Текст книги "Шедевр"

Автор книги: Миранда Гловер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

– Мне его одолжили?

– Что ты, Эстер, конечно нет. Давай дальше, разворачивай третий сверток.

Я разорвала бумагу и достала коробку. Внутри лежал серебряный ключ. Петра умеет заинтриговать. Я вопросительно посмотрела на нее.

– Тебе не обязательно пользоваться сундуком, – объяснила практичная Петра, – но он идеально подходит для хранения костюмов, каждый из которых лежит в специальной коробке. Если ты возьмешь сундук, не забудь запереть его.

Отказаться было невозможно. Я представила себе, как этот сундук будет стоять на сцене, когда я пойду с молотка. Мари и ее приданое готовы.

Петра взяла список и вместе с ассистентами принялась тщательно проверять наличие каждой детали, сверяясь с эскизами. Когда мы занялись работой, обстановка снова стала напряженной. Ассистенты быстро выполняли указания Петры, показывая каждый предмет из списка. А затем началась примерка.

31

«Ивнинг Стандард», рубрика «Искусство», 24 февраля.

В преддверии великого аукциона, на котором состоится продажа Эстер Гласс, возникает вопрос: кто делает на нее ставку? В ее личной жизни сейчас, похоже, происходит борьба за свободу – известный французский искусствовед Гай Симеон сопровождал Эстер на прошлой неделе во время ужина в галерее Тейт Модерн; несколько дней спустя их также видели вместе в Лувре. Тем временем Эйдан Джерок, агент и любовник Эстер, был замечен в ресторане в Нью-Йорке во вторник с менеджером Сотби по работе с клиентами Жаклин Квинет. Затем они уехали к нему домой для обсуждения деловых вопросов – или для чего-то еще? Хотелось бы знать, кто будет представлять Эстер завтра и кому поручено заниматься ее продажей.

– Это Линкольн написал?

Я пожала плечами и затянулась сигаретой. Я испытывала беспокойство, думая о предстоящем сегодня вечером разговоре с Эйданом о наших отношениях. До аукциона оставалось менее двадцати четырех часов. Эйдан приехал на примерку прямо с самолета. Мы не говорили после того ужасного телефонного звонка, состоявшегося неделю назад, и когда я увидела его, у меня так защемило в груди, что я едва могла дышать. Но вокруг было столько людей, что мне пришлось принять его поцелуй как должное, словно между нами ничего не произошло, и продолжить примерку. Я испытывала эмоциональное напряжение, стараясь, чтобы представление получилось впечатляющим и правдоподобным. Все немногочисленные зрители отреагировали хорошо, спектакль сняли на видеокамеру. Было уже около полуночи, когда Петра и ее ассистенты наконец ушли, довольные тем, что последняя часть подготовки завершена и костюмы готовы. Все платья, кроме наряда мадам де Сенонн, аккуратно упаковали в сундук для завтрашнего аукциона.

Я сидела в халате, поджав под себя ноги, на противоположном от Эйдана краю дивана; между нами лежала раскрытая газета, которую он принес. Я чувствовала себя усталой и раздраженной. Было бы неплохо отдохнуть пару дней перед торгами. Но времени на отдых не оставалось. И, позабыв о благоразумии, я набросилась на Эйдана:

– Что вы делали с Жаклин в твоей квартире?

– У тебя с Гаем роман?

– Я думала, что ты не веришь сплетням газетчиков.

Он вздохнул, закрыл глаза и откинулся на спинку дивана.

– Ты была такая нервная в Нью-Йорке.

– Я была нервная? Это ты поступал нечестно по отношению ко мне.

Эйдан выпрямился, повернулся и посмотрел на меня. В его глазах горела ярость.

– Эстер, читай по губам: между мной и Жаклин Квинет ничего нет! Она остановилась у меня – вот и все. Почему ты думаешь, что это касается тебя?

– Если это меня не касается, тогда о чем мы говорим? Я просто хочу знать, чем вы на самом деле занимались.

Эйдан взял мои руки в свои. Я с покорностью позволила ему это.

– Мы поговорим об этом после продажи, хорошо? – спросил он. – Я почти договорился с Грегом и сделал все ради твоей безопасности во время осуществления этого проклятого безумного проекта.

