажака и бормоча свои заклинания.

Колексес не показал им жестом, чтобы они замолчали. Вместо этого он своим старческим голосом постарался произнести как можно более внятно:

– Шаманы поддерживают в Колексесе жизнь.

– Шаманы держат Колексеса взаперти, в его шатре, подальше от его лошадей. А князь должен как можно больше быть под открытым небом. Как и все люди, – пробурчал Кажак.

Колексес скосил глаза на поющих шаманов.

– Под открытым небом обитают демоны, – возразил он дребезжащим голосом. – Только шаманы и защищают меня от них. Демоны наслали на меня болезнь; шаманы мешают им убить меня.

– Это не болезнь, просто старческая немощь, – фыркнув, проговорил Кажак. – Но шаманы воспользовались этим, постарались, чтобы ты почувствовал себя хуже.

– Мы уже спорили об этом, – возразил Колексес. – Ты был не прав тогда, не прав и сейчас. Ты громко кричал в гневе и, оставив Колексеса, уехал. Но шаманы остались со мной. Они мои единственные друзья и союзники.

– Они – приживалы, кормящиеся твоими подачками, как шакалы, – вскричал Кажак, не в силах долее сдерживаться. Наблюдавшие за этой сценой соплеменники, что-то бормоча, придвинулись ближе. Дасадас и Аксинья подошли сзади к своему предводителю, положив руки на мечи, однако затем вся их смелость растаяла как воск, и они отодвинулись прочь, боясь навлечь на себя гнев своих соплеменников.

Эпона положила руку на свой кинжал и шагнула вперед, встав плечом к плечу с Кажаком. Она с непроницаемым лицом воина взирала на Колексеса и его шаманов.

Если Колексес и испытывал какое-то изумление, оно было незаметно под морщинами; точно так же краска скрывала выражение лиц обоих шаманов, но один из них сбился с ритма.

Эпона откинула капюшон, и в сиянии каменных светильников ее волосы горели как червонное золото. Теперь уже не могло быть сомнений, что она женщина и что она готова, в случае необходимости, сражаться рядом с Кажаком.

Собравшиеся скифы заговорили громко, все разом, и некоторые потянулись к своему оружию, бронзовым кинжалам, заткнутым за пояс, или направились к бронзовым либо светлым, из плохой стали, мечам, оставленным ими у входа.

Сверкая глазами, шаманы застучали в свои барабаны, призывая Колексеса отреагировать на столь дерзкое обвинение и покарать Кажака.

Эпона оскалила зубы и подняла кинжал, готовая ринуться в схватку.

ГЛАВА 21

И сама Эпона, и ее поведение настолько изумили Колексеса, что он на какой-то миг забыл о присутствии шаманов. В шатре витала незримая угроза, но эта желтоволосая женщина с кинжалом в руке и воинственным блеском в глазах готова была сражаться бок о бок с Кажаком, невзирая на то, что их было всего двое. Во всей долгой жизни Колексеса подобное еще никогда не случалось в скифском шатре.

Со всей энергией, которую Кажак помнил по прежним временам, Колексес махнул рукой, как бы разрубая воздух, призывая к молчанию.

– Кто эта женщина? – спросил он.

Необычная громкость и решительность его голоса не осталась незамеченной ни шаманами, которые нехотя перестали бить в свои барабаны, ни остальными собравшимися скифами; обнажив оружие, они ждали дальнейшего развития событий.

Эпона перебрасывала кинжал из руки в руку; этому боевому приему, долженствующему устрашать врагов, ее обучили еще в детстве, и она проделывала его с большой ловкостью.

Скифы с изумлением следили за сверкающей сталью.

– Это кельтская женщина, – громким голосом провозгласил Кажак. – Она наделена необыкновенными способностями.

– Наделена способностями? Женщина? – Глаза Колексеса вдруг выглянули из сети морщин; он кашлянул и сплюнул, чтобы выразить свое презрение. Шаманы осклабились в язвительной усмешке. – Какие способности могут быть у женщины? – спросил Колексес.

