Текст книги "Свирепая клятва (ЛП)"

Автор книги: Моника Кейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

– Рассказывать нечего. Она хотела большего, а я не мог дать ей то, что она хотела. – Это только часть правды. Остальная часть будет похоронена вместе со мной.

В юности Андрей и Даниил никак не могли понять, какую обиду я испытываю на отца, но я решил никогда не рассказывать им – да и вообще никому – всю историю. Не только потому, что им пришлось бы встать на чью-то сторону, но и потому, что если бы это стало известно Джулиану, последствия были бы катастрофическими. Началась бы гражданская война. Вот почему я все эти годы держал рот на замке. Чтобы защитить людей, которых я люблю.

Это и позор. Потому что, даже если бы меня заставили, я подвел ее. Я подвел себя.

Даниил молчит на другом конце провода. Может, он мне и не совсем верит, но, по крайней мере, у него хватает здравого смысла бросить это.

– Единственное, что мы знаем наверняка, – это то, что источник связан с Россией. С этого и начнем. Мы с Андреем говорили об этом вчера вечером. Он занят, но я полечу в Москву и посмотрю, какие сведения смогу собрать на месте.

Мы с Даниилом родились в США, но, поскольку наши родители – выходцы из России, наши корни очень глубоки. Помимо деловых интересов, которые мой отец вел в России, мы также проводили там время, обучаясь и навещая родственников по материнской линии. Она умерла, когда я был еще мальчиком, и после ее смерти Россия казалась мне единственной настоящей связью с ней.

Мы до сих пор поддерживаем связи с братьями в России, так что это хорошее место для начала.

– Я начну осторожно наводить справки у знакомых, – продолжает Даниил. – В любом случае, это даст мне повод отправить Бьянку жить в поместье в Ист-Хэмптоне. Это безопаснее, чем пентхаус, пока мы не выясним, что происходит.

– Я уверен, что Джорджия будет в восторге от такой компании. – Моя невестка взяла на этот год отгул за свою преподавательскую работу, чтобы быть дома с Аней. Я никогда не любил детей, но моя племянница с темными волосами и серыми глазами матери и вспыльчивым характером Андрея обвела меня вокруг пальца.

Пока Даниил рассказывает о своих планах на Москву, я отодвигаю жалюзи и выглядываю в окно. Что и говорить, я жуткий. От увиденного у меня сводит зубы. Рука Али переплетена с рукой Джека, они разговаривают как старые друзья, направляясь в салон яхты. В самый последний момент Аля поднимает глаза, ловит мой взгляд и ухмыляется.

Горячее раздражение вспыхивает у меня под воротником. Эта женщина точно знает, что делает.

Неужели она поняла, что последний час я наблюдал за ней, как влюбленный школьник?

Поправка. Последние семь лет.

Что-то подсказывает мне, что если бы она знала о глубине моей одержимости, я бы до сих пор не обладал обоими яичками.

* * *

Я не покидаю офис на весь день, пытаясь – и безуспешно – наверстать упущенное. Мне нужно проследить, что происходит с нашими швейцарскими счетами теперь, когда Герхарт не у дел, получить свежие новости от Матиса, а также разузнать о боссе триады, с которым мы надеемся работать в Шанхае, но пока мне удается лишь вышагивать по нелепому офису в морской тематике и смотреть в окно на Алёну… или Джека, если на то пошло. Что-то в нем меня не устраивает. Конечно, может быть, мне не нравится, как он смотрит на нее, как будто она – ледяной напиток, а он – пересохший.

Я смотрю в окно на заходящее вдалеке солнце. Оно отбрасывает на небо нежно-розовый отблеск – напоминание о том, что близится время ужина. Как помолвленная пара, мы должны будем ужинать вместе. Может быть, они ничего не подумают о том, что богатый американский бизнесмен проводит свой отпуск, работая – французы и так считают нас язычниками, – но никто не купится на наше прикрытие, если не увидит, что мы проводим время вместе.

Сняв трубку домашнего телефона, я набираю номер Женевьевы. Она быстро отвечает.

– Месье Уокер, чем я могу вам помочь?

– Сегодня вечером мы будем ужинать на верхней палубе. Я бы хотел начать с охлажденного шампанского. Это любимое Але… Элисон.

