Текст книги "Золотая лихорадка"

Автор книги: Мири Ю

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– Куда мы едем? – спросил подросток.

– Дом траурных церемоний в Кубояма.

– Здесь есть где-нибудь круглосуточный магазин? – Подросток сбоку заглянул в лицо Канамото.

– Только если в Фудзидана… тебе нужно?

– Да, поехали!

Проехали через весь торговый квартал Фудзидана, но магазин попался, когда уже повернули к Ходогая. Водитель затормозил и встал у обочины.

– На минутку… – Подросток посмотрел на Канамото, поэтому он тоже вышел из машины.

Стоявшие на полках плотными рядами пакетики чипсов, коробки салфеток «Клинекс» и прочее в этом же роде вызвало в подростке беспричинное раздражение. Взгляд его перебегал с одного предмета на другой, но в этом разнообразии форм и цветов подросток никак не мог определить, что это за товары и для чего они предназначены. После того как он несколько раз прошёл мимо, нужная вещь наконец-то попалась ему на глаза, и, вернувшись в отдел канцелярии и письменных принадлежностей, он вытянул один из конвертов для траурных пожертвований «на курительные свечи» из пачки, затесавшейся между офисными жёлтыми конвертами и конвертами для свадебных подношений.

– Такой нормально? – Голос подростка звучал глухо, как у сомнамбулы.

– Да.

– Что-то надо написать?

– Только своё имя.

– Здесь?

– Да, здесь.

Подросток отнёс к кассе траурный конверт и кисточку для каллиграфических надписей, заплатил за них и обратился к продавцу:

– Я тут расположусь у вас на прилавке…

Прежде чем продавец успел ответить, он снял красное кольцо, закрывавшее доступ туши, дождался, пока кончик кисти как следует пропитается, и, поставив его вертикально, написал своё имя.

– Плохо! Не годится… – Он скомкал конверт. – Принеси ещё один!

Канамото положил на прилавок новый траурный конверт, продавец считывающим устройством провёл по штрих-коду. Ещё раз уплатив, подросток содрал упаковочный целлулоид, расправил прежний, испорченный конверт, несколько раз на нём написал для упражнения своё имя, а затем принялся судорожно водить правой рукой по новому конверту.

– Опять не получилось, никуда не годится!

– А по-моему, хорошо, – сказал Канамото и забрал конверт со стойки.

– Сколько надо положить?

– Ну, думаю, что десяти тысяч достаточно, верно? – Канамото отметил серьёзное выражение на лице подростка и улыбнулся тому, что он совсем ещё ребёнок, но, увидев, как тот вытащил из кармана пачку денег, почувствовал, что в голове пульсирует сигнал тревоги.

Подросток старательно разгладил каждую помятую десятитысячную бумажку, положил их в конверт и сунул во внутренний карман школьного пиджака. После этого, довольный, он смог вздохнуть спокойно.

Дом траурных церемоний в Кубояма был только что отстроен на месте старого крематория и находился на пригорке перед государственной больницей восточного округа Иокогамы. Они припарковались на специализированной стоянке и вышли. Высаженные на территории крематория аллеи дубов и магнолий поливал мелкий дождик. Подросток представлял, что увидит похожее на фабрику здание с бросающей длинную печальную тень трубой, которая окутывает дымом последнее прощание с усопшими. Однако на деле они направились к розовому корпусу, который легко можно было бы принять за отель.

– Тоска… – буркнул подросток, оглядываясь по сторонам.

Крематорий отлично справлялся с задачей чётко и прагматично отправлять не ведающих о таинстве смерти городских жителей через соответствующий отдел мэрии прямо в царство мёртвых, покойников здесь ни в какую щёлочку нельзя было увидеть.

– А где же фургон? – Подросток вернулся в царство живых.

– Действительно, где? – Канамото, переводя взгляд от стоянки к розовому корпусу, протянул шофёру купюры по тысяче иен. – Вот, выпей хоть кофе, что ли, а через пару часов возвращайся, пожалуйста, сюда.