– Эта женщина обладает колдовскими способностями, – сказал Кажак, тщательно взвешивая каждое слово, прежде чем его произнести, и внимательно наблюдая за выражением лица Колексеса. – Ты еще никогда не видел таких чудес. Она может оживить мертвую лошадь. Может изменить погоду. Кажак привез тебе поистине великое сокровище.

Эпона метнула на него гневный взгляд, но он этого не заметил. Он расхваливал ее более беззастенчиво, чем это сделал бы кельт, приписывая ей способности, какими она не обладала и каких она, естественно, не могла бы продемонстрировать. Кто может воскресить мертвых, перешедших в иной мир? Если скифы разгневаны уже сейчас, они будут просто в неистовой ярости, когда узнают правду.

Кажак поставил ее в ложное положение: это никак не благоприятствует началу новой жизни в новом племени.

Шаманы таращили на нее глаза. Один из них ткнул на нее длинным пальцем с очень грязным ногтем.

– У женщин не может быть никаких способностей, – сказал он. – Это обман, Колексес. Ни Кажак, ни его слова не заслуживают никакого доверия.

В этот момент вдруг заговорил Дасадас, сперва тихо, точно боясь, что его услышат, но после того, как Эпона обернулась и посмотрела на него, все громче и громче.

– Кажак говорит правду, – сказал он. – Дасадас видел, как эта женщина сотворила великое чудо. Она спасла отравившуюся лошадь, которая теперь гнила бы уже на равнине, если бы она не отвратила от нее смерть. Дасадас знает лошадей, Дасадас видел, как умирают лошади. И Дасадас говорит Колексесу: эта женщина может спасать лошадей, обреченных на верную смерть.

Один из шаманов что-то зашептал в ухо Колексесу. Слушая его, князь как будто весь съежился под своей одеждой, вспыхнувшая на миг энергия покинула его. Он покачал головой, соглашаясь со словами шамана.

– Ты поступаешь безрассудно, приписывая этой женщине небывалые способности, – сказал Кажаку Колексес. Тут он заколебался, и шаман вновь что-то зашептал ему. Старый князь заговорил, явно повторяя нашептанные ему слова: – Цайгас говорит: ни одна женщина не может обладать колдовскими способностями. Это неоспоримая истина. Цайгас говорит, что он испытает эту женщину и докажет, что она одурачила тебя, Кажак… Колексес стыдится за тебя.

– Никто не имеет никаких оснований стыдиться за меня. Эта женщина может делать чудеса. В западных горах такие, как она, являются тамошними шаманами, и мы видели там столько необыкновенных чудес, сколько никогда не видели здесь. – В его словах, звучал открытый вызов.

Эпона заметила, как задрожали руки Колексеса, покоившиеся на его коленях; услышала, как что-то громко захрипело у него в груди. Этот человек не только стар, но и болен, и он очень напуган, напуган словами Кажака.

– Не гневи шаманов, – сказал он, пришептывая.

– Если шаманы разгневаются, Кажак не боится: на его стороне магическая сила этой женщины, – ответил скиф, указывая на Эпону.

– Мы испытаем ее, – сказал один из шаманов. – И увидим. Мы полагаем, что ты, Кажак… ошибаешься, у этой женщины нет никакой магической силы, но, если она в самом деле владеет тальтосом, мы посмотрим, какова эта магия – черная или белая. Если белая, значит, тебе повезло, что она на твоей стороне. Если черная… – Закатив глаза, шаман передернул плечами. – Но, конечно же, она не обладает никакой магической силой, – повторил он. И угрожающе оскалил зубы.

Теперь уже второй шаман нагнулся к Колексесу, шепча ему свои наставления, и тот покорно их повторил:

– Пока твои утверждения не будут проверены, нет необходимости продолжать этот спор, Кажак. Но из такой долгой поездки ты, несомненно, привез какое-нибудь сокровище для своего князь… – Его голос пресекся, слезящиеся глаза закрылись. Один из шаманов толкнул его, и он заговорил неожиданно громко, как внезапно пробудившийся человек. – Ты привез нам много золота? Отрубленные головы? Прикажи принести твое истинное сокровище, Кажак; посмотрим, какой дивный дар ты приготовил для своего отца.