– Конечно, месье. Все будет готово ровно к восьми. Есть что-нибудь еще?

– Никакой веганской еды. Я согласен на высокое кровяное давление, лишь бы не быть несчастным. – Женевьева издала легкий смешок и согласилась на новое меню.

Следующие слова срываются с моих губ без согласования с мозгом.

– Можете поставить свечи или что-нибудь еще, может быть, цветы. Чтобы было романтично.

– Bien sur (пер. Конечно). Мы всегда так делаем. Особенно когда пара наслаждается совместным отдыхом, – промурлыкала Женевьева, с явным удовольствием играя в Купидона.

Если бы она только знала.

– Пожалуйста, передайте Элисон, чтобы она сегодня нарядилась. – Возможно, это не самая лучшая моя идея, но что в копеечку, то и в копеечку.

Я кладу трубку и откидываюсь в кресле, размышляя, какого хрена я тут играю. У Али будет инсульт, когда она увидит, как много романтики будет сегодня вечером. Я мог бы свалить все на наше прикрытие, но мы оба знаем, что я бы солгал.

Я должен держать ее на расстоянии – относиться к ней так же, как к любому другому человеку, находящемуся под моей защитой, но вместо этого я здесь, заказываю прекрасное шампанское и свечи. В следующий раз я рассыплю лепестки роз по всей кровати.

На моем лице появляется улыбка. Я напрашиваюсь на неприятности, и у меня такое чувство, что именно это я и собираюсь сделать.

ГЛАВА 8

Лео

8 лет назад

Нет ничего более унылого, чем ритуалы и обычаи русских православных похорон. Сегодня мы стояли на передней скамье – мои братья по бокам от меня, а отец в конце ряда, – когда священник возглавлял молитву перед прихожанами. Его голос, читая отрывки из Библии, разносился по церкви, украшенной золотыми иконами и мягким светом свечей.

Но я почти ничего не замечал. Мое внимание было полностью сосредоточено на Алене, сидящей рядом со своей мамой Миной, обе они тихо всхлипывали, их плечи сотрясались от каждого надрывного вздоха. Ее горе – как пуля в моей груди. Джулиан сидел по другую сторону от матери, лицо его было бледным и торжественным, глаза были прикованы к гробу папы.

Как и Джулиан, мой отец сохранял стоическое спокойствие, стиснутая челюсть и серьезное выражение лица скрывали давящую на его душу скорбь по своему верному авоиртету. Но я не пропустил, как его руки сжались в кулаки, когда читался последний обряд.

В уединенном доме моей семьи в Ист-Хэмптоне собрались сотни людей, чтобы отдать дань уважения семье Никитиных и, как следствие, моей семье тоже. Я не видел Алю в толпе скорбящих, но полагаю, что она занята тем, что пожимает руки и принимает соболезнования.

Не прошло и недели, как отец вызвал нас с Джулианом в свой кабинет и сообщил нам трагическую новость. Кирилл погиб, защищая моего отца в перестрелке с конкурирующей мафией. Джулиан воспринял эту новость как вор, каким его воспитали. Его горе переросло в ярость. Не зная, что делать, я надрался с лучшим другом, а потом позволил ему выплеснуть свою боль на меня на боксерском ринге – его горе материализовалось в сильные удары.

Аля была в интернате. Мама сразу же уехала за ней, и последние несколько дней мы жили под одной крышей, она – с мамой и Джулианом. Правда, я не знаю, как ее утешить. В отличие от Джулиана, рюмка водки и пара боксерских перчаток не помогут. Поэтому я не вмешиваюсь, хотя знаю, что ей больно. Алена была очень близка с папой, он называл ее зайчиком, своим зайчиком и очень любил ее, всегда привозил ей матрешек из своих поездок в Россию. Интересно, сохранилась ли у нее эта коллекция?

Близится поздний вечер, гости поредели, братья с Джулианом ушли курить в гараж, и я понимаю, что пора встретиться с Алей. Я заметил, как она выскользнула из комнаты около часа назад, и знаю, где ее искать.

