Текст книги "В этом году в Иерусалиме"

Автор книги: Мордехай Рихлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– В Катскиллах если и есть что хорошее, – сказал Эфраим, – так только воздух. Бизнес? Какой, к черту, бизнес. Эти бунгало мне нужны как дырка в голове. – Он пожал плечами, усмехнулся. – Я пережил Гитлера, переживу и Катскиллы.

Другие большие отели, не такие популярные, как «Гроссингер» или «Конкорд», стали специализироваться. У «Рэли», к примеру, пять оркестров, он равняется на молодые пары. НАСЛАДИТЕСЬ «LA DOLCE VITA» (Сладкой жизнью) в «РЭЛИ» – так «Рэли» рекламирует себя.

– У нас останавливается отвязная молодежь, – сказал мне владелец «Рэли».

«Браунз», не уступающий «Рэли» в пышности, скорее отель семейного типа. Когда-то у них в штате состоял Джерри Льюис, и он до сих пор фигурирует во всех их объявлениях. Они придают большое значение рекламе. Здесь играют не в «Саймон говорит» или другие вариации этой игры, а в «„Браунз“ говорит». В ту самую минуту, когда я вошел в вестибюль, один из сотрудников отеля развлекал группку дам.

– Наша игра, – выкрикивал он, – называется не бинго. «Браунз» – вот как она называется. Кто выигрывает, кричит «Браунз».

Миссис Браун сообщила мне, что в ее отеле останавливались многие выдающиеся люди: «В том числе Джейн Мэнсфилд и мистер Хаггерти»[289]289
  Джейн Мэнсфилд (1933–1967) – американская актриса театра и кино, сексапильная блондинка.
  Дон Хаггерти (1914–1988) – американский киноактер, много играл во второразрядных фильмах, главным образом крутых детективов и гангстеров.


[Закрыть].

Берни Миллер, здешний штатный туммлер, повел меня посмотреть предмет их особой гордости – «Театр-клуб Джерри Льюиса».

– Многие из звезд первой величины вылупились здесь, – поведал он мне.

Из всех отелей, которые я посетил в Катскиллах, только «Лорелз» не держит кошерной кухни, к тому же и впрямь построен на берегу озера. Озера Сакетт. Но – вот ведь какая странность – ни в столовой, ни в спальнях самых дорогих номеров окна не выходят на озеро, и, как и в других крупных отелях, в «Лорелз» имеются и закрытый, и открытый бассейны, катки, оздоровительные клубы и один-другой ночной клуб.

– Люди больше не хотят развлекаться сами, – сказала мне Арлин Деймен, молодая дама, управляющая отелем на пару с мужем, – прежде молодежь купалась по ночам, теперь не то – они опасаются испортить прическу. Посмотреть на них – и не подумаешь, что они приехали в горы.

И в завершение две запавших в память картинки жизни Катскиллов (округ Салливан).

Покидая «Лорелз», я – правда-правда – увидел, как молодая пара загорает под соллюксом у подогретого закрытого бассейна, при том, что день был теплый, в самый раз для купанья в озере за окном.

В «Браунз», где «ЕСТЬ ВСЕ И ДАЖЕ БОЛЬШЕ», гости, и таких немало, презрев здешние – а каких тут только нет – развлечения, засели на террасе с видом на автостраду: смотрели на пролетавшие мимо машины, на входящих и выходящих. Судя по всему, для них по-прежнему нет ничего привлекательнее крылечка при условии, что прохожие понимают: и отель, и все в нем вам по карману и сидите вы здесь по доброй воле.

В этом году в Иерусалиме
Пер. Л. Беспалова

Израильский дневник, 31 марта 1962 года.

За окном благодать – солнце, синь; лондонское, насквозь отсыревшее небо и пронизывающую до костей мокрядь я оставил всего восемь часов назад, так что настроение у меня было лучше некуда. Пригородный автобус на Тель-Авив, «фольксваген», вел корпулентный еврей из Эфиопии.

– Ну и как вам Израиль, нравится? – с ходу спросил он.

– Я только что приехал, – ответил я.

Другой пассажир, зубатый американский паренек, сказал:

– Я здесь уже три дня. Завтра уезжаю. Вечером пойду на «Завтрак у Тиффани»[290]290
  «Завтрак у Тиффани» (1961) – фильм режиссера Блейка Эдвардса по одноименной повести Трумэна Капоте. Одри Хепберн исполнила в нем одну из лучших своих ролей.


[Закрыть].

– И вы ехали в такую даль, чтобы посмотреть кино? – спросил я.