Непосредственная опасность, казалось, миновала. Эпона почувствовала, что люди в шатре немного успокоились, и увидела, что Кажак переменил позу: он протянул вперед обе свои руки, показывая, что в них нет оружия. Эпона была последняя, кто, следуя его примеру, убрала кинжал.

Все это время, пока существовала опасность, Кажак ни разу открыто не посмотрел на нее, но он все время наблюдал за ней краешком глаза. Он видел нож в ее руке, видел ее готовность защищать его. Он полагал, что кельты уже ничем не смогут удивить его, но оказалось, что их способность совершать неожиданные поступки просто неисчерпаема. Ни одна из женщин, живущих в его кибитках, не стала бы сражаться за него. Ни одна из них не посмела бы сделать того, что посмела сделать Эпона.

Ему даже не верилось, что он физически обладал этой женщиной, хотя в этот миг, когда она стояла рядом с ним с кинжалом в руке, его вдруг с небывалой силой захлестнуло желание. Но было не время думать о женском теле.

Скифы хранили молчание до тех пор, пока Кажак не начал описывать свое поражение в бою с численно превосходившими их киммерийцами, которые спрятали в траве густую сеть веревок; после того как лошади скифов запутывались в этих веревках, киммерийцы зарубали их, а затем расправлялись и с всадниками.

– Дикари! – вскричал один из слушателей, и все остальные дружно присоединились к шумному осуждению бесчестных убийц лошадей.

– В твоем отряде было много лошадей. А вернулось всего несколько. Ты уменьшил богатства твоего повелителя, великого князя Колексеса, – обвинил Кажака один из шаманов.

Колексес нашел в себе достаточно сил, чтобы спросить:

– Ты привез много золота? Шаманам нужно золото, чтобы бороться с демонами…

– Кажак привез замечательное оружие, чтобы сражаться с сильными врагами, – ответил скиф, делая знак Аксинье, чтобы тот принес кельтские мечи и кинжалы.

В кельтском селении скифы взирали на это оружие с мнимым безразличием, но сейчас они все с восхищением брали его в руки, восторгались уравновешенностью его и остротой лезвий, с вожделением ощупывали изукрашенные рукояти.

Один человек поднял вязаный ковер и полоснул по нему мечом. Его удар рассек ковер надвое.

Послышался дружный вздох восхищения.

Другой скиф подставил под удар свой обтянутый кожей щит; меч разрубил и дерево, и кожу и едва не отсек руку его неосторожному владельцу.

– Эти мечи лучше, чем ассирийские, – громко сказал кто-то, и все согласились с этим утверждением.

– Эти мечи никогда не ломаются, – хвастливо сказал Кажак. – И кельты делают многие другие изделия из железа, все изделия, которые везде делают из бронзы. В западных горах есть искуснейшие кузнецы.

Колексес помахал своей костлявой рукой.

– На наше скифское золото мы можем нанять кузнецов, которые сделают точно такие же мечи. Хорошие кузнецы есть и у других племен; по нашему желанию они откуют для нас достаточно железных мечей. Когда-нибудь вот такими мечами мы изрубим на куски этих убийц лошадей – киммерийцев. – В его глазах промелькнула искра его былого мужества; его соплеменники с радостными криками били друг друга по плечам кулаками.

Эпона мысленно улыбнулась: «Нет, Колексес. Тебе никогда не найти кузнецов, способных проникнуть в тайны, которыми владеет лишь Гоиббан. У него есть специальные приспособления, чтобы точно поддерживать необходимую температуру, только он знает, сколько должно быть угля в металле, как его обрабатывать».

