Текст книги "Заговорщица"

Автор книги: Мишель Зевако

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

Глава XXVI
ПАРДАЛЬЯН В МОНАСТЫРЕ

Расстанемся с Екатериной Медичи, погруженной в глубокие размышления. Оставим и Моревера – о последствиях его предательства мы расскажем позже. Перенесемся же, дорогой читатель, из Блуа в Париж.

Прошло уже несколько дней с тех пор, как герцог де Гиз со свитой отбыл в Блуа. В столице было неспокойно.

Во дворце Фаусты недели через полторы после отъезда Лотарингцев также начали собираться в путь. Фауста получила письмо, переданное Моревером, и решила отправиться в Блуа. Во-первых, она хотела находиться рядом с Гизом, чтобы поторопить его, если потребуется, и поддержать в минуту колебаний… С этого человека, отличавшегося неуравновешенным характером, вообще следовало бы не спускать глаз, полагала принцесса. Во-вторых, в Блуа ей будет легче скрыть от своих приверженцев последствия предательства Ровенни.

Все было готово к путешествию. Карета уже ожидала у ворот. Двенадцать недавно принятых на службу охранников должны были составить эскорт Фаусты. Двое надежных слуг еще четыре дня назад отбыли в Блуа, чтобы подготовить дом для своей повелительницы.

Итак, Фауста, сопровождаемая верными служанками Мирти и Леа, села в карету. Обе были рады покинуть мрачный дворец на острове Ситэ. В последнюю минуту перед отъездом Фауста бросила долгий взгляд на этот дом, где она провела столько дней, где радовалась и страдала, где размышляла над великими планами и обдумывала грандиозные замыслы. Перед ее мысленным взором возник образ Пардальяна… Но Фауста решительно встряхнула головой: шевалье мертв, и нечего больше о нем вспоминать… Теперь ее сердце свободно!

Наконец Фауста подала знак к отъезду и опустила шторки кареты. Через час экипаж и охрана были уже за городскими воротами и направлялись в Блуа.

Перед тем как выехать через ворота Нотр-Дам-де-Шан, карета Фаусты ненадолго остановилась у якобинского монастыря, расположенного в двух шагах от городской стены. И как раз в это время в Париж через ворота Сен-Дени въехал шевалье де Пардальян. Он не торопился возвращаться в столицу. В Амьене он, например, отдыхал целых два дня. Он ощущал огромную усталость, но вовсе не потому, что последнее время много скитался по дорогам, нет. Шевалье устал не телом, а душой, устал от одиночества… Он чувствовал себя несчастным и всеми забытым…

Лишь две вещи интересовали в этой жизни шевалье де Пардальяна: во-первых, он хотел по заслугам наказать Моревера (шевалье никогда не простил бы себе, если бы эта ядовитая гадина ускользнула от возмездия); во-вторых, он должен был отомстить Гизу за те оскорбления, что герцог нанес шевалье.

Два дня в Амьене Пардальян провел в полной нерешительности. Он провалялся в постели, в бедной комнатке на постоялом дворе. Шевалье не мог ничего делать, он лишь не отрываясь смотрел в потолок и размышлял.

«Предположим, я уничтожу и Гиза, и Фаусту, и Моревера? А что потом?»

Что еще он должен делать в жизни? Для чего вообще живет шевалье де Пардальян?

Пардальян тосковал, потому что его давняя душевная рана все еще не затянулась. Он думал о том времени, когда наконец рассчитается со всеми своими врагами. Куда ему тогда деться? Что предпринять?

– И идти мне некуда… – вздохнул шевалье. – Кто меня ждет? И дома у меня нет…

Может, попросить приюта у молодого герцога Ангулемского и спокойно стареть, обучая фехтованию сыновей Виолетты? А может, лучше провести свою старость у камелька в гостинице «У ворожеи», в обществе госпожи Югетты?

Шевалье чувствовал, что надо бы выбрать последнее. Он всегда с улыбкой умиления вспоминал о Югетте.