– Продолжай, – сказала я.

Эйдан помолчал, потом заговорил спокойнее:

– Будем считать, что мы нашли покупателя, – он не смог сдержать улыбки, – достойного и безопасного.

– Ты уже договорился о моей продаже? – в моем голосе прозвучало раздражение.

Эйдан ничего не ответил.

Я поднялась с дивана и встала перед ним, содрогаясь от гнева.

– Эйдан, что, черт возьми, происходит?!

К моему крайнему изумлению, он спокойно взглянул на меня и рассмеялся.

– Эстер, успокойся. Я просто нашел покупателя, которого считаю достойным для того, чтобы пополнить тобой свою коллекцию. Но это аукцион: кто-либо другой может назвать цену выше.

– Не смей вмешиваться и портить мою продажу! – прошипела я, резко разворачиваясь. Я чувствовала себя выбитой из колеи. Но было слишком поздно говорить об этом. Нужно беречь силы. Оставалось единственно возможное решение.

– Я ложусь спать, – сказала я.

32

Каталог.

Лот 143.

Серия «Обладание»*

(*серия будет выставлена на Международной выставке современного искусства в течение восьми месяцев после реализации).

Красота, Политика, Власть, Религия, Секс, Эстетика, Мифология в исполнении Эстер Гласс.

Произведение искусства в соавторстве

с Мари, Кристиной, Изабеллой, Марией, Викториной, Фрэнсис и Юдифью.

Костюмы и дизайн

Петры Луцианы.

Покупка включает в себя непосредственно представление,

а также видеоматериалы серии «Обладание»:

«Статус», «Желание», «Богатство», «Подчинение», «Чистота», «Неоднозначность», «Опасность».

Условия:

покупатель получает право владения Эстер Гласс (в дальнейшем – «художник») на неделю, сразу после аукциона, и обязуется предоставить необходимые условия для выступлений, среди которых:

виртуальное шоу;

открытый просмотр;

религиозная обстановка;

частный показ;

чай с семьей/друзьями;

ужин на двоих.

Покупатель должен обеспечить Художника следующим:

путешествием первым классом к месту назначения;

полной безопасностью;

подходящим безопасным местом для жилья;

стандартным ежедневным набором – едой и т. д.;

семью площадками для представления.

Художник обязуется учитывать все требования, которые сочтет разумными, но оставляет за собой право отказа, в случае если сочтет требование выходящим за рамки проекта.

Я закрыла глаза и поочередно прошептала имена своих героинь как мантру, затем снова открыла глаза и кивнула охраннику. Когда он распахнул дверь, я услышала, как шум смолк, и поняла, что публика увидела меня. Я смотрела поверх их голов на центральный проход, на моем лице застыла полуулыбка. Это действительно стоило долгих часов тренировок, теперь я чувствовала себя уверенно. Было очень душно, и воздух наполнял запах вспотевших тел. Наверное, это Жаклин Квинет позаботилась о том, чтобы все эти люди пришли. Проходя через первый зал, я замедлила шаг и оглядела толпу слева направо. Каждые два шага я останавливалась и раздавала визитные карточки со своими инициалами и знаками отличия, напечатанными угольно-черным курсивом. Имена моих героинь были выделены красным цветом. Люди жадно расхватывали карточки, зная, что предстоящее представление войдет в историю искусства.

Во втором ряду стояли журналисты, старавшиеся увидеть происходящее на экранах. Видеосъемка была хорошей идеей, – в фильме я смотрелась гораздо эффектней. Когда я проходила в боковую комнату, то услышала, как судачат обо мне журналисты; их высказывания напоминали мычание голодного рогатого скота.

– …она современная Мона Лиза.

Смех.

– Нет… высококлассная куртизанка…

Подавленный смешок.

– …скорее девушка по вызову, как у Тулуз-Лотрека^[14].

Мне была знакома эта игра: распространение сплетен, кража чужих идей; поскорее успеть первым поместить чью-то сомнительную остроту в воскресном выпуске.

Я быстро прошла в зал, где должен состояться аукцион. Там царила более сдержанная атмосфера, в публике ощущалось чувство собственного достоинства. Было абсолютно невозможно выпросить, украсть или перекупить билет на аукцион, если только вы не умеете проходить сквозь стены. Жаклин совещалась с кем-то через ряд. Казалось, она занималась размещением столов на собственной свадьбе. Жаклин старалась установить «идеальное равновесие – поощрение и провоцирование без риска устроить драку». И ей это вполне удалось. Европейские и американские агенты стояли рядом с самыми влиятельными хранителями музеев, и впервые на аукцион прилетели три азиата. Все знали, что сегодня значительный день: британцы будут торговаться за право считаться главными представителями современного искусства.

Наконец я вошла и поднялась на сцену. Я стала в центре, справа от своего живописного сундука. Мне казалось, что это якорь, помогающий мне сохранять равновесие. Внутри находились истории шести моих героинь, которые вот-вот появятся из тумана прошлого и разделят со мной успех или поражение. Я почти физически ощущала напряжение в зале. Я оглядела аудиторию. Неужели я испытываю дискомфорт? Но я предвидела, что сложно будет стать женщиной – произведением искусства, выставленной на продажу. Кто же из них купит этот «живой товар»? Я пыталась выглядеть уверенно, достойно, сексуально. Петра была права: я чувствовала себя идеальным воплощением истории и современного взгляда на искусство.

Когда я шла по главному проходу, мои нижние атласные юбки шуршали. Теперь я ощущала на себе жадные взгляды, которые скользили по моему изысканному темно-красному бархатному платью, останавливаясь на талии и неизбежно спускаясь ниже. Мелкие бриллианты сверкали на ткани подобно падающим звездам.

Взгляд публики сосредоточился на корсаже с очень низким вырезом, прикрытым тафтой, которая была предназначена для того, чтобы скрыть – но не скрывала – очертания моей груди. Тройной воротник из тончайшего кружева блонде окутывал мою шею. Как и Мари Маркоз, я держала в руке льняной носовой платок, привлекая внимание к тринадцати инкрустированным изумрудами кольцам, которые украшали мои пальцы, придавая рукам сходство с наряженной новогодней елкой. С шеи спускались три золотые цепочки, на одной из них висел крест, на другой – подаренный Гаем флакон для духов с его запиской внутри, а на третьей – еще один изумруд в окружении бриллиантов. Камни ослепительно блестели при свете электрических ламп. Я наклеила накладные ресницы, глаза светились фальшивой голубизной цветных линз. Становилось все жарче, но я надеялась, что смогу это выдержать. У сцены присели на корточки фотографы, похожие на пауков, ожидающих моего падения. Справа от них в конце зала я заметила Эйдана. Его присутствие придало мне смелости, и я почувствовала, что могу противостоять им всем. Вчера вечером я не позволила ему остаться со мной и запретила ему сопровождать меня на аукцион. Мне хотелось убедиться, что я могу пройти это испытание одна. Но сейчас мысль о том, что он рядом и ждет меня, стоя за сценой, делала меня сильнее.

Раздался тяжелый удар молотка, и все замолчали. Через четырнадцать минут с начала аукциона, как и планировала Жаклин, настал мой черед пойти с молотка. Во время первой части аукциона Сотби цифры уже достигли определенной высоты, и аукционист действовал все увереннее. Он посмотрел в свой список, проверил, все ли его помощники на месте, готова ли группа, дежурящая у телефона, и прочистил горло, чтобы привлечь всеобщее внимание.

– Лот 143. Продажа Эстер Гласс… Прошу прощения, я хотел сказать: серии «Обладание».

Оговорка была намеренной. Публика поняла и рассмеялась. На какой-то момент напряжение в зале ослабло.

– Покупатель получит мисс Гласс в свое распоряжение на неделю, – продолжал аукционист более серьезным тоном. – Подробности можно найти в каталоге или в прессе.

По залу снова пролетел смех, словно стайка бабочек. Разве кто-то мог пропустить главное культурное событие сезона?

Аукционист быстро взглянул на меня. Я мило улыбнулась. Он призвал к порядку, и шум в зале несколько стих. Мое сердце выпрыгивало из груди: настал час моей продажи.

Тяжелое бархатное платье Мари не рассчитано на продолжительное нахождение под лампами, и я чувствовала, что в любой момент могу упасть в обморок от жары, но сейчас было не время для слабости. Я приготовилась и, стоя у своего сундука, стала ждать. Публика тоже притихла. Все поудобнее устроились в креслах, и в зале настала полная тишина.

– Начальная цена сто тысяч фунтов стерлингов. Кто-то может предложить сто двадцать тысяч?

На левой половине зала поднялась одинокая карточка.

Быстро кивнув, аукционист объявил:

– Вижу сто двадцать тысяч.

Я была знакома с Карлом, упитанным, пожилым агентом из Швейцарии, и постаралась скрыть свое изумление. Эйдан не упоминал о том, что договорился о продаже с мистером Зигерманном. Наверное, его пригласила сюда Жаклин, чтобы придать аукциону остроту.

Прежде чем я успела додумать эту мысль, поднялась новая карточка.

Да…

– Сто сорок тысяч в центре.

Я взглянула на женщину в середине зала, но она на меня не смотрела. Выражение ее лица было деловым и замкнутым. Но ее участие меня ободрило: я сразу подумала, что лучше уж провести неделю в обществе незнакомки, чем стать жертвой прихотей Зигерманна. Мне вспомнилась неизвестная женщина, выкупившая «Кристину». А может, эта незнакомка выступает от имени третьего лица, чьи нравы и вкусы мне неизвестны? Я перевела взгляд на аукциониста, он поднимал цену выше. Зигерманн не сдавался, и я снова задалась вопросом, уж не с ним ли вел переговоры Эйдан. Прошлой ночью я пыталась убедить своего агента назвать имена возможных покупателей из своего списка, но он отказался наотрез, аргументируя это тем, что ничего нельзя предвидеть и лучше позволить продаже идти своим чередом.

– Сто пятьдесят – принято. – Аукционист снова посмотрел на женщину, сидевшую в среднем ряду: – Дает ли кто-нибудь сто шестьдесят?

Она кивнула. Но, прежде чем аукционист успел подтвердить это, Зигерманн снова поднял карточку.

– Сто семьдесят тысяч справа.

Незнакомка не сдавалась.

– И сто восемьдесят в центре.

Наконец, Зигерманн засомневался и опустил взгляд, уставившись на свои колени.

– Сто восемьдесят в центре, – повторил аукционист.

Зигерманн посмотрел на меня, медленно улыбнулся и поднял два прижатых друг к другу пальца.

Аукционер заметил его жест и быстро прокомментировал:

– Я вижу двести тысяч.

Моя милая незнакомка без колебаний отрицательно покачала головой. Мною овладело разочарование. Мне хотелось бы узнать, кто она такая.

Аукционист выждал, внимательно оглядывая зал и выискивая новые предложения.

– Итак, двести тысяч. Кто-нибудь может дать больше?

Наступила тягостная пауза. Мне захотелось увидеть лицо Эйдана, Но прежде чем я успела его найти, напряжение разрядил голос аукциониста:

– Двести двадцать тысяч.

Присутствующие одновременно выдохнули, звук напомнил мне шум ветра в ветвях деревьев. Предложение исходило от помощника, дежурящего на телефоне. Аукционист быстро перевел внимание на Зигерманна, который поднимал карточку, тонко улыбаясь.

– Двести сорок тысяч, – произнес аукционист. – Кто больше?

Ответ последовал незамедлительно:

– По телефону поднимают до двухсот пятидесяти тысяч.

Зигерманн пристально посмотрел на меня, затем медленно покачал головой, признавая поражение. Интересно, испытывала ли Викторина то же, что и я сейчас, когда особо противные клиенты не могли позволить себе купить ее?

Но кто предложил двести пятьдесят тысяч? Человек Эйдана? Я была известна своей любовью к риску. Я положила свою голову на алтарь искусства и не собиралась теперь убегать в страхе. Я снова сконцентрировала внимание на аукционисте. В моих жилах бурлил адреналин.

– Итак, двести пятьдесят тысяч, – голос аукциониста стал настойчивей. – Кто больше?

Это цена могла стать окончательной, что позволило бы аукционисту перейти к следующему лоту. Он уже занес свой молоток над столом, когда другой его помощник на телефоне едва заметно кивнул.

– Двести семьдесят пять тысяч, – сказал он, вызвав у аудитории невероятное волнение.

Все глаза были прикованы к двум помощникам. На меня никто не смотрел. Казалось, на минуту все забыли, что я живой человек. Мой план удался: в их глазах я стала дорогим произведением искусства – ценным товаром.

Первый помощник что-то быстро говорил в трубку. Затем он взглянул на аукциониста и кивнул.

Аукционист объявил:

– Поступила заявка на триста тысяч.

Когда он повернулся ко второму помощнику, как и следовало ожидать, воцарилась тишина. Все присутствующие не отрывали от него взгляд. Помощник держал калькулятор и что-то быстро на нем подсчитывал, одновременно выслушивая инструкции невидимого собеседника. Он помедлил, потом что-то прошептал аукционисту на ухо и передал ему калькулятор. Аукционист бросил взгляд на помощника и нахмурился. Что случилось? Все присутствующие чуть приподнялись со своих мест.

Наконец аукционист быстро, но четко и торжественно проговорил:

– Один миллион долларов. Это шестьсот шестьдесят пять тысяч фунтов.

Публика вскочила со своих мест, словно выстрелившая пружина. Теперь зрители снова внимательно меня разглядывали.

Я понимала, что это означает: в их глазах названная цифра автоматически делала меня сверхъестественным и недоступным созданием, недостижимым идолом. Я же абсолютно растерялась.

Названная цифра подвела спектакль к завершению. Аукционист еще раз пристально оглядел зал и, перекрикивая общий шум, произнес:

– Шестьсот шестьдесят пять тысяч. Продано.

Никто не услышал последнего удара молотка.

В зале стало очень шумно; звонили мобильные телефоны, кто-то отсылал кому-то сообщения, но мое представление еще не окончилось. Сначала нужно было выбраться отсюда. Медленно повернувшись, я увидела, что Эйдан по-прежнему стоит у левого края сцены. Он хладнокровно подал мне руку и помог сойти вниз. Накинув на меня спасительную шаль с картины Энгра, он вывел меня из зала. Когда мы уходили, раздались бурные овации: зрителям требовалось выпустить пар. Журналисты кинулись за нами. Мы вышли и очутились под градом вспышек. Микрофоны почти упирались в наши лица, пока полиция пыталась оттеснить представителей прессы.

– Кто купил вас, Эстер?

– За какую сумму?

– Куда вы отправляетесь на следующей неделе?

Я заметила репортера из «ВВС» и, памятуя о том, что национальным каналам нужно давать самые лакомые куски, повернулась к ней и ее фотографу.

– Я буду в распоряжении моего покупателя в течение недели, начиная с завтрашнего дня, – сказала я бесстрастным тоном. – Он или она сможет делать со мной все, что захочет, пока это остается в рамках закона, – я услышала смех, – и происходит с моего согласия.

– Кто же покупатель, Эстер?

Тут вмешался Эйдан:

– Боюсь, что мы не можем раскрывать детали, пока аукцион официально не объявит о продаже, – так происходит и с любым другим лотом.

– Эстер, каково это: заработать миллион долларов за неделю?

– Я думаю, что расскажу обо всем «Международному современнику», – ответила я. – А сейчас мне нужно собраться с мыслями.

Мои слова вызвали ряд новых вопросов, гулко раздававшихся в морозном воздухе. Журналисты окружили меня подобно стайке летучих мышей, которые стремятся найти место получше рядом с единственной лампочкой.

Эйдан усадил меня на заднее сиденье ожидавшего нас лимузина. Перед тем как полисмен, отвоевав дверцу у журналистов, уже собирался ее захлопнуть, я услышала голос моего недавнего доверенного лица, Джона Херберта из «Клариона», который выкрикивал:

– Ты не стоишь этого, Эстер! Ты чертова фальшивка!

И на секунду мне вспомнился Кенни Харпер.

Сидя на заднем сиденье машины, я нервно дрожала. Эйдан обнял меня и целовал мои волосы.

– Кто это был? – спросила я. – Кто заплатил такие бешеные деньги?

Эйдан широко усмехнулся и крепче обнял меня.

– Мы должны дождаться звонка Жаклин, – сказал он. – В данный момент они проверяют информацию. Лучше подождать, Эстер, пока все окончательно не выяснится.

– Перестань, Эйд. Ведь это твой человек?

– Я этого не отрицаю, но он не собирался дойти до такой цифры.

Прежде чем я успела еще что-либо спросить, зазвонил телефон, и я услышала радостный голос Петры.

В галерее организовали частную вечеринку, и теперь из динамиков лилась громкая музыка, эхом отдаваясь в просторных помещениях бывшего склада. Пресса прибыла раньше нас, и нам с Эйданом пришлось почти силой прокладывать себе дорогу к зданию. Я быстро разыскала Петру, и мы продолжили мое так называемое представление. Мы величаво шли по красному ковру, лежавшему на полу в центре галереи, под аплодисменты друзей и коллег. Я все время раздавала визитные карточки, которые потом послужат напоминанием о сегодняшнем вечере. Среди приглашенных я заметила Гая с женой, а потом Линкольна и его оператора, придерживающего на плече камеру.

На одной из стен галереи чернели слова «Серия “Обладание”». Под ними неоновым светом горела цифра «1000000 долларов», состоящая из розовых огней. Те, кто не присутствовал на аукционе, могли посмотреть запись на большом экране в конце галереи, и я теперь сама смогла взглянуть на себя со стороны. Впечатление оказалось потрясающим. Глядя на себя, я видела Мари Маркоз, взирающую на меня с экрана. На минуту я задумалась, как бы она восприняла происходящее? Теперь ее значимость стала общепризнанной, даже если зрители не знали, кем именно они так любовались сегодня.

Эйдан позвонил Жаклин и передал мне ее слова о том, что при такой высокой цене Сотби должен сначала проверить покупку, а потом уже заняться обсуждением деталей. Точный ответ мы получим к утру.

– Поэтому тебе не о чем волноваться. Ты можешь расслабиться и наслаждаться вечеринкой, – ободряюще сказал Эйдан, перед тем как исчезнуть с трубкой в своем кабинете на ближайшие полчаса.

Я почувствовала себя брошенной, но вскоре всеобщее веселье подняло мне настроение. Сначала я уединилась с Петрой, которая помогла мне переодеться. Я сняла парик, расчесала волосы, уложила их при помощи геля и надела смелое маленькое черное платье, сшитое, разумеется, Петрой специально для этого вечера. Контраст был ошеломляющим. Как ни грустно, но надо признать, что эпоха Мари осталась в прошлом. Ассистентка Петры аккуратно сложила костюм мадам де Сенонн, и мы отправились на вечеринку, где веселились до упаду. Это была моя последняя ночь на свободе – по крайней мере, на ближайшую неделю. Завтра я должна буду поехать к своему владельцу и провести с ним семь дней, кем бы он или она ни оказался.

33

– Таким образом, художница Эстер Гласс теперь стоит тридцать пять миллионов фунтов в год. Заслуживает ли этот живой шедевр цены, которую сегодня дают за картины Пикассо? Все мы, затаив дыхание, будем ждать ответа. А теперь – о погоде на завтра.

Телевизор разбудил меня. Я посмотрела на экран и увидела себя с Эйданом, выходящими из здания, в котором проходил аукцион. Казалось, прошла целая вечность между возвращением в наше убежище в Сохо и этим серым воскресным утром.

– Мне это нравится: живой шедевр, Пикассо, – сказала я, когда Эйдан выключил телевизор. Он голый стоял у кровати и держал две чашки.

– Ты отправляешься в Манхэттен, – категорично заявил Эйдан.

Какое-то время я переваривала услышанное, а затем у меня упало сердце:

– И кто меня купил?

Он сел на постель и протянул мне кофе.

– Его зовут Бен Джемисон.

– Это твой человек?

– Разумеется, – с некоторым самодовольством ответил Эйдан.

– Продолжай.

– Обычно он сотрудничает с Грегом Вейцем, но Джемисон не захотел присутствовать на аукционе. Он предпочитает торговаться по телефону.

– Почему он предложил такую высокую цену?

– Он должен был получить тебя во что бы то ни стало.

– Он законченный псих, – ответила я, чувствуя, что слегка нервничаю.

– Нет, Эст. Он просто знает, чего хочет, – Эйдан наклонился и поцеловал меня в лоб. – Он, скорее всего, решил, что ты стоишь таких денег.

Я не могла не ужаснуться заплаченной за меня сумме. Такие большие деньги наложат отпечаток на мою дальнейшую карьеру художницы. Я смогу позволить себе более смелые эксперименты или же на время прекратить работу; у меня появится свобода делать все, что я пожелаю. Я могу положить деньги в банк для будущего ребенка или детей. У меня теперь больше денег, чем я могла когда-либо себе представить. На самом деле за последние несколько месяцев мысли о деньгах почти никогда не всплывали в моем сознании. Я была слишком занята проектом и борьбой с Кенни Харпером, чтобы о них думать. Сейчас я поняла, что отданные Кенни двадцать пять тысяч фунтов – жалкая мелочь по сравнению с суммой, потраченной на меня.

– Итак, – потребовала я, – расскажи мне все, что тебе известно о покупателе.

Эйдан лег на подушки.

– Ну, они большие друзья с Грегом Вейцем. Я не могу сказать о нем ничего плохого. Он опытный коллекционер, увлекается современной американской культурой, а также послевоенным искусством – Полок^[15], Раушенберг^[16]. Ходят слухи, что он недавно приобрел картину Уорхола^[17], но точнее ничего узнать не удалось.

– Зачем он купил меня?

– Может, ему захотелось стать владельцем кого-то знаменитого и красивого.

– Чепуха.

Эйдан нахмурился.

– Я думаю, он хотел пополнить свою коллекцию, украсив ее британским искусством.

– Может, он чуть-чуть опоздал?

– Почему ты так говоришь?

– Не осталось ни одной приличной дичи, не так ли?

Эйдан начал ласкать мою шею.

– Бен Джемисон не охотник, Эстер. Он один из богатейших агентов с Уолл-стрит. Его интересует качество.

Я испытала разочарование.

– В чем дело? – спросил Эйдан. – Для тебя это удачный вариант. Он хороший парень.

– Верю, но это так предсказуемо, – то, что меня купил американец.

Эйдан недоверчиво покачал головой.

– В Европе существует не так уж много коллекционеров, которые могли бы позволить себе купить тебя.

– Я знаю, но все-таки это мог оказаться мрачный азиат, европейский коллекционер или даже женщина.

– Но у рынка произведений искусства свои законы.

– Некоторые работы исчезают в неизвестном направлении, – ответила я, ныряя под одеяло.

Эйдан скользнул вслед за мной.

– Нечасто и не за такие деньги.

– Никто не знает, где находится «Доктор Гаше», – парировала я, ссылаясь на самую дорогую картину Ван Гога, проданную с аукциона, – эта картина в чьей-то частной коллекции. И никто не знает, в чьей. По крайней мере, никто из моих героинь не сказал бы: «Думаю, мне повезло, что меня купил богатый мужчина из Америки», – продолжала я. – Но, в конце концов, мои героини – это женщины, которых выставляли на продажу и покупали именно мужчины. И я отправлюсь за океан совсем как бедняжка Фрэнсис.

Эйдан обнял меня.

– Ты единственный шедевр, в возвращении которого в Лондон я должен быть уверен.

– Задерживаться в Нью-Йорке не входит в мои планы, – прошептала я. – Там твое прошлое, полное отвратительных тайн.

– У меня нет никаких тайн от тебя, Эстер. Каролин давно стала моим прошлым, а отношения с Жаклин – всего лишь плод твоего воображения.

– В прошлый раз я чувствовала себя там неуютно.

– Ты была чересчур напряжена.

Я все еще не верила Эйдану до конца, но видела, что он не лгал мне.

– И что же этот Бен Джемисон потребует от меня?

Эйдан откинул одеяло и провел рукой по моему лицу.

– Сопровождать его, выступать для его друзей и производить на них впечатление.

– Надеюсь, что этого ему будет достаточно.

– Чего бы он ни захотел, ты справишься. В любом случае помни, что по контракту ты можешь всегда отказаться.

– На самом деле меня не так уж это и волнует.

– Вот и хорошо.

– Ты ревнуешь? – спросила я, немного поддразнивая его. Но я понимала, что тема обладания стала для нас с Эйданом слишком личной. Он сделал вид, что не заметил насмешки.

– Бен не в твоем вкусе, – чересчур быстро проговорил Эйдан. – Честно говоря, я больше ревную к Гаю Симеону.

– Вчера он был со своей супругой Жанной. Есть ли повод ревновать?

Гай пришел на аукцион с красавицей женой. Они также посетили вечеринку и оставались там допоздна. Мне было интересно посмотреть на вторую половинку Гая. Ей оказалась изысканная женщина около сорока, со вкусом одетая, с аккуратными скулами и детскими чертами – современная Одри Хепберн, но с оливковым цветом кожи. Черные волосы Жанна собрала в классический узел. На ней было простое шелковое бежевое платье. Она, наверное, привыкла к тому, что Гай флиртует на стороне, для нее это являлось частью семейной жизни. Жанна ясно давала понять не словами, но тем, как она на меня смотрела: ее отношения с мужем стабильны. Я была рада, что Гай познакомил нас: журналисты, наконец, перестанут сплетничать о нас с ним, и Эйдан успокоится.

– Когда я уезжаю?

– Тебе заказали билет на сегодняшний вечер до аэропорта JFK. Ты полетишь первым классом, как и было указано в контракте.

– Ты проводишь меня?

– Неужели ты считаешь, что я позволю главному шедевру из моей коллекции уехать без сопровождения?

Я вдруг поняла, что страшно нервничаю. Аукцион и последовавшая за ним бурная вечеринка опустошили меня.

Эйдан заверил меня, что все мои вещи отвезут прямо в аэропорт, а я могу посвятить весь день отдыху и ничего не делать, если мне так хочется.

– А ты?

– Я буду рядом, – пообещал он.

Мое лицо появилось на первой полосе воскресного номера газеты. Моя продажа стала настоящей сенсацией. В статье подробно рассказывалось об аукционе, хотя никто пока не знал, кто покупатель и куда я направляюсь. Недостающие части мозаики «Продажа Эстер Гласс» будут пестреть на страницах газет еще в течение недели, как и было запланировано. Вчера по пути в Сохо нам с Эйданом удалось избавиться от журналистов, и сейчас нас никто не беспокоил. Я прослушала автоответчик. Кэти была в галерее, и отдел по связям с общественностью отвечал на все звонки. Мы выкрали у жизни этот день, чтобы побыть вместе. В шесть часов вечера мы приняли душ и оделись. Я надела сверху свою бурку, а Эйдан – темные очки и куртку с капюшоном. После этого мы, никем не замеченные, вышли в Китайский район. Черный «Мерседес» доставил нас в Хитроу. Никто не обращал на нас внимания.

На заднем сиденье автомобиля я сняла бурку и положила голову на колени к Эйдану.

– Я совершенно измотана.

– Вы можете отоспаться в самолете, мадам. Вспомните, ведь вы летите первым классом.

Я улыбнулась тому, что он говорил со мной так, словно я была моделью Энгра. Эйдан с рассеянным видом гладил меня по волосам и смотрел в окно на машины под моросящим дождем. На его лице застыла улыбка.

– О чем ты думаешь?

– Я просто вспомнил день, когда мы познакомились.

– Да?

– Я заплатил за твои работы где-то одну пятую той цены, за которую они были проданы после выставки.

– Это все, чем я для тебя являюсь. Качественным товаром.

– Правильно.

– И как, по-твоему, я стоила того, чтобы вложить в меня деньги?

– Я бы сказал, что ты намного превзошла мои ожидания.

Я раздумывала над его словами. Сейчас мне казалось, что Эйдан прав. Моя карьера во многом сложилась благодаря ему.

– Эст, – сказал он и замолчал.