В коридоре, ведущем в библиотеку, тихо, как и ожидалось, все гости засели в другом крыле. Распахнув тяжелую деревянную дверь, я обнаруживаю длинную фигуру Али, сгрудившуюся у эркера, и она пьет что-то, что определенно не является соком.

Она вскидывает голову, широко раскрыв глаза и удивляясь моему неожиданному присутствию.

– Лео, о боже, – восклицает она, прижимая руку к сердцу, – ты меня напугал.

– Я не хотел тебя пугать, – пробурчал я, нервно потирая затылок. Мы оба застыли на мгновение, просто принимая друг друга. Даже с покрасневшими глазами я не могу оторвать от нее взгляда. – Я могу оставить тебя одну, если хочешь.

– Нет, конечно, нет, – говорит она, поднимаясь с кресла у окна. – Вообще-то было бы неплохо с кем-нибудь выпить. – Она протягивает мне стакан с янтарной жидкостью.

Я прочищаю горло и делаю шаг дальше в комнату. Я чувствую себя полным болваном и не могу подобрать слов. Поэтому я говорю банальное дерьмо, которое слышал от других весь день.

– Аля, мне… мне жаль…

Она начинает качать головой, прежде чем я успеваю вымолвить слова.

– Нет, пожалуйста, не надо. Только не ты. – Я не знаю, что она имеет в виду, но, похоже, лучше всего будет промолчать. Она отводит взгляд к окну, глядя на далекое море, пока она подносит стаканчик с… чем? Может быть, виски?…к губам и делает большой глоток, отчего закашливается.

– Черт, как крепко, – говорит она, колотя себя по груди. Грудь, которая стала намного полнее, чем в последний раз, когда я ее видел. Я чувствую себя долбаным мудаком. День похорон ее отца, и вот я здесь, разглядываю ее идеальные изгибы.

За последний год она расцвела, сняла брекеты и стала укладывать волосы блестящей черной волной по спине. Даже в ее мрачном похоронном платье ее ноги кажутся бесконечными, и я мысленно отвлекаюсь, представляя, как они перекидываются через мои плечи, пока я…

Стоп. Господи. Что, черт возьми, со мной не так?

Аля всегда была в моей жизни, но в последнее время что-то изменилось. Я не могу не замечать ее, по-настоящему замечать. В ней есть искра, которая отличает ее от всех остальных девушек, которых я знаю. Кроме того, она просто сногсшибательна – умна, свирепа и просто великолепна. Я как будто надел очки Али. На каждом семейном сборе, на каждом празднике в поле моего зрения только она. Черт, да я только на нее и дрочу.

Но между моими фантазиями и реальной жизнью есть большая жирная грань. Аля вне зоны доступа – слишком молода, слишком невинна, младшая сестра моего лучшего друга. Я не могу пойти этим путем. Никогда. Я отбросил эти мысли, сосредоточившись на том, что ей сейчас нужно – на друге.

Я достаю Stoli из мини-холодильника в углу, затем подхожу к ней.

– Переходи на водку, поверь мне, – предлагаю я, отвинчивая крышку и передавая ей бутылку, а сам запрыгиваю на сиденье у окна.

Она смотрит на меня с неуверенностью.

– Что? Ты же не собираешься прочитать мне лекцию о пьянстве среди несовершеннолетних, как мой брат?

Язвительная улыбка появляется на моих губах.

– Нет, это похороны твоего отца. Сегодня у тебя свободный день.

Она, похоже, соглашается, берет у меня из рук ледяную бутылку и отпивает из нее, как из нектара богов. Как всякий человек с русской кровью, она выпивает добрых несколько унций и даже не икает, когда заканчивает.

– Я имел в виду то, что сказал раньше. Прости, что не пришел и не нашел тебя, когда ты только вернулась домой. Я просто… черт. – Я выдохнул проклятие, мои эмоции были на волоске от гибели. – Я в этом не разбираюсь, Аля.

– Все в порядке. – Она присоединяется ко мне у эркера, сидит так близко, что наши бедра соприкасаются. Тепло ее кожи и ее запах, похожий на спелые персики, отвлекают.