– В конце концов, – сказал себе шевалье, – во Франции еще есть дороги, да и в других странах их хватает… есть много мест, где я еще не бывал… И деревья вдоль дорог, и солнце в небе, и облака…

Пардальян подумал о дальних краях, о путешествиях, о приключениях… один, сам себе хозяин, сам себе господин… Он всегда сумеет поставить на место наглеца, помочь несчастному, защитить слабого… И шевалье де Пардальян улыбнулся…

Подъезжая к Парижу, Жан решил, что прежде всего он займется герцогом де Гизом. Следовало выяснить, каковы планы и намерения этого блистательного вельможи.

Прибыв в столицу как раз в то время, когда Фауста выехала в Блуа, Пардальян у первого же встречного узнал, что Гиза в городе нет.

– Ну что же! Поеду в Блуа! – сказал себе шевалье.

Но, похоже, перед отъездом шевалье задумал нанести кое-кому визит. Правда, на улицу Сен-Дени он не поехал. Он не хотел появляться в гостинице, опасаясь, что, встретившись с Югеттой, застрянет в Париже.

Итак, шевалье пересек Сену по мосту Нотр-Дам, проехал по улице Жюиври, а затем через Малый мост выехал на улицу Сен-Жак. В конце ее, недалеко от городской стены, Пардальян остановил коня. У монастыря якобинцев он привязал лошадь к столбу и постучал в ворота.

Открылось маленькое окошечко, и брат привратник спросил, что желает гость, подчеркнув, однако, что монастырь паломников не принимает. Пардальян ответил, что вовсе не просит приюта в святой обители, а хочет повидать одного знакомого. Услышав имя Жака Клемана, привратник вдруг засуетился, тут же распахнул ворота и предложил войти.

– А коня куда поставить? – спросил шевалье.

– Не волнуйтесь Отведем в конюшню к отцу настоятелю, там его покормят.

– Превосходно! – улыбнулся шевалье.

– Будьте любезны, подождите в приемной, а я предупрежу нашего доброго брата Клемана.

Привратник оставил посетителя под присмотром послушника и поспешно удалился. Но направился он не в келью Жака Клемана, а в апартаменты настоятеля Бургиня и доложил, что какой-то дворянин желает видеть брата Клемана.

Бургинь тут же решил, что посетитель послан кем-то из сильных мира сего для обсуждения с Жаком Клеманом великого замысла – убийства Генриха III. Настоятель распорядился немедленно препроводить визитера в келью монаха, хотя обычно монахи принимали гостей в приемной. Достойный отец настоятель рассчитывал выяснить, кто же явился к Жаку Клеману и о чем пойдет речь.

Следует отметить, что! Пардальян не обратил внимания на то, что его появление вызвало переполох в святой обители.

Брат привратник проводил шевалье по узким извилистым монастырским коридорам в келью Жака Клемана.

– Сюда проходите, пожалуйста, – и привратник указал шевалье на полуоткрытую дверь в келью.

Жак Клеман сидел за маленьким столиком и что-то писал. Как наши читатели знают, сын Алисы де Люс пользовался в монастыре неограниченной свободой, которой завидовали остальные монахи. Ему было дозволено держать в келье бумагу и чернила, а также читать.

Когда шевалье вошел, монах обернулся на звук шагов, увидел гостя и очень обрадовался. Он бросился навстречу Пардальяну, раскрыв объятия.

– Хвала Господу! – воскликнул Жак Клеман.

Голос его звучал возбужденно: так часто говорят люди, страдающие нервной болезнью, не знающие душевного спокойствия.

– А до вас нелегко добраться! – улыбнулся шевалье и пожал руку молодому монаху. – Позвольте, я сяду.

Пардальян отстегнул шпагу, присел на краешек кровати и огляделся:

– Как вы здесь можете жить! Похоже на склеп… ведь вы же относитесь к числу чувствительных натур… Посмотрите на вашего доброго брата привратника! Судя по его физиономии, он не из тех, кто заживо хоронит себя в обители, отказываясь от мирских радостей.

Клеман горько улыбнулся:

– Ах, дорогой друг, вы – словно луч солнца, проникнувший в мою темницу. Едва вы вошли в келью, как в ней все ожило. Не скрою, монастырь – место печальное.

– Зачем же вы остаетесь здесь?

– Это не моя воля. Я вырос в обители и всегда жил в монастырях. Я никуда не могу уйти, так решила судьба. Так плющ, выросший у подножия дерева, обвивает именно это дерево. Куда ему еще деться?