Тут она напомнила себе, что теперь ее соплеменниками являются эти люди. Она должна желать им самого лучшего, желать, чтобы своими успехами они не уступали никакому другому народу.

Но ее дух отнюдь не советовал, чтобы она рассказала присутствующим то, что знает, о приемах, применяемых Гоиббаном при обработке железа. Она только плотнее сжала губы и промолчала.

Было очевидно, что Колексес и другие скифы были не вполне удовлетворены результатами похода Кажака, и окончательная оценка его успешности или неуспешности может зависеть от того, насколько ценным приобретением окажется она для кочевников. Наблюдая за шаманами, девушка поняла, что они настроены против нее, точно так же, как были бы против всего, связанного с Кажаком. Они высосали дух из старого князя и подчинили своей воле его телесную оболочку, естественно, что они будут бороться против любого, кто может помешать осуществлению их замысла, будут стараться устранить любое препятствие на их пути. Ведь до тех пор, пока Колексес всецело в их власти, они могут беспрепятственно править его народом.

Таково могущество жрецов. Но Кернуннос никогда не использовал свое – куда большее – могущество для того, чтобы править племенем или определять его политику; он использовал свой дар на благо племени, не для его порабощения. Ни один кельт не допустит, чтобы кто-нибудь, пусть даже жрец, господствовал над ним.

«Как странно, – вдруг пронеслось в уме у Эпоны, – что я по-доброму думаю о Кернунносе. Должно быть, сказывается влияние этого места, такого непохожего на все, что я видела, и этого народа.

Теперь моего народа. Моего народа».

Колексес был, видимо, очень утомлен. Он еще сильнее поник на своей кипе ковров, и шаманы захлопотали вокруг него, что-то бормоча и делая какие-то знаки. Аудиенция была закончена. В свое время шаманы испытают кельтскую женщину и вынесут свое решение по поводу ее дара и ее ценности. Пока же они с Кажаком могли оставить шатер.

Выйдя из шатра, Кажак столкнулся с новой трудностью. Он предполагал поместить Эпону в один из своих шатров вместе с другими женщинами – одна пара рук, чтобы топить очаг кизяком, еще одна сильная спина, чтобы перетаскивать всякие тяжести. Но к этому времени он уже осознал, что это невозможно. Скрепя сердце он отправился в шатер, занимаемый его старшей женой Талией и второй женой Калой, и велел, чтобы они освободили этот шатер для новой жены. Шатер должен принадлежать Эпоне, ей одной и никому больше. Он вполне представлял себе, какое негодование это может вызвать, но это его не останавливало. Женщины всегда кого-нибудь ненавидят. К тому же он был уверен, что Эпона сумеет постоять за себя.

Он с гордостью показал Эпоне ее новое жилище.

– Хороший шатер, почти такой же большой, как шатер Кажака. Если нужно, женщины могут его разбирать, а затем опять собирать. Ты здесь будешь хорошо жить вся зима. – Он улыбнулся обаятельной улыбкой, всячески стараясь, чтобы Эпона осталась довольна.

Эпона огляделась. Маленькое жилище было забито вещами еще больше, чем шатер Колексеса. Тут и для одного человека не хватало места, но она сама видела, как из этого шатра вышли две женщины с целым выводком ребятишек.

– Я предпочла бы спать под звездами, положив голову на шею моей лошади, – сказала она Кажаку.

Его брови знакомо взметнулись вверх.

– Мужчины спят вместе с лошадьми, женщины спят в шатрах, – сказал он. Увидев на ее лице выражение упрямства, чтобы как-то смягчить ее, он добавил: – В шатрах тепло.

– Я не боюсь холода, привыкла к нему.

– Холод в горах не такой же самый, как в Море Травы.

Ее глаза сверкнули.

– Ты приказываешь мне спать в шатре?

Зная характер этой женщины, Кажак заколебался, прежде чем ответить. Вероятно, разумнее всего – ничего ей не приказывать. Он широко улыбнулся.