– Я знаю, что смерть папы навевает тяжелые воспоминания о твоей маме.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее, на ее лице изображено тихое сочувствие. Как это Алена может утешать меня, когда сама переживает такую тяжелую утрату? Но она не ошибается. Несмотря на то, что я был ребенком, когда моя мать покончила с собой, воспоминания о ее смерти преследуют меня до сих пор. В такие дни, как сегодня, они ощущаются как никогда остро.

– Я часто думаю о ней, – признаюсь я, беспомощно пожимая плечами. – Надеюсь, она обрела счастье, где бы она ни была, счастливее, чем здесь.

У детей есть шестое чувство. Даже будучи маленьким мальчиком, я чувствовал, что наша свободолюбивая мать увядает под жесткими правилами и постоянными угрозами братвы. Сужение ее свободы. Отец, занятый своей империей, все больше отдалялся от нее, и все это тяготило ее.

– Я приняла решение, – говорит Аля, глядя на крышку от водки, которую она вертит в пальцах. – Я хочу уйти из этой жизни. Братва, братство, как хочешь, так и называй. Я не хочу, чтобы это было моим будущим. – Ее глаза расширяются, как будто она боится, что я могу неправильно ее понять. – Я имею в виду, что твоя семья всегда будет важна для меня, но я не хочу быть такой, как мама сегодня, женой вора, оплакивающей мужа, которому было суждено умереть в ту минуту, когда он давал клятву. – Ее водянистые глаза встречаются с моими. – И я хочу жить своей жизнью. Иметь работу. Все это.

Я понимающе киваю.

– Я надеюсь у тебя все это будет. Черт, я бы даже не отказался от этого для себя.

– Правда? – Она заинтересованно наклоняет голову. – А что бы ты хотел сделать?

– Не знаю, – отвечаю я, пожимая плечами. Но это неправда, я точно знаю, что бы я сделал. Когда глаза Али встречаются с моими, такие большие и серьезные, ожидающие моего ответа, я решаю быть правдивым. – Я думаю, что быть дизайнером видеоигр было бы классной работой. Или, может быть, разработчиком виртуальной реальности. Что-то связанное с компьютерами и техникой. – Вот так. Я сказал это. Я никогда не говорил этого другому человеку, за исключением, может быть, моей собаки, Кости, но да, он не считается.

Она легонько ударяется своим плечом о мое.

– Я думаю, что у тебя получится все, к чему бы ты ни приложил свои усилия.

– Спасибо. Но, будучи прямым наследником пахана, трудно отказаться от семейных обязательств. – Скорее, невозможно.

– Как знать. Это современный мир, люди постоянно нарушают традиции. И, не обижайся, но ты – третий в очереди на трон. Конечно, это дает тебе немного больше свободы.

Мои губы кривятся в циничной ухмылке.

– Никакой свободы. Но папа так не считает. Не хочешь ли ты с ним это обсудить? – Серж Козлов – человек традиционный и бескомпромиссный. Он ясно дал понять, что его дети должны присоединиться к семейному бизнесу. Это не выбор, это обязанность.

Она фыркнула, зная, каким жестким может быть мой отец.

– Тяжелый пас.

– Что ты хочешь делать? – спрашиваю я, завинчивая крышку бутылки с водкой, когда замечаю красный румянец, пробивающийся по нежным щекам Али.

– Наверное, что-то связанное с модой. Ты же знаешь, как я люблю листать Vogue, Elle и все эти журналы. Я могла бы стать стилистом или дизайнером. Просто что-то в работе в этом мире меня привлекает.

– Не знаю, заметила ли ты, но ты достаточно красива, чтобы быть моделью.

Она морщит нос, как будто не верит мне. Я пользуюсь моментом, чтобы изучить ее. Она действительно поражает воображение: глаза глубокого синего цвета, близкого к сапфиру, тонко вздернутые в уголках. Скулы высокие и широкие, сужающиеся к тонкому носу. А ее губы, пухлые и полные, играли роль в самых горячих моих фантазиях.

На ее щеках появляется румянец – знак того, что она заметила, как я смотрю на ее губы. Я быстро поднимаю глаза, чтобы встретиться с ней взглядом. Я не хотел так явно подглядывать за ней.

Внезапно атмосфера меняется. Воздух зарядился, потяжелел от предвкушения. Чего именно, я не знаю.