Они помолчали, потом шевалье спросил:

– А чем вы занимались, когда я вошел? Я прервал вашу работу?

Жак Клеман густо покраснел и ничего не ответил.

– Хорошо, хорошо, – успокоил его шевалье. – Не хотите говорить – не надо. Я не интересуюсь вашими секретами.

Но шевалье все же бросил быстрый взгляд на разбросанные по столу листы и не смог скрыть своего удивления:

– Простите мою нескромность, но ведь это стихи! Вы никогда не говорили, что любите поэзию…

Действительно, молодой монах писал стихи.

Шевалье довольно бесцеремонно взял один лист и пробежал его глазами.

Монах заметно смутился.

– Однако! – воскликнул шевалье. – Какой пыл… разумеется, религиозный пыл! Я думаю, речь идет о любви к Господу? И к Марии?.. Это к какой же Марии… неужели к Богоматери, богохульник вы этакий?

Монах смертельно побледнел.

– Я иногда развлекаюсь, сочиняя светскую поэзию, – пролепетал он.

Шевалье еще раз прочитал стихи, и тут его осенило.

«Конечно же, это Мария де Монпансье! – подумал он. – Эти страстные признания адресованы герцогине Марии де Монпансье, сестре Гиза!»

И Пардальян сразу все понял:

«Так вот откуда у него такая ненависть к Генриху III! Его попросту толкают на преступление… И я знаю, кто убедил этого несчастного убить короля Франции!»

– Ну что же, – спокойно заметил шевалье, возвращая стихи, – я не любитель поэзии, но, по-моему, написано превосходно. Думаю, особа, которой они адресованы, разделит мое мнение.

Монах взял лист бумаги и спрятал в складках рясы.

– Скажите, – спросил шевалье, – вы наконец оставили те мрачные замыслы, о которых мы говорили когда-то в Шартре?

И Пардальян сделал рукой быстрое движение, словно нанося удар кинжалом.

Жак Клеман ответил тихо, но твердо:

– Вы имеете в виду мой план убить Валуа?

– Да, – сказал Пардальян.

Более всего шевалье удивляло то, что о таких страшных вещах молодой монах говорит спокойно и как бы равнодушно.

– Почему я должен оставить эти замыслы? Валуа обречен, и Валуа умрет… Ради вас, ради уважения, что я питаю к вам, я согласился отсрочить день смерти Генриха III. Но этот день придет, обязательно придет!

Пардальян вздрогнул. В голосе монаха слышалась такая безоглядная решимость, что шевалье понял – Жак Клеман не отступится никогда. Его толкала на убийство не только ненависть. Говоря о смерти короля, Жак Клеман словно впадал в экстаз. Пардальян решил, что отговаривать его не стоит – все равно бесполезно. Да и с какой стати он, шевалье де Пардальян, должен заботиться о короле Франции? Что ему до династии Валуа?

– Пардальян, – продолжал Жак Клеман, – вы попросили меня обождать. Вы сказали, что не хотите, чтобы Гиз, воспользовавшись смертью Генриха, возложил на себя корону Франции… Я не знаю, что вами движет, да и не хочу знать… Пока жизнь Валуа будет нужна вам – я буду слепо повиноваться каждому вашему слову. Но когда Гиз перестанет рваться к престолу и ваши планы исполнятся, я попрошу вас позволить мне выполнить то, что предназначено судьбой… Екатерина Медичи убила мою мать… Теперь сын Алисы де Люс убьет сына Екатерины. И ничто, слышите, ничто и никто не сможет спасти Генриха Валуа после того, как вы придете ко мне и скажете: «Путь свободен! Жизнь Генриха мне больше не нужна!» Может, вы уже сегодня явились в монастырь, чтобы произнести именно эти слова?

– Нет, – ответил Пардальян. – Пока нет. Время еще не наступило!

Именно в эту минуту в коридор, куда выходили всегда приоткрытые двери келий, на цыпочках прокрался почтенный отец настоятель. Он подошел к самым дверям кельи Жака Клемана и стал подслушивать.

– Я подожду, – сказал монах, – я подожду. Но когда вы произнесете эти слова, я пойму, что для Валуа пробил последний час!

