Текст книги "В этом году в Иерусалиме"

Автор книги: Мордехай Рихлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Коренастому, нахрапистому Элану под сорок. Для своего проекта он получил финансовую поддержку канадского и американского капитала.

– И это отнюдь не благотворительность, бизнес чистой воды. Изволь приносить прибыль, а нет – прости-прощай.

В понедельник рано поутру Элан заехал за мной на американском микроавтобусе, чтобы отвезти меня в Беэр-Шеву. С собой он взял подполковника ВВС Мишу Керена и двух работников отеля, неких миссис Рафаэли и мистера Гордона. Всего в получасе езды от Тель-Авива потянулась полоса буйной зеленой растительности.

– Когда я летал над этими местами в сорок восьмом – сорок девятом, – сказал Керен, – здесь было трудно ориентироваться. Куда ни глянь – пустыня. Теперь все вокруг зелено.

Элан, под завязку набитый статистическими данными, не закрывая рта, рассказывал про ирригацию, мелиорацию, урожаи. Меня он утомил, но нельзя не признать, что достижения и впрямь впечатляли, а уж когда мы углубились в пустыню и я увидел, какая чахлая там растительность, тем более.

– Вы и понятия не имеете, до чего же радостно, – сказал Керен, – видеть, как дети и женщины вольготно ходят вдоль шоссе.

До Синайской кампании, рассказывал Керен, такое было немыслимо: на жителей этих территорий постоянно нападали федаины[300]300
  Синайская кампания (29.10-5.11.1956) – в ответ на вылазки федаинов (египетских диверсантов), убивавших мирных жителей, израильские войска атаковали позиции египетской армии на Синайском полуострове и заняли Синайский полуостров. В 1957 г. израильские войска ушли с Синайского полуострова, оставив за собой лишь отрезок от Эйлата до Шарм-эль-Шейха.


[Закрыть].

Мы въехали в горы, тут обитали племена шейха Сулеймана, их лагерь растянулся на километры, там-сям чернели пятна длинных низких палаток из овечьих шкур. Сулейман, глава бедуинов, в войну вел себя по отношению к Израилю лояльно, за что и был вознагражден: получил трактора, наделы государственных земель, прочее вспомоществование и вместе с тем стал объектом дежурных шуток. Бедуинские земли по одну сторону шоссе по сравнению с полями кибуцников по другую его сторону выглядели так, словно их спалила засуха.

– Бедуины, – рассказывал Элан, – не желают заниматься ирригацией: она же окупается лишь спустя годы. Они не вкладывают деньги в землю, предпочитают зарывать их в землю в кувшинах. – Мы врезались глубже в пустынные места песчаных бурь, выносливых кустарников и дюн. – Тут будет наша житница. Тут наша страна шире всего.

В окрестностях Беэр-Шевы Элан резко затормозил. Прикрывая лицо – ветер нес песок, – я разглядывал огромный дом у шоссе, выросший в пустыне.

– Вот и он, – сказал Элан. – Попозже мы соорудим самую большую вывеску в Израиле, ее будет видно за много километров.

В машине, припаркованной рядом с нашей, дремал шофер. Прораб показывал гостиницу пожилой американской чете.

– Опять акционеров принесла нелегкая, – буркнул Элан.

Однако едва мы поравнялись с доктором и миссис Эдельсон, он рассиялся в улыбке:

– Привет.

– Ничего не скажешь, впечатляющее детище.

– Вы видели что-нибудь подобное в Израиле?

– Впечатляющее детище, ничего не скажешь.

– Наш отель, что по качеству строительства, что по инвестированию, самый современный в Израиле, – сказал Элан. – Лучший.

Мы укрылись от ветра в заваленный досками, трубами и глиной отсек, которому предстояло стать столовой.

– Тут будет широкая подвесная лестница, другой такой в Израиле не найти.

Доктор Эдельсон подошел к краю площадки, посмотрел вниз.

– Я вижу, вы можете продать все, что угодно, – сказала миссис Эдельсон. – Но ваше детище и впрямь впечатляет, как по-твоему, Генри?

– Я же не чужое, свое детище продаю.

– Не волнуйтесь. У нас говорят «На следующий год в Иерусалиме». Ну а мы будем говорить: «На следующий год в „Приюте“», верно Генри?

Обходя нашлепки мокрого цемента и торчащие гвозди, Элан провел нас в недостроенный номер люкс.

– Шалом, шалом, – тепло приветствовал рабочих мистер Эдельсон. И повернулся к Элану: – А они здесь вроде бы с прохладцей работают, нет?