– Нет, нет, это не приказ. Кажак будет очень доволен, очень горд, если ты будешь жить в его шатре, но это не приказ.

Эпона слегка успокоилась.

– Хорошо. Я буду спать в твоем шатре. Но тебе придется кое-что убрать; мне не нужны все эти сундучки и сумки и… – Эпона беспомощно помахала рукой, не в силах описать весь этот хлам, наполнявший жилище.

Разумеется, не могло быть и речи, чтобы сам Кажак помог Эпоне очистить шатер от ненужных ей вещей. Он пошел к одной из своих жен, самой молодой и самой покорной, и велел ей помочь кельтской женщине. Просить старшую жену прислуживать младшей было грубым нарушением обычаев, но у Кажака не оставалось никакого выбора. Он знал, что Ро-Ан не доставит ему никаких неприятностей.

С маленьким каменным светильником в руке Эпона ползала по полу, пытаясь разобрать кипу грязных мехов, когда услышала над своим плечом чей-то робкий голосок. Оглянувшись, она впервые увидела скифскую женщину с неприкрытым лицом.

Как и многие ее соплеменницы, она была темноглазая, скуластая, с точеным носом. Однако рот у нее был небольшой, мягко очерченный, а ее подбородок прятался в складках одежды. Она была похожа на молодую лань, мелькающую среди деревьев на опушке.

– Ро-Ан, – притронувшись к груди, нерешительно произнесла она.

– Эпона, – дружески улыбаясь, ответила молодая женщина.

Ро-Ан не улыбнулась. Ее темные глаза расширились, затем она опустила веки, выражая готовность служить Эпоне, и протянула к ней обе руки.

Эпона иногда думала о себе как о застенчивой женщине, но по сравнению с этим робким существом она была просто рыкающей львицей. Вероятно, самое доброе, что могла сделать Эпона, это, не говоря ни слова, нагрузить ее ненужными вещами и отослать прочь. Но ведь она может оказаться доброй помощницей, к тому же Эпона истосковалась по звукам женского голоса.

Поэтому вместо того, чтобы тут же дать ей необходимое поручение, Эпона попыталась завязать с ней разговор.

– Ты одна из жен Кажака? – спросила она.

Ро-Ан издала какой-то тихий кудахтающий звук, очевидно, это был смех, и закрыла нижнюю часть своего лица.

– У Кажака много жен? – спросила Эпона, пользуясь своим ограниченным, но с каждым днем увеличивающимся запасом скифских слов.

Ро-Ан вновь хихикнула и наклонила голову. Эпона уже начала терять терпение.

– Я… Эпона… не сделаю… ничего плохого… Ро-Ан, – произнесла она медленно и отчетливо.

Ро-Ан как будто бы чуточку успокоилась. Она кивнула головой в знак того, что поняла, и подняла глаза. И тут Эпона обнаружила, что женщины, в отличие от мужчин, не избегают смотреть прямо в глаза, этот запрет их, очевидно, не касается; Ро-Ан глядела на нее робко, но без каких бы то ни было колебаний. Голос ее звучал очень мягко.

– Это твой шатер, Ро-Ан?

– Нет, это шатер Кажака. Шатер Кажака для его жен.

– Все его жены жили здесь? Вместе с Кажаком?

Ро-Ан захихикала.

– Нет, нет. Кажак живет в отдельном большом шатре, как все мужчины. Женщины собирают и разбирают шатры, но они им не принадлежат. Зимой женщины живут в небольших шатрах. Летом мы обычно не строим шатров, живем в кибитках. Некоторые мужчины, которые в опале у князя, вообще не имеют шатров. Все время должны жить, и их жены тоже должны жить, в кибитках. Когда Ро-Ан была маленькая, она спала под кибиткой, – добавила она. – Теперь я живу лучше. Кажак имеет несколько шатров. Один для Кажака, один… теперь для тебя. Еще два для женщин. Он любимый сын Колексеса; пользуется особой милостью своего отца.