– Ты действительно имел в виду то, что сказал раньше… – хриплый голос Али нарушает тишину. Она смотрит на меня сквозь густые темные ресницы. – Про сегодняшний свободный день?

– Конечно. Все, что угодно, лишь бы чувствовать что-то, кроме боли. – Непосредственный опыт – самый безжалостный учитель, и я знаю все о силе отвлечения, об отчаянной потребности почувствовать что-то – что угодно – кроме обжигающей боли.

– Разве это эгоистично – просить о том, чтобы чувствовать себя хорошо? Чтобы мои воспоминания о сегодняшнем дне не были сплошной печалью и утратой? – От ее слов я чуть не свалился с подоконника. Я мог бы свалить вину на выпивку, но ее потрясающие глаза ясны, совершенно внимательны. И смотрят они прямо на меня.

Может быть, я все неправильно понимаю, может быть, она просто хочет принять сауну или что-то в этом роде, сделать массаж… но это не то ощущение, которое я испытываю. Может быть, мне следует отговорить ее от той идеи, которая зародилась в ее голове, но я не хочу этого делать. Поэтому вместо этого я говорю:

– Я не думаю, что это было бы эгоистично.

Ее голос не дрогнул, когда она спросила:

– А если бы ты меня поцеловал? Тогда бы я также запомнила сегодняшний день как день своего первого поцелуя.

Черт.

Желание захлестывает меня, и его невозможно заглушить. Из моего горла вырывается хрип, и я пытаюсь – безуспешно – игнорировать искры жара в ее глазах, когда она смотрит на меня. Это нелепо. Я должен сказать "нет". Я должен сказать ей, что это ужасная идея, что ее брат – мой лучший друг и наверняка набьет мне морду, если узнает, что я воспользовался его эмоционально уязвимой сестрой. Но сейчас она не выглядит уязвимой. Она выглядит чертовски уверенной в себе, и как я могу ей отказать?

Нет, даже больше. Я не хочу ей отказывать.

Я протягиваю руку и заправляю прядь шелковистых темных волос ей за ухо, наслаждаясь тем, как ее дыхание перехватывает в горле.

– Ты уверена, Аля?

Она кивает, и в ее выражении появляется намек на застенчивость.

– Уверена… Я просто не знаю, что делать. Может, ты мне покажешь?

У меня пересохло в горле. К черту, я не могу притворяться, что идея стать ее первым поцелуем не заставила меня мгновенно напрячься. Я бросаю осторожный взгляд на закрытую дверь, уверенный, что в ближайшее время сюда никто не войдет. Я прочищаю горло и встаю. Она внимательно наблюдает за мной. Мои пальцы инстинктивно нащупывают ее подбородок, когда она поднимает на меня глаза, на ее лице отражается уязвимость. Я нахожусь на грани того, чтобы переступить черту, которую никогда не следует переступать, и не могу найти в себе силы, чтобы заботиться об этом.

– Знаешь, я хочу этого так же сильно, как и ты, – говорю я.

– Правда? – Ее щеки приобретают розовый оттенок, а взгляд опускается к моим губам. Мой большой палец скользит по ее рту, который, я уверен, будет на вкус как самый сладкий спелый фрукт. Как совершенство.

Пульс замирает в горле, когда я крепче сжимаю ее подбородок и провожу языком по нижней губе. Этот поцелуй похож на прыжок со скалы – захватывающий и пугающий одновременно, потому что после этого пути назад уже не будет. Я буду знать, какова она на вкус, всегда.

Мои губы захватывают ее губы. То, чего ей не хватает в опыте, она восполняет энтузиазмом, открываясь мне так прекрасно. Я поглощаю ее, проводя языком по ее полной нижней губе, затем засасывая ее в рот. Она издает слабые стоны, когда мой язык касается ее языка, ее кожа становится шелковистой и мягкой под моей рукой, все еще сжимающей ее челюсть.

Ее руки находят мои руки, пальцы впиваются в мою кожу, словно она не знает, что делать со всей этой потребностью, со всем этим сдерживаемым желанием. И, черт возьми, я тоже это чувствую. Если бы это была любая другая девушка, я бы сейчас был в ней по самые яйца. Но не с Аленой. Этот поцелуй – все, чем мы можем поделиться.

И я делаю это с расчетом.

Я хватаю ее за задницу и поднимаю на себя. Ее руки обхватывают мою шею, а ноги инстинктивно обхватывают мою талию.

– Ты такая хорошая девочка, – хвалю я ее, и она выгибается навстречу мне. – Твое тело точно знает, что делать. Что ему нужно.

В ответ она хнычет из глубины горла. Теперь она отчаянно хочет этого, двигает бедрами, жадно ища облегчения.

– Еще, – умоляет она.

И мне так хочется дать ей то, чего она так жаждет. Один жесткий круг по ее клитору, и я готов поспорить, что она взорвется в моей руке, как ракета. Я представляю ее раскрасневшееся лицо, выгнутую спину, когда мои пальцы касаются ее пульсирующего клитора, и это так чертовски соблазнительно, но…

Но она просила не об этом.

Она просила поцеловать ее, вот и все.

Ее первый поцелуй. И я даю ей его.

ГЛАВА 9

Лео

Как только Алена ступает на главную палубу, она замирает на месте и прикрывает рот рукой. Ее глаза шарят по сторонам, впитывая происходящее перед ней. Это очень много. Некоторые назвали бы это сенсорной перегрузкой.

– Что. За. Черт, – пробормотала она.

Возможно, Женевьева немного перестаралась. Положив лодыжку на колено, я откидываюсь в кресле и наслаждаюсь выражением недоумения на лице Али.

– Что? Не по вкусу? – притворно обижаюсь я.

Шампанское охлаждается на столе в серебряном ведерке, которое мерцает под яркими лампочками, нанизанными крест-накрест над нами. Слой лепестков роз такой толщины, что можно подумать, будто взорвался цветочный магазин, покрывает все поверхности, а ряды свечей выстроились вдоль обеденной зоны, их пламя пляшет в тени, хотя я уверен, что это противоречит пожарным нормам.

Это не романтика, это романтика на стероидах.

Подходит Аля, все еще глядя на меня как на душевнобольного.

– Мне стоит беспокоиться? Ты хорошо себя чувствуешь?

Я поднимаю свой стакан с виски в знак поддержки.

– В полном порядке, спасибо. Отличный наряд, – отвечаю я.

Она невинно моргает, но в выбранном ею наряде нет ничего невинного. На ней облегающая белая футболка, обнажающая среднюю часть тела, обрезанные джинсы и ковбойские сапоги со стразами.

Мне не нужно задаваться вопросом, знает ли она, какой эффект производит на меня ее наряд: ее вызывающая ухмылка говорит сама за себя. Она опускается на сиденье напротив меня.

– Я оделась, как ты и просил. Поскольку мы представляем себя американской парой, я подумала, что должна выглядеть соответствующе. – Лгунья. Ей просто не нравилось, что я указываю ей, что надеть. – Но вот это, – она жестом показывает на взрыв лепестков вокруг нас, – настораживает.

Ее блестящие волосы рассыпаются по плечам, но я не могу оторвать глаз от ее губ. Полные и пышные, они накрашены ярким, смелым, не терпящим возражений красным цветом. Чувствуется, что это что-то личное.

Я беспечно пожимаю плечами и отправляю в рот оливку.

– Может быть, так поступает мужчина, когда у него голова идет кругом. Может быть, тебе нужно найти мужчину, который действительно понимает, что такое романтика.

– О, пожалуйста. Как будто эта цветочная катастрофа романтична. – Она скрестила руки перед грудью. – А у меня было много романтичных парней. Париж – город любви.

Вот только для нее это не так. Я в этом убедился.

– Хорошо. – Я поднимаю брови. – Что самое романтичное из того, что кто-то сделал для тебя?

Удерживая зрительный контакт, она тянется к моему стакану и делает долгий тяжелый глоток. Я бы сказал, что она выигрывает время.

– Водил меня на танцы.

Я забираю свой стакан обратно, располагая свои губы прямо над пятном ее помады, гоняясь за ее вкусом по бокалу. Танцующий парень? Я помню этого неудачника. Он привел ее на один паршивый урок танцев сальсы и чуть не наложил в штаны, когда Матис сказал ему отвалить. Расстался с ней по смс, насколько я помню.