Миссис Эдельсон остановилась перед карандашным ню на филенке двери в ванную, насупилась.

– Надо надеяться, – сказала она, – это можно стереть?..

– Конечно, конечно, а теперь не хотите ли посмотреть крышу? – Ведя нас опять же через мусорные завалы в другое крыло отеля, Элан говорил: – Второе крыло мы собирались построить не раньше чем года через два, но спрос на номера оказался такой большой…

– Генри, ты слышишь?

– … что мы решили – если строить, так строить с размахом, иначе оглянуться не успеешь, как через дорогу откроют еще один отель.

Мы спустились вниз.

– У входа поставлю швейцара с длинной саблей. На официанток надену покрывала.

Элан показал нам недостроенный номер люкс – «Для шейхов».

– Знаете, какая там будет табличка: «Зарезервировано для доктора и миссис Эдельсон».

– Желаете зарезервировать номер? Обратитесь к миссис Рафаэли.

– Да-да… м-м, а сколько, когда вы откроетесь, будет стоить номер для акционеров?

– Акционерам мы предоставляем кредит на месяц. Не хотите ли посмотреть наши кухни?

– Мы хотим посмотреть все-все. Только вот… м-м, а сколько все же вы будете брать с акционеров?

Доктор Эдельсон сделал вид, что заводит фотоаппарат.

– В штатах, – не отступалась миссис Эдельсон, – если акционер привозит с собой гостя, так он раз в месяц может за него не платить. И это, знаете ли, очень приятно. Способствует взаимному расположению.

Наконец Элан увел Эдельсонов к их машине.

– Ну что ж, мистер Элан, я уверена, что к открытию вы распорядитесь расстелить для нас красный ковер, верно я говорю?

– Еще бы!

– В следующем году в «Приюте».

В Беэр-Шеве мы сделали остановку – решили пообедать в румынском ресторане. Подполковник Керен – во Вторую мировую войну он воевал в ВВС Красной армии – рассказал, что в юности в бытность его в России он особо не сознавал свое еврейство и значения ему не придавал.

– А когда вернулся с войны, обнаружил, что всю мою семью убили. То там, то сям возникали вспышки антисемитизма, это отравляло жизнь. И я решил уехать. В Израиле тем не менее я очутился случайно. С таким же успехом мог бы попасть и в Америку. Но приехал сюда – и здесь мне хорошо. Не то что в России. Сионистом меня назвать нельзя, но мне здесь хорошо.

Я расспросил Керена про арабов.

– У Израиля в самом широком месте нет и сорока километров. И дело обстоит так: или мы живем на этой земле, или нас столкнут в море. Так что мы поневоле должны драться до последнего, и пусть они зарубят это себе на носу. – Притом судьба беженцев в Газе его тревожит. – Как они живут – это же ужас что такое. Но у нас всего тридцать два километра в ширину, а дальше – море. Почему бы Насеру[301]301
  Гамаль Абдель Насер (1918–1970) – с 1956 по 1970 г. президент Египта.


[Закрыть] им не помочь? Мы нашим беженцам помогаем. Вы же видели, какие дома мы для них строим.

Мистеру Гордону и миссис Рафаэли не давали покоя другие проблемы.

– Нанять официантов будет нелегко, – сказала миссис Рафаэли.

Я спросил почему.

– Евреи в официанты не идут. В метрдотели – пожалуйста.

– Разве что йеменцев нанять, – предположила миссис Рафаэли.

– Хлопот не оберешься.

Наконец мы отправились в путь. Когда мы снова миновали лагерь шейха Сулеймана, Элан сказал:

– А я с Сулейманом вот о чем договорился. Вечерами буду устраивать вылазки «Сынов пустыни» в его лагерь. Пусть поглядят на бедуинские пляски, поедят в палатках, словом – все по полной программе. Одна закавыка – лагерь в двух шагах. Придется дать кругаля: пусть «Сыны» думают, что до лагеря – путь не близкий.

Возвращаясь в Тель-Авив, мы проехали через Ришон ле-Цион, первое сельскохозяйственное поселение в Израиле, основанное в конце девятнадцатого века билуйцами[302]302
  Билуйцы – группа молодых российских евреев, отправившихся после погромов 1881–1882 гг. в Палестину.


[Закрыть].

– Мой дед из билуйцев, – сказал Элан.