Тут как раз в ворота вплыл похоронный фургон, он остановился возле Канамото. Молодой водитель открыл боковое стекло и высунул голову:

– Извините, пожалуйста, пропустил поворот на гору Кубояма. Нужно сдать гроб, вы поможете? – Он улыбнулся Канамото. – Выходите, пожалуйста. – Он взглянул на пассажиров сзади.

– Давай, парень, идите, встречаемся в холле, – сказал Канамото и уселся на служебное сиденье рядом с водителем.

Фургон двинулся к заднему подъезду главного корпуса.

– Надо было набальзамировать, – сказал подросток, стоявший бок о бок со стариком.

Тот промолчал и перевёл взгляд на Коки и Тихиро. Коки обнимал Тихиро, а она изгибалась, пытаясь вырваться. На территории крематория их смех отдавался не столько радостью, сколько тщетой жизни.

– Надо было набальзамировать! – Сердитый голос подростка пощёчиной ударил старика, но он лишь поднял глаза вверх и, заметив, что дождь усиливается, зашагал к главному корпусу.

Они вошли в комнату отдыха, и сидевший уже за столом Канамото налил старику чаю, а потом спросил у молодёжи:

– Что будете пить? Ну, выберете сами, – прибавил он, поскольку все молчали. Он встал из-за стола и направился к киоску, где выстроились автоматы для продажи напитков.

– А могила-то есть? – спросил подросток, который сидел, крепко вцепившись обеими руками в свои колени.

Старик отхлебнул чай и покачал головой.

– Как же быть? Если нет могилы, то куда же после сжигания? – Подросток не мог больше сдерживать своё раздражение на старика, который совсем не выглядел удручённым из-за смерти старухи. К тому же кто-нибудь из соседей-лавочников, выпивавших прошлым вечером в «Золотом тереме», мог бы прийти и сюда.

– Из костей сварю лапшу…

Подросток подумал, что старик смеётся, но сквозь щели на месте отсутствующих зубов вылетало только дыхание.

Коки пытался ловить руки Тихиро, которые она клала на стол, а потом убирала, и так снова и снова. Эта игра для двоих никак не могла им прискучить.

Вернувшийся в комнату отдыха Канамото поставил на стол банки апельсинового сока и кока-колы, а из кармана пиджака вынул запаянные стаканчики сакэ «Оодзэки». Поскольку и старик, и молодой водитель покачали головой, он поставил сакэ перед собой и, вспомнив лицо Такакуры, который держал в квартале Каннай три сауны с банщицами, спросил, открывая сакэ:

– Такакура-сан – председатель местного комитета самоуправления?

– Ну… – Водитель наклонил голову, почесал мизинцем шею и признался, что сам тоже служит у Такакуры. – Два-три года назад я подрабатывал в похоронном бюро, вот мне и поручили…

– Крашенный под рыжего – в похоронном бюро?

– Это я дня три назад покрасился. А когда был в похоронной конторе, то ходил волосы за уши и кок на лбу, всё как надо. – Парень, широко осклабившись, засмеялся.

Подросток достал из внутреннего кармана и положил на стол траурный конверт, про который всё время думал, как бы не помять. Старик лишь мельком глянул на него и молча продолжал пить чай.

– Это для бабушки Сигэ, – произнёс подросток, подталкивая конверт кончиками пальцев поближе к старику.

– Ну так и отдал бы ей.

– Нечего шутить! Она же умерла…

Коки и Тихиро разом убрали руки со стола. Канамото постучал папиросой об стол и, сузив глаза, посмотрел на подростка, словно изучая его.

– Она умерла – значит, ничего уже нет. Дым один, – сказал старик.

– Но можно будет сделать могилу… – Во рту у подростка пересохло, глаза щипало, голова раскалывалась.

– Дедушка, паренёк ведь от чистого сердца, я думаю, что следует принять. Не надо быть таким упрямым, он тебе не внук. – Канамото взял со стола траурный конверт и сунул старику в сумку.

– А здесь сколько нужно платить? – Старик достал из сумки очки, зацепил за уши и открыл потрескавшийся кожаный бумажник.

– Так ведь вроде бы Такакура-сан заплатит… – Чувствуя неловкость, молодой водитель опустил голову.