– Хороший же фильм. И потом, у меня кругосветка.

По Алленби-роуд туда-сюда сновали парни и девушки в форме, ребята с приклеенными к уху транзисторами, продавцы лотерейных билетов,

юнцы в вязаных кипах, прикрепленных к волосам заколками. На углу Бен-Иегуды парень, привалясь к «эм-джи»[291]291
  «Эм-джи» – марка легкового автомобиля.


[Закрыть], поплевывал маковыми зернышками. Иссохшие уличные торговцы, продавцы соков и бейглов, на мой взгляд, походили на арабов. На самом деле в большинстве своем они были выходцами из Северной Африки. Мимо меня, бренча браслетами, проследовали две американки в очках с затейливой оправой и пестрых юбках.

– Сэди, ты уже слышала, как они говорят?

– Нет.

– Хочешь верь, хочешь нет, а говорят они лучше нас. Ну прямо как англичане.

Ашкеназский ресторан, куда я зашел, был таким же, как все рестораны такого типа. Залитые вином льняные скатерти, зубочистки в рюмках, неизменный старик официант с кислой миной, вылезшим из брюк подолом рубахи, еле передвигающий ноги, набившие живот мужчины, рассеянно ковыряющие в зубах.

– Садитесь, – предложил мне кто-то.

Оказалось, мистер Берман – при перелете из Лондона он сидел прямо передо мной.

– Первый раз в Израиле?

– Да-да, – пылко откликнулся я.

– Все города, знаете ли, на одно лицо. Главная улица… отели, рестораны… И каждый так и норовит тебя надуть. Здешние, они надувалы из надувал. Я торгую спортивными товарами. Продаю ружья, спальные мешки, палатки. – Он хихикнул, обтер ложку о край скатерти и налег на клубнику в сметане. – Чтоб я провел ночь в спальном мешке – так нет. У людей мозги набекрень. И что – мне плохо?

Мистер Берман сообщил, что завтра уезжает в Токио.

– Девчонки в Токио – первый класс. Уродины все, как одна, но к этому можно привыкнуть. Привыкнуть? Да, а что? Они не знают, как тебя ублажить.

Билл Арад, мой израильский знакомец, повел меня в «Калифорнию», излюбленное кафе молодых журналистов и художников. Я сказал, что собираюсь разыскать Ури Авнери, редактора «А-Олам а-зе».

– Он – циник, – сказал Арад. – Умный, но безответственный. Из всего, что он будет вам рассказывать об Израиле, ничему не верьте.

Арад познакомил меня с другим журналистом. Шломо.

– А вы и вправду зоветесь Мордехаем в Канаде? – спросил Шломо так, словно это чуть ли не подвиг.

– Но меня так зовут, – сказал я, чувствуя себя идиотом.

– Правда? В Канаде? Вот это здорово!

На автобусной остановке я наткнулся на давешнего зубатого американского парнишку.

– Ну и как вам фильм? – спросил я.

– Сила. У меня, знаете ли, кругосветка.

– Вы мне уже сказали.

– Завтра в три часа дня уезжаю в Бомбей.

Ну и что идет в Бомбее? Но вопроса этого я ему не задал. Сказал только: «Развлекайтесь».

– Да я там только переночую.

До полуночи было еще далеко, и я решил гульнуть в Джет-клубе «Авиа-отеля». – он был открыт всю ночь. Тамошний бармен оказался художником и поклонником Ури Авнери.

– Правительство охотнее повесило бы Авнери, чем Эйхмана. Шимон Перес его не переносит.

Переса, в ту пору помощника министра обороны, Авнери задевал чаще других. Именно «А-Олам а-зе» («Этот мир») обнародовал, что португальцы воюют в Анголе пушками израильского производства. Бармена это удручало: теперь на Ближнем Востоке Израиль стали отождествлять с репрессивными колониальными режимами.

– Ури, – сказал он, – единственный из наших журналистов, у кого хватило духу ратовать за независимый Алжир. Остальные газеты стояли за за то, чтобы Франция Алжир не отпустила.

Бармен уверял меня, что Израиль держит культурного атташе в Стокгольме исключительно для того, чтобы он выхлопотал Агнону Нобелевскую премию.

– Бубер получил бы ее в прошлом году, – сказал он, – если б Хаммаршельд[292]292
  Шмуэль Йосеф Агнон (1888–1970) – израильский писатель. Нобелевская премия 1966 г.
  Мартин (Мордехай) Бубер (1878–1965) – еврейский религиозный философ и писатель.
  Даг Яльмар Хаммаршельд (1905–1961) – генеральный секретарь ООН (с 1953 г.), Нобелевская премия мира 1961 г.


