Текст книги "Золотая лихорадка"

Автор книги: Мири Ю

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Посетители, которые возвращались из туалета в глубине зала или же из ларька обмена шариков на призовые товары, столкнувшись с подростком и бросив на него беглый взгляд, думали, что ребёнок ищет здесь отца, и особенно не удивлялись, а если попадался кто-то из персонала, то быстренько, по-воробьиному вскинув голову, кланялся подростку и старался исчезнуть из поля его зрения.

У подростка закружилась голова, он замедлил шаг и на секунду закрыл глаза. Перед взором светились жёлтые круги, вроде солнечных бликов, – должно быть, от вчерашнего кокаина. Хотя руки вспотели, он чувствовал озноб. От холода и сухости воздух казался переполненным разрядами статического электричества. Чересчур сильно включили кондиционер, вот и разогнали посетителей… подросток искал глазами фигуру Хаяси.

Управляющий Хаяси не вложил денег в предприятие, но именно он вместе с дедом подростка, Хидэаки, основал «Дворец драгоценных шариков». Хидэаки занимался менеджментом, а Хаяси вёл дела в зале, так в тесной связке они и продвинулись.

Седые волосы Хаяси всегда были тщательно разделены на косой пробор, он был безукоризненно выбрит, в очках с золотой оправой, в накрахмаленной белой сорочке, добротном английском пиджаке, в галстуке от «Армани» или «Версаче», в чёрных шёлковых носках и до блеска начищенных чёрных туфлях. Взглянув на Хаяси, в таком виде стоящего в зале, можно было бы даже подумать, что это важный банковский сотрудник, но гостиничный швейцар наверняка отметил бы его как подозрительного типа. Даже после того как заведение переименовали в «Вегас», Хаяси продолжал командовать в зале по-старому, как во времена «Дворца драгоценных шариков».

Хидэтомо без конца читал книги про воротил бизнеса, особенно биографии. Когда он узнал, что глава какого-то крупного предприятия учился управлять делами с тринадцати лет, он заставил подростка, только-только поступившего в среднюю школу, присутствовать на собраниях управляющих филиалами, а всему персоналу приказал, если сын появится в зале игральных автоматов, относиться к нему как к заместителю директора.

– Похоже, что Хаяси нет в зале. Свяжитесь с секретаршей Сугимото и передайте ей, чтобы дозвонилась до него по мобильному и немедленно вызвала сюда, – приказал подросток работнице отдела призовых товаров.

Полноватая женщина средних лет, которая ещё и полгода не проработала на этом месте, оторопела оттого, с каким беспечным видом подросток заглядывает ей в лицо, но кинулась к телефонной трубке и нажала кнопку селекторной связи.

Симфония электронных звуков, издаваемых игральными автоматами, стала музыкальным фоном для смотра, устроенного подростком в зале. На его слегка приоткрытых тонких губах блуждала рассеянная улыбка. Подросток видел во всех взрослых, которые собрались у автоматов, не более чем стадо домашнего скота. По телевизору как-то показывали ферму, коровник, свинарник… Подростку тогда сразу пришли на ум гости «Вегаса». От отца он слышал, что двадцать семь миллионов посетителей регулярно наполняют игральные залы по всей стране, оставляя там ежегодно пятнадцать триллионов иен и привнося в государственный бюджет четыреста биллионов. Те взрослые, которые каждый будний день с утра бездумно глазеют на прыгающие шарики, хуже даже, чем коровы или свиньи, это какие-то цыплята-бройлеры. Впрочем, ведь и бройлеров растят с определённой целью, они заканчивают свою короткую жизнь с пользой для общества, так что эти даже хуже цыплят. Студенты, домохозяйки, сотрудники фирм, школьные учителя – стоило подростку представить их всех гостями игрального зала, как в нём клокотало чувство жгучего презрения. Хотелось крикнуть им: «Добро пожаловать в, „Вегас“!»

Подросток почувствовал у себя за спиной приближение быстрых шагов и обернулся. На мгновение они встретились с Хаяси взглядами и тут же почти одновременно опустили глаза.