– Наш Элан, он все равно как потомки тех, что с «Мэйфлауэра»[303]303
  «Мэйфлауэр» – английское судно, на котором первые юг поселенца – в Америке их называют Отцами-основателями – пересекли Атлантический океан (1620).


[Закрыть], – сказал мистер Гордон.

Нам пришлось сбавить скорость, а на подъезде к растянувшемуся на многие километры, сверкающему огнями Тель-Авиву мы и вовсе поползли.

– Ну и ну, – сказала миссис Рафаэли, – я еще помню, когда весь Тель-Авив умещался на одной улочке.

– Даже когда я приехал сюда впервые, – сказал Элан, – что мы такое были – всего-навсего семья. А сегодня мы – нация.

В Израиле я привольнее всего чувствовал себя в Тель-Авиве. Он далеко не так красив, как Хайфа. Не окружен историческим ореолом, как Иерусалим. Тель-Авив – грязный, неряшливый средиземноморский городишко, зато другого места, где жизнь бы так била ключом, в Израиле не найти.

Как-то вечерком через пару месяцев после моего приезда в Израиль меня пригласили на обед в честь прославленного театрального режиссера левых взглядов из Лондона и посла Ганы. С самого начала расовые отношения свернули куда-то не туда – режиссер со слезами на глазах сказал послу: «Ваши люди – прирожденные актеры», а уж после того, как режиссер попросил посла «спеть для нас», и вовсе разладились.

Я поспешил удалиться в другую комнату и там столкнулся с Мигдалом. Мигдал, худощавый северянин за шестьдесят, происходил из французско-еврейской семьи. Он окончил «Эколь политекник»[304]304
  «Эколь политекник» – институт для подготовки инженеров, символ прогресса французской индустрии. Его окончили многие знаменитые физики и политические деятели.


[Закрыть], стал инженером и впервые попал в Палестину в двадцатых годах в составе Иностранного легиона. В Палестине он познакомился с молодой канадкой, женился на ней, ушел из легиона и вскоре сумел занять пост инженера-консультанта и представителя английских фирм в Палестине, Трансиордании и Сирии. Мигдал говорит равно свободно на французском, английском, иврите и четырех арабских языках. В 1939-м он вернулся во Францию, воевал сперва во французской, потом – уже в чине полковника – в английской армии. А позже в осаду Иерусалима возглавлял оборону одного из секторов города.

Мигдал, как выяснилось, относится к американским евреям еще хуже, чем большинство знакомых мне израильтян.

– Эта страна, – сказал он, – своей защитой Иерусалима возродила гордость евреев, а потом променяла ее на помощь американских евреев. Мы вполне обошлись бы без этого шикарного Еврейского университета, и без уродливого здания раввината в Иерусалиме тоже можно прожить. Подождали бы еще лет десять и построили их, когда нам это будет по средствам.

Хасидов из Меа Шеарима Мигдал от души презирает.

– Едва арабы напали, как они лапки кверху и выкинули белый флаг. Мы здесь совсем другие евреи, вы в этом еще убедитесь. Мы ни перед кем не пресмыкаемся.

– Я не для того приехал в Израиль, – сказал я, – чтобы слушать навязшие в зубах антисемитские речи. Канадские евреи, когда пришло время воевать, тоже ни перед кем не пресмыкались.

– У евреев есть только два пути, – сказал Мигдал, – ассимилироваться или уехать в Израиль. Других нет.

Я спросил Мигдала, не противоречит ли, по его мнению, концепция национального государства со всем, что из нее вытекает, исконной еврейской традиции?

– Если вы хотите сказать, – ответил Мигдал, – что мы здесь скомпрометировали наши, чтоб их, еврейские души, я с вами соглашусь. Это государство идет на разного рода сделки, лжет, мошенничает, как и всякое другое. Но мы возродили в евреях гордость. Игра стоила свеч.

Мистер Гинзбург вернулся. Он отлучался на пару дней – ездил в Хайфу.

– Ну что, мистер Рихлер, ходим туда-сюда, смотрим то-ce. Израиль – это что-то, а?

– Мистер Гинзбург, – сказал я, – здесь нас окружают антисемиты.

– A-а. Рихлер, вы таки пьете лишку?

– Да. Пусть так, тем не менее нас окружают антисемиты. Читали Кестлера?[305]305
  Артур Кестлер (1905–1983) – английский писатель, журналист. Вступил в Коммунистическую партию Германии в 1931 г. Вышел из партии в 1938 г. Автор многих книг, в том числе романа «Слепящая тьма» (1941) о Большом терроре в СССР.