– Если тебе нужны именно танцы, я уверен, Женевьева сможет это организовать. Было бы здорово потанцевать под звездами, не так ли?

Она закатывает глаза, ее губы складываются в тонкую линию.

– Только не с тобой. – Проводя пальцем по ободку своего стакана с водой, она добавляет: – Знаешь, что не романтично?

Я приостанавливаю стакан на полпути ко рту и готовлюсь к удару. Она наклоняется вперед.

– Упаковывать мой вибратор.

Дыхание, которое я не знал, что сдерживаю, вырывается из моих легких.

– Я не согласен. По-моему, это был очень романтичный жест. Я забочусь о том, чтобы твои потребности были удовлетворены.

По правде говоря, большие романтические жесты – не мой конек. Я верю в мелочи. Например, как мы с Аленой брали одеяла на крышу дома, чтобы посмотреть на звезды, или совершали спонтанные поездки на мотоциклах вдоль побережья. Только она, я и открытая дорога. К черту свечи и розы, романтичнее не бывает.

Но это было тогда, а это сейчас.

– Не уверена, что Боб мне понадобится, – легкомысленно отвечает она. Мне требуется минута, чтобы понять, что Боб – это ее бойфренд на батарейках. – Джек, кажется, довольно милый.

С губ сорвалось рычание, рука сжалась в кулак, смяв салфетку в кулак.

– Ты пытаешься меня спровоцировать? Потому что, предупреждаю тебя, бабочка, это очень опасная игра. На этой яхте ты принадлежишь мне. – Не только на этой яхте. В моем сердце, в моей душе. Только не в этой жизни, в этом отец был чертовски уверен. – И если тебе нужно напоминание о том, что твое тело все еще отвечает мне, – медленная улыбка появляется на моем лице, когда я наблюдаю за тем, как твердеют ее соски под тонкой рубашкой, – я буду рад его предоставить.

Проходит несколько секунд, и я думаю, не станет ли она спорить. Но вместо этого ее красные от пятен губы кривятся от удовольствия. У меня такое чувство, что я только что сыграл ей на руку.

– Так легко тебя взбесить, Леонид. Что случилось с тем спокойным мальчиком, которого я когда-то знала?

– Его давно уже нет, – говорю я. Ушел в тот день, когда Алена улетела в Париж, а я получил свои ворские звезды. Тишина заполняет пространство между нами, пока не прерывается появлением у нашего столика официанта.

– Добрый вечер. Меня зовут Бекки, и сегодня я буду вас обслуживать. – Молодая женщина со светлыми волосами, убранными в аккуратный пучок, представилась и потянулась за бутылкой Veuve, охлаждающейся в ведерке со льдом рядом со столиком.

– Приятно познакомиться, Бекки, – говорит Аля. – Не думаю, что мы видели тебя раньше.

– Это моя первая поездка. Я еще только начинаю осваиваться в море, – признается она, и ее улыбка дрогнула, когда она принялась за работу. На ее лбу выступили бисеринки пота, и она неуверенно держит бутылку шампанского. Мы с Аленой обмениваемся взглядами: что-то не так.

– Мне кажется, я… – Бекки сглотнула, пытаясь вытащить пробку из бутылки. – Меня немного укачивает.

С громким стуком пробка вылетает из бутылки, рикошетом ударяется о козырек от солнца и с грохотом падает на палубу. Шампанское выплескивается фонтаном, заливая стол и обливая Алену, которая вскакивает и начинает гладить свою мокрую одежду, а Бекки смотрит на это с ужасом. Но больше, чем от ужаса, Бекки выглядит зеленой.

– Мне… мне так жаль, – заикаясь, произносит она, отступая к борту лодки, и блюет в воду внизу.

Аля бросает салфетку на пол и подходит к больной женщине, чтобы придержать ее волосы и прошептать слова утешения. Грудь сжимается. Это та Алена, с которой я вырос. Девочка с нежным сердцем, которая не боялась показать мягкую сторону себя, а не пряталась за стальным щитом, который она постоянно держит, притворяясь, что ничто и никогда больше не сможет причинить ей боль.

Когда звуки рвоты прекратились, Аля проводила Бекки обратно в каюту, а по лестнице вбежала взволнованная Женевьева с дикими глазами и выражением застывшего ужаса на лице.