– Ненадолго отлучился в филиал в Сакурагитё, простите, что задержался.

Склонившись в поклоне под углом сорок пять градусов, Хаяси поднял голову, словно желая спросить, чем вызван визит, затем сцепил ладони, наклонил голову набок и, подняв уголки рта, изобразил подобие улыбки, однако глаза за стёклами очков в золотой оправе вовсе не улыбались.

– Холодно, поднимите температуру в зале.

Как ни гони машину, а за пять минут сюда из Сакурагитё не доедешь!

Подросток убедился в том, что перерос уже и Хаяси, и теперь свербил его взглядом сверху вниз.

– Прошу меня простить. – Хаяси обернулся и скороговоркой дал указание женщине из отдела призовых товаров, которая, затаив дыхание, стояла у него за спиной: – Скажите Фудзимаки, пусть установит температуру немного повыше.

Сотрудница выскочила из-за своего прилавка с товарами.

– Что нового? – осведомился подросток.

Хаяси принялся рассказывать таким тоном, будто докладывал самому шефу:

– Три дня назад обнаружили поддельный премиальный талон. Могу показать, но работа самая искусная из того, что мне доводилось видеть прежде. Талон на пять тысяч иен, так что ни пожива мошенника, ни наши потери невелики. В тех филиалах, где тщательно ведут счета, такое обнаруживается в течение одного дня. В отличие от тайного перепрограммирования автоматов, которое даёт возможность наживаться продолжительное время, нынешняя работа – однодневка. Призовые талоны в каждом отделении разные, поэтому изготавливать их в большом количестве тоже не имеет смысла.

Вежливая речь Хаяси и полный превосходства взгляд заставили подростка почувствовать себя ребёнком, ему стало досадно.

– Но ведь есть же такое мнение, что следует использовать одинаковые призовые талоны по крайней мере в пределах одной префектуры… – Подросток вытащил руки из карманов и лихо сложил их перед грудью.

– Да, в Токио уже распространены единые призовые талоны. Идут переговоры между деловыми кругами и полицейским управлением, и, хотя к полной стандартизации не пришли, как вы и говорите, она начинается. Однако же…

– А где директор? – По мере того как доводы Хаяси становились горячее, кураж подростка улетучивался, и, чувствуя эго, он оборвал беседу.

– В последнее время он не появляется в зале. Если он здесь, то у себя в офисе.

– Вот как! – Подросток плотно сжал губы и повернулся прочь.

Хаяси слегка поклонился и, провожая взглядом удаляющуюся фигуру, подумал, что мальчишка становится совершенно таким же, как его отец.

Офис директора находился в старом кирпичном здании по соседству, на втором этаже, а внизу был ресторан, где подавали жареное мясо. Когда через дверное стекло с приклеенными золотыми буквами «Икарус» подросток заглянул внутрь, к входу кинулись два добермана, они заливались истеричным лаем. Из-за собачьих спин показалась Сугимото, в уголках её глаз разбежались морщинки улыбки. Левой рукой она оглаживала спины стоящих на задних лапах и царапающих двери собак, а правой рукой открывала. Обняв за шеи двух сук, которых звали Дору и Бэру, она дала им облизать своё лицо и сама тоже высунула язык. «За-хо-ди Ка-дзу-ки-тян!» Сугимото уже двадцать лет работала в офисе Хидэтомо и была его преданным секретарём и казначеем, за спиной её звали «королева Вегаса».

Отняв руки от собак, Сугимото порывалась обнять плечи подростка:

– Ячменного чаю или колы?

Подросток не отозвался на вопрос.

Хидэтомо привстал, чтобы подойти к подростку, но передумал и нажал кнопку селекторной связи. «Вызвать Хаяси!» – крикнул он и метнул полный злобы взгляд на сына, который уставился в окно и не поворачивал головы. Хидэтомо медленно окинул взором его руки, плечи, потом щёки и лоб.

