Текст книги "Золотая лихорадка"

Автор книги: Мири Ю

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

– Что случилось? – обернулась к ней Кёко.

– Да так, ничего особенного.

Ёко снова прикрыла глаза и стала прислушиваться к радостным крикам детей на горке. Трудно даже представить себе, сколько времени и сил люди тратят, убегая от пустоты и строя разного рода замки, в которых можно было бы от неё укрыться. Семья, школа, работа – всё пустое…

Наверное, у человека нет другого выбора, как всю жизнь, до последнего вздоха, трепетать от ужаса перед бескрайним Ничто и перед отзывающимся в груди эхом пустоты, которое оно шлёт, точно проклятие. Ёко впервые осознала, что и камни, из которых сложены египетские пирамиды, тесала и водружала один на другой сила сопротивления небытию. Когда она открыла глаза, даже дети, которые до этого мгновения казались ей весёлыми, теперь выглядели мечущимися в отчаянной попытке избавиться от скуки. Тоже ведь – изо всех сил стараются… Она невольно пробормотала это вслух, и её переспросили:

– Что-что?

– Нет, ничего, – отозвалась Ёко и посмотрела на подростка: – Так шеф, ты говоришь, в Корее?

– Ну да. – Подросток поднялся и пошёл по направлению к горке.

– Хорошо, что шеф позволил, чтобы ты помогала по хозяйству, правда, Кёко?

– Ага. Но, может, он ещё не говорил отцу.

– Бред! Ведь он вернётся – и ты будешь уволена.

– Ну и пусть. Он говорит, что отец редко бывает дома, якобы живёт в квартире у какой-то своей любовницы.

От отца Ёко знала, что Хидэтомо никогда не остаётся на ночь у любовницы, опасаясь принуждения к женитьбе и того, что это увеличит сумму отступных при расставании. Ей припомнились слухи о том, что Хидэтомо, желая провести с женщиной всю ночь, всегда пользуется гостиницами. Если это правда, зачем подросток соврал Кёко? Ёко не спускала с него глаз, в то время как он, стоя возле горки, что-то говорил Коки. Неужели ему так необходимо присутствие Кёко в доме, что он пошёл на обман, который легко раскроется?

– Вы с ним уже?..

– Ещё нет. – Смущённо улыбнувшись, Кёко легонько шлёпнула подругу по плечу.

И зачем она вообще с ним связалась? Неужели чтобы «влезть в яшмовый паланкин», выйти замуж за богатство? Ёко украдкой посмотрела на профиль Кёко, с её рассеянной улыбкой благовоспитанной барышни из хорошей семьи, – как будто её вовсе не тяготил груз пережитого, а ведь помучиться ей пришлось так, что и представить трудно. Потом она перевела взгляд на подростка, который шагал по направлению к ним: залитый солнечными лучами с головы до ног, он всё равно производил впечатление человека, окутанного тенью. А может, эти двое тем и схожи, что на дне души они носят тёмное болото, куда не проникают солнечные лучи, и, чтобы это утаить, идут по жизни с безмятежным видом?

– Говорят, что им хочется ещё немного покататься. – Он опустился на то же место, где сидел до сих пор.

– Так когда шеф вернётся из Кореи? – Ёко поднялась на ноги и потянулась.

– Наверное, дня через два или три, так я думаю. Но точно не знаю. Интересно, если будет настоящий экономический спад, нечего будет есть и люди перестанут ходить в зоопарк, тогда здешних животных съедят?

– Фу, гадость, неужели ты смотрел на зверей и всё время об этом думал? – Ёко перевела взгляд с лица подростка, так резко поменявшего тему, на Кёко.

– Послушай, а как насчёт того разговора? Помнишь, ты говорила, что когда-нибудь непременно хотела бы спросить…

– Да ладно, не обязательно.