[Закрыть] – он его переводил – не погиб.

У каждой страны свои культурные проблемы. Возвратясь в номер, я прочел в «Геральд трибюн», что Чикаго обставил Монреаль в третьем матче полуфинала Кубка Стэнли[293]293
  Кубок Стэнли – кубок, приобретенный в 1893 г. лордом Стэнли для вручения лучшей хоккейной команде. С 1926 г. кубок вручает Национальная хоккейная лига.


[Закрыть]. Микита забил четыре гола. Белево – ни одного.

Жарища стояла невыносимая. Я решил принять ванну, но, прочитав плакатик над раковиной, воздержался.

ПОМОГИ ОРОШАТЬ НЕГЕВ!

СБЕРЕГАЙ ВОДУ!

Общественный комитет за экономию воды

Я не мог заснуть – до того был взбудоражен: я в Израиле. Эрец-Исраэль. Туристический проспект «Путеводитель по Израилю» и тот был написан с характерной задушевностью: «Если вам, Боже упаси, понадобится врачебная помощь, вам ничего не стоит получить ее…» Всю мою жизнь я стремился в Израиль – и по той или иной причине поездка срывалась. В 1936-м – мне тогда шел шестой год – мой дед по материнской линии, хасидский раввин, купил участок земли в Святом Иерусалиме. По его замыслу вся наша семья должна была уехать в Израиль. Он умер, и мы не уехали. Еще в средней школе я вступил в «А-Боним», сионистское молодежное движение рабочего толка. По пятницам мы вечерами слушали пламенные речи о том, как восстановить плодородие почвы, смотрели фильмы, восхваляющие жизнь в кибуцах, отплясывали хору, пока у нас не начинали гудеть ноги. В субботу поутру мы обзванивали квартиру за квартирой, собирали деньги в «Еврейский национальный фонд», потрясали кружками перед выдернутыми из постели заспанными хозяевами, требовали – с полным сознанием своего права – жертвовать четвертаки, десятицентовики, пятицентовики, чтобы помочь возродить пустыню в Эрец. Наш хор пел душещипательные песни на посвященных сбору средств митингах. Летом мы отправлялись в кишащую комарами Лаврентийскую долину, где был наш лагерь, снова слушали речи, учили иврит и, за неимением арабов, следили – не появятся ли в окрестностях подозрительные франкоканадцы.

Когда в Израиле после 14 мая 1948 года, вслед за объявлением независимости, начались бои, я прибавил себе годы и вступил в Канадскую резервную армию, думая – вот это финт: пройти подготовку в канадской армии, чтобы воевать с англичанами в Эрец. Но в конце концов все же предпочел закончить среднюю школу.

Мое отношение к Израилю, если воплотить его в один образ, лучше всего передал бы кадр кинохроники, запечатлевший приезд Бен-Гуриона в Канаду. На нем этот жестоковыйный кряж из польских евреев обходит почетный караул Канадских гвардейских гренадеров. Гвардейцы стоят навытяжку, седые космы Бен-Гуриона едва доходят им до груди. Дорожу я этой фотографией из-за неимоверного удовлетворения, которое она мне доставляет.

На следующее утро мы поехали в Тель-Авив. Продвижение наше сильно замедляли запряженные осликами повозки, мотоциклы, везшие тележки, – они петляли по улицам, по обе стороны которых тянулись механические мастерские и свалки, где громоздились ржавые колеса и драные покрывала, очень бережно починенные. Жара стояла удушающая. Горожане в большинстве своем были одеты – как я счел, весьма разумно – крайне вольно. Все, только не хасиды, те держались за костюмы, более соответствующие их восточноевропейскому происхождению: штраймели, сюртуки и шерстяные кофты плотной вязки. Под сенью городской синагоги прохлаждались нищие. Тут же сидели калеки – один засучил брючину так, чтобы выставить протез напоказ, у другого было изуродовано лицо.

Я остановился у кафе на улице Ахад а-Ама. Ахад а-Ам (Из народа) – псевдоним Ашера Гинзбурга, самобытного сионистского мыслителя. В Тель-Авиве он поселился уже в преклонном возрасте, улицу, на которой он жил, назвали его именем, и на ней, когда он днем отдыхал, даже перекрывали движение. Ахад а-Ам умер в 1927-м, и сегодня на улице его имени идет бойкая торговля. Внезапно меня затянула в свой водоворот толпа продавцов газет, они выкрикивали: «Маарив! Маарив!» Я купил «Джерузалем пост»[294]294
  «Маарив» – ежедневная вечерняя газета, издается в Тель-Авиве на иврите.
  «Джерузалем пост» – ежедневная газета, издается в Иерусалиме на английском.