– Прекрати на некоторое время появляться здесь! И хватит этих игр в хозяина патинко! Кадзуки, ты с каких это пор перестал ходить в школу? Думал, что я не знаю? Ваш классный Симада всё мне докладывает! Да ладно, чёрт с ней, с твоей школой, но после того случая держи ты себя в руках хоть какое-то время! Не водись больше с той компанией, Кадзуки, ни в коем случае! Ведь они, говорят, выкрутились? Видишь, Сугимото, изнасиловать бабу в твоём возрасте не такой уж тяжкий грех! – Выпалив всё это, Хидэтомо схватился за стакан, который ему поставила на стол Сугимото, и залпом выпил.

– Вот как? Значит, мне следует остерегаться? – Сугимото слепила губы в улыбку.

В дверь постучали, и Хаяси, вытянувшись и распрямив спину, шагнул к столу, в метре от него остановился и отвесил поклон под углом сорок пять градусов.

– Слушай, Хаяси, как зовут твою дочку?

– Ёко, господин директор! – Хаяси растянул губы и осклабился.

– Она ведь вроде актриса? Я видел в журнале или где-то ещё… Такие страшные не часто выбиваются в актрисы!

Сугимото тихонько кашлянула.

– Директор, вы неправы! Она очень хорошенькая, очень! – произнесла с упрёком секретарша, сам же Хаяси лишь улыбался всё шире и шире.

– Ну, я-то знаю дочку Хаяси ещё с тех пор, когда ей в то самое место и спичку было не вставить! Она, говорят, для порновидео снимается?

– Это не порновидео, директор, просто видеофильмы. – Улыбка на лице Хаяси затвердела как стекло, но не ломалась.

– Ну, и объясни мне, Хаяси, какая разница между порновидео и видеофильмом?

Хаяси чуть наклонил голову набок, как пёс, который не понял команды хозяина, но скоро замешательство было скрыто улыбкой и он опять поднял глаза на шефа:

– Прошу меня простить…

– Я же задал вопрос, Хаяси, чем отличается порновидео от видеофильма? – Хидэтомо ударил кулаком по столу и, требовательно глядя в лицо Хаяси, заорал в полный голос: – Ну? Попробуй мне растолковать, Хаяси, в чём разница?

– Если позволите, то порновидео – это развратное кино, которое смотрят мужчины. А видеофильмы – это же фильмы, то есть искусство! Мне не приходилось самому это смотреть, но разницу я понимаю так.

– Хм, так, значит? Знаешь, Хаяси, по правде говоря, мне на это плевать, но чтобы завтра ты привёл сюда свою дочь!

– Я вас понял. А с какой целью?

– Слушай, Хаяси, ты когда последний раз с бабой был?

Молчание Хаяси прервал шум экспресса линии Кэйхин.

– Разговор про то, что я твою дочь покупаю! Ты хоть помнишь, сколько мне должен?

Бросившаяся в голову кровь словно запустила мельничное колесо, раздался глухой скрежет, напоминающий о раздавленных жерновами зёрнах, – подросток вскочил на ноги.