[Закрыть]

– Кого?

– «Слепящую тьму». Когда Рубашов сидит в тюрьме, его водят взад-вперед по двору, это у них такая прогулка, и сумасшедший – он идет следом за Рубашовым, – тоже старый большевик, все твердит: «В социалистической стране такое никогда не могло случиться». И у Рубашова не хватает духа сказать ему, что они в России.

– Очень интересно. Но этот… этот Кестлер, он коммунист?

– Он торговал лимонадом здесь, в Тель-Авиве.

– Это дело другое. Это все меняет.

По примеру туристов, которые приехали увидеть рай земной без малейшего изъяна, без свар и склок, я как можно реже выходил из отеля – в изнеможении лежал у бассейна. В полудреме слушал голоса:

– Если я пошлю письмо моему Стюарту в Торонто, надо еще написать – в Канаду?

– Вы что сегодня наденете – платье с короткими или с длинными рукавами?

И из другого скопления шезлонгов:

– Знаете, сколько продержался бы такой отель в Майами?

– Что-что?

– Шесть дней, а потом с треском обанкротился. Сегодня официант даже не подал мне стакан воды к обеду.

Эти люди – не удивительно, что они пребывали в раздражении: как-никак непривычные кровати, тряские дороги, взвинчивающие цены турагенты, незнакомая еда, – эти люди, явно удрученные тем, что в Израиле их встречают не с цветами, а с презрением, сделали, внезапно осознал я, больше конкретного добра, чем я за всю свою жизнь. Они могли быть и докучными, и вульгарными, и неотесанными, но само существование Израиля со всеми его недочетами говорило об их щедрости. Свидетельства ее я видел повсюду. Больницы, фабрики, леса, библиотеки, школы – все было оплачено как даяниями из жестянок в бакалеях на углу, так и весомыми суммами, опрометчиво пожертвованными в пьянящей атмосфере загородного клуба.

Товия Шлонски как-то сказал мне:

– Чего бы им не жертвовать на Израиль? Денежки-то у них так и так неправедные.

Ну а если неправедные, с какой стати вы их берете? Праведные они там или неправедные, это еще не резон, чтобы жертвовать на Израиль. Каковы бы ни были мотивы жертвователей – уступили ли они давлению общины, возжаждали ли престижа или налоговых поблажек, – результат один; а ведь с таким же успехом они могли эти деньги прокутить.

Один старый поселенец сказал мне:

– Мы что, обязаны американским евреям за их помощь – еще чего. Это плата за кровь. Мы здесь рискуем жизнью. Они не едут сюда, чувствуют свою вину – вот и откупаются.

– Англосаксы здесь очень нужны, – заявил мистер Хайфетц на ежегодном обеде «Ассоциации американцев и канадцев в Израиле» в отеле «Шератон».

И вот вам еще один, причем не самый вызывающий, парадокс израильской жизни: иммигрантов из Канады, Англии и США, нередко покинувших свои страны, так как англосаксы давали им понять, что их присутствие нежелательно, в Израиле словно бы в насмешку называют англосаксами. Поселенцы из Канады и Америки вправе сохранить свое гражданство – и обычно так и поступают, – а значит, как подопрет, у них будет лазейка, и это настраивает остальных израильтян против них. К канадцам и американцам и впрямь относятся с недоверием. Слишком многие из них, убоявшись трудностей, возвращаются восвояси.

Как-то я посетил Мерри Гринфилда, директора «Ассоциации американцев и канадцев в Израиле». Гринфилд – вулкан энергии тридцати шести лет – приехал в Израиль в 1947-м, чтобы вступить в «Хагану», а сейчас, помимо работы в «Ассоциации», он управляет двумя художественными галереями плюс к тому неутомимо торгует недвижимостью.

– Половина канадцев и американцев, приехавших в Израиль, бегут отсюда через два-три года, – сказал он. – Ну а стоит им задержаться, и они на крючке. Почему они бегут? Они думали, что здесь они будут с утра до вечера собирать апельсины и отплясывать хору. Они отправляются в кибуцы и хотят, едва соберут бушель, водить хороводы вокруг дерева. И еще одна причина, почему многие из них возвращаются восвояси, если говорить начистоту: по преимуществу они выходцы из обеспеченных семей, а здесь уровень их жизни существенно ниже. Смириться с этим могут не все. Ну и немало и тех, кто тоскует по родственникам. По мамочке.