– Что за ерунда! Это же моя старуха померла.

Парень вопросительно посмотрел на Канамото, а потом приподнялся и вытащил из заднего кармана брюк квитанцию.

Старик заглянул в квитанцию, поднял глаза, потом снова опустил:

– Полторы тысячи? За то, что сожгут, всего полторы тысячи? Может, ты перепутал и это за бензин? – Он отдал квитанцию Канамото.

– Действительно полторы тысячи иен. Квитанция эта самая. – Канамото рассмеялся.

– Я тоже, когда мне это дали, невольно усмехнулся: неужели правда? Оказалось, и верно, жителям Иокогамы полторы тысячи иен, иногородним семь с половиной тысяч.

– Совсем как за вывоз крупногабаритного мусора! Засмеют, если сказать кому-нибудь, что сжечь старуху стоит столько же, сколько выпить бутылку пива с лапшой и китайскими пельменями. – Старик покачал головой и положил на стол две купюры по тысяче иен. Подумав немного, он достал ещё десятитысячную бумажку.

– Это много! – запротестовал парень-водитель, но старик сунул деньги ему в руку.

Подросток уставился в окно на стучащие по стеклу крупные капли. Может, это тайфун? От одной этой догадки он впервые после того, как узнал о смерти бабушки Сигэ, почувствовал облегчение и покой; на душе, которая до этого тонула в чёрной пучине, стало посветлее.

– Сказали, что примерно час потребуется? – Голос старика напоминал угасающий огонёк.

Прогремел гром, и по небу пробежали сполохи. Коки обеими руками зажал уши и зарылся лицом в грудь Тихиро. Голоса трёх провожающих семей, то есть примерно четырёх десятков человек, сидевших в комнате отдыха, дружно стихли. Все прислушивались к шуму дождя за оконным стеклом. Но только лишь дождю удалось впустить тень смерти в эту освещённую комнату, как по радио прозвучало объявление явиться на церемонию сбора останков.

– Господин Наката, господин Наката, просим внимания всех провожающих! Всё готово для церемонии сбора останков, просим пройти в зал кремирования номер три.

Шестеро провожающих сели в лифт и направились к залам кремирования. Перед дверью номер три распорядитель оглядел их лица:

– Все собрались?

– Все, – отозвался парень-водитель.

– Начинаем церемонию. – Распорядитель нажал кнопку, и двери печи открылись.

Выехала тележка с подносом, на котором лежали останки. Кости ног и рук рассыпались, но череп и грудная клетка почти сохранили свою форму.

– Прошу родственников покойной собрать останки. Прошу вынимать прах по двое, каждый пусть поддерживает прах своими палочками, бесшумно перенося в урну, – объявил распорядитель.

Старик встал с Тихиро, подросток с Коки, Канамото с водителем, все они по очереди собирали кости. Поскольку они очень быстро с этим справились, распорядитель был сбит с толку и объявил:

– Ещё раз.

На этот раз они подходили в обратном порядке и работали помедленнее, тщательно перекладывая кости в урну.

Распорядитель молитвенно сложил ладони и, собирая более крупные кости, воткнул палочки в череп и стал его разламывать.

– Прекратите! – закричал подросток.

Распорядитель не понял, что происходит, и разинув рот смотрел по сторонам.

– Это же кости бабушки Сигэ, это голова, вы что, думаете, с этим можно так обращаться? – Подросток пытался броситься на распорядителя.

– Парень, ты что?.. – Канамото схватил его сзади в охапку.

– Моя работа состоит в том, чтобы тщательно собрать прах, перенести в урну и передать родственникам покойного. Я этим занимаюсь уже двадцать лет. А этот ребёнок должен бы сознавать, что есть и другие члены семьи, которые с благоговением и скорбью собирают сейчас останки. Разве можно здесь повышать голос? – распорядитель произнёс это бесстрастно, сдерживая свой гнев. Затем он разобрал рёбра и шею и положил кости в урну. Чем-то вроде кочерги и совка он извлёк частички праха помельче.

– Я твою голову размозжу! – В попытке кинуться на служителя крематория подросток конвульсивно бился руками и ногами, поэтому Канамото выволок его в коридор.