В зрачках Хидэтомо, Сугимото и Хаяси его движения отразились как кадры замедленной съёмки. Отделившись от дивана, подросток зашёл за спину отца и выпал из поля его зрения. Из вертикально висящей на стене сумки для гольфовых клюшек подросток выдернул «утюг». В глазах Сугимото вдруг мелькнула тревога, губы её задвигались, но подросток уже обрушил стальную головку клюшки на пса, метя доберману в голову. Он не рассчитал удара. Рука почувствовала не упругую отдачу от мощного, разнёсшего череп удара, а что-то гораздо более мягкое. Он попал доберману в живот, и не головкой клюшки, а средним, самым тонким участком. Взвыв от боли первого удара, но устояв, пёс подпрыгнул, оскалил зубы и зарычал, однако тут же последовала вторая атака. Подросток обернулся и опустил клюшку на готовящегося к прыжку второго добермана, который прижал челюсть к полу, выгнул спину в виде лука и уже готов был распрямиться. Клюшка мазнула собаке по уху и ткнулась в линолеум пола. По всей комнате эхом отдавался режущий слух пронзительный визг Сугимото. Когда подросток снова опустил клюшку, он не промахнулся и попал в голову, брызнуло немного крови. Завывая и пуская из пасти кровавую пену, собака рухнула, все четыре лапы задёргались в конвульсиях и, вытянувшись, замерли. Живот то опускался, то поднимался – зверь ещё дышал. В следующее мгновение по телу подростка пробежал электрический разряд, темя, а потом и шея онемели, голова закружилась и все ощущения словно вылетели вон. Подросток сделал шаг назад, прицелился и нанёс удар. Сугимото закрыла лицо руками. Череп собаки с треском раскололся, и, хотя короткая шерсть была густо залита кровью, руки подростка всё ещё были полны энергии, остановиться он не мог. Клюшка опускалась вновь и вновь. На спину, на крестец… На этот раз послышался отвратительный хруст костей. Брызги крови и мозга измазали края брюк и кроссовки «Рибок». Неловко запрокинутая голова собаки, точно закатывающиеся глаза осоловелого пьянчуги, постепенно теряла все признаки жизни. Подросток двинулся к другому доберману, скулившему в углу комнаты, и в помутнении рассудка снова приготовился нанести удар, но в тот момент, когда он увидел устремлённые на него снизу тоскующие собачьи глаза, заметил, как тяжело дышит вываливший язык пёс, утративший всякую волю к сопротивлению, он вдруг осознал, что совершил здесь сейчас. Трое взрослых, в ужасе, едва дыша, с одеревенелыми ртами, переводили взгляды то на подростка, то на собак.

– Да у вас никакой гордости нет! – крикнул он им.

Подбородок его трясся так, что едва не вылезали челюсти, желудок переворачивало, боль драла горло. Он обошёл вокруг расквашенной, алой от крови собачьей головы и покрутил ручку двери, но она не поддалась. Он покрутил ещё и на этот раз потянул на себя – дверь легко распахнулась и отскочила назад. Подросток обернулся, потому что кто-то быстро ему что-то говорил, но перед ним лишь качались какие-то тени, больше он ничего не мог различить.

Его качнуло вперёд, вон из комнаты, и в лёгкие хлынула уличная жара, напряжение аффекта сменилось тошнотой. Чувствуя, что его сейчас вырвет, подросток уцепился рукой за стену, восстановил равновесие и на трясущихся ногах пошёл вниз по лестнице. В тот момент, когда его подошвы коснулись мостовой, в голове всё поплыло, как от спиртного.

Шаркая по асфальту, он по очереди передвигал ноги. Шаги его были неуверенными, как у маленького ребёнка, которого впервые обули в башмаки. Если бы кто-то попался навстречу, обязательно заметил бы, что подростка колотила дрожь, но вокруг не было ни души. Волосы его промокли, да и не только волосы – лицо, спина, всё тело было мокрым, к тому же отвратительно воняло. Подросток принюхался к запаху, исходящему от собственных брюк, и понял, что он обмочился.

– Возвращаешься с гольфа?

Он обернулся на внезапный оклик и увидел Канамото, который скалился в усмешке, точно детектив, настигший преступника. Подросток хотел выпустить из руки клюшку, но пальцы не гнулись и приставший к ладони «утюг» висел, покачиваясь. Когда Канамото наконец отлепил клюшку от руки подростка, тот впервые осознал, что они стоят в туннеле под эстакадой.

– Может, зайдём в кафе, передохнём немного?

– А сколько стоит золото?

От этого невинного сладкого голоска у Канамото поднялись пупырышки гусиной кожи. Так и есть, убил кого-то! Он с подозрением вглядывался в лицо подростка:

– Для начала давай-ка прислонись к стене…

Убив человека, некоторые парни вдруг становились старше. А некоторые, наоборот, впадали в детство. Лица здешних пацанов, какими они были тридцать лет назад, всплыли у него перед глазами.

Когда подросток был малышом, Канамото, бывало, пугнёт и прогонит приставленного к мальчику работника патинко, а после сам развлекает ребёнка. Канамото удивлялся, что мальчику больше нравилось гулять в «золотом квартале», чем идти в универмаг или игрушечный магазин. Канамото знал в Коганэ каждый уголок, поэтому мог водить его там сколько угодно. Теперь, даже случайно встретившись, они обмениваются приветствиями и тут же расходятся, но так стало лишь с недавнего времени.