Приводя в порядок свое жилище, Эпона перевернула мешок с мукой и вдруг уловила какой-то гнилостный запах, заглушавший запах корицы и благовоний.

– Что за вонь?

Ро-Ан нагнулась, и Эпона ощутила запах, исходивший от тела молодой женщины; этот запах походил на запах козы.

Время было как раз подходящее, чтобы задать вопрос, который вертелся у Эпоны на язык с тех самых пор, как она покинула Голубые горы, вопрос, мучивший ее всякий раз, когда она думала о своей будущей жизни среди кочевников. Она не могла дольше тянуть с этим вопросом.

– Ро-Ан, моются ли… у вас… женщины?

Она так мечтала выкупаться во время путешествия, но знала, что просить котел с горячей водой для купания бесполезно. Купание в горячей воде… это блаженное удовольствие кельты традиционно предлагали всем прибывающим к ним путникам. Но здесь, в Море Травы, такое, очевидно, было невозможно. Были, видимо, другие способы, навряд ли столь же приятные.

– Эпона хочет… помыться? – с удивлением спросила Ро-Ан.

– Очень, – уверила ее Эпона. – Эпона не любит, когда кожа у нее грязная.

Глаза Ро-Ан на миг осветились дружеским понимание. В ней жили, хотя и искусно скрываемые, теплые чувства. Эпоне хотелось откликнуться на них, как она откликалась на безгласный зов лошадей.

– Ро-Ан поможет тебе помыться, – сказала скифская женщина. И, накинув край покрывала на лицо, вышла.

Оставшись одна, Эпона стала ждать ее возвращения. Снаружи шатра жизнь шла своим чередом, но внутри она была единственным живым существом. Вероятно, все известные ей духи остались далеко позади.

«Нет, – сказал внутренний голос. – Мы сопровождаем тебя повсюду».

Ро-Ан вернулась с несколькими мисками и кувшинами.

– Мыться обычно помогают две женщины, – произнесла она извиняющимся тоном, с опущенными глазами. – Но никто не захотел пойти со мной.

Два шамана, две женщины, чтобы совершить ритуал. Такова, видимо, традиция кочевников? Неужели они не понимают, что число два асимметричное, не имеющее центра? Эпона с новой силой ощутила всю непривычность своей новой жизни.

Ро-Ан принесла с собой бронзовую жаровню, топившуюся чем-то пахнущим как лошадиный навоз, но и ее отблески не смогли рассеять царившего в шатре мрака.

– Мы могли бы выйти наружу, туда, где светло, – предложила Эпона, но Ро-Ан ошарашенно отшатнулась.

– Но ведь увидят мужчины?

– Ну и что? Я ведь не урод.

– Твое тело принадлежит Кажаку; никто другой не должен его видеть.

– Мое тело принадлежит мне самой, – поправила ее Эпона. – Ведь я кельтская женщина.

– Кто такие эти кельты?

– Это мое родное племя, – ответила Эпона и, почувствовав недостаточность такого объяснения, добавила: – Кельты – это нечто большее, чем просто племя, это то, что мы есть. Все кельты – свободные люди. Я поехала с Кажаком по своему собственному желанию, как свободная кельтская женщина.

Темные глаза Ро-Ан выражали полнейшее непонимание.

– Что такое свободный? – спросила она.

Этого, со своим недостаточным знанием языка, Эпона не смогла объяснить.

Ро-Ан занялась своими кувшинами и чашами. На глазах у Эпоны с помощью каменной ступы она приготовила благоухающую пасту из кипариса, кедра и благовоний. Эпона так и не поняла, какое отношение это может иметь к мытью. Во время их долгого путешествия она пользовалась любой, представлявшейся ей возможностью, чтобы выкупаться; она нарочно переходила пешком все реки и ручьи, стараясь чтобы холодная вода отмыла ее тело. Но то, что намеревалась сделать Ро-Ан, не имело ничего общего с тем, чего ей хотелось. Глядя на Ро-Ан с ее пастой, она думала, что не переживет, если останется грязной, а как можно вымыться пастой из толченого дерева?