[Закрыть], где мое внимание сразу привлекло обведенное рамкой объявление на первой странице:

Мы потеряли нашу гордость и славу

Ниссима Беньямина Фану,

Главного раввина города Хайфы

и окрестностей,

призвал к Себе Господь.

Погребальная процессия

отправится из больницы Ротшильда (Хайфа)

в 11 часов 1 апреля 1962 года

СКОРБЯЩАЯ СЕМЬЯ

Некогда одержимые русские и польские евреи, поставившие себе цель поселиться в Палестине, составляли основное еврейское население. Нынче стоит приехать какой-нибудь группе иммигрантов, и Израиль тут же сталкивается с очередной проблемой. К примеру, общепризнанно, что многие евреи из Восточной Европы стремились не так уехать в Израиль, как из своих коммунистических стран. Нередко для них Израиль всего лишь перевалочный пункт на пути к их заветной мечте – Америке. За последние годы расовый состав страны резко изменился. Сегодня курды, североафриканцы, йеменцы, которые были вынуждены покинуть свои страны – или, если принять точку зрения арабов, поддались на уговоры сионистских агентов, – составляют более трети населения, многие из них буквально враз перенеслись – «на орлиных крыльях», как гласит йеменское пророчество, – из одной эры в другую. Восточные евреи – самая сложная проблема Израиля. Одни из них не знают никакого ремесла. Другие вскоре ожесточаются. Ведь чуть не все высокие посты в стране – и это факт – занимают евреи из западных стран. Они и менеджеры, и администраторы, и государственные чиновники. Курды, марокканцы и йеменцы в большинстве своем становятся рабочими, армейскими сержантами и мелкими служащими. Армия, перемешивая молодежь из разных стран в одних подразделениях, надеется таким образом преодолеть взаимную подозрительность и предубежденность, однако в Израиле уже назревают расовые противоречия.

По дороге в музей «Хаганы»[295]295
  «Хагана» – еврейское ополчение в Палестине, с 1921 по 1948 г. боролось против англичан.


[Закрыть] мы с Арадом обсуждали эту проблему.

– Я даю деньги на музей, – сказал он. – А раз так, что бы нам не заглянуть в него.

Как и большинство людей его поколения, Арад сначала – во Вторую мировую войну – воевал бок о бок с англичанами, затем – в израильскую Войну за независимость – против них. В музее была выставлена форма Орда Уингейта[296]296
  Орд Чарльз Уингейт (1903–1944) – британский офицер. В 1936 г. его направили в Израиль, где он проникся симпатией к идее построения еврейского государства и организовал из членов «Хаганы» специальные ночные подразделения, призванные давать отпор погромщикам и бандитам. Это не понравилось британским властям, и в 1940 г. его отозвали в Англию. Однако с началом Второй мировой войны Уингейт возвратился в Судан и сражался с итальянскими силами в Эфиопии. Уингейт погиб в автокатастрофе. Имя Уингейта носят спортивный центр близ Нетании, молодежная деревня и сосновый лес в Гильбоа.


[Закрыть]. Было тут и множество хитроумных приспособлений, в которых во время осады втайне доставляли оружие в Иерусалим: кислородный баллон – в нем помещалось три винтовки, бойлер – в него входил пулемет, всевозможные, вполне невинные на первый взгляд, сельскохозяйственные орудия – в них во всех хоронили оружие, там же я впервые увидел «давидку».

Когда иерусалимцы совсем пали духом, так как бомбардировки участились до того, что на город каждые две минуты падало по снаряду, а ответить на обстрелы было нечем, молодой инженер, Давид Лейбович, изобрел самодельное орудие, которое прозвали «давидкой». Дов Джозеф в «Верном городе»[297]297
  «Верный город» – книга израильского юриста и государственного деятеля Дова Джозефа (1899–1980), рассказывающая практически в форме дневника об осаде Иерусалима.


[Закрыть] пишет: «В основе своей это что-то вроде миномета, состоящего из гладкоствольной трубы диаметром девять сантиметров. Стреляла она снарядами, начиненными гвоздями и разным металлическим хламом, снаряды разрывались – что очень существенно – со страшным шумом и грохотом. Арабов это пугало пуще всего. Шума взрыва они боялись, пожалуй, не меньше, чем осколков, а в жителей Иерусалима, когда начинался настоящий артиллерийский обстрел, это вселяло бодрость».