– Знаешь, бывают такие золотые плитки – сколько стоит одна штука?

Они стояли в тени, солнечным лучам пробиться было неоткуда, но подростку показалось, что лицо Канамото стало вдруг ярко-жёлтым. Слова, которые он не смог из себя выплюнуть, словно пенка от горячего молока, пристали к внутренней поверхности щёк, к языку и дёснам. Подросток и сам недоумевал: с чего вдруг он спрашивает про золото?

Канамото понимающе кивнул:

– Килограмм ведь стоит от миллиона до миллиона и трёхсот-четырёхсот тысяч иен. Я в последнее время с золотом дела не имел. Но если тебе надо, я выясню, только зачем это?

– Да нет, ладно… Это я так, только спросил. – Он произнёс это как можно доверительней, желая замазать трещину между своими словами и тем, что было у него внутри, а также трещину в их с Канамото отношениях. В голове же у подростка промелькнуло: «Пропал! Глупости стал спрашивать, совсем обессилел…»

– Парень, у тебя плохи дела? – Ставшие вдруг пустыми глаза подростка потрясли Канамото.

– Нет, всё нормально.

Золотые зубы Канамото сверкнули – кажется, он хотел что-то сказать, когда принюхивался к запаху, исходившему от головки гольфовой клюшки.

– Ну, пока. – Подросток шевельнул приподнятой рукой где-то на уровне поясницы и шагнул в ту сторону, где маячил свет.

Канамото задержал его, взяв за плечо:

– Может, на такси?

– Я собак убил. Странно садиться в такси после того, как убивал собак. Поэтому я проветрюсь немного – и на электричку… Убери руку!

Подросток, как маленький, мотал головой: «Нет-нет-нет», но, поскольку он улыбался, Канамото убрал руку и смотрел теперь в спину подростку, удаляющемуся на удивление твёрдой походкой.

Откуда-то поблизости, со строительной площадки, доносился металлический лязг, но он не мог посмотреть вниз, поскольку стоял на высоко поднятой платформе для электричек, втиснутой в треугольник между железнодорожными линиями. Зато крышу здания, где находился офис «Вегаса», было видно. Кружившие над крышей вороны опустились на водосборную цистерну Сколько, интересно, их слетится, если туда положить трупы собак? По телевизору подросток видел документальный фильм про то, как трупы отдают на растерзание птицам, и сейчас ему это вспомнилось. Поскольку там были красиво реявшие в вышине орлы, это выглядело как скорбный священный ритуал, но, если представить себе трупы, а на них множество хлопающих чёрных крыльев, карканье, выклеванные глаза, вырванные куски плоти, – это уже сплошной гротеск. Кажется, в том похоронном обряде труп относили на заметное для птиц место, затем семья покойника ножом разрезала тело в нескольких местах, чтобы птицам легче было его есть: выставлялись напоказ суставы и сухожилия на руках и ногах, вытаскивались внутренние органы. Только после этого все уходили. Да, точно! Подросток ощутил, как сгусток тьмы, засевший в голове, стал медленно наполняться кровью, радужно переливающейся, как маслянистая плёнка. На крыше трепыхались какие-то белые тряпки, развешенные сушиться перед водосборной цистерной. Что они там сушат? В доме же нет квартир… И в таком месте! С одного бока высохнет, а с другого запачкается… Может, это из ресторана на первом этаже? Какое-то полотнище, вроде скатерти, развевалось на ветру, готовое вот-вот улететь.

Подросток облизал сухие шершавые губы и встал, чтобы поискать какое-нибудь питьё. Только он направился к торговым автоматам, как на платформу юрко скользнула красная электричка, которая поглотила шум стройплощадки.

