Текст книги "Шедевр"

Автор книги: Миранда Гловер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

28

У Изабеллы д’Эсте есть чему поучиться. Во многих отношениях эта королева эпохи Возрождения не похожа на остальных моих героинь. В отличие от них, нарисованных мужчинами и для мужчин, Изабелла в высшей степени независима. Она сама являлась заказчицей, привыкшей к одиночеству и свободе, меценатом и натурщицей в одно и то же время – и символом государственной власти. Я начала изучать ее историю через несколько дней после приезда Гая и вскоре была уже полностью погружена в ее богатый внутренний мир.

Изабеллу можно считать первой леди Италии шестнадцатого столетия, своеобразной Джеки Кеннеди того времени, и ей нравилось быть у власти. Она близко дружила с королями и Папами и была свидетельницей многих политических событий, как, например, вторжение французов в Италию, осада Рима и коронация императора Карла V. Высокообразованная интеллектуалка, знавшая греческий и латынь, Изабелла являлась членом кружка писателей, среди которых были Макиавелли, Кастильоне и Ариосто. Она также вела обширную переписку – около двенадцати тысяч ее писем хранятся во дворце Мантуи Дукале.

Мне было приятно узнать, что Изабелла увлекалась коллекционированием предметов искусства. Она тысячами скупала их для украшения своих двух комнат во дворце – Студиолы (студии) и Гротты (салона). Студию украшали фризы, и на дверце каждого шкафа был выгравирован герб Изабеллы. Позже гербы были заменены аллегорическими картинами работы Мантенья. Для оформления своего салона Изабелла пригласила братьев Мола, которые расписали деревянные панели изображениями дворцов, городов, музыкальных инструментов и сцен из придворной жизни. В этой комнате Изабелла д’Эсте собрала все виды произведений искусства: бронзовые статуэтки, ценные манускрипты, музыкальные инструменты и глобус, по которому она следила за путешествиями Колумба. На сегодняшний день сохранилось лишь три из тысячи шестисот приобретенных ею предметов.

Я рылась в своих старых вещах в поисках необходимого реквизита как белка, собирающая орехи в ожидании суровой зимы. Их можно продать на дешевых благотворительных базарах за пару пенни: старые с щербатыми краями фарфоровые блюдца, разрисованные по краям цветочным узором и золотыми листьями; стеклянное пресс-папье, расписанное внутри цветами; шелковые шарфы с геометрическим рисунком в стиле пятидесятых; ожерелья из красного и зеленого стекляруса; нитки жемчуга и старые черно-белые открытки с посланиями незнакомых людей на обороте, написанными жирным курсивом. В детстве я всегда очень бережно хранила свои вещи, не желая делиться ими с другими детьми. Думаю, это следствие идеи всех уравнять и все поделить поровну, бытующей в нашей общине. Ребенком мне хотелось самой сформировать подходящую жизненную концепцию. Я придумала себе эмблему – шестиконечную звезду, на каждом луче которой помещалась буква моего имени^[13], а в центре – открытый глаз. Эта эмблема была в изголовье моей кровати, на стенках моих шкафчиков, на форзаце моих книг и даже на одежде. Я нарисовала ее также на коробках из-под обуви, где хранились дорогие мне вещи.

Я прилетела в Вену на один день. У меня оставалось мало времени на подготовку, к тому же я знала, что единственного взгляда на картину Тициана будет достаточно, чтобы испытать те эмоции, которых я ожидала от Изабеллы. Ее образ был уже четко определен в моем сознании. Я подошла к конторке служителя музея и спросила, где могу найти картину. Восторженный студент небрежно указал на монетный зал на втором этаже, где я нашла прекрасный медальон с изображением Изабеллы, датированный 1505 годом. Эта случайная находка оказалась кстати. На монете первая леди эпохи Ренессанса была изображена в профиль – величественная и властная, как римский император или король. Монету, очевидно, изготовили, когда Изабелла была молода. Сохранившийся портрет Тициана, написанный тридцать лет спустя, изображал ее в том возрасте, в котором она была представлена на монете.

Изабелла д’Эсте, возможно, владела многим, но сама принадлежала мужу, по крайней мере, какое-то время. В шесть лет она была обручена с герцогом Мантуи. Они поженились, когда ей было шестнадцать, а ему двадцать пять. Известно, что герцог был некрасивым, но порядочным человеком, а также храбрым воином – главные качества, необходимые для успеха в Италии шестнадцатого века, страны, страдающей от насилия и борьбы за власть между коренными жителями, захватчиками и церковью.

Но читая об Изабелле, я не понимала, как она могла по-настоящему кому-либо принадлежать. Она была слишком умна. Поговаривали, герцогу очень не нравилось, что его жена вмешивается в политику, хотя это и приносило ему пользу – однажды Изабелла даже вызволила его из тюрьмы. После его смерти в 1519 году герцогом стал их девятнадцатилетний сын Федерико II, но землями по-прежнему управляла Изабелла. Из этого можно заключить, что, как бы усердно ни старались подчинить себе Изабеллу ее муж и сын, она никогда ни от кого полностью не зависела.