Ро-Ан показала жестом, чтобы она сняла одежду. Когда Эпона обнажила свое тело, она отвернулась.

– Это тело принадлежит Кажаку, я не должна его видеть, – робко объяснила она. То, что ей сказала Эпона, прошло мимо ее ушей.

Отвернув голову, она умело обмазала густой белой пастой все тело Эпоны, даже ее лицо. Эпона почувствовала какое-то необычное пощипывание. Паста стала затвердевать, точно высыхающая грязь. В скором времени Эпона даже не могла говорить.

Обе женщины ждали. Эпоне хотелось поговорить со скифской женщиной, но, когда она пыталась пошевелить губами, паста неприятно потрескивала, сама же Ро-Ан молчала.

Наконец скифская женщина что-то буркнула себе под нос и стала снимать засохшую пасту с тела Эпоны. Паста отдиралась вместе с волосками, и Эпона сперва морщилась от боли, но потом, закусив губы, стойко перенесла это испытание. Только в самые первые мгновения, захваченная врасплох, она забыла о своем происхождении.

Понадобилось довольно много времени, чтобы отодрать всю пасту, но, когда наконец эта работа была закончена, Ро-Ан дала ей что-то вроде мочалки из козьей шерсти и научила, как удалить последние остатки пасты. Покончив с этим делом, Эпона с удивлением увидела свое обнаженное тело. В мерцании светильника и жаровни оно светилось розовым светом. Чистое и сверкающее, словно отполированный камень, оно благоухало ничуть не меньше, чем после купания в настоянной на благовониях воде.

– Мужчины тоже так… моются? – спросила она.

Ро-Ан, хихикая, закрыла обеими руками рот, но ее глаза весело искрились.

– Нет, для мужчин это не так хорошо. Только никому не рассказывай, что я тебе говорила. Мужчины строят небольшой шатер, вносят в него поднос с докрасна раскаленными камнями. Бросают на камни семена конопли. От них идет легкий дымок; когда мужчины вдыхают его, они просто блаженствуют, даже кричат от радости. Но кожа у них не испытывает такого приятного ощущения.

А ощущение от пасты было и впрямь очень приятное. Тем не менее Эпоне хотелось знать, что испытывают мужчины, вдыхая конопляный дымок; это напоминало ей один из друидских обрядов.

После того как Эпона завершила «мытье» и вновь оделась, Ро-Ан оставила шатер, нагруженная вещами, которые Эпона велела ей вынести. Прежде чем окончательно скрыться, она обернулась и застенчиво улыбнулась Эпоне.

Молодая женщина опять осталась одна. Ей хотелось выйти из шатра и осмотреть кочевье, но она не решилась этого сделать. Приятное общение с Ро-Ан заставило ее сильнее, чем прежде, почувствовать свое одиночество, почувствовать глубокое различие между окружающими ее кочевниками и ее соплеменниками, барьер между ними. И она же ощущала в себе достаточно энергии, чтобы все же попробовать преодолеть этот барьер.

«Пожалуй, было бы куда легче остаться и поселиться в волшебном доме, – уныло подумала она. – Даже другой мир показался мне не таким чуждым, как этот, в котором я очутилась».

На степь нисходила ночь. Откинув заменяющий дверь занавес, Эпона наблюдала, как скифы готовятся к окончанию дня. Шатры и кибитки стояли большим неправильной формы кругом; внутри этого круга находились некоторые загнанные на ночь животные; тут же, на очагах, готовилась пища. Повсюду теперь, с закрытыми лицами, сновали женщины; они готовили вечернюю трапезу, самую обильную за весь день.

Может быть, ей следует присоединиться к ним, принять участие в их хлопотах? Но у кого можно спросить об этом?

Эпона ждала, не зная, что делать; в конце концов она стала сомневаться, что ее вообще накормят. Она видела, как в большие шатры, занимаемые знатью племени, вносят блюда с едой, видела, как распределяют еду среди пастухов, сидящих небольшими кружками возле своих животных. Все, что оставалось, женщины уносили в кибитки, для себя и своих детей.