Поскольку была середина рабочего дня, в вагоне, в который сел подросток, никого не оказалось. Беспокоясь о мокром пятне на штанах, он уселся туда, где голубой ворс сиденья вытерся до белизны, и стал ждать, когда пейзаж за окном придёт в движение. Ему бы сейчас хотелось доехать до конечной у моря в Мисакигути, но домой надо было в другую сторону, и к тому же всё равно надо было сделать пересадку на вокзале Иокогамы. Оттого ли, что электричка шла по навесной трассе, или из-за того, что вагон был старый, но трясло здорово. С самого детства в экспрессе Токио – Иокогама он не мог сидеть спокойно, не напрягаясь, потому что ему всякий раз казалось, что поезд слетит с рельс и рухнет вниз.

На станции Хинодэтё сел только один пассажир. Хотя свободны были и другие места, этот человек сел ровно напротив подростка, сложив руки и скрестив ноги. Подросток опустил взгляд. Тот человек уставился прямо на него. Подросток попытался унять тревогу и уговорить себя, что пассажир смотрит в окно у него за спиной, но всё же – зачем он сел напротив? Пальцы била дрожь. Может, он из полиции? Мелькнула мысль перейти в другой вагон, но тело не повиновалось. Может, это торговец, а может, инспектор из отдела наркотиков, подсадной, прикидывается торговцем. Подросток, забывшись, ощупал под рубашкой медальон.

Накануне поступления в начальную школу он впервые спустился по лестнице, которая вела в подполье, отец сказал тогда: «Иди за мной!» Хотя обычно отец шагал по этой лестнице с таким стуком, словно нарочно отбивал такт, в этот раз он ступал бесшумно, как подкрадывающаяся к добыче кошка. Под лестницей была дверь, она запиралась на ключ. Отец выбрал из десятка болтавшихся в связке ключей один, вставил в скважину и, нажимая на дверь, кивком сделал знак войти.

Слева на полках стояли бутылки виски и коньяка, а перед стеллажом была двуспальная кровать. Справа была аудиоаппаратура, слева большая стеклянная витрина с выставленной в ней коллекцией мечей. Кроме персидского ковра, а на нём чёрной кожаной софы и столика, больше в этой комнате площадью в двадцать татами ничего не было.

– Сними рубашку, – велел отец.

Пока подросток молча стаскивал спортивную куртку, отец достал из кармана золотой медальон, который повесил ему на шею. На медальоне было выгравировано имя, адрес и номер телефона. Отец повернул ручку стереосистемы, и из неё полились арабески Дебюсси.

– Папа любит Чайковского и Дебюсси. И ты тоже ничего, кроме классики, не слушай. Это солдатский жетон. У каждого американского солдата такой висит на шее. Даже если с тобой что-то случится, с этим меня найдут и сообщат. Это ещё и амулет, так что ничего страшного с тобой не случится, но всё равно никому его не показывай и не потеряй!

Подросток зажал медальон большим и указательным пальцем и потёр, радуясь ощущению шелковистой гладкости, а отец сказал: «Поможешь мне!» – и они вдвоём сдвинули с ковра софу и столик.

Когда отец привычным жестом завернул ковёр, смотал в трубку и снял доску с пола, открылась квадратная бетонная нора размером полтора на полтора метра. Поскольку отец, не говоря ни слова, указал на неё пальцем, подросток встал на колени и заглянул вниз – там тесными рядами лежали слитки золота. Стало так тихо, словно всё, что можно назвать звуком, превратилось в световые волны, а когда подросток обернулся и посмотрел снизу вверх на стоящего отца, то увидел, что взгляд его устремлён на золото.

Он не смог бы сказать, сколько это длилось, может, всего минуту, после чего отец уменьшил громкость стерео и заявил вдруг:

– Когда-нибудь передам это тебе.

Голос у отца был хриплый и низкий, как будто горло перехватило, – не слова, а стон.

– На самом деле это бы надо передать Коки, но что толку… Всё это когда-нибудь будет твоим.

– А когда?

– Когда папа умрёт, тогда и перейдёт всё тебе, – обронил он каким-то странным насмешливым тоном.

Когда он спустился с лестницы на станции Исикаватё и увидел очередь из такси, то поднял руку, хоть и не думал до этого брать машину. Чтобы шофёр не злился, что им помыкает ребёнок, подросток слабым голосом назвал адрес и, убедившись, что брюки почти высохли, откинулся на спинку и приложил руки ко лбу, притворяясь больным, – кажется, номер ему удался.