– О, mon dieu (пер. Боже мой), – пробормотала она, медленно моргая глазами. – Я сейчас все уберу и вернусь…

– Все в порядке. – Голос Алены раздается из-за спины Женевьевы, которая вздрагивает, прежде чем обернуться. В одной руке у Алены две бутылки пива, в другой – пакет с чипсами. – Я все предусмотрела.

Женевьева прикусила губу, выглядя ужасно извиняющейся.

– Мы испортили вам романтический вечер.

Я разражаюсь смехом, потому что ох уж эта ирония.

– Вовсе нет, все в порядке, – заверяю я ее. На самом деле, я не могу придумать ничего более романтичного, чем потягивать пиво и делить пакет чипсов с Аленой.

* * *

Через пятнадцать минут Аля переоделась в штаны для йоги и футболку, а ее волосы были собраны в пучок на макушке. Я все еще ношу одежду, которая на два размера мне мала, но я отказался от пиджака и галстука и расстегнул несколько первых пуговиц на рубашке.

Теперь мы сидим на палубе, скрестив ноги, прижавшись спинами к носу корабля, откуда открывается прекрасный вид на огромное, усыпанное звездами небо. Никто из нас ничего не говорит, но настроение изменилось. Оно стало менее напряженным, более расслабленным.

Аля ловко откручивает пробку с бутылки пива и протягивает ее мне. Затем она делает то же самое со своей бутылкой и поднимает ее в тосте.

– Za tvoye zdorovye! – отвечаю я, прикладывая свою бутылку к ее.

Когда она делает глоток, сухожилия на ее шее работают при глотании, и, блядь, от этого вида мой член дергается. Вообще, от близости с Алей у меня болит член. Я сплю на диване в офисе – нелегкий подвиг для мужчины моего размера – потому что я нахожу маленькие звуки во сне, которые она издает, возбуждающими. К тому же она ясно дала понять, что мы не будем устраивать вечеринку с ночевкой.

– Боже мой, – задыхается она, с довольным вздохом отрывая бутылку от губ. – Мне это было необходимо.

Полная луна бросает белый свет на воду, заставляя ее искриться, как сверкающие бриллианты. Как бы ни была она прекрасна, это не самый захватывающий вид, открывающийся передо мной. Даже близко нет.

– Надеюсь, это была не единственная пара ковбойских сапог в шкафу. Они тебе идут. – Как и топик и джинсовые шорты.

Алена поворачивается ко мне с улыбкой, первой искренней улыбкой за долгое время, и по моему позвоночнику пробегает мурашка. Ее голубые глаза сверкают, морщинки в уголках, а на щеках расцветает нежный румянец.

– Я посмотрю, что смогу найти, – обещает она. На мгновение она вздрагивает. – Бедная морская болезнь Бекки. Говорят, это серьезное заболевание.

Мы обмениваемся взглядами, и, как в молодости, это все, что нам нужно, чтобы взорваться от смеха. Когда мы начинаем, мы действительно начинаем. Алена откидывает голову назад, ее тело вздрагивает. Я давно так не смеялся, сколько себя помню, и мне приятно дать волю чувствам, тем более что все было так напряженно.

В груди разливается тепло. Ощутимое напоминание о том, как сильно я скучал по легкому подшучиванию, по внутренним шуткам. Это то, чем мы были, то, что у нас было.

– Знаешь, что мне это напомнило? – Алена хихикает, вытирая слезу. – Тот случай, когда на Рождество после смерти папы ты решил открыть бутылку шампанского с помощью шпаги. Только в итоге ты разрезал занавески пополам, и шампанское облило всех в комнате. Клянусь, я думала, что твой отец убьет тебя.

– Я тоже думал, что он меня убьет, – говорю я, поднося бутылку к губам.

– Это был не самый умный поступок, – признает она, доставая чипсы из пакета, лежащего между нами. – Но я неделями хихикала, вспоминая об этом.

Я до сих пор улыбаюсь при этом воспоминании. Прошло несколько месяцев после смерти отца Алены, и за все рождественские каникулы она ни разу не улыбнулась, но я отчаянно хотел это изменить.