Желудок у Эпоны заурчал, повелительно требуя насыщения. Скоро он превратится в настоящего тирана. «Лучше позаботиться о себе прямо сейчас», – решила Эпона и уже хотела было покинуть шатер, но в этот миг увидела, что к ней приближается Кажак.

– Куда ты идешь? – спросил он.

– Я голодна.

– Голодна? – Он повторил это слово так, точно оно было лишено для него всякого значения. Он никогда не задумывался над тем, как будет питаться Эпона в скифском кочевье; никогда не задумывался над тем, как вообще питаются женщины. Это дело самих женщин, но, очевидно, никто не позаботился о кельтской женщине.

Это было рассчитанное оскорбление. Он сразу нахмурился, голос его стал походить на рык.

– Подожди здесь, – сказал он. – Сейчас тебе принесут еда.

Он вышел с видом воина, шествующего на битву. Эпона наблюдала за ним, ошеломленная.

Скоро он возвратился с сочным куском мяса, чашей с кислым молоком и пакетом с каким-то странными, несъедобными сладостями. Вместе с ней вошел в шатер и сидел, наблюдая, как она ест.

– Вкусно? Да? – спросил он несколько раз.

Полностью набитый рот избавил Эпону от необходимости лгать.

Когда она заморила червячка и стала жевать медленнее, Кажак с задумчивым видом нагнулся вперед и, положив руки на колени, всмотрелся в ее лицо.

– В шатре Колексеса ты была готова сражаться за Кажак, да?

– Да, – подтвердила она.

– Но почему? Ведь они убили бы нас обоих: и меня, и тебя.

– Ну и что? – Она вытерла руку о рукав и сунула в пакет с липкой сладостью, затем, пробуя, облизала палец. Фу. Сладость, казалось, была приготовлена из зажаренных толченых насекомых в меду.

– Мы были бы мертвы, вот что, – ответил Кажак. – И ты была готова идти на смерть? Ради Кажак?

Она не могла понять его изумления.

– Конечно. Я твоя жена, ты мой муж. Женщина в случае необходимости обязана сражаться за мужа, защищая его жизнь, так же, как она обязана кормить его и ткать для него одежды.

– Кажак не знает такой обычай. Иногда жену или любимую женщину, задушив, погребают вместе с мужем в деревянном доме, это хороший обычай. Но чтобы женщина сражалась с оружием в руках? Так бывает только у дикарей. Кто велел, чтобы ты так поступала?

– Я не слушаю ничьих велений, сама решаю, как мне поступить, – надменно ответила она.

– Но ты жена Кажака и должна делать то, что он тебе велит.

Ее настроение резко изменилось.

– А что, если я не послушаюсь твоих велений? Ты меня ударишь? – резким движением она опустила руку на кинжал. Кажак наблюдал за ней, не веря своим глазам.

– Женщина никогда не решится… – воскликнул он.

– Эта женщина решится, – уверила Эпона. – Не старайся изменить меня, я все равно не буду походить на ваших женщин, Кажак. Во мне течет кельтская кровь. Я принадлежу только себе.

Эти слова колокольным звоном отдались в голове Кажака. Может ли человек принадлежать только себе, не быть ни прислужником Колексеса, ни рабом, которого можно купить и продать? Возможно ли подобное?

Эта женщина возбуждала его. По благоуханию ее кожи, по сиянию ее щек он видел, что она только что натиралась – или ее натирали – пастой. Вспомнил, как она стояла рядом с ним и, готовая защищать его, играла кинжалом.

– Эпона, – сказал он.

Он потянулся к ней, уже не владея собой. Да, она колдунья, может быть, даже обладающая еще большей силой, чем он предполагает; она может иссушить его, как сухой ковыль, может натравить на него злого духа, может высосать из него жизнь, как шаманы высасывают из Колексеса. Какая разница.