«Так я и полагал! – подумал настоятель. – Этот дворянин – один из участников заговора. Именно он должен подать сигнал Жаку Клеману.»

– Нет, я прибыл сюда не за этим, – продолжал шевалье. – Я хочу сделать вам одно предложение и очень надеюсь, что вы согласитесь.

– Какое же это предложение? – с улыбкой спросил монах.

– Давайте вместе съездим в Блуа, у меня там дела.

«Прекрасно. Все идет так, как я и думал» – обрадовался настоятель.

– Поехать в Блуа? – с удивлением спросил Жак Клеман.

– Ну да, в Блуа! Друг мой, с некоторых пор я что-то стал скучать, вот и решил предпринять путешествие, чтобы развлечься. Я уже съездил в Дюнкерк, потом вернулся в Париж. Но в дороге я понял, что одному путешествовать тоскливо. И тут мне пришла в голову мысль: вдвоем нам будет веселее!

– В Блуа! – задумчиво повторил Жак Клеман.

– Понимаю, – веселым тоном заявил Пардальян, – вам непонятно, почему я выбрал именно Блуа. Сейчас там очень интересно… Все королевство съезжается в Блуа… Там король…

«Замечательно!» – воскликнул про себя отец настоятель.

Он окончательно убедился, что визитер подослан Гизами для того, чтобы подтолкнуть монаха к исполнению задуманного.

– Кроме того, – продолжал шевалье, – в Блуа собираются Генеральные Штаты, то есть вся аристократия, представители духовенства и третьего сословия. И наконец, приедет сам герцог де Гиз, – блистательный, могучий, знаменитый герцог!

«Какой достойный дворянин!» – подумал отец настоятель, с одобрением внимая словам Пардальяна.

– А вместе с герцогом, – насмешливо говорил шевалье, – прибудет и его свита. Все сплошь блистательные, любезные и остроумные господа – Бюсси-Леклерк, Менвиль, Моревер и, конечно, братья его светлости – господин кардинал, господин де Майенн… Само собой разумеется, там появится и сестра герцога – герцогиня Мария де Монпансье.

Шевалье расхохотался, но Жаку Клеману было не до смеха. Он схватил Пардальяна за руку и возбужденно спросил:

– Вы говорите… Вы уверены, что эта особа?..

– Что она будет в Блуа? Конечно! Где ж ей быть? Поехали со мной, не пожалеете. Вдвоем гораздо веселей, уверяю вас… Но, я забыл спросить, может, вы не смеете без особого разрешения покидать монастырь?

В этот момент настоятель счел нужным появиться на пороге кельи. Его лицо расплылось в широкой, благожелательной улыбке.

– Ну как, брат мой, вы довольны? Я уверен, что вы с этим господином прекрасно побеседовали. Думается, его советы будут вам полезны… Следуйте им, дитя мое! Прислушивайтесь к мнению достойных людей!

– Но, преподобный отец… – растерялся Жак Клеман.

– Никаких «но»! – прервал его настоятель. – Я уверен, что наш гость плохого не посоветует…

Пардальян был несколько удивлен столь лестным отзывом о своей персоне.

– Я всего лишь посоветовал брату Клеману отправиться в небольшое путешествие.

– В путешествие? Прекрасный совет! – воскликнул Бургинь. – А в каком направлении?

– Я предложил съездить в Блуа.

– Великолепное предложение! Воздух в Блуа просто целебный, меня в этом многие уверяли, а наш дорогой брат Клеман еще болен и слаб, чистый воздух ему просто необходим.

– Вот и я ему говорил то же самое, – заверил Пардальян.

– А я ему приказываю слушаться вас! Поняли, брат мой? Вы последуете совету достойного дворянина. Немедленно собирайтесь в дорогу. Я прикажу, чтобы вам дали мою лучшую лошадь. Примите мое благословение, брат Клеман! Благословляю вас, сударь!

Настоятель удалился, пробормотав:

– Великий день близок…

Пардальян удивленно посмотрел ему вслед и расхохотался:

– Клянусь, никогда не встречал более любезного монаха! Он, стало быть, ваш настоятель? Поздравляю! Итак, едем?

– Да! – взволнованно ответил Жак Клеман.

– Вы меня сопровождаете в Блуа?

Жак Клеман побледнел и молча кивнул головой.

Через полчаса монах явился в приемную в дорожном дворянском костюме. Пардальян уже ожидал его там. У ворот монастыря били копытами две лошади. Пардальян и Жак Клеман вскочили в седла и двинулись в путь.

Глава XXVII
УБИТЬ ИЛИ УМЕРЕТЬ?

Вполне возможно, что Пардальян преследовал какие-то собственные цели, увлекая в Блуа Жака Клемана. Так или иначе, но Париж они покинули вместе и выехали на Шартрскую дорогу, чтобы потом свернуть на Блуа.

Через час после отъезда Жака Клемана и Пардальяна еще один человек выехал из ворот монастыря. Это был уже известный нашим читателям брат привратник. По приказу настоятеля Бургиня привратник (а звали его брат Тимоте) отправился в Блуа, оседлав крепкого мула. Монах вез спрятанное под рясой письмо, адресованное герцогине де Монпансье.

Осторожный настоятель посоветовал монаху ни в коем случае не обгонять двух всадников, скакавших впереди в том же направлении. Совет, впрочем, бесполезный – маловероятно, чтобы монах на муле мог нагнать всадников, ехавших на быстрых конях.

Но оставим пока Жака Клемана, Пардальяна и брата Тимоте – пускай себе спокойно едут к своей цели, а мы тем временем вернемся в Блуа, в покои короля.

Прошла уже неделя с тех пор как Моревер вручил Екатерине Медичи письмо и получил взамен вексель на пятьсот тысяч ливров с выплатой на известных нашим читателям условиях.

Всю эту неделю старая королева думала, колебалась, внимательно следила за Гизами и их сторонниками, надеясь по их лицам прочитать тайные мысли.

Наступило воскресенье, двенадцатое ноября. От Луары к холмам поднимался туман и расползался по улицам Блуа. Город был пустынен, а в замке кипела жизнь, и короля осаждали толпы придворных.

К великому удивлению всей свиты – как сторонников короля, так и приверженцев Гиза – из Ля Рошели прибыл гонец. Ненависть к гугенотам объединяла оба враждующих лагеря, и те и другие недоумевали, зачем сюда явился посланник короля Наваррского?

В знак доверия к Лотарингцам и своего расположения к ним король при всех вскрыл письмо Генриха Беарнского.

Выяснилось, что король Наваррский от имени всех протестантов, собравшихся в Ля Рошели, просил, во-первых, вернуть гугенотам конфискованное у них имущество и, во-вторых, предоставить им свободу вероисповедания.

Король прочел послание кузена вслух. Придворные возроптали, раздались неодобрительные возгласы, смешки и даже угрозы в адрес посланца. Тот стоял спокойно, ожидая ответа,

– Что же я должен передать моему повелителю королю Наваррскому? – осведомился гонец, когда шум утих.

– Передайте королю, – ответил Генрих III, – что мы обдумаем выдвигаемые им требования. Когда будет принято решение, мы поручим герцогу де Гизу, главнокомандующему нашими войсками, доставить ответ.

Эти слова были встречены приветственными криками – король, по сути дела, объявлял открытую войну гугенотам. А поведет войска Генрих де Гиз – опора святой церкви!

(Такой ответ повлек за собой непредвиденные последствия. Узнав о словах короля Франции, Генрих Наваррский выступил со своей армией в поход, рассчитывая завоевать силой то, в чем ему отказали.)

Посланник гугенотов холодно поклонился Генриху III и молча и решительно проследовал через ряды придворных. Даже самые нахальные и насмешливые расступались перед суровым протестантом. Звали посланца короля Агриппа д'Обинье.

Вот что произошло в этот ноябрьский вечер.

Король находился в прекрасном настроении: ему очень понравилось, что придворные встретили его слова одобрительными возгласами. Он пробыл в гостиной часов до десяти, беседуя в основном со сторонниками Лиги и оказывая всякие знаки внимания герцогу де Гизу.

Наконец Генрих III пожелал окончить прием. Королевские апартаменты опустели, Его Величество отправился к себе в покои.

Личный лакей подготовил постель для Генриха. Король разделся, накинул просторный халат и отослал слугу, сказав, что кликнет его, когда понадобится погасить светильники.

В этот момент к сыну вошла Екатерина Медичи. Генрих III всегда с тревогой и раздражением ожидал любой беседы с матушкой. Вот и сейчас на его лице появилась недовольная гримаса. Король даже и не попытался скрыть свое недовольство.

– Ах, мадам, – сердито проговорил он. – Я собирался посмотреть бумаги с требованиями, что выдвинули парижане, а потом лечь спать. Право, матушка, чего они только не просят! Совсем обнаглели! Вот соберу армию посильней, нагряну в столицу и наведу там порядок!

Екатерина молча села. Королева-мать, в черном платье, бледная, со светлыми, неподвижными глазами напоминала призрак. Увидев, что матушка расположилась в кресле, Генрих понял, что им предстоит долгая беседа. Он раздасадованно плюхнулся на стул и подумал: «Что ж поделать! Придется мне испить эту чашу до дна!»

Королева поняла, какие чувства обуревали ее ненаглядного сына. Она заговорила печально и взволнованно:

– Генрих, скоро меня не будет. Я избавлю вас от своего присутствия, моя смерть не за горами. Тогда, может, вы будете оплакивать меня. Тогда, наконец, вы воздадите должное матери, которая всю жизнь оберегала и защищала вас. Я любила вас, сын мой, несмотря ни на что, несмотря на вашу черную неблагодарность…

– Знаю, дорогая матушка, знаю, вы любите меня, – почти ласково сказал Генрих III.

– «Дорогая матушка!.. « – вздохнула Екатерина. – Как редко вы называете меня так, Генрих! Ваши ласковые слова – бальзам для моего бедного сердца… Да, я люблю вас, и люблю преданно. Но вы, Анрио, я знаю, равнодушны к собственной матери. Вы только терпите меня. И Карл, и Франциск были привязаны ко мне сильней, хотя их я не любила… И однако, – глухо добавила Екатерина, – я… я знала, что они умирают, но не стала спасать их… Я хотела возвести на престол вас, Генрих!

Екатерина опустила голову и продолжала чуть слышно, как бы беседуя сама с собой:

– Это мне кара, ниспосланная Богом!.. Шестнадцать лет я страдаю, каждый день, каждый час… Я страдаю, видя, что вы не любите, более того, вы боитесь меня… Генрих, знаете, что сказал мне ваш отец в первый день после свадьбы?

– Нет, мадам, но догадываюсь, что вряд ли он клялся вам в любви, – равнодушно произнес король и громко зевнул.

– Я была молода… почти ребенок… Я приехала из Италии радостная и счастливая. Я так мечтала увидеть Париж, я знала, что стану королевой в великой стране. Говорят, я была тогда хороша собой… Про моего супруга мне все твердили, что он истинный король, любезный и приятный человек. Я была готова полюбить его всем сердцем. Одно нежное слово, одна-единственная улыбка – и я стала бы счастливейшей из женщин!..

Итак, нас обвенчали, мы оказались одни в роскошной спальне, и я смотрела на своего супруга с трепетом и нежным волнением. Я вижу его, как сейчас… Генрих II, одетый в белый атлас, подошел ко мне поближе, склонился надо мной и минут пять пристально глядел мне в лицо. Я едва не потеряла сознание… А он брезгливо произнес: «Мадам, от вас же пахнет смертью!»

Генрих III побледнел, а Екатерина Медичи подняла голову и зловеще улыбнулась:

– Потом ваш отец вышел из спальни. И для меня началось тоскливое, жалкое существование, длившееся вплоть до того дня, когда копье Монтгомери во время турнира сделало меня вдовствующей королевой. Так вот, Генрих, моя старость ничуть не счастливее моей молодости…

– Ах, матушка, матушка… – в замешательстве пробормотал Генрих.

Екатерина остановила его властным жестом.

– Я знаю ваши чувства. Воздержитесь от уверений в обратном. Ваш отец сказал мне когда-то: «От вас пахнет смертью!» Он был прав. Всю мою жизнь я стояла перед выбором: убить или быть убитой? Убить или умереть?

– Что вы хотите этим сказать? – воскликнул Генрих.

На короля напал безотчетный страх, такое с ним часто случалось в присутствии королевы-матери.