Когда старик, обнимая урну, вышел в коридор, сверкнула молния, и только лишь вдогонку ей покатился гром, как тут же ухнуло мощным ударом. Разыгравшийся в полную силу дождь потоком хлынул по стеклу, за окном стало совсем ничего не видно.

Старик сел в микроавтобус рядом с водителем, а Канамото, Тихиро и Коки с подростком разместились сзади, сперва направились к их дому. Ливень стоял такой, что движущиеся вправо-влево автомобильные дворники не справлялись, прижатые струями воды. Казалось, что машина несётся сквозь водопад.

Неожиданно Коки, голова которого лежала на плече Тихиро, открыл рот:

– Тихиро у нас будет спать, ладно?

Подросток молча уставился на потоки дождя, но Коки повторил то же самое ещё раз.

Но разве мог он, который даже не сумел дать по морде тому типу из крематория, позволить или не позволить Тихиро остаться у них на ночь? Ведь власть распространяется на то, чем владеешь, а Тихиро была не в его власти, служитель крематория тоже, и старик, и Канамото. От этих мыслей подросток почувствовал, что ему нечем дышать, словно его живым заперли в гробу.

– Кадзуки, молчание – это трусость, – произнёс Коки своим дребезжащим металлическим голосом.

Подросток хватал ртом большие глотки воздуха, но выдохнуть никак не получалось, так он несколько раз вдыхал без выдоха, пока не онемели пальцы ног и рук, онемение потекло даже в голову, и тут уж подростка охватила паника, но он всё равно продолжал втягивать в себя воздух.

– Парень, ты в порядке? – Канамото заглянул ему в лицо, потому что худая грудь поднималась и опускалась резкими рывками.

Сжав зубы, подросток задержал дыхание и с красным от спазма в горле лицом произнёс, повернувшись к Коки:

– Пусть переночует.

– Нет, не пусть, – тихо сказал старик.

– Я так прошу тебя, позволь ей! Мы никому не доставим хлопот. Только сегодня! Очень прошу, ведь всего один разок, можно? – горячо настаивал подросток.

– Ну, раз ты так говоришь, ладно, но чтобы привёз её завтра в «Золотой терем».

– Ну что, братик Коки, ты рад? Здорово, да? Ну-ка, скажи – здорово? – Подросток обеими руками взъерошил брату волосы.

– Кадзуки сделал здорово.

– Значит, не трус?

– Не трус. – Коки схватил руку подростка и потёр ею свою щёку.

Не успел Коки сбросить обувь, как тут же схватил за руку подростка и Тихиро и потянул их за собой в поисках укромного места, куда не доносились звуки грома и где не было вспышек молнии. Открыв двери в ванную комнату, он вместе с Тихиро влез в ванну и уселся на корточки:

– Здесь током не ударит и от дождя можно спрятаться. – Вдохнув поглубже, он двумя руками взялся за бока Тихиро, приподнял её и, умостив её зад себе на колени, тихонько прыснул.

«Ошпарить их сейчас горячим душем, так наверняка заскулили бы, словно собачонки, и больше друг к другу не льнули», – подумал подросток, которого охватила какая-то странная холодная насмешливость. Но вдруг он вспомнил, как когда-то они втроём, с братом и сестрой, запирались и играли в сауне, и насмешка застряла у него в горле. Придумывать игру было обязанностью подростка, и обычно это было крушение в тоннеле, или оползень в горах, или какая-нибудь похожая ситуация, и как будто бы они, запертые в темноте, ждали спасения. Во тьме они жаловались друг другу, друг друга утешали, а тот, кто больше не мог высидеть в духоте, выбегал с криком: «Сдаюсь!» – и считался проигравшим, таковы были простые правила этой игры. Самой первой сдавалась сестра, а они с братом, бывало, и по часу сидели в темноте.

Подросток вдруг осознал, что несносная вонь – это запах, исходящий от тела Тихиро, и открыл дверь. Дождь и гроза, кажется, прекратились.

– Гроза кончилась!

– Кадзуки, закрой дверь! – взглянул на него Коки, подняв брови.

Поражённый впервые увиденным на лице брата надменным выражением, подросток заорал на Тихиро:

– Ванну прими! – И отвернулся от обоих.

Когда ещё здорова была старуха из «Золотого терема», Тихиро каждый вечер ходила вместе с ней в баню. Полгода назад старуху парализовало, и раз в неделю старик водил с собой Тихиро, по его просьбе знакомые проститутки мыли ей волосы и тело. Но в течение последних трёх недель, когда старухе становилось всё хуже и хуже, старику и самому было не до бани.

– Сама сумеешь?

– Моются мылом. – Тихиро потупилась.

– Я думаю, будет лучше всего, если я её помою, – заявил Коки.

– Нет, братику Коки нельзя. – Подросток пустил воду в ванну, установив сорокаградусную температуру.

– А если Кадзуки будет мыть – это преступление.

– Не собираюсь я её мыть. Подожди, принесу, во что переодеться.

Подросток, перескакивая через ступеньки, взбежал по лестнице и бросился в комнату Михо. Открыв ящик комода, он вытащил пижаму и бельё, вернулся в ванную и, переводя дух, сунул чистую одежду в руки Тихиро:

– Наденешь после ванны.

– Трусы маленькие! – засмеялась Тихиро, растягивая в руках розовые кружевные трусики. Собираясь снять чулки, она задрала подол платья, поэтому подросток подтолкнул брата в спину и они вышли из ванной комнаты.

Прошло минут десять, и подросток начал волноваться. Он зашёл в ванную комнату и через стеклянную дверь, отделяющую умывальник от душевой и ванны, крикнул:

– Моешься?

В ответ не было ни звука. Оттолкнув навострившего уши Коки, он стукнул в дверь:

– Открываю! – И потянул на себя ручку.

Разлёгшаяся в ванне Тихиро как ни в чём не бывало подняла голову. Лоб в прыщиках, пухлые белые щёки, нос плюшкой и моргающие глаза – обычно они смотрели сонно, словно были покрыты тонкой плёнкой.

– Не мылась, значит, – буркнул он.

Тихиро нырнула, надолго скрыв под водой искажённое смехом лицо, так что подросток и Коки уже испугались. Наконец её голова высунулась из воды, и она стала трясти волосами в разные стороны, так что кругом летели брызги. Подросток хмыкнул с досадой, и обернулся к Коки:

– Придётся мыть. Только помоем, это-то можно?

Оба сняли носки, завернули штанины, засучили рукава и вошли в ванну.

Как только Коки намочил полотенце и стал его намыливать, Тихиро тут же вылезла из ванны. Её тело, расплывающееся в облаках пара, словно в солнечном мареве, было наполнено сиянием и упругостью, все его очертания были плавны и округлы. Белое полное тело Тихиро гораздо больше поразило подростка, чем нагие модели из журналов для взрослых. Коки намылил ей спину. Когда он изо всех сил тёр вдоль позвоночника, большие груди колыхались. Обширные ореолы, алые соски, в ложбинке посередине родинка, начинающийся чуть повыше пупка пологий выступ живота, растворяющийся в клубах пара мягкий белый зад. В воображении подросток нажимал подушечкой большого пальца под подбородком Тихиро, и палец растворялся в оставленной на коже вмятинке.

– Коки, это нельзя!

Подросток оттащил за шиворот Коки, который сунулся лицом в грудь Тихиро, но Коки повторил это несколько раз, и всякий раз его приходилось отдирать. Оба совершенно промокли в воде и мыльной пене.

– Впереди сама помоешь, – сказал подросток Тихиро, вручая ей влажное полотенце. Глядя со спины на то, как Тихиро кругами водит полотенцем от груди к низу живота, подросток изумился тому, что она была похожа одновременно и на свинью, и на зрелую женщину в расцвете жизни.

Тихиро набросила на бёдра полотенце и, намылив ладонь, стала мыть между ног, послышались хлюпающие звуки. Широкий лоб Коки блестел так, словно был сделан из пластика, далеко расставленные глаза, казалось, разъехались ещё дальше, рассматривая голое тело Тихиро, – лицо брата напоминало монстра из научно-фантастических фильмов.

– Надо ей ещё пятки помыть! – Коки схватил пятку Тихиро и стал тереть её губкой.

Извиваясь всем телом, Тихиро издала звук, похожий на первый смех младенца.

– Сейчас волосы буду мыть, закрой глаза!

Тихиро плотно сжала губы и зажмурилась. Подросток смочил волосы струёй из душа и щедро полил шампунем, Коки запустил в волосы обе руки и стал тереть.

– Поливаю!

Коки вырвал у подростка шланг и полил голову Тихиро. Волосы заблестели и потекли по спине.

Это плотное, круглое, тугое тело не возьмут ни увечья, ни недуги, в нём глазам была явлена природная сила здорового живого организма, и подросток невольно ощутил в груди чувство, похожее на благоговение. Раньше он думал, что женское тело – это непристойность, это таинственный лес, полный опасностей, но тело Тихиро напоминало картину купальщицы под сияющими солнечными лучами, которую он видел в атласе для начальной школы.

Переодевшийся в белую футболку и шорты подросток под звуки бетховенской «Лунной сонаты», которую исполнял Коки, заказал по телефону пиццу. Через некоторое время в гостиную вошла и уселась на диване Тихиро в красной клетчатой пижаме Михо.

С чувством, будто он наблюдает через стекло жизнь и повадки представителей животного мира, подросток смотрел на Коки и Тихиро, которые, перепачкав рот сыром и кетчупом, стремительно поглощали пиццу и кока-колу. Одновременно с чувством презрения к ним он испытывал и ненависть к себе, поскольку не мог себя заставить протянуть руку к двум последним кускам пиццы. В течение последних трёх дней он не ел ничего по-настоящему питательного и даже вспомнить не смог бы, что и когда он положил в рот, но он мог сдерживать голод усилием воли. А эти двое даже по сторонам не смотрели, только на еду, и, не говоря ни слова, продолжали жевать. Подросток вообще не понимал, зачем нужно есть. Ему не приходилось испытывать удовольствие от еды. Верхние зубы находят на нижние, пища размельчается, перемешивается со слюной, проглатывается, затем снова пережёвывание… Даже не верится, что два-три раза в день нужно повторять эту докучную процедуру. Ну почему надо питаться? Звери запасают энергию, чтобы выжить, но у человека, ограждённого от опасностей, аппетит не знает границ. Чтобы язык испытал вкусовые ощущения, люди поедают самые разные продукты, получая удовольствие от самого процесса. Но им некуда приложить накопленную энергию, и она застаивается в утробах, превращаясь в жир.

Двое закончили есть и, вытирая влажными салфетками жирные пальцы, принялись икать и зевать.

– Будем ложиться!

Подросток поднялся на ноги, и двое тоже, как по команде, встали с мест. На площадке лестницы Коки пожелал Тихиро спокойной ночи, помахал рукой и пошёл к себе в комнату, подросток отвёл Тихиро в комнату Михо.

Улёгшаяся поверх одеяла Тихиро смотрела на него широко раскрытыми глазами, руки она сложила на груди, как они были сложены у мёртвой бабушки Сигэ в розо вом кимоно. Подросток ухватился за край одеяла и вытащил его, укрыв Тихиро.

– Лучше тебе заснуть.

Тихиро приподняла подбородок, как будто бы ждала поцелуя, подросток заметил в её глазах настойчивый призыв.

– Ну, я тушу свет. – Он нажал на кнопку электричества возле двери и вышел из комнаты. Проходя мимо комнаты брата, он услышал храп, поэтому, стараясь ступать потише, направился к себе, закрыл дверь и бросился на кровать.

Когда усталость перешла некий предел, бывает трудно погрузиться в сон, но он обнял подушку и решил попытаться уснуть. Он шёл по железным перилам виадука, перила становились всё уже, он потерял равновесие и, как только подумал, что сейчас упадёт, сразу же открыл глаза. Потом снова двинулся вперёд, глядя сверху на бегущие автомобили и потоки людей. После того как он несколько раз к этому возвращался, впадая в неглубокую дрёму, ходить по перилам надоело и он решил, что уж лучше проснуться. На этом он заснул, но вскоре опять открыл глаза. Электронное табло на видеопроигрывателе показывало восемь часов три минуты, значит, он провёл в кровати почти час.

Подросток прислушался к ударам своего сердца, ни с кем на свете не бившегося в такт. Если он умрёт, кто о нём пожалеет? Коки, Кёко… Он загнул большой и указательный палец, пошевелил и средним пальцем, но больше никого вспомнить не смог. Только какой смысл, если пожалеют после смерти? Ему нужно было, чтобы сейчас кто-то пожалел его, лежащего без сна. Средним пальцем, который он так и не смог загнуть, подросток провёл по губам. Ценность человека определяется тем, кто жалеет его и кого жалеет он сам при жизни. Вот он жалеет Коки и Кёко, хотя Михо и старика Саду он тоже жалеет… Но сейчас нет никого, кто пожалел бы его, когда ему не спится. Подростку казалось, что он способен посочувствовать и птицам в небе, но на самом деле он ни разу не плакал с тех пор, как ему исполнилось четыре года. Нельзя заплакать, если не поддаться чувству собственного бессилия, ведь плачут именно для того, чтобы утешить и пожалеть себя в своей слабости. Подросток в те минуты, когда чувствовал себя слабым, сразу окружал себя барьером из гнева и ненависти, и только тех, на кого барьер не действовал, он любил и жалел.

Подростку вдруг показалось, что именно сейчас, в эту минуту, незнакомый ему мужчина средних лет надевает на себя петлю. Ему слышен был звук, издаваемый впивающейся в шею верёвкой, он видел покрасневшее, как фанат, лицо, последнюю вспышку под веками и отлетающее сознание, потоки испражнений и семени, бесшумно выкатывающиеся из орбит глаза. Болтающееся на верёвке тело висельника растаяло, вместо него в волнах плавали две утопленницы, сестрёнки десяти и одиннадцати лет. Их тела постепенно распухали и носились по морским просторам, пожираемые рыбами, пока совсем не пропали в волнах, и после этого он уже ничего не мог разглядеть, сколько ни старался.

Подросток открыл глаза. Под потолком плавало обнажённое тело Тихиро, и на это видение наслаивался храп Коки. Он рывком сел на кровати – сердце громко колотилось. Внутренний голос нашёптывал, что лучше с постели не подниматься, но ноги сами несли в коридор. Он направился к комнате брата, приложил ухо к двери и услышал «Прощальный вальс» Йозефа Рэннера. Прислушиваясь к музыке, он пошёл к комнате, где спала Тихиро, и потянул за дверную ручку.

Что это – сон? Вся комната была в клубах пара, на стенах выступили капли влаги. У подростка появилось ощущение, что сам он находится за рамкой представляющейся ему картины. На картине были даже не силуэты людей, это была демонстрация последовательно снятых рентгеновских снимков, на которых кости женских ног раздвигались в стороны, мужской крестец энергично двигался, кости женских бёдер приподнимались и делали «мостик», прилипший к костям женского таза мужской позвоночник выгибался назад. Подростка укачало, словно он колыхался на волнах, но вдруг как будто бы пробежал разряд молнии. Он посмотрел в окно, но туда падал лишь тусклый свет фонаря у ворот. Вновь поглядев в прежнем направлении, он понял, что рентгеновский снимок проявился в фотопозитив и из окутанной призрачным свечением темноты выплыли голые тела Коки и Тихиро. Коки обеими руками сжимал груди Тихиро, правая была у него во рту, и со сладкими слезами он шептал: «Мама».

– Мама!

– Ну-ну, что ты…

Подросток почувствовал себя так, словно из него ложкой выскребли душу, он озадаченно уставился на рот Тихиро, но оттуда вырывалось лишь частое дыхание.

– Мама…

– Не бойся, не нужно, всё хорошо.

Непонятно было, матери или Тихиро принадлежит этот проникновенный голос, заставляющий трепетать его барабанные перепонки. Новая вспышка молнии запечатлела в его зрачках переплетённые в объятии нагие фигуры, и в этот момент кровать, словно плот, подхваченный морским течением, стала дрейфовать прочь.

Когда он вернулся домой после того, как отвёз Тихиро в «Золотой терем», было десять часов двадцать две минуты. Он и сам не знал, зачем смотрит на часы, когда никакой необходимости знать точное время нет. Вчера они под проливным дождём приехали из Дома траурных церемоний в Кубояма в четыре часа двадцать шесть минут. Может быть, оторвавшись от школьной жизни с её чётким распорядком, он чувствует себя неприкаянным и потому пытается оставить в голове зарубки о бессмысленно и незаметно летящем времени? Эта мысль вертелась у него в голове, когда он разувался.

Взглянув на Коки и убедившись, что он спит, подросток снова спустился на первый этаж, но стоило ему открыть дверь в гостиную, как все клетки его мозга словно впали в ступор и он озирался по сторонам, не в силах сообразить, зачем шёл сюда. Маленьким он не столько страдал от одиночества, если все уходили, сколько мыкался по дому, не зная, во что бы поиграть. Если ничего так и не приходило в голову, он забирался туда, где его никто не смог бы найти, и, сидя в шкафу или в кладовке, сам с собой играл в прятки. Страх, что в дом залезут воры, постепенно сменялся надеждой на то, что это случится, но, разумеется, его всегда ждало разочарование. Подполье, где было меньше всего шансов быть обнаруженным, всегда оказывалось запертым, и только однажды дверь оставили открытой. Когда он сделал шаг в кромешную тьму, где даже очертания предметов не проступали, на него нахлынул такой ужас, что он оцепенел, и застывшее тело, казалось, вот-вот пойдёт трещинами. «Кто там?» Когда он услышал этот голос, то сердце чуть не выпрыгнуло у него из груди, он завопил как безумный и опомнился на лестнице, где он катался по ступеням весь в слезах. Неужели это отец был в тот день в подполье? Что он мог делать там в полной темноте?

Подросток сошёл по ступеням вниз. Даже когда он стал учеником средней школы, то всё равно, спускаясь в подполье по зову отца, он приглушал шаги. Затаив дыхание, он потянул за ручку, но дверь не поддалась, она была заперта. Когда же приходил отец – вчера или позавчера? Подросток подумал, что лучше было бы на этот раз удержаться, но колотящееся всё быстрее сердце толкало его действовать, и, вынув из кармана копию ключа, он вставил его в скважину. Да, отец, очевидно, приходил домой – на полу не было подброшенного вчера ключа. Подросток окинул взглядом каждый уголок комнаты, после чего быстро сдвинул диван и стол, завернул ковёр и поднял крышку тайника. Поставив руки по краям люка, он свесил ноги вниз, словно отжимался на брусьях. Ощутив ступнями прохладную и гладкую поверхность золотых слитков, он отпустил руки и расположился на корточках на дне тайника. Потянул молнию дорожной сумки – оттуда выглянули перехваченные круглыми резинками пачки десятитысячных купюр. Открыл крышку незаклеенной картонной коробки – она тоже была плотно набита пачками замусоленных купюр. Одну пачку подросток сунул себе в карман.

Приведя всё в прежний вид, подросток вышел из подпольного помещения и снова поднялся к себе, было десять часов пятьдесят четыре минуты. Ощущая себя всего лишь свидетелем тщательно спланированной кражи, он старался поверить в то, что действовал хладнокровно, но выступившая на лбу испарина и гулкие удары в груди выдавали его. Когда он засовывал пачку денег под матрац, раздался звонок домофона. Спустившись в прихожую, подросток удостоверился, что на экране монитора отразилось лицо женщины средних лет, и, приложив к уху трубку, задал вопрос:

– Кто там?

– Моя фамилия Сирокава, я из бюро Вакамацу по найму сиделок и домашней прислуги.

– Открываю. – Он нажал кнопку, отпирающую ворота.

Коки уже приготовился и стоял перед дверью.

– Это не друзья, это новая домработница пришла на собеседование. Потом пойдём в «Макдональдс», а сейчас побудь у себя в комнате, ладно?

Убедившись, что Коки поднялся в свою комнату, подросток открыл входную дверь.