За последние годы алия из Канады и США поредела, это уже не поток, а тонкий ручеек, она исчисляется сотнями.

– Я – крупная рыба в мелком пруду, – сказал Гринфилд, – и мне это по душе. Понимаете, здешние газеты печатают мои фотографии, меня все знают. И занимаюсь я не какой-нибудь ерундой. А кто меня знает в Америке? Кому я там нужен?

Гринфилд вместе с другими англосаксонскими поселенцами, включая Меира Левина[306]306
  Меир Левин (1905–1981) – американский писатель, автор романа-эпопеи «Поселенцы» (1972) о жизни еврейской семьи, бежавшей из царской России в Палестину, автобиографии «В поисках» (1950), романов «Старые дружки» (1937) и др. Способствовал переводу «Дневника» Анны Франк на английский и его распространению в мире.


[Закрыть], пытался основать в Тель-Авиве реформистскую синагогу: его единомышленников тревожили антиамериканские настроения израильтян.

– Опасность, что мы станем не средоточием иудаизма, а независимым нееврейским государством, каких много, все еще не исключается.

В художественной галерее Гринфилда в отеле «Шератон» мы столкнулись с легендарным братом Джоном, калифорнийским миллионером, владельцем огромной скотоводческой фермы, урановых рудников и химических заводов. Брат Джон был из тех христиан, прилежных читателей Библии, которые рвались принять участие в возрождении Святой земли.

Брат Джон – наследник традиции, уходящей аж в девятнадцатый век. В 1844-м Америка послала первых поселенцев в Палестину, аккредитовав мистера Уордена Крессена в качестве американского консула при турецком дворе и «Всей Святой земле». Крессен поселился в окрестностях Иерусалима, а через год принял иудаизм и стал Михаэлем Боазом Израэлем. В 1847-м Израэль основал сельскохозяйственную колонию «Господень виноградник» в окрестностях Иерусалима. Оперируя библейским текстами и руководствуясь своим фермерским опытом, Израэль печатал проспекты и подыскивал добровольцев для осуществления своего плана. За четыре года к нему присоединились двести американцев, из них пятьдесят два – евреи, остальные – перешедшие в иудаизм и протестанты. Колонии, появившейся до времени, не суждено было выжить, зато традиция жива и поныне.

Брат Джон, самый обаятельный из магнатов, поставил себе задачу – пополнять зоопарки Святой земли; раз-два в год он прилетает в Израиль и привозит в дар жирафа, а то и слона. Он уже вбухал тысячи и тысячи в невообразимые израильские инвестиции, но не пал духом.

– Я только что получил мой первый дивиденд в Израиле.

Ревностный читатель Библии, он вложил деньги в новый химический завод потому лишь, что Моисей, как ему помнится, сказал: «Иудея получит из земли этой богатство». Брат Джон постучал тростью с золотым набалдашником по стулу, помахал перед нами акционерным сертификатом:

– И так оно и вышло.

Мы с Гринфилдом откочевали в Маккавейский зал «Шератона», там квартет наяривал ча-ча-ча.

– Что-то мы в последнее время слишком уж разгулялись. Без всяких на то оснований. Но этой безумной стране везет. Когда стали иссякать поступления от еврейских благотворителей, начала платить репарации Германия.

– А что будет, когда и репарации кончатся?

– Очередное чудо, не иначе. Спросите брата Джона.

Во время короткого перелета в Эйлат сперва мы увидели отвоеванную у пустыни зеленую возделанную полосу, затем Беэр-Шеву. А вот между Беэр-Шевой и Эйлатом не увидели ничего, кроме песка и камней. Негев. Безрадостный призрачный пейзаж – дюны, рыжие холмы, оплетенные пересохшими руслами рек. Перед самым Эйлатом – Беэр-Ора с ее рудниками, где еще во времена царя Соломона добывали медь.

Отелем «Эйлат» управлял молодой канадец тридцати одного года Харви Гудман – он вырос на Кларк-стрит, за углом которой находился и мой дом. Гудман переехал в Израиль десять лет назад.

– Все евреи должны приехать сюда. Нас везде ненавидят.

Я запротестовал.

– Это вы бросьте. Разве вам может быть хорошо в Канаде – с ними-то? Они нас не хотят. Мне лично при них не по себе. Чтоб им.

– А вам не интересно, что и как сейчас на Кларк-стрит? Не хотели бы там побывать?

– В этом гетто? С еврейскими мамочками. Ну уж нет.