– Я хочу сказать, что всю свою жизнь мне приходилось убивать, чтобы не быть убитой. Я должна была убивать, чтобы не убили дорогих мне людей… И снова, снова мне придется пойти на убийство, чтобы остались живы вы, Генрих… мой дорогой, мой любимый сын!

На этот раз Генрих даже не попытался скрыть охвативший его страх.

– Меня опять хотят убить? – пролепетал король. – Я могу погибнуть?..

– Да вас бы уже сто раз убили, если бы меня не было рядом! И снова я поставлена перед страшным выбором. Если убьют вас, сын мой, я умру!

Генриха III била дрожь. Слова матери смертельно напугали короля. Екатерина всегда умела окружать себя атмосферой тайны, она умела вещать, как Сивилла-пророчица, и все эти высокие слова о жизни и смерти, произнесенные театральным тоном, производили неизгладимое впечатление на чувствительную натуру Его Величества.

– Итак, – продолжала старая королева с горькой улыбкой, – раз уж ваш отец заявил, что от меня пахнет смертью, мне приходится всей моей жизнью подтверждать его слова… а иначе тень покойного короля явится за мной ночью и утащит в могилу…

– Мадам; неужели вы верите, что мертвые могут восставать из могил и мучить живых?

– А почему бы нет? – загадочно ответила Екатерина.

Генрих III тревожно огляделся.

– Чего вы боитесь? – спросила королева. – Нет-нет, молчите, я все читаю по вашим глазам, Генрих! Вы опасаетесь, что к вам явится тень вашего брата Карла…

– Мадам, мадам! – пробормотал король, утирая ладонью пот со лба.

– Или тень Колиньи, или тех, кто погиб в великой резне… Успокойтесь, за их смерть несу ответственность я. И если когда-нибудь эти призраки восстанут из могил, то явятся они ко мне, а не к вам! Только ко мне, а я уж смогу встретить их, как подобает королеве!..

С этими словами старая женщина гордо выпрямилась. Она и сама походила на призрак. Генрих смотрел на нее с ужасом, к которому примешивалось невольное восхищение. Больше всего на свете он хотел, чтобы Екатерина немедленно ушла, но он не мог не признать, что от фигуры его матери веет трагическим величием.

– Итак, о чем мы говорили? – продолжала Екатерина. – Ах, да!.. О том, что мертвые могут навещать живых, и о том, что ваш отец не солгал. Я действительно сею вокруг смерть. И сегодня я снова оказалась перед тем же страшным выбором: убить или умереть? Сын мой, вы хотите умереть? Генрих, вы согласны убивать? Выбирайте!

Король пугливо перекрестился:

– Матушка, ради Христа, объясните, в чем дело!

– Я уже объяснила: если вы не хотите убивать, приготовьтесь к смерти.

– Убивать? Но кого?

– Тех, кто замышляет убийство короля!

– А кто они?

– Прочтите это! – ответила королева-мать.

Королева достала из складок широкого черного одеяния письмо и протянула его сыну. Это был тот самый документ, что доставил королеве Моревер. Кончив читать, Генрих повернулся к матери. Король был смертельно бледен, руки его дрожали.

– Значит, Гиз хочет убить меня, хотя и принес клятву верности? Письмо ясно указывает на это. «Смерть известной особы»… Конечно, он имеет в виду короля, не так ли?

Екатерина молча кивнула.

– Кто доставил письмо? – спросил Генрих.

– Один из дворян Гиза. Предатель… К счастью, таких хватает и в окружении герцога… Некто Моревер.

– Надо вознаградить этого человека!

– Он уже получил свое!

– И давно у вас это письмо?

Екатерина почувствовала, что страх в душе сына уступил место необузданному гневу.

– Неделю!

Она прикусила губу, раскаявшись в сказанном. Но поздно – Генрих уже по-своему истолковал ее слова.

– Неделю!.. Значит, письмо написано до того, как Гиз дал мне клятву верности!

– Да, но какое это имеет значение? Вы же верите, что он замышлял убийство, какая разница, когда он его замышлял? Осторожней, Анрио. Вижу, вы готовы все простить! Безумец, будьте предусмотрительны! Если вы не хотите умереть – придется убивать!