– Возле Сент-Джозефа, верно? Это и десяти минут не займёт, но ты не стесняйся, если затошнит, скажи, – заботливо успокоил шофёр, и они медленно поехали вверх по улице Дзидзодзака.

Подросток открыл сощуренные глаза и стал смотреть в окно. Ветки деревьев, торчавшие из-за забора старой миссионерской школы, давали улице тень. Всякий раз, когда подросток шёл здесь, он думал, что уж очень всё открыточное и, если сфотографировать, чтобы выдать за Америку, никто не заподозрит обмана. Его высадили около американской школы при церкви Сент-Джозеф, и он прошёл метров десять по улице, спускающейся по склону вниз и переходящей дальше в Мотомати. Он остановился перед большими железными воротами. За забором, который вдвое, если не больше, превышал его собственный рост, стоял квадратный белый дом, похожий на цитадель, и, насколько можно было увидеть с дороги, в нём не было окон. Вероятно, дом был спроектирован так, чтобы защитить обитателей от вторжения извне, но казалось, что он также является местом их заключения. За три года до смерти дед построил этот дом по собственному проекту. Подросток приложил ладонь к считывающему устройству сбоку от входа, и ворота открылись. Отец поставил это Устройство во избежание угрозы похищения подростка, его старшего брата и сестры, но он, скорее всего, думал не столько об опасности, которой подвергаются жизни детей, сколько о большом выкупе, который с него потребуют. А может, просто хотел выставить на обозрение то, что он достаточно богат, чтобы опасаться похищения. За воротами, на просторном крытом паркинге стояли чёрный «бенц» и красный «порше». Значит, отец сегодня уехал на серебристом БМВ.

Ступая по вымощенной круглыми камнями дорожке через газон, которая вела от ворот к прихожей, подросток щекой чувствовал лёгкое дуновение ветра, а запах травы щекотал ноздри. На каменистой клумбе сбоку от входа в прихожую красовались цветущие портулаки. Эти красные, белые и жёлтые цветы обязательно зацветали с приходом лета, хотя никто их не поливал и не удобрял. Сбоку от прихожей была терраса, стояли столы и шезлонги, но, если приблизиться ещё на десять шагов, можно было заметить, что всё это побито дождём и ветром и скорее похоже на хлам, вынесенный из дома на выброс.

Брат наверняка за дверью прислушивается к его шагам. Звуки холодильника или кондиционера беспокоили брата настолько, что не давали ему читать книгу, а если над домом пролетал вертолёт, у брата разламывалась от боли голова.

Вспотевшей ладонью подросток держал связку ключей, в нос ему бил запах меди. Ключ мягко вошёл в замочную скважину, и только лишь дверь открылась, как в поле зрения оказалось улыбающееся лицо брата.

– Заходи!

– Вот и я, – пробормотал подросток.

Коки босым выскочил к порогу и обнял брата. В облепившей их тишине он крепко сжимал подростка, словно пытаясь выразить слова руками, и нежно смотрел снизу вверх ясным взором, который, казалось, о чём-то страстно молил. Выпуклый широкий лоб, широко поставленные глаза с припухшими веками, круглые, чуть обвислые щёки были, можно сказать, кукольными. И действительно, малышом он был такой хорошенький, что прохожие останавливались и говорили: «Как куколка!» Однако с годами переносица его ничуть не стала выше и дырочки курносого носа, а также всегда приоткрытые толстые губы производили странное впечатление.

__ Устал. В патинко был.

– Тогда надо подняться по лестнице, зайти в ванну, набрать воды, намылиться, а потом всё смыть и погреться. А если чудовища в голове всё равно не исчезнут, надо растереться полотенцем, высушить волосы феном, сунуть под голову подушку и уснуть, чтобы приснился сон. Кадзуки, ты не думай, что я ничего сам не могу. Я хочу быть сильным, как ты.

Ломкий металлический голос раздражал слух. Голос не был ни ломающимся, ни простуженным, он у Коки был таким всегда, с тех самых пор, как в четыре года он заговорил, это один из признаков болезни Вильямса.