Порой Ёко приходили в голову подозрения, что Кёко сблизилась с подростком, чтобы отомстить за смерть покончившего с собой отца. Она даже предположила, что план Кёко состоял в том, чтобы свести подростка с ума от страсти, а потом бросить и обречь на самоубийство, но уж очень этот сюжет напоминал комиксы манга, она его забраковала. Подумав ещё, она решила, что похоже даже не столько на комиксы, сколько на плохо скроенную телевизионную драму в жанре саспенс…

– Хаяси ведь говорит, что Ясуда-сан, возможно, покончил с собой из-за шефа. Это не точно, но, по его словам, другого предположить не остаётся. Говорит, что все сотрудники так думают. Ты знал? – Ёко называла своего отца Хаяси только в разговоре с подростком, потому что он так к нему обращался и никогда не прибавлял вежливого «сан». Она посмотрела на подростка, опасаясь, не рассердился ли он, но тот внимательно смотрел на неё глазами, полными не столько интереса к разговору, сколько радости, и это показалось ей так неприятно, что она отвела взгляд.

– Я знал. Говорят, что этот тип обвинил отца Кёко в присвоении денег фирмы. Доказательств не было, но он наседал. А уже после самоубийства деньги нашлись.

– Неужели правда? – Всё это опять-таки отдавало дурным криминальным телесериалом, но при этом он ещё и обозвал собственного отца типом! А ведь в обычной ситуации должен был бы выказывать уважение управляющему фирмы…

– Этот тип сам говорил, так что всё верно. Ты хочешь отомстить? – Подросток заглянул в лицо Кёко.

– Так ведь неизвестно ещё, правда ли это… – Кёко выдавила из себя беспомощную улыбку.

– Правда! Я же от него самого это слышал.

– На свете есть люди, которые получают удовлетворение, объявляя себя злодеями. В приюте таких было полно. Им казалось, что, рисуясь плохими парнями, они станут сильнее.

– Ну, а я бы мстил!

Изумлённая Ёко чуть было не воскликнула, забывшись: «Ого!» Она уже собралась спросить: «Как же, интересно, ты бы это сделал?» – но тут Кёко обернулась и помахала рукой. Рука об руку явились Коки и Тихиро, едва переводившие дух от быстрого бега.

– Давайте будем есть! – Кёко поднялась на ноги.

Подросток посмотрел на стенд с планом парка, уточнил, в какой стороне находится просторная поляна, про которую было написано, что это площадка для пикников с красивыми видами на токийский залив и остров Хаккейдзима, и, махнув рукой: «Пошли!» – начал подниматься вверх по склону. С обеих сторон тропинки тянулись густые заросли кустов сирийской розы, и пять розовых лепестков на каждом цветке были широко распахнуты. Тихиро, потянувшая за руку и Коки, уткнулась лицом в гущу цветов, лаская лепестки губами. Пройдя через рощицу, они оказались на площадке для пикников, это был поросший травой склон холма.

– По-моему, здесь будет в самый раз. И тень есть, и море видно, – сказала, обернувшись, Ёко, которая шла впереди всех.

Подросток прибавил шаг. Появившиеся на западе дождевые облака медленно двигались по небу, и впервые за это утро солнце спряталось, однако вскоре облака уплыли на восток и солнце выглянуло снова.

Ёко и Кёко поставили в центр пластиковой подстилки обе корзины с провизией и стали раскладывать на бумажных салфетках коробочки с едой и завёрнутые в полиэтиленовую плёнку сандвичи, потом раздали всем бумажные стаканчики, тарелки и одноразовые палочки для еды. Как только на виду оказались завёрнутые в фольгу рисовые колобки онигири, Коки и Тихиро протянули к ним руки и принялись уплетать.

– Послушай-ка, а как там поживает Харуко? – спросила Ёко и вытерла потные ладони о задние карманы хлопчатобумажных брюк. Появились пятна, но вскоре они высохли.

Подросток лёг и, представляя себе лицо Кёко, попытался вообразить её младшую сестру Харуко, однако никакого зрительного образа не возникало. Если она имеет хотя бы обычные навыки счёта, то можно будет поручить ей работу, которую сейчас выполняет Сугимото, это обрадует Кёко.

– Она в Токио, живёт одна.

– А сколько ей сейчас?

– В этом году исполнилось шестнадцать, мы погодки. Она работает в круглосуточном универсаме.

– Сколько же лет мы не виделись? В последний раз, кажется, я её видела в Диснейленде. Значит, четыре года прошло. У неё всё хорошо?

– Я тоже её вижу не чаще, чем раз в несколько месяцев. Но мы разговариваем по телефону.

Интересно, согласится ли Харуко работать в «Вегасе»?.. Ёко можно бы тоже взять на работу, если она оставит мечту стать актрисой и если проявит свою преданность… Тогда у него сложится в «Вегасе» своя сеть прочных связей, а дом надо будет сломать. Может быть, он построит новый дом, в котором они будут жить все вместе: шестиугольной формы, двухэтажный, в центре атриум, там будет столовая и кухня, а по кругу комнаты для каждого, и над центральным просветом – стеклянный потолок… На этом пункте открылась крышка потайного люка в подпольной комнате, и все мечтания пошли прахом. Вот дерьмо, хоть бы он провалился глубоко в землю под тайником и бесследно исчез, потонув в магме! Но вместо этого горячая лава из недр земли полилась в голову подростка, и он подскочил с криком: «Жжёт!» Остальные четверо уставились на него. «Интересно, а что, если облить труп бензином и сжечь? Лучше всего было бы растворить его в каком-нибудь химическом веществе вроде серной кислоты…» – Подросток улыбнулся всем четверым.

– Коки, что ты попросил своего папу привезти в подарок из Кореи? – поинтересовалась Ёко.

Коки так и застыл на месте с вилкой, на которую были накручены спагетти, и с открытым ртом, алым от кетчупа.

– Попросишь его, как же! – раздражённо бросил подросток в ответ на вопрос Ёко.

Коки сначала быстро переводил взгляд с глаз подростка на его рот и обратно – вверх-вниз, вверх-вниз, а затем очень медленно покрутил вилку так, чтобы освободить её °т спагетти, намотал новую порцию и понёс в рот.

– Я отлучусь ненадолго, в туалет. – Неровные густые брови Ёко взлетели вверх, она поднялась на ноги и, отряхиваясь, похлопала себя по бокам.

– Я с тобой. – Кёко тоже встала с места.

Глядя вслед обеим, пока они спускались по склону под горку, подросток ощутил, что его окутывает облако беспричинного счастья. Он вытянул ноги на траве, вскинул к плечам руки, которые до того лежали на коленях, заложил их за голову и улёгся на спину. Облака проносились с неимоверной скоростью. Хотя не чувствовалось ни единого дуновения ветра, высоко в небе, видимо, кружили какие-то вихри. Когда клубы облаков заслоняли солнце, на поляну набегала тень.

– Дождь, что ли? – Тихиро указывала в небо куском жареной курятины, которая, остыв, стала твёрдой.

– Меня комары покусали, чешется. – Коки подёргивал носом, как кролик. Укусы были и на шее, и на руке, а на лодыжке целых три. Тихиро почесала ему ногу, приговаривая: «Чешется, чешется…» Коки сощурился от удовольствия. «Если будет дождь, ты опять сможешь переночевать у нас», – пробормотал он с каким-то бульканьем в горле.

Подростка охватило ощущение, что он остался совсем один и никому здесь не нужен, – перевернувшись на живот, он вцепился в траву и стал пучками её выдёргивать. Ковырнув землю указательным пальцем, он принялся со страстью рыть её всей пятернёй и выкопал ямку с кулак, но на этом не остановился. Если бы у него была лопатка, он мог бы выкопать нору, достаточную для того, чтобы целиком зарыться в землю.

– Ты что это делаешь? – Пронзительный окрик Ёко заставил его вздрогнуть и прийти в себя, подросток поднял голову.

Рядом с ним стояли напуганные Кёко и Ёко, Коки и Тихиро хохотали. Подросток поочерёдно посмотрел на каждого из четверых и тоже рассмеялся:

– Червяков ищу!

– Какие ещё червяки? – Голос Ёко дрожал.

Неужели копать яму – это так странно? Подросток не понимал, почему обе девочки смотрят на него так, словно они рассержены.

– Дождевые червяки или, там, муравьишки, блошки… А ещё – смотри, можно сделать маску. – Подросток окунулся лицом в ямку. Это было довольно противно, потому что земля пристала ко лбу, носу, векам, губам, но он терпел, ожидая, что все засмеются. Но никто не смеялся – почему бы это? Подросток поднял глаза – обе девочки отвернулись и не смотрели на него.

Подросток отвернул от них перемазанное землёй лицо и лёг на спину. В угасающих лучах одетого в алое кружево солнца он устремил взор во тьму, которая жила у него внутри.

Распорядившись, чтобы Кёко отвела Тихиро назад в «Золотой терем», подросток направился к станции Сакурагитё. Он купил билет до станции Окудзава и сел в скоростную электричку, направляющуюся в Сибуя. Ещё прошлым вечером он решил, что должен поговорить с матерью.

После того как их мать, Мики, ушла из дома, она год снимала квартиру в Эйфуку, а потом перебралась в район Сэтагая и уже пятый год жила в Окудзава. Когда Коки исполнилось семь лет, врач, считавшийся авторитетным специалистом по синдрому Вильямса, объявил, что болезнь неизлечима, и Мики использовала все связи и знакомства, чтобы показать Коки знаменитым иглоукалывателям и прочим знахарям. В конце концов она попала к гадателю, о котором ходил слух, что предсказания его часто сбываются, и этот гадатель возвестил ей: «Вы наказаны за великий грех, совершённый вашими предками, и всему причиной деньги. Мальчик излечится, если вести бедную и праведную жизнь». После того как она это Услышала, Мики прекратила питаться и одеваться так, как она привыкла раньше, и возненавидела богатство настолько, что это превратилось в болезненную манию. Она считала, что нужно покинуть осквернённый страстью к деньгам «золотой квартал», и умоляла Хидэтомо оставить бизнес с игровыми автоматами и зарабатывать на жизнь чем-нибудь другим или, по крайней мере, хотя бы перенести заведение патинко в другой район города. В отсутствие Хидэтомо она приглашала гадателя домой и чуть ли не молилась на него. Хидэтомо узнал об этом от экономки и, застав однажды провидца у себя дома, побил его и вытолкал вон.

По подземной платформе станции Дэнъэн Тёфу разнёсся голос диктора, предупреждающего об опасности приближения к краю платформы, затем из туннеля стал надвигаться гул поезда, который перевоплотился в ушах подростка в звуки ударов, которыми отец когда-то осыпал мать.

Тогда Хидэтомо вцепился в кофточку отшатнувшейся Мики, сгрёб её, притянул к себе и после множества пощёчин стал бить ногами в живот, таскать за волосы, ударяя головой о стену, и молотить кулаками. Потом Хидэтомо ушёл из дома, а Мики, у которой из ушей, носа и рта текла кровь, била себя по лицу и плакала, хотя у неё не было ни голоса, ни слёз. Мики всхлипывала, сидя на корточках в углу комнаты, а Коки, лёжа на спине, бил руками и ногами, как младенец, и вопил, издавая звуки, похожие на скрежет железа по стеклу. Подросток окаменел и не мог даже закрыть глаза.

Спустя год Мики ушла из дома, взяв с собой только одного Коки. Хидэтомо дознался о том, где они поселились, но вернуть не пытался и даже не подумал помогать. Однако, если бы он и предложил помощь, Мики, скорее всего, не приняла бы её. Через несколько дней пришёл срочный пакет с извещением о разводе, на котором стояла личная печать Мики, но Хидэтомо на глазах у подростка скривился и порвал бумагу, буркнув только: «Предала, ушла из дому – значит, больше не жена, пусть делает что хочет. Но развода женщине, которая родила тебя, моего наследника, не дам ни за что. Какой мужчина согласится на развод по требованию жены? Разве только какое-то ничтожество…»

Имея на руках Коки, мать не могла работать даже при неполном рабочем дне, и уже через месяц жить стало не на что. Она довела Коки до ворот отцовского дома, убедилась, что он вошёл, и убежала прочь. После этого она продолжала встречаться с Коки, приблизительно раз в месяц, однако в последнее время стала навещать его реже. Она осознала, что невозможно заботиться о Коки, не прибегая к помощи неправедно нажитых денег, и это заставило Мики проникнуться ещё большим отвращением к деньгам. Её вера в то, что Коки может исцелиться, если она подвергнет себя лишениям, ещё больше окрепла, и в конце концов она отринула все желания и потребности, даже с Коки почти перестала видеться. Ведь она верила, что сливается с ним душой, когда молится образу Будды, в чьих руках находится судьба сына, и этого ей было вполне достаточно.

Прошлой осенью, спустя полгода после предыдущей встречи, она позвонила, и подросток вместе с Коки ездил к ней на квартиру, так что адрес был ему известен. Он не знал, где именно она работает, но она говорила, что с девяти до пяти она на работе. Ужинала она всегда только дома, поэтому в половине шестого уже возвращалась. Если дома её не окажется, значит, она пошла в ближайший магазин за покупками, так что больше получаса ждать не придётся. Если мать предложит с ней поужинать, он откажется, сославшись на то, что должен ужинать с Коки дома.

Сойдя на платформу, подросток ещё более, чем обычно, ощутил плотность и влажность воздуха вечером в разгаре лета, может быть, это было из-за усиленной работы кондиционеров в электричке. Он с трудом мог дышать, словно шёл сквозь дымовую завесу. Хотелось помочиться, но он не смог бы вынести вони общественного туалета в скверике у станции, противно было и проситься в уборную в квартире матери, поэтому он шёл в надежде отыскать подходящее место, чтобы справить нужду. Однако стоило ему пересечь железнодорожные пути, как позыв стал нестерпимым, и, оказавшись на улочке, зажатой между железной дорогой и жилым кварталом, он тут же повернулся лицом к путям и стоя помочился. Хотя было совсем не холодно, по спине пробегала дрожь, и потребовалось несколько секунд, прежде чем моча пошла. Застегнув молнию, он поднял голову – в сумерках тень телеграфного столба гротескно вытянулась, а безликие многоквартирные дома и настроенные на продажу особнячки казались залитыми неестественным жёлтым светом.

Дом с наёмными квартирами под названием «Цветущие холмы» стоял фасадом к железной дороге, справа соседствовало двухэтажное здание, у которого и ограда, и стены, и окна были увиты плющом, а в одноэтажном корпусе слева размещалась стоматологическая клиника. Подросток остановился перед лестницей и крепко сжал железный поручень перил.

Дверь была открыта нараспашку, над входом висела камышовая штора, из комнаты доносился звон колокольчика. Хотя уже стемнело, электричество включено не было. Подросток сделал ещё один шаг и подал голос:

– Это я!

Поднявшая штору Мики отвернулась и взволнованно произнесла:

– Показалось, что Коки пришёл… – Она поднесла правую руку к шее и, растопырив пальцы, нажала себе на горло. Её чуть было осветившийся взгляд потух, и лицо приняло не то чтобы унылое выражение, а просто стало вновь безжизненным, каким оно и было, прежде чем раздался голос подростка:

– С братиком Коки всё в порядке.

Мики не сказала даже: «Проходи», просто шаркающей походкой проследовала в комнату. Подросток некоторое время потоптался на месте, но потом отогнул штору и закрыл за собой дверь.

– Жарко, когда дверь закрыта! – Мики подала ему единственную подушку для сиденья, и подросток молча на неё уселся.

Пока мать открывала и закрывала холодильник, подросток разглядывал комнату. В ней стоял запах фруктов, потому что перед позолоченной статуей Будды были разложены жертвенные плоды: перезрелая дыня, грейпфрут, виноград, арбуз. На приделанном к стене картонном транспаранте величиной от пола до потолка тушью написаны были иероглифы: «Храни нас, милостивый будда Шакьямуни, бесконечно перерождающийся в бесчисленном сонме обличий. Храни нас, милостивый будда лазурного света Якуси, обитающий в восточном краю полнолуния». Потолок сплошь покрывали опрокинутые лепестками вниз алые и белоснежные искусственные цветы лотоса, обрамлённые зелёными чашелистиками. Подросток поднялся на ноги и сумел рассмотреть, что на всех лотосах прикреплены были бирки с именем, адресом и днём рождения брата. Комната была той же величины в шесть татами, что и помещение на втором этаже «Золотого терема», где лежала парализованная бабушка Сигэ, однако здесь не было ни пылинки, и низкий столик и окно сияли чистотой. Когда они жили все вместе, домашней работой занималась экономка. Подросток представил себе мать, какой он её никогда не видел: с пылесосом за уборкой комнаты, с губкой в руках за мытьём посуды, с тряпкой для вытирания пыли… Когда умирает муж, жена может унаследовать половину имущества, поэтому, даже если оценивать приблизительно, мать должна получить более миллиарда иен. Но надо ещё проверить, обладает ли правом наследования жена, которая уже шесть лет живёт отдельно от мужа. Хотя трудно представить себе человека, который отказался бы от миллиардного состояния, мать вполне способна заявить, что не возьмёт ни гроша. Впрочем, пропавших без вести людей признают умершими только спустя семь лет, так что всё это дело будущего… Подросток прервал свои размышления. Прежде всего ему следовало подумать о том, что делать в экстренном случае, и заручиться поддержкой матери было необходимо. Прошлой ночью он просматривал книги по коммерческому праву, которые были в книжном шкафу у отца в комнате, но так и не понял, возможно ли в случае исчезновения действующего главы фирмы назначить на его место несовершеннолетнего наследника. В акционерных компаниях решающий голос имеют держатели наибольшего количества акций. Отец объяснял ему, что у них все акции принадлежат семье и записаны на имя всех её членов. Что бы ни говорили, «Вегас» является собственностью семьи Юминага. Но станет ли мать на его сторону в решающий момент? Узы, связывавшие его с матерью, казались ему тоньше паутинки.

Послышался шум приближавшейся электрички. Подросток перевёл взгляд на железнодорожные пути, потонувшие на дне сумерек. И небо, и облака, и теснящиеся за железной дорогой дома были окрашены в винный цвет, а висевшие по обеим сторонам окна тюлевые занавески вздувались, словно под нажимом кого-то, кто стоял за ними.

– Как жарко! – Мики поставила перед подростком стакан кофе со льдом.

Глядя, как она вытирает пот над бровями тыльной стороной запястья, он задавался вопросом, что за работа заставила её так почернеть от загара. Спросить он не мог, однако ясно было, что она целыми днями находится на открытом воздухе.

– Жарко, – повторила Мики и, протянув руку к вентилятору, который стоял у окна, нажала на кнопку. Обвеваемая потоком воздуха от лопастей вертушки, её волнистая чёлка щекотала лоб, и, вынув правой рукой попавший в рот завиток, она собрала той же рукой волосы и придерживала их, продолжая при этом потягивать холодный ячменный чай.

Лицо без косметики, худое загорелое тело, рост обычный, не большой и не маленький. На уровне плеч волосы разделены на две пряди, левую и правую, обе лежат на груди. Подбородок, скулы и кончик носа острые, угловатые. Под глазами круги, глядя на которые сразу становится понятно, что образовались они не вчера и являются следствием множества бессонных ночей. Подростку стало непонятно, с какой, в сущности, целью он пришёл в этот дом. Может, и была какая-то мысль, а может, он действовал словно запрограммированный. Даже если он сейчас скажет ей, мол, папа умер – выражение лица этой женщины не изменится. А если скажет, что сам это сделал, то она, вероятно, будет потрясена, а может, и нет… Подросток не решился бы ответить определённо.

Выкажет полное безразличие или сообщит в полицию, одно из двух. Подросток, подобно артисту, который перед выходом из-за кулис набирает в лёгкие побольше воздуха, глубоко вдохнул и выложил:

– Он некоторое время собирается пробыть в Корее, ты не переедешь домой?

Подросток старался ничем не выдать ни жалости, ни отвращения, ни тревоги, которые мучили его с того момента, как он вышел на станции Окудзава и вплоть до того, как ступил на этот порог. Он старательно следил за выражением лица матери, но не смог обнаружить ни малейшего движения.

– Я не могу приблизиться к этому оплоту гнусного ремесла, он осквернён алчностью, злобой и неведением. – В глазах Мики впервые засветился живой блеск.

– Но как же ты оставила нас в таком месте? Тебе не кажется странным, что ты сбежала одна, а своих детей бросила на произвол судьбы?

– Вы должны вырваться своими силами. Иначе вы не спасётесь. Если ты скажешь, что ушёл из этого дома, мать во всём тебе будет помогать.

Нестерпимо хотелось взбунтоваться против этой лжи, но сейчас ему важнее было восстановить отношения. Эта женщина больна, а людей с неустойчивой психикой нельзя подвергать встряскам – он сумел-таки сдержать свой гнев.

– Но ведь его целый месяц не будет, а может быть, и два месяца!

Мики помахала перед лицом ладонью, словно отгоняла какую-то мошку.

– Братику Коки мама нужна, он недавно сам ушёл из дома и потерялся… Нельзя же оставить его одного, кто-то Должен о нём позаботиться!

Мики смотрела в окно. В профиль казалось, что бремя страданий лишь чуть-чуть пригнуло ей голову, но она не горевала и не предавалась воспоминаниям. Боль, которую она в себе носила, теперь была уже не столько ощущением, сколько основой самого её существования. Ей было больно и тогда, когда она жила вместе с семьёй, но ведь это были всего лишь тяготы, испытываемые любой женщиной, оказавшейся в роли домохозяйки: растерянность, смятение, разочарование. Когда она вынашивала своего первенца, Коки, ей пришлось два месяца пролежать в больнице из-за кровотечения и угрозы выкидыша, а первые роды были столь мучительны, что казалось, её разорвёт… Та мука, которую она испытала, услышав, что ребёнок неизлечимо болен и никогда не сможет жить самостоятельно, та мука, с которой она его оставила, – никогда это не может стать для неё прошлым. Ей неведомо, сколько ещё лет предстоит прожить, но её боль будет с ней до самой смерти. Она думала, что никогда в жизни не расстанется с первенцем. Только он был её опорой. Ей казалось, что в разлуке с ним она не сможет существовать. Но, когда ему было двенадцать, она обманула его и привела в тот дом. Никто не знает, как ей было тяжело, как каждую секунду она боролась с тем, чтобы не потерять разум. Она желала безумия, но безумие принесло бы ей облегчение, а лёгкие пути были для неё под запретом. Иногда ей приходило на ум: а что, если тогда Хидэтомо отринул бы свою алчность, освободился от власти золота, и они впятером зажили бы в маленьком домике – могло ли это осуществиться? Наверняка её ребёнок исцелился бы, но пусть бы даже этого не случилось, ведь все члены семьи стали бы жить так, как живут больные синдромом Вильямса, и, может быть, благодаря этому её ребёнку, все остальные тоже смогли бы стать как ангелы, ведь отказаться от желаний вовсе не так трудно. Достаточно задуматься, отчего это представляется таким сложным делом, и сразу станет ясно: есть злодеи, которые бдительно следят, как бы люди ни избавились от своей алчности, и приходится пострадать, чтобы вырваться из расставленных ими сетей. Связь между ею и её ребёнком разорвана, но и теперь она лелеет страдания, рождённые от этой связи. А её дитя, если будет в ней нуждаться, всегда найдёт её здесь, вот и теперь Коки здесь – Мики не сводила глаз с колеблющейся шторы.

Они сидели почти вплотную, лицом к лицу, разделённые лишь маленьким столиком, и подростку стало невыносимо, что она смотрит на него с такого близкого расстояния; он достал из кармана сигарету и закурил. Мать ничего на это не сказала. Через некоторое время она поднялась и подала ему вместо пепельницы бумажный стаканчик с водой, а вентилятор выключила. От окна, затянутого сеткой, веяло сквозняком, и дым попадал матери в лицо. Хотя окутанная дымом комната погружена была в вечернюю темноту, подросток не решился спросить мать, почему она не включает свет. Когда пятью минутами ранее за окном прошла электричка, подросток представил себе последние закатные лучи, приставшие к рельсам, словно их расплющило колёсами. Теперь ненависть мерцала в его голове, словно нить электролампочки. Вообразить, что она станет его союзником только лишь потому, что она его мать, было не просто ошибкой, ведь она наверняка сочтёт это грехом. Подросток сдержал порыв гнева и достал из своей сумочки пачку денег:

– Здесь три миллиона иен. Возьми их, пожалуйста.

На мгновение лицо матери застыло, окаменели щёки, мускулы вокруг глаз и рта, но в следующий момент всё это искривилось в улыбке:

– Ты похож на господина Юминагу. Точная копия.

Несколько дней назад отец сказал ему, что он точная копия матери, сегодня мать сказала, что он в точности похож на отца. Подросток вглядывался в лицо матери, словно пытаясь увидеть собственное отражение в зеркале.

А этот её сын – с каких пор он стал таким? Лицо не то что лишено выражения, вернее было бы сказать так: на нём одновременно, точно двойная экспозиция на фото, проявляются и гнев, и улыбка. Когда говорят о выражении лица, подразумевают, что оно меняется, а этот ребёнок, по какому-то недоразумению, накладывает одну личину поверх другой – может, в него вселился злой дух? Отец его не способен говорить и действовать, абстрагировавшись от своих чувств, а сын отбросил чувства куда-то далеко и живёт, поглядывая на них со стороны. Он решил сокрушить свою мать при помощи денег и думает, наверное, что будет ею вертеть как хочет. Вряд ли он действует по наущению Хидэтомо, скорей всего, произошло что-то необычное. Рот у подростка был чересчур плотно сжат, а щёки словно сведены судорогой, и, чтобы показать ему пример, Мики приветливо улыбнулась. Бросить спасательный круг тонущему сыну и вытянуть его на берег – её материнский долг, Мики ощутила в матке лёгкое напряжение и села поудобнее. К этому ребёнку она никогда не чувствовала привязанности или любви, но спасти живое существо от грязи и скверны есть высшее благодеяние. Власть денег приводит человека к жизненному крушению, иначе и быть не может.

Поскольку взгляд матери был устремлён на пачку денег, подросток решил, что она колеблется, брать или не брать, и отвернулся к окну. Уж лучше бы взяла, потому что те, которые называют деньги грязными, именно из-за денег связаны по рукам и ногам. Деньги не чистые и не грязные, они как амулеты, которые люди передают из рук в руки.

Мики заговорила, стараясь, чтобы тихо падавшие слова проникали подростку прямо в сердце, она словно сыпала лепестками лотоса, вкладывая в речь всю свою веру:

– Послушай хорошенько! Твоя мать сама зарабатывает себе ровно столько, сколько нужно, чтобы прокормиться. Лишних денег ей не надо. Она и на старость не собирается копить деньги. Когда она состарится и не сможет работать, не сможет покупать себе еду, тогда она умрёт голодной смертью, прямо в этой комнате. Лучше умереть, чем подчиниться власти денег. Люди, которые добиваются успеха благодаря деньгам, от денег же и погибают. Всё потому, что деньги способны превратиться во что угодно.

Для подростка это были просто звуки, что-то вроде распевания буддийских сутр, а переполнявший его гнев превратил звуки в треск помех неверно настроенного на волну радио. Так эта женщина только прикинулась, что читает ему проповедь, а сама, оказывается, хочет его околдовать злым заговором! Люди погибают оттого, что идёт незримая война. Это последняя битва, и в ней решится, достойно ли человечество того, чтобы продолжить своё существование, а если достойно – сможет ли оно выживать и дальше. Страшнее атомного оружия потеря смысла существования. Крушение уготовано и безо всякой там «власти денег». Подросток вдруг с новой остротой ощутил, что они, дети, ничего не сделали такого, что послужило бы причиной ухода матери из дома, и он поддался ненависти, пошёл на таран. Лицо его запылало, дыхание участилось и стало неглубоким, глаза засверкали злобой из-за того давнего предательства, когда в восемь лет его бросили, оставили одного. Подросток встал, надел кроссовки и откинул штору над входом.