– Мадам, – холодно произнес король, – ваши подозрения безосновательны. Послание темно и неясно. Откуда вы взяли, что Гиз замыслил покушение на нашу особу? А даже если и так, недавняя клятва свидетельствует о том, что герцог отказался от первоначального плана. Подумаешь! Я тоже собирался его убить, но теперь я готов сдержать свое слово. Нет, не может человек нарушить клятву, принесенную на Священном Писании! Кто же в здравом уме согласится навлечь на себя гнев Божий?! Ведь у его ног может разверзнуться бездна, ведь клятвопреступника поразит молния с небес…

Екатерина воскликнула с возмущением:

– Вы просто слепец, Генрих! Вы отказываетесь верить собственной матери!

– Я полагаю, – твердо ответил король, – что ваша привязанность ко мне мешает вам, мадам, оставаться беспристрастной. Вы что же, думаете, я люблю герцога? Или он меня любит? Нет, конечно. Но мы вынуждены терпеть друг друга. Вот и все… За ним сила, Католическая Лига держит в своей власти полкоролевства. Если я хочу вернуться в Париж как монарх, мне следует на время отложить мысли о мщении. Об этом можно вспомнить позднее… Не вы ли, мадам, учили меня именно так действовать в политике?.. А клятву свою Гиз не нарушит! Не посмеет!

– А если я доставлю вам доказательства, Генрих? Если я докажу, что и сейчас, уже принеся вам клятву, Гиз по-прежнему вынашивает план убить короля?

– Тогда… тогда пусть трепещет! Я стану для него той самой молнией с небес… Поразив Гиза, я не только защищу себя, но и выполню волю Провидения… Что я тогда сделаю? Соберу самых верных и храбрых дворян и скажу им: «Идите и возвращайтесь с головой герцога де Гиза!»

Королева встала.

– Сир, – торжественно заявила она, – я прошу у вас три дня. Через три дня я получу веские доказательства измены Лотарингца!

– Тогда… тогда горе герцогу де Гизу! Я спущу на него свору разъяренных псов!

– А вот этого как раз и не надо делать, – живо возразила Екатерина. – Если я сумею убедить вас, что Гиз нарушил клятву, что он хочет убить вас и вам следует нанести удар первым, повторяю, если я сумею убедить вас в этом, сын мой, вы должны будете обходиться с герцогом еще ласковее, чем обычно. Вам придется хитрить, притворяться, ждать удобного момента, а тем временем готовить сети, такие сети, чтобы не ускользнул ни один из сторонников Гиза. Сир, нам нужна вторая Варфоломеевская ночь! Если вы хотите жить, должны погибнуть все три брата Гиза! Должны погибнуть те, кто возглавляет Католическую Лигу! Позвольте действовать мне, сир! Я все устрою! Вам останется только подать сигнал! Только и всего… А теперь – прощайте, сын мой. Обдумайте мои слова. Раз уж предстоит убивать, так предоставьте действовать вашей матери, недаром же от меня пахнет смертью!

Сказав эти страшные слова, Екатерина легко шагнула к выходу и исчезла, словно растаявшее в ночи привидение.

Глубокая тишина воцарилась в старом замке Блуа. Нарушил ее только бой огромных часов.

Генрих, обливаясь холодным потом, считал удары…

– Полночь, – прошептал король. – Полночь! В этот час мертвые поднимаются из могил! И у меня такое ощущение, что здесь побывала не живая женщина, а призрак, и этот призрак велел: «Убивай, убивай, если хочешь жить!»

Убивать, снова и снова убивать!

В эту минуту до слуха короля долетел странный звук – словно кто-то жалобно застонал: так стонет человек в тот момент, когда чувствует, что смерть его близка… У Генриха III волосы на голове встали дыбом.

Он застыл неподвижно, вслушиваясь в ночь. Но больше король не услышал ни звука. Над Блуа повисла тишина, и, казалось, туман с Луары как-то по-особенному обволакивал в эту ноябрьскую ночь спящий город. А в замке все молчало, никто не откликнулся на жалобный призыв умирающего…

Тогда на короля обрушился суеверный ужас. Ему почудилось, что это его самого убивают в ночи… Кто-то подступил к нему с кинжалом и перерезал горло… Слабый стон вырвался из груди короля, и он потерял сознание…