В воскресенье я переехал в «Гарден-отель» в Рамат-Авиве[298]298
  Рамат-Авив – район Тель-Авива.


[Закрыть]. По пути к своему бунгало я миновал бассейн, у которого загорали обезножевшие за день туристы на возрасте.

– Я сегодня видела в Иерусалиме ребятишек – вот бедняги так бедняги. У них носового платка и того нет. И что – мне их прогонять? Они все время чихают, кашляют, сморкаются.

Старик турист оторвался от карт, посмотрел на меня из-под козырька бейсболки, сказал, что купил на завтра тур в Эйлат, и вернулся к игре.

– Если у вас склонность к запорам, – втолковывал ему мистер Гинзбург, – здешняя вода вам в самый раз, нет, так вас, извините за выражение, пронесет.

Мистер Гинзбург накидывался с расспросами на всех вновь прибывших постояльцев отеля. Отгоняя мух свернутой в трубочку газетой, он рассматривал пальцы ног, то, подгибая их, то, расправляя, и говорил:

– Ну и откуда же вы? Ах так… И на сколько приехали? Понятно… А подольше пожить не удастся?… Скажите, мистер Рихлер, вы же прилетели на одном из наших самолетов, как он? Впечатлил вас?

– Это же «Боинг 707 S». Американского производства.

– А летчики? А?… Эта страна просто чудо… Так? Если я чем и недоволен, так это хозяевами отеля, они мухлюют. Я был тут семь лет назад, и за это время они очень, очень многого достигли… Я не миллионер, мистер Рихлер, но и не бедняк. Трачу? Так это деньги моих детей… Я что – хочу быть богаче всех на кладбище? Чем меньше оставишь детям, пусть они будут здоровые, тем меньше у них будет причин ссориться. Ну так что, мистер Рихлер, нравится вам здесь?

Днем, сидя в уличном кафе на Дизенгоф-стрит, я видел, как безумный юнец громко читает ивритский молитвенник. По улице фланировали щеголеватые офицеры и девушки в форме. Пожилой хасид ходил от столика к столику – продавал пластмассовые расчески, зубные щетки и всяческие принадлежности культа. Позже ко мне присоединился Билл Арад. Он рассказал, как на кибуцы повлияло процветание. Когда-то в кибуцах с таким пылом спорили, не будет ли буржуазным разложением заменить в общей столовой скамейки на стулья, что пух и перья летели. Нынче кибуцники ужинают каждый у себя. Кибуцное движение угасает, новые кибуцы практически не открываются.

Мы с Арадом перекочевали в «Калифорнию» и там познакомились с двумя молодыми архитекторами. Один из них сказал, что считает процесс Эйхмана ошибкой.

– Он тянулся и тянулся без конца, это измельчило тему.

– Нам такой процесс был необходим – надо же на чем-то воспитывать молодежь. Они ничего и никого не уважают. Им не понятно, почему европейские евреи не взбунтовались.

– Мы, здешние, мы – совсем другие евреи, – сказал второй архитектор, – а как по-вашему?

Когда мы проехали Рамлу, наш автобус сбавил скорость, стал петлять вверх-вниз, вверх-вниз по голым, плотно возделанным горам. По склонам были там и сям разбросаны старые арабские деревни, они казались такой же естественной частью пейзажа, как выветренные скалы. У поворотов узких крутых дорог лежали выпотрошенные корпуса бронемашин. На обгоревшем шасси висел увядший венок; то и дело встречались сложенные из камней пирамидки, обозначающие место, где водитель не смог выскочить из машины и умер мучительной смертью. Эти останки, раскиданные вдоль дороги, – памятник тем, кто погиб, прорывая блокаду Иерусалима в апреле 1948 года, когда арабы захватили важнейшие пункты Баб-эль-Вада и Кастеля: древний римский лагерь и замок крестоносцев, господствующие над ближними подступами к городу.

К Еврейскому университету я подъехал на такси. По дороге мы миновали квартал тюремных зданий.

– Сегодня он там, – сказал шофер.

– Кто?

– Эйхман, кто ж еще.

Сопровождаемый Ицхоком, служащим юридической конторы, – он только что отбыл положенный месяц в армии на иерусалимской границе, – я вскарабкался по каменистому холму и попал в заброшенный двор, где израильтяне и иорданцы залегали в ста метрах друг от друга, забаррикадировавшись мешками с песком.

– Когда я служил здесь, – сказал Ицхок, – мы переговаривались и перебрасывались фруктами.

С наблюдательного поста в Рамат-Хене Ицхок показал мне гору Сион, дорогу на Вифлеем, гору, где, как предполагают, находится могила Соломона, и в отдалении – палимый солнцем Иерусалим.

В вестибюле «Гарден-отеля» меня подкарауливал мистер Гинзбург.

– Скажите, мистер Рихлер, разве это дело – сколько денег я на эту страну отдал… да и поездка сюда мне тоже не в одну тысячу обошлась… разве это дело – драть с меня лишку, когда я хочу выпить чашку чая после обеда?

Я заверил его, что владельцы гостиниц везде одним миром мазаны. И в Италии с него тоже содрали бы лишку за чашку чая.

– Италия, – сказал он гадливо.

Я рассказал Ури Авнеру про мистера Гинзбурга.

– Он чувствует, что в Израиле ему не рады.

И вот что мне ответил Авнери:

– Американские туристы на возрасте, закоренелые сионисты старого закала, хотят, чтобы Израиль был эдемом, никак не меньше, и недостатки в нем недопустимы. Для них – это рай земной, он должен быть кристально чист, и никакие местные свары не должны его замутнять. Такие старики руку бы отдали за Израиль. Переселяться сюда они не хотят, что да, то да, зато дают деньги. Они в некотором роде опора израильской экономики.

– Тем не менее они видят, что многие израильтяне настроены антиеврейски. Большинство израильтян считают: раз эти ваши туристы преклонных лет живут за границей, они так отмазываются. Приезжают сюда, восторгаются – надо же еврейская полиция, еврейская армия, а раз так, пусть их раскошеливаются.

Контору Авнери дважды взрывали. Его избивали. Он рассказал, что в его еженедельнике «А-Олам а-зе» треть объема они отдают под материалы о сексе и всяческие сенсации, треть – под статьи в духе «Тайма» и треть – в стиле «Экспресс»[299]299
  «Тайм» – американский еженедельный общественно-политический журнал, до 1964 г., то есть во время написания этого эссе, был известен своими прореспубликанскими взглядами. «Экспресс» – французский общественно-политический журнал либерального направления.


[Закрыть].

– Наш журнал – единственное по-настоящему оппозиционное издание.

Когда «А-Олам а-зе» обнародовал, что в военных действиях в Анголе применяется оружие израильского производства, правительство объявило его информацию ложной. Авнери тем не менее не отступался, и другим, более почтенным изданиям, волей-неволей пришлось заняться собственным расследованием. И что же – расследование показало, что в Анголе и впрямь использовалось оружие израильского производства.

– Тогда правительство, – рассказывал Авнери, – оправдалось тем, что орудие продали немцам, а где и как будут его использовать, оно и понятия не имело. Что правда, то правда. Но оно прекрасно знало – и это тоже правда, – что израильское оружие Германии решительно ни к чему. Немцы приобретают его для показухи – искупают свою вину… А рисковать, продавая свое оружие для грязных колониальных войн, не хотят – не такие они дураки. Словом, – заключил Авнери, – мы снова сели в лужу, притом дважды.

Мы проехали мимо дома Бен-Гуриона. Бен-Гурион, в ту пору еще премьер-министр, жил на три дома. В официальной резиденции в Иерусалиме, в собственном доме в Тель-Авиве и в своем загородном убежище в пустыне.

– Он терпеть не может жить в пустыне, – сказал Авнери, – но он как никто чувствует, чего от него ждут. Если ему предстоит дать интервью американскому телевидению, он за полчаса до прибытия телевизионщиков летит на геликоптере в пустыню. А через полчаса после того, как телевизионщики отбудут, возвращается в Тель-Авив. – О Бен-Гурионе Авнери говорил с большим теплом. – Как политику ему здесь нет равных.

Израильская экономика и реальность, убеждал меня Авнери, никак не соотносятся между собой. Без постоянной помощи зарубежных сионистов, международных займов и немецких репараций она существовать не может. Израиль с завидной настойчивостью ведет себя так, словно он не ближневосточная страна. Корчит из себя западную державу. Что происходит в Александрии или Бейруте, хоть до них рукой подать, евреев не интересует, зато они то и дело мчат в Нью-Йорк или Лондон, где их чествуют в еврейских общинах, как героев… С самого начала, еще со времен первых поселенцев, никаких попыток как-то приноровиться к арабам не предпринималось.

Закончил Авнери так:

– Мне, знаете ли, здесь нравится. – И засмеялся над собой. – В Лондоне, где вы живете, все уже как сложилось, так сложилось. А здесь еще неизвестно, как и что будет.

У Хадеры, опаленного солнцем промышленного городка на прибрежной равнине, есть редкое для Израиля отличие: он, как о том свидетельствуют путеводители, не «представляет интереса для туристов». Город – он всего в часе езды от Тель-Авива по прибрежной полосе – стоит на песчаных дюнах. Там живет мой родственник Шмуль.

Шмуля я не видел лет двадцать с гаком, с поры нашей монреальской юности. Мастерская Шмуля – «Хадерская слесарня» – была закрыта. Дома его тоже не оказалось. Но Сара, его жена, впустила меня в квартиру. Сара родом из Нью-Йорка. Они с Шмулем держат строго ортодоксальный дом. Познакомились они несколько лет назад в кибуце, потом снова встретились в Нью-Йорке, там же поженились, родили ребенка. В Нью-Йорке Шмуль освоил слесарное дело, купил в кредит оборудование, вернулся в Израиль и поселился с семьей в Хадере. Я расспросил Сару о встреченных мной на улице марокканских евреях.

– Проблема? Когда черные и белые живут бок о бок, проблем не избежать. Они чуть что хватаются за нож… А хуже всех те, что с Атласских гор. Они же попали сюда прямиком из пещер.

Сара пошла к соседу: позвонить еще одному моему родственнику Бенджи – он преподавал неподалеку, в Пардес-Хане. В последний раз я видел Бенджи восемь лет назад на его бар мицве. С тех пор он вытянулся, теперь это худощавый, застенчивый юноша. В вязаной кипе, держащейся на голове заколкой, с бородой. Бенджи объяснил, почему он уехал из Канады:

– Я бы всегда думал, что однажды мне придется уехать, всем евреям придется уехать. Это не наша страна.

Бенджи повел меня в винный магазин, я купил там бутылку коньяка – отнести к Шмулю. Бенджи вмешался в мой разговор с продавцом.

– Коньяк кошерный? – строго спросил он.

– Не волнуйся, – отрезал продавец, – конечно, кошерный, какой еще?

Ортодоксальных евреев в Израиле недолюбливают. Считают их пережитком гетто. Я спросил Бенджи, влияет ли, по его мнению, религиозная община на секулярную жизнь страны непропорционально ее численности.

– В другой стране церковь была бы отделена от государства, но это – Израиль. Если разрешить гражданские браки, со временем у нас образуются две нации.

Сара, как многие американцы и канадцы, которых я тут повстречал, несколько кичится тем, что переехала в Израиль.

– Не забудь: нас ничто не вынуждало сюда переехать. В отличие от европейских евреев.

Мой родственник Шмуль отказался от фамилии Гершкович. Вслед за многими иммигрантами изменил фамилию на израильский манер. Стал Шмулем Шимшони.

Когда я впервые приехал в Хадеру, – рассказывал он, – местные решили, что я спятил. Город, говорили они, вот уже сорок лет обходится без слесаря, с чего бы вдруг он нам понадобился? Ну а потом – как не помочь новому человеку – то один, то другой порылся-порылся у себя на чердаке и, конечно же, нашел что починить. Первый мой клиент принес старый чемодан, ключ от которого потерялся бог знает когда, и спросил – смогу ли я открыть его и сделать к нему ключ. Я смог, чем немало его удивил. Чтобы расплатиться со мной, ему даже пришлось сходить домой за деньгами. Мы здесь руководствуемся правилом: живи и давай жить другим. Если ты не стервец, тебе каждый поможет.

Я вернулся в Иерусалим в пятницу, влился в аудиторию в две сотни человек, собравшихся послушать лекцию И. Фреймана и присоединиться к поездке в Меа Шарим, организованной синагогой. Наша, по преимуществу американская, группа состояла из размалеванных дам не первой молодости и их не выпускающих изо рта сигар мужей, обвешанных фотокамерами, экспонометрами, светофильтрами и биноклями. Фрейман, стараясь перекричать бренчание браслетов и щелканье фотоаппаратов, напомнил, что в древности священники и левиты, облачившись в белые одеяния, совершали паломничество в Иерусалим в это же время, между Пуримом и Песахом. Традиция посещать Иерусалим накануне шабата восходит ко времени Храма Соломона.