Улыбка снова просияла на лице брата, он подтянулся повыше и ещё раз заключил подростка в объятия. До третьего-четвёртого класса они были почти вровень, но как-то вдруг подросток вытянулся и был теперь на десять сантиметров выше. Подросток легонько похлопал брата по длинной жирафьей шее и покатым плечам и высвободился.

Кёко смотрела на двоих, словно сравнивая их. Втайне от отца подросток попросил Кёко приходить в те дни, когда Симамура, экономка и воспитательница брата, брала выходной.

В конце прошлого года подросток на улице Мотомати неожиданно столкнулся с дочерью Хаяси, Ёко, а та была с подругой того же возраста, что и она сама. Они пошли в кафе, и, когда подросток сел, Ёко спросила:

– А ты понял, кто это? – и легонько толкнула другую девочку плечом.

– Отчего я должен это понимать? – Подросток опустил голову.

– Да посмотри лучше, у неё лицо совсем не изменилось! Это же наша Кёко-тян, вы с детства знакомы. Кёко Ясуда! – Она приподняла указательным пальцем его подбородок и рассмеялась.

Так это была дочь повесившегося Ясуды! Ёко рассказала, что Хаяси поместил оставшихся сиротами Кёко и её сестру Харуко в интернат, а несколько раз в году брал девочек погостить, возил в Диснейленд и ещё куда-нибудь. Кёко, как и Ёко, исполнилось семнадцать лет. Когда она закончила среднюю школу, то ушла из интерната и Хаяси устроил её работать официанткой в ресторане в квартале Сакурагитё.

– Ну вот, давайте, обменяйтесь телефонами! – закончила Ёко, а Кёко, губы которой чуть тронула улыбка, внимательно посмотрела на подростка.

Он позвонил ей первым. Когда они встретились, на все его вопросы она отвечала только коротким «да» или «нет», и обычно немногословный подросток три часа болтал без умолку, а когда заметил это, даже покраснел. Ему хотелось бы что-то подарить ей, но сказать об этом он не решился и при расставании протянул тридцать тысяч иен. Тогда только она спросила его: «Ты что, хочешь спать со мной?» – И он оставил мысль о деньгах. Уязвлённый тем, что не сумел выразить свои чувства, подросток колючим тоном бросил: «Позвонить-то хоть можно?» – И на этом они тогда расстались.

– Слушай, братик Ко, мы тут с Кёко позанимаемся в моей комнате…

– Хорошо, я понял. – Держа руки под выпирающим животом, Коки, переваливаясь словно беременная на сносях, направился в гостиную.

Когда Кёко впервые зашла к подростку, то увидела самую обычную мальчишечью комнату: плакаты, кассеты, компьютерные игры, видео и рядом с этим разбросанные в беспорядке учебники, тетради, пенал и прочие школьные принадлежности. Она была поражена, но, что бы ни говорили, он всего лишь ученик средней школы, и Кёко сама посмеялась над тем, что её это так удивило. Звуки фортепиано бежали вверх по лестнице и через щёлочки в двери пробирались в комнату. Перед глазами подростка всплыли резво летающие по клавишам руки брата с чудно подогнутыми мизинцем и безымянным пальцем и напряжённо клюющим большим. Читать ноты Коки не умеет. Когда в доме жила мать, раз в неделю приходил учитель музыки и Коки наблюдал и запоминал движения пальцев. Теперь, если ему нравится музыка, он несколько раз слушает диск с записью и потом много часов сидит за фортепиано и упражняется. Подросток не мог понять, отчего это синдром Вильямса одаривает людей прекрасным музыкальным слухом.

Кёко присела на краешек кровати, а подросток – на стул, и некоторое время они слушали музыку.

– Закрой глаза.

– Ладно. – Кёко сидела зажмурившись и положив руки на колени.

Подросток стянул футболку, брюки и трусы, оставшись совсем голым. Только медальон висел на груди.

– Воняет от меня?

– Ну…

Он, оказывается, потерял голос. Пытался шевелить губами и говорить, но слова не складывались. Так тянулось долго, минуты две или три, потом подросток произнёс: