Текст книги "Рецепты идеального брака"

Автор книги: Мораг Прунти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Глава тридцать седьмая

Я остановилась в отеле на Палм Бич, в Майами. Все вокруг теплое и окрашенное в карамельные цвета, даже женщины в открытых бикини. Я выступаю здесь на конференции, и менеджер предоставил мне номер с видом на пляж. Где-то за криками фэшн-групп журнала «Вог», заказывающих завтрак в патио под моим балконом, я различаю шум моря.

Я скучаю по Дэну.

Я не думала, что буду скучать, и я не знаю, почему скучаю.

Просто за прошедший год мой новый муж вырос в моих глазах. Я замечаю, когда его нет. Я скучаю по тому, как неуклюже и шумно он двигается, по всем тем вещам, которые я ненавижу: как он сморкается, что он использует просторечья и пьет растворимый кофе. Я не могу сказать, что безумно в него влюблена. Но со мной произошло маленькое медленное чудо, поэтому теперь Дэн больше не раздражает меня так, как раньше. Может быть, это о чем-то говорит, а может быть, я снизила планку, и мне пора встревожиться. Но я нашла способ обретения свободы, отбрасывая все наносное, и я не собираюсь его терять. Терпимость – качество не модное, но я обнаружила, что раздражение отнимает гораздо больше сил, чем ты думаешь.

Дэн как будто пережил «инцидент с Ронаном». Как будто.

Он не стал танцевать джигу, когда я сказала, что меня пригласили в Майами по работе на несколько дней. Я, скорее, спрашивала его, чем сообщала, хотя я и не знаю, что бы я сказала, если бы Дэн ответил «нет», чего, он, разумеется, никогда бы не сделал. Он сказал что-то намного хуже: «Я тебе доверяю».

Я могла выбрать несколько сценариев возможного скандала, например: в начале: «О Господи, спасибо, милый, что ты разрешаешь мне работать и зарабатывать деньги».

В середине: «Пожалуйста, можем мы положить карточку с надписью «Моя жена – шлюха» назад в чемодан?»

И на десерт мое любимое: «Во-первых, лучше бы я за тебя никогда замуж не выходила!»

Вот что по-настоящему сводит меня с ума, так это то, что я полностью доверяю Дэну.

Доверие ничего не означает, когда оно у тебя есть. В нем нет блеска, нет эмоции, нет драмы, ты просто веришь – и все. Доверять кому-то – это скучно. Это не является событием. Но убери доверие, попытайся пожить без него, и ваши отношения внезапно превратятся в ад. Я видела, как мои подруги живут с мужчинами, которым они не доверяют, которые лгут. С мужчинами, которые врут не по пустяковым поводам, вроде: «Нет, та вовсе не пополнела», а лгут по-крупному: «Я задержусь на работе» (хотя на самом деле буду трахать свою секретаршу).

Я всегда думала, что надо быть действительно без ума от мужчины, чтобы не задумываться о доверии ему.

А на самом деле нужно просто побыть с тем, кто не заслуживает доверия. С тем, кто действительно станет за ужином лапать твою подругу под столом. Или с тем, кто никогда не говорит: «Я тебя люблю» – первым.

Дэн заслуживает моего доверия. Это я не заслуживаю его. Я бы этого хотела. Моя личная жизнь от этого стала бы легче, и я чувствовала бы себя более хорошим человеком. Но это не так. Не совсем так или пока не так. Дэн всегда знал, что любит меня немного больше, чем я его. Когда я предала его, это сместило баланс слишком далеко в мою сторону.

«Я доверяю тебе» было моим наказанием за прошедшее и вызовом перед будущим.

Я стою перед двумястами представителями пищевой индустрии и собираюсь поведать им о своей мудрости по поводу Памяти и Еды, когда прямо к центру зала проходит подлец Анжело Орланди и плюхается напротив подиума. Он без Джэн, на нем темные очки, поэтому я не вижу его глаз. По мере того как я говорю, он начинает рассматривать комнату, как будто я его утомляю. Меня это нервирует, и я спотыкаюсь на паре предложений.

Когда я заканчиваю, он подходит к краю сцены и становится почти ровно подо мной. Я испытываю сильнейшее искушение раздавить каблуком его голову. Уже не в первый раз я жалею, что не ношу на работу туфли на шпильках-стилетах.

– Привет, Тресса.

Ненавижу мужчин. Я оставила дома самодовольного мужа, который говорит: «Я тебе доверяю», когда это не так, а передо мной стоит распутный, манипулирующий бывший любовник, который, вероятно, хочет перепихнуться и, скорее всего, будет достаточно груб для того, чтобы прямо мне это предложить.

– Пойдем пообедаем?

Все одно.

– Где Джэн?

– Ее здесь нет.

Потом Анжело одаривает меня ухмылкой, полной восторга от самого себя.

Этот человек не может меня больше волновать. Он оскорбляет сам принцип супружеского доверия. Мне он кажется настолько ужасающим, что я больше не считаю его соблазнительным.

И вот я смотрю на одного из богатейших, умнейших, вызывающих наибольшее восхищение людей в пищевой индустрии Америки, и я думаю: «Что я так сильно в тебе ненавижу?» А потом это становится для меня ясным, как голубое небо над Майами. Анжело не цельный. А причина, по которой я так ясно это вижу, в том, что я замужем за человеком, который этой цельностью обладает, поэтому я знаю, когда она отсутствует, а у Анжело Орланди она отсутствует напрочь.

Анжело задает стандарты в сельском хозяйстве и в политике продуктовых компаний, выпускает чесночные соусы для медленного запекания. Но у него нет цельности в браке, нет общности с женой, с человеческим существом, которое должно быть ему ближе всех на свете.

И в тот момент я осознала, что цельность такого рода является единственным, что принимается в расист. Или, точнее, это единственное, что я принимаю в расчет. Великие мужчины, хорошие мужчины, гуманные, героические, блестящие, исторические фигуры в собственной семье были беспутны. И Бог с ними. Я просто не хочу быть замужем за одним из них, и, к счастью, это не так.

Так что Дэн выиграл. Он прошел тот глупый тест, которому я мысленно подвергла его перед тем, как мы поехали к Орланди на выходные.

Не к моей чести, приходится признать, как много времени у меня ушло на то, чтобы это понять, когда это было так просто. Даешь обещание и держишь его.

Не до тех пор, когда тебе не захочется его больше держать, не до тех пор, когда тебя охватит скука или беспокойство, и не до тех пор, когда подвернется нечто более захватывающее, более интересное. Ты обещаешь что-то сделать и делаешь это.

Как ты встаешь морозным утром на фотосъемку с фотографом, которого ты ненавидишь, но ты идешь, потому что у вас назначен крайний срок встречи.

Так же ты живешь с одним человеком день за днем, до конца своей жизни, потому что ты сказала, что будешь жить так. И я осознала, что из этого и вырастает любовь.

– Иди домой к Джэн, – сказала я.

Анжело посмотрел на меня так, будто хотел спросить: «И что это должно значить?»

Надеюсь, я никогда не буду настолько оторвана от реальности собственного брака, что не смогу понять, когда что-то пойдет наперекосяк.

Я не включила мобильный, а поднялась прямо наверх, чтобы позвонить Дэну. Мне хотелось сказать ему, что я люблю его. Сказать это первой. Без анализа и без размышлений на тему, действительно ли, на самом ли деле я это имею в виду. Я просто хотела, чтобы он это услышал. Я хотела дать ему это.

Я взглянула на конверт, который просунули мне под дверь, и спешно вскрыла его, полагая, что это какой-нибудь рекламный путеводитель.

Но там было напечатано: «Звонил Джерри. Произошел несчастный случай. Пожалуйста, срочно ему перезвоните».

Глава тридцать восьмая

Есть очень много вещей, касающихся брака, о которых супруги никогда не говорят ни друг с другом, ни с окружающими.

Хотя никто этого и не говорил, но было понятно, что смерть первой жены при родах могла быть на руку мужчине. Он был свободен для того, чтобы жениться снова, и часто именно приданое второй жены приносило ему успех.

Были семьи с дюжиной детей. Они жили в домах, где были только две комнаты, а у жены вообще не было личной жизни, и она не могла возразить против превосходства мужа. Некоторые женщины посылали мужей в паб с недельной выручкой, молясь, чтобы они напились так, что упали бы и стукнулись головой о камень, а утром их нашли бы в канаве. Тогда жены лили бы слезы и причитали, и это было бы настоящее горе. Но была бы и вдовья пенсия, которая позволила бы старшим детям окончить школу и вдоволь кормить младших.

При моем муже я никогда не страдала от голода или унижения, но иногда я все же желала его смерти. В начале нашего брака я фантазировала на эту тему. Что бы произошло, если бы с Джеймсом случилась какая-нибудь ужасная трагедия? Майкл бы вернулся и женился на мне, молодой вдове.

По молодости лет и учитывая обстоятельства, при которых мы с Джеймсом поженились, это было простительно, но по мере того, как шли годы, я продолжала иногда лелеять мелочное желание его смерти. Это было из-за витиеватого комментария или недоверия к тому, как я приготовила ветчину, потому что она ему нравится не так сильно, как обычно. Вплоть до того времени, когда мне исполнилось пятьдесят лет, и я все еще была подтянутой и сильной, и считала себя привлекательной женщиной, иногда я посматривала на Джеймса и думала, что, если бы он умер, у меня еще оставалось десять полноценных лет для того, чтобы прожить их в свое удовольствие.

Вы можете подумать, что чувство удовлетворенности – право старших, но вы ошибаетесь. Гармония с самой собой не приходит со временем, возрастом или устоявшимся бытом. Она маскируется под удачу и оригинальность, но на самом деле ясность достигается тяжелым трудом через молитву, воздержание и глубокое понимание трудностей.

Для некоторых женщин трудности – это муж, который бьет их, или смерть ребенка. Другие будут искать повод для недовольства и в обычном дождевом облаке.

Чтобы испытать удовлетворенность, нужно понять, когда трудности закончились, и научиться ценить каждый миг без них. Я никогда не испытывала чувства удовлетворенности с Джеймсом, потому что так мне было предопределено. Я смотрела на него и видела того, кем он не был. Кем он никогда не мог стать.

Когда врач сказал мне, что Джеймс умирает, потрясение было еще сильнее из-за того, что я желала его смерти. Впервые мне стало ясно, что наши чувства не важны. Важно только то, что есть, что существует. Чувствовать, что ты желаешь кому-то смерти, это роскошь, которую ты можешь себе позволить только тогда, когда этот человек и не думает умирать. Когда он умирает, все перестает существовать, кроме желания сохранить ему жизнь. Ты не думаешь о том, любишь ли ты этого человека, как ты будешь горевать о нем. Когда все твое время и энергия уходят на заботу о нем, все твои мелочные обиды и гнев исчезают.

Ты так много можешь сказать об умирающем человеке, но очень мало стоит говорить. Мы зацикливаемся на языке болезни, используем его, чтобы отвлечься от происходящего; мы становимся экспертами в диагнозах, в лечении, мы не можем сказать единственной вещи, которую стоит говорить; что скоро этого человека с нами не будет.

У Джеймса были сердечная недостаточность и рак кишечника. Ему было семьдесят восемь, и врач говорил о росте раковых клеток, и затрудненном дыхании, и кровяном давлении. В тот год, что Джеймс болел, я научилась пользоваться шприцами; я убирала за ним и кормила его, как маленького ребенка, а ближе к концу так и вовсе как младенца. Я не пустила в дом сиделку, так как не смогла смотреть на его унижение оттого, что его кормит или моет кто-то другой, а не его собственная жена.

Когда Ниам приехала, чтобы побыть с Джеймсом это время, мы ссорились. Она хотела заботиться о нем, а я ей не давала. Ниам назвала меня «упрямой старой стервой». Я никогда не говорила дочери, что Джеймс считал, что он – ее герой. Он бы не смог вынести, если бы Ниам увидела его таким ничтожным.

– Почитай ему, – говорила я.

Ниам никогда не видела Джеймса грязным или когда ему было больно. Сейчас я спрашиваю себя, а была ли я права, когда защищала ее от правды. Возможно, я должна была довериться той глубокой связи, которая между ними существовала, силе ее характера и заведенному порядку, когда ребенок хоронит своих родителей.

Я гадаю, будет ли Ниам здесь, чтобы нянчиться со мной, когда придет мое время. И кто утешит меня в конце моей жизни.

Говорят, ты становишься по-настоящему зрелым только тогда, когда теряешь обоих родителей. Но смерть спутника жизни говорит о неминуемости твоей собственной смерти. К этому невозможно быть готовым.

Джеймс все время говорил: «Я умираю, я умираю», а я постоянно закрывала ему рот.

– Я не боюсь, – как-то раз сказал он. – У меня в душе мир. Я только хочу знать, что с тобой все будет в порядке. Бернардина…

До самого конца, даже в сладких, вызванных морфием снах, даже в муках Джеймс называл меня по имени «Бернардина», как будто обращаясь ко мне в молитвах. Великая любовь его жизни.

Так мы прожили год: я следила за ним настолько тщательно, что уже не могла его видеть. Я видела только отдельные детали, вроде чистой кожи, когда меняла ему белье, больные глаза, которые нужно было промывать, рот, раздираемый беззвучным криком, когда действие морфия заканчивалось. Я брила Джеймса, мыла, подстригала ему волосы и ногти. Я меняла ему простыни каждые два дня, а пижаму каждый день. Когда приходили люди, я надевала на него рубашку с галстуком и покрывала постель фоксфордскими твидовыми пледами, чтобы сгладить образ обнаженного человека, прикованного к постели. Я проветривала его комнату и заполняла ее цветами, я изгоняла из нашего дома запах смерти.

Ты можешь изучать смерть, можешь говорить о ней, можешь знать, что это случиться, но ничто не может тебя к ней подготовить. Так что ты можешь сказать себе, что с тем же успехом останешься неподготовленной.

Когда ты заботишься об умирающем, ты не замечаешь те вещи, которые так отчаянно хочешь запомнить после того, как его не станет: шепот его голоса в молитве; руку, которая хватается за тебя; глаза, которые на тебя смотрят; то, как его грудь поднимается и опускается в такт дыханию. Жизнь от начала до конца является чередой маленьких чудес, которые ты можешь заметить только тогда, когда кого-то не станет. Когда ты понимаешь, что это за чудо, ты жалеешь, что не смотрела внимательнее, не берегла сокровище самой жизни – способность общаться, видеть, просто дышать.

Ты сожалеешь о том, что потратила так много времени, желая большего.

Глава тридцать девятая

Чертов Джерри.

Я не могла с ним связаться. У этого ненормального старого хиппи есть мобильный телефон, но он не умеет им пользоваться. Я не могла дозвониться до Лонгвилль авеню, мобильный Дэна был отключен, а улететь я могла только рейсом местной авиакомпании, а в их самолете не было телефона.

Я была в такой панике, что даже не додумалась позвонить свекрови. Я не представляла, что произошло, и не знала даже, жив ли Дэн. Упал ли он с этого проклятого мотоцикла, или решил перестелить покрытие на крыше, как уже несколько недель грозился, или, упаси Боже, у него на работе случилось что-то с электричеством. Пожалуйста, пусть только его не ударило током.

Так или иначе, что это значит – «несчастный случай»? Это могло означать, что он погиб. В фильмах говорят: «Произошел несчастный случай». Нет. Когда кто-то погибает, говорят: «Произошел ужасный несчастный случай». Он ведь не умер, правда? Нет, Джерри, конечно, сказал бы. Или нет. Такие сообщения администрации отеля не оставляют. «Ваш муж умер. Пожалуйста, позвоните домой».

Если бы случилось что-то по-настоящему серьезное, Джерри сказал бы администратору, и мое выступление прервали бы.

Я вызвала стюарда и заказала четыре стакана виски. Я выпила их один за другим и немного успокоилась.

Через пять минут я проснулась от легкого толчка, когда почти пустой самолет приземлился. Когда я подходила к стоянке такси, у меня стучало в голове, а когда я увидела извивающуюся очередь, сердце у меня заколотилось так, что я думала, не упаду ли я в обморок в довершение ко всему. Оказавшись в такси, я не знала, куда поехать. В больницу, но в какую? Этот несчастный случай произошел дома или на Манхэттене? В любом случае, я решила сначала поехать домой.

У меня так дрожали руки, что я еле смогла вставить ключ в замок. Ослабев от страха, я ввалилась внутрь и пошла к задней части дома. Если бы была записка, она лежала бы на кухонном столе. В комнате слева слышался негромкий разговор, поэтому я толкнула дверь в гостиную и вошла внутрь.

Телевизор был включен, а Дэн спал на диване. Его голова была откинута, а из его рта доносился здоровый пьяный мужской храп. Одно из моих лучших лоскутных покрывал было подсунуто ему под шею, и в обстановке холостяцкого беспорядка оно выглядело неуместно. Вокруг валились три коробки из-под пиццы «Домино», гора жестянок из-под пива «Бадвайзер», а в пепельнице была пара недокуренных сигарет.

Я загорелась неправедным гневом.

– Какого черта здесь происходит! – закричала я.

Дэн в шоке вскочил, а затем согнулся от боли. Когда с него слетело одеяло, я увидела, что рука у него на перевязи.

– Ой!

– Я думала, что ты УМЕР!

Он был как будто бы раздосадован и пристраивал свою ушибленную руку поудобнее.

– Извини, что разочаровал тебя!

Я почувствовала, что позади меня завозился Джерри, и напустилась на него как фурия, прежде чем он успел ретироваться.

– А тебе придется, черт побери, кое-что мне объяснить…

– Прости, Тресс, клянусь, я пытался дозвониться до тебя еще раз, но телефонная будка в больнице была занята, а мой мобильный вырубился и…

Я в жизни так не злилась. Я дошла до ручки.

– Не вини Джерри, детка, это моя вина. Я отвлекся от дороги на секунду, а потом там кусок дерева подвернулся, или что-то вроде того…

– В следующую минуту – бум, он падает, а я за ним, и – бах!

– И я упал на бок, и следующее, что я помню…

– ЗАТКНИТЕСЬ, ВЫ ОБА!

Мой голос превратился в рев, я сама его не узнавала.

– У вас обоих большие неприятности.

Я схватила Дэна и заметила, как он нахально по-мальчишески подмигнул Джерри, и тогда впервые с того момента, когда я вошла, я осознала, что они оба изрядно пьяны. Это меня добило. Не помню, что я сказала потом, но я помню, что это был кипящий поток сознания, содержавший ссылки на то, что я – не его мать, что они оба, как дети, что я – очень важная персона, которой не нравится, когда ее безо всякой на то причины заставляют тащиться через всю страну, и что я всегда говорила: этот чертов мотоцикл – машина смерти, и Дэн больше никогда на него не сядет. Больше никогда.

Дэн кивал и старался выглядеть раскаявшимся, но я видела, что он подмигивает Джерри, стоявшему позади меня, и на его губах появляется улыбка.

Ненавистные ублюдки. Они еще смеются надо мной.

– Эта рука сломана, Дэн?

Мне нужно было понять, насколько он травмирован, чтобы правильно рассчитать силу удара.

– Нет, просто…

– …сломана. Просто… – встрял его соучастник.

Прямо Аббат и чертов Костелло.

Я буквально топала ногами, настолько я была зла. Я не знала, что мне с собой делать, мне хотелось стукнуть их головы друг о друга.

Потом у меня появилась идея.

– Ладно, – сказала я, – хватит.

Они последовали за мной в гараж, где я схватила молоток с Дэновой полки для инструментов и со всего размаха ударила по мотоциклу, пробив в его боку значительную дыру. Сзади раздался дружный испуганный возглас.

Мне было наплевать. Это было откровением – насилие приносило облегчение.

Я ударила снова. Двое мужчин закричали:

– Нет!

Дэн схватил молоток, в то время как Джерри бросился на колени перед своим возлюбленным «кавасаки» и молил его о прощении за то, что поставил его на пути обезумевшей женщины.

Я повернулась и случайно задела больную руку Дэна.

– Ай! – вскрикнул он.

– Я ДУМАЛА, ЧТО ТЫ УМЕР! – закричала я, а потом со своим передернутым судорогой, злым лицом посмотрела ему в глаза. Так мы стояли мгновение, впившись друг в друга глазами, потрясенные силой эмоций. Я мысленно вернулась назад к нашей первой ночи, когда я не могла поверить, что этот привлекательный незнакомец желал меня; к той бессознательной простоте, с которой Дэн в меня влюбился, и его твердому желанию следовать велению своего сердца.

Если такую женщину, как я, спросить, чего еще ей надо, она всегда что-нибудь придумает.

Но я не хотела потерять Дэна, и я не сознавала, что он мне настолько нужен.

И он не сознавал.

Дэн подошел ко мне и обнял меня здоровой рукой. Даже такой, однорукий, он все равно был сильным.

– Ты можешь мне доверять, детка, я не умру. По крайней мере, не теперь.

Когда он это сказал, я осознала, что, хотя я никогда не доверяла собственным суждениям, я всегда могла полностью доверять суждениям Дэна.

Тогда я поняла, что в моей жизни есть только один человек, которому я могу по-настоящему верить. Мой муж.