В Меа Шеариме говорят исключительно на идише: иврит, священный язык, предназначен лишь для молитв. Набожные иерусалимские евреи прежде жили в Старом городе поблизости от Стены Плача, но после войны 1948 года их вытеснили за пределы Старого города, в Меа Шеарим. Наибольшим влиянием здесь пользуются выходцы из Польши, но есть и другие влиятельные группы выходцев из Ирана, Йемена и Северной Африки. Между ними жестокое соперничество. Йеменцы не желают есть мясо животных, забитых польскими хасидами, и наоборот. Все группы ожидают прихода Мессии, и, казалось бы, это могло их объединить, так нет же, и это – лишь повод для раздоров. Йеменцы уверены: Мессия – темнокожий еврей; поляки утверждают, что он – и сомнений в этом у них нет, – конечно же, светлокожий, как и они. Согласны евреи Меа Шеарима только в одном: все они, без исключения, не признают государство Израиль. В пышущей злобой проповеди – других он не произносит – раввин Биньямин Мендельсон сказал: «Сионисты и националисты – вот кто ответственен за Холокост. Сионисты – вот из-за кого Мессия не пришел к нам, а ведь Он спас бы еврейство».

После лекции мистера Фреймана мы сели в автобус и вскоре углубились в узкие, убогие улочки Меа Шеарима. День был на редкость знойный. Одни жители квартала провожали нашу группу погасшими глазами, другие, завидя нас, захлопывали двери. Понять их можно. То и дело кто-нибудь из туристов останавливался, толчком открывал дверь в чей-то дом и звал жену:

– Сильвия, смотри-ка, не так уж и плохо им живется.

Человек в заношенной пижаме сидел на камне у своего дома и что-то бубнил себе под нос. Другой – он был пободрее, – перебегая с улицу на улицу, дул в рог – возвещал наступление шабата. Дама из нашей группы, толстуха в солнцезащитных очках, толканув гида пухлым локтем, указала на смуглую девчушку, играющую в сквере.

– И это – еврейский ребенок? – вопросила она.

– Ну и что? – сказал гид. – Она из Ирана.

– Как это мило, правда, Ирвинг?

Ирвинг остановился, послал девчушке улыбку, отчего она попятилась, и сказал:

– Шабат шалом.

Когда мы пробирались по очередному извилистому тесному проулку, один из туристов сказал жене:

– Ручаюсь, участок здесь не купишь ни за какие деньги.

– А на кой он сдался? – ответила она.

В маленькой сырой синагоге над Священным ковчегом неоновыми лампочками было выведено имя Божье. В йеменском шуле, последнем, который мы посетили, гид объявил:

– В этой синагоге к вам выйдет раввин и благословит всех без исключения.

К нам вышел дряхлый старец в феске и промямлил молитву.

– Вот вас и благословили, – сказал гид – Кто хочет пожать раввину руку, подходите, не стесняйтесь. И еще одно: не кидайтесь к автобусам. Места всем хватит.

Товия Шлонски, молодой преподаватель Еврейского университета, сказал мне, что он большой поклонник Беллоу, Маламуда, Рота.

– К сожалению здесь их мало читают. – Он смущенно засмеялся: – Молодежь думает, что они так и не вышли из гетто.

Товия зашел за мной в субботу днем, повел меня к своим знакомым – молодой паре, которая только что построила дом в Абу-Торе, на границе с Иорданией, из их дома открывался вид на арабскую деревню на горном склоне и стены Старого города. Сидя на террасе, попивая кофе по-турецки, мы слышали, как по другую сторону границы арабов созывают на молитву.

– По ночам мы слышим их барабаны, – сказала Мириам. – Дети частенько забредают к арабам. Арабы их никогда не обижают. Угощают, дают сласти, привечают и возвращают домой. Но стоит перейти границу взрослому, его избивают. И не то чтобы просто так, – добавила она, – а с целью выудить какую-нибудь информацию.

Мириам, как и большинство встреченных мной интеллигентов, хотела большей взаимосвязи с арабами. Ей недоставало прежних соседей-мусульман, и она сожалела, что Иерусалим не стал международным городом.

Мимо нас с бодрой песней промаршировала группа ребят в голубых панамах, шейных платках, шортах, с рюкзаками.

– Вы только подумайте, как нам повезло с видом, – сказала Мириам. – От нас виден и Старый город, и арабы… а бедные арабы вот что они видят, – и она указала на промаршировавших мимо ребят, – и больше ничего.

– Я строю лучший в Израиле отель, – сказал Рафаэль Элан, – самый большой в пустыне. В Беэр-Шеве, назову его «Приют в пустыне». У нас и площадка для гольфа будет, и горячие источники – все чин чином. Я даже организовал тайное международное общество – «Сыны пустыни».