Бледный, согбенный старик опасливо приближался к нашему столу. До Песаха оставался один день, старик был представителем раввината: его направили проследить, как в отеле блюдется кашрут.

– Он мне нужен, как собаке пятая нога, – сказал Гудман. – Утопил бы его с дорогой душой. Эти подлюги, что наезжают сюда из Америки, дома о кашруте и думать позабыли, а приедут в Святую землю – подавай им кашрут, мы должны блюсти его за них.

Я пошел посмотреть, как дочерна загорелые рыбаки тянут тяжелые сети, полные пеламиды. Рыба ловила воздух, билась. Море вспенилось, быстро покраснело от крови.

Барменом в отеле «Эйлат» был еврей из Танжера.

– Я тут как-то обслуживал одного испанца, – сказал он. – Богатый. Так он мне сказал, что у себя в Мадриде был антисемитом. Я не верил, говорит, что евреи могут создать свою страну, дай, думаю, посмотрю сам, что тут и как. И вот теперь я увидел эту страну, говорит, и это чудо что такое. Ничуть не удивлюсь, если через пять лет у вас будет атомная бомба, а через десять весь Ближний Восток будет ваш. Вот только вы не евреи, вы другие. Вы сражались за свою страну, проливали за нее кровь, вы ни перед кем не отступали. А испанские евреи сражаться будут разве что за свои семьи и свой бизнес. Вы здесь другие, так он сказал, – повторил бармен с гордостью.

Во всех израильских барах, где я побывал, мне не довелось встретить ни одного пьяного, вот почему встреча с осоловелым Бернардом была чем-то из ряда вон. Мы, к сожалению, не поладили. Бернард хлопнул меня по спине, заказал нам еще по одной и сказал:

– Ничего личного, но я привык говорить напрямик. Не люблю канадцев… Канада – страна и большая, и маленькая, не больше Лихтенштейна. Вы поняли, о чем я?

– Понял. Гудман тоже не любит Канаду. И его там ненавидят.

– Знаете, почему я здесь живу?

– Не трудитесь объяснять. Потому что вы – еврей нового типа. – И я вызверился на бармена.

– Я – не Толстой, не Иисус Христос, – сказал Бернард. – Я – вонючий еврей, и мне нравится, как я пахну.

– А по-моему вы пахнете, как рыбак, паршивый рыбак.

Бернард снова хватил меня по спине.

– Я – еврей, – прорычал он. – Как Фрейд. Как Эйнштейн.

– Как бы не так. Вы не такой еврей, как Фрейд, и не такой рыбак, как святой Петр. А самый что ни на есть обычный рыбак.

– Всегда не любил канадцев.

– Ну и что, а я – канадец. Как Морис Ришар.

– Вы – вонючий еврей. Точно так же, как и я.

– Я – канадский еврей. А это значит, что я буду сражаться за свою семью и свой бизнес, будь он у меня, но не за свою страну.

– Я не говорю, что тот испанец прав, – сказал бармен. – Просто я здесь работаю.

– Так вот, скажите своему испанскому дружку-богатею, что евреи в Канаде не только за свою страну сражались, кое-кто из них сражался и за Испанию.

– Вы – ассимилятор, – сказал Бернард.

– По правде говоря, я – один из сионских мудрецов.

Закончил я этот крайне неудачный вечер в «Конце света», одном из ночных клубов Эйлата. До моего прихода туда привезли полный автобус шведов. Они потягивали пиво, а тем временем двое молодых израильских исполнителей народных песен в йеменских рубахах пели на иврите «Уведи меня назад туда, где течет Красная река»…[307]307
  Ковбойская песня.


[Закрыть]

Англосаксонский кибуц «Гешер-а-Зив»[308]308
  «Мост сияния» (иврит).


[Закрыть] раскинулся в предгорьях Галилеи, километрах в двух от Средиземного моря, в восьми от ливанской границы. В противоположном Эйлату конце страны. Перед тем как улететь в Эйлат, я договорился с таксистом, что по моем возвращении в Тель-Авив он встретит меня в аэропорту и отвезет в кибуц за сто тридцать километров: поездка приходилась на канун Песаха, а в Израиле перед Песахом такое же столпотворение, как в Канаде перед Рождеством.

– Сколько вы хотите? – спросил я водителя.

– Мы что, жениться собираемся? Нам что, раввин нужен? Вот завтра и договоримся о цене.

Мы договорились здесь и сейчас за пятьдесят израильских фунтов, то есть примерно за семнадцать долларов.

– В Канаде, – сказал водитель, когда мы назавтра утром отправились в путь, – у вас наверняка свой самолет.

– К сожалению, нет.

– Но у многих канадцев свои самолеты. – Он был обескуражен. – Скажем, у одного из десяти.

– Даже не у одного из десяти тысяч.

– Вы что, думаете, я с вас больше возьму?

Ездил он – что здесь в порядке вещей – на старом раздолбанном «де сото» с дребезжащими окнами и помятыми крыльями.

– По уровню несчастных случаев на дороге, – похвастался он, – мы на втором месте в мире после Японии.

Я присвистнул – был впечатлен.

– И при том, – добавил он, – учтите, что у нас пьяные за руль не садятся. Ну а в Канаде у вас наверняка «ягуар»?

– В Канаде я когда-то водил такси. Как вы.

– Можно я буду по дороге подхватывать пассажиров? Я бы с вами делился.

– Нет.

«Гешер-а-Зив» на первый взгляд смахивал на летний лагерь в Лаврентийских горах. Главная столовая, административные и общественные здания, тенистые дорожки, ведущие к домикам. Кибуц в 1949 году построили на месте старого лагеря отдыха английской армии члены «А-Боним», приехавшие из Канады и США, вместе с сорока сабрами. Меня повели в дом канадской семьи Меира и Деборы Шлоссберг, где мне оказали радушный прием. Распорядительная Дебора, мать троих мальчишек, носила брюки и мужские ботинки. Меир – он заведовал индюшачьей фермой – вернулся домой, еле волоча ноги.

– На седер ожидается больше сотни гостей, – сказал он.

В Песах мы празднуем наше освобождение из Египта. На седере отец семьи читает вслух из «Агады», начинает он так: «Мы были рабами в Египте…» Младший член семьи – таков обычай – задает четыре вопроса, и первый из них: «Чем отличается эта ночь от всех остальных ночей?» Кибуцники уже не один год экспериментируют – пытаются ввести более воинственный вариант «Агады», в вариант этот включены новые израильские песни и кое-какие события недавней истории. Но с течением времени кибуцникам этот вариант стал нравиться все меньше, и мало-помалу они возвратились к традиционной «Агаде».

Седер в «Гешер-а-Зиве» замечательно вел Билл Кофски из Монреаля. После трапезы сделали перерыв на час – это дало возможность уложить детей спать и убрать со стола. Меня пригласила к себе на кофе с пирожными американская чета. Жена Давида сказала:

– Есть вещи, которые нельзя осовременить. И знаете, чего мне здесь недостает? Отцовских шуток.

Давид и его жена трудились, не зная отдыха. Я спросил: не досадуют ли они на наезжающих нахлебников вроде меня.

– Да нет, если они не снимают кино в столовой, мы ничего против них не имеем. Мы им что – обезьяны в зоопарке?

Билл Кофски, сдержанный, умный, ему хорошо за тридцать, – старожил «Гешер-а-Зива», он здесь с 1949-го, с основания кибуца. Жена у него американка, у них двое детей. В «Гешер-а-Зиве» дети живут вместе с родителями – это серьезное отступление от традиционного распорядка кибуцной жизни, за их опытом пристально следят другие кибуцы.

– Первоначально, – сказал Кофски, – считалось, что мы должны создать нового человека для нового общества, а раз так, детей необходимо обособить от родителей: ведь у тех ментальность людей, выросших в гетто. Мы могли бы, сами того не желая, испортить детей. Лучше предоставить их воспитание учителям. Тем не менее почему-то, – сказал Кофски, подкидывая сидящего на его коленях ребенка, – ничего из этого не вышло. Другие кибуцы хотели бы последовать нашему примеру, но им потребовалось бы пристроить дополнительные комнаты, а деньги не всегда удается выкроить.

Сто двадцать основателей «Гешер-а-Зива» первый год ютились в палатках. На другой год – им все еще приходилось расчищать поля, так что ни о каком доходе и речи быть не могло, – они переселились во времянки, а еще через год заняли деньги и построили настоящие дома.

– И это положило начало нашим финансовым трудностям, – сказала Дебора. – Мы до сих пор выплачиваем проценты за наши дома.

Когда молодому, еще не зарекомендовавшему себя кибуцу требовался заем, они вынуждены были обращаться на черный рынок, а там деньги давали под высокий процент, вплоть до тридцати процентов в год. Займом на строительство домов дело не ограничилось, понадобились деньги на покупку оборудования, на страхование на случай неурожая.

– В итоге, – сказал Кофски, – теперь мы пятую часть дня работаем на проценты.

Имеются у «Гешер-а-Зива» и другие существенные трудности, кроме процентов.

– Во-первых, – сказал Кофски, – большая текучесть людей. Скажем, приезжает к нам новичок с женой, с детьми, ну мы, глядишь, и домик для него построим, а уж детей его наверняка будем и одевать, и учить. Раньше чем через полгода ничего путного от новичка в поле ожидать не приходится, и эти полгода не работает и другой парень, тот, кто должен его натаскать. Ну ладно. А пройдет полгода, глядишь, этот парень возьми да и вернись в Канаду или переберись в город… Или, скажем, мы решим заняться хлопком. Выучим парня, и вот он уже дока в этом деле, а через год он смылся – и мы со своим хлопком пролетаем.

Даже та модифицированная версия социализма, которая практикуется в кибуце, обходится недешево. Так как, во всяком случае в теории, все члены кибуца равны, на посты, связанные с властными полномочиями (секретарь, надзиратель на ферме), они выбираются на ограниченный срок. Предполагается, что эта система предотвращает разделение кибуца на два класса – работников и начальников.

– Однако результат, – сказал Кофски, – не оправдал наших ожиданий. На обучение секретаря нужно полгода, и что же: проходит год и нате вам – обучай следующего. Производительность падает. Вдобавок, невзирая на наши усилия, на более важных и ответственных постах оказываются все те же люди.

Как и многим другим кибуцам, «Гешер-а-Зиву» не удалось хорошо заработать сельским хозяйством: оно слишком зависит от дешевой рабочей силы во время сбора урожая, поэтому кибуц стал изыскивать возможность заработать промышленным производством, а порой и нанимать работников, что является безусловным отступлением от кибуцных устоев. Один из англосаксонских кибуцев «Урим» завел фабрику, изготовляющую ножи. «Гешер-а-Зив» намеревается наладить производство индюшачьих сосисок и вдобавок строит отель для туристов – ОТДОХНИТЕ НЕОБЫЧНО: ПОЗНАКОМТЕСЬ С ЖИЗНЬЮ КИБУЦА – и возлагает на него большие надежды.

Удручает кибуцников и то, что авторитет их упал.

– Раньше, – рассказывала Дебора, – мы могли пойти в город, как есть, люди нам завидовали, гордились нами, показывали друг другу: «Вон кибуцник идет…» Не то что сегодня. Сегодня на нас смотрят как на чудаков. И перед выходом в город мы хочешь не хочешь, а принаряжаемся, наводим марафет.

Кофски сказал:

– Прежде нас считали элитой; сегодня – деревенщиной. Вы, говорят горожане, сбросили с плеч свои заботы-хлопоты. Вы работаете по восемь часов в день, вас и кормят, и беспокоиться вам не о чем, за вас другие беспокоятся.

Жизнь в кибуце, где пытаются свести концы с концами, чаще всего вполне спартанская. Хаверим работают, не покладая рук. У их ферм, помимо повседневных задач, есть и дальний прицел. Обычно их основывают в малонаселенных районах, где стратегические интересы Израиля требуют новых поселений.

Канада, которую Кофски покинул, нимало его не интересует.

– Что там в Монреале? Разросся, наверное, только и всего. Так и так все мои друзья в Израиле. Вы небось считаете нас шовинистами. Нас интересует, что происходит в нашей стране, и мы хотим знать о ней буквально все. И как называются разные цветы и птицы, и ее историю.

На следующий день после седера в «Гешер-а-Зиве» праздновали Омер Хаверим[309]309
  Буквально Урожай товарищей (иврит) – праздник урожая в кибуце.


[Закрыть], гости и дети забрались на разукрашенные цветами трактора и по рытвинам и ухабам стали объезжать одно за другим поля «Гешер-а-Зива». Группа горланила зажигательные песни, мы катили по пшеничным и хлопковым полям, банановым плантациям, мимо мастерских и кладбища и в конце концов остановились на поле, где со всеми полагающимися ритуалами сжали первый сноп пшеницы. Торжества эти, увы, носили натужно фольклорный привкус. Визитеры, молодежная группа «А-Боним», американцы в йеменских рубашках, построили помост и сплясали на нем танец урожая под аккомпанемент одной-единственной флейты. Эти селянские потуги никак не сочетались с майками Сиракузского университета и шортами, в которых ходили остальные ребята, а также с жужжанием кинокамер: они без передыха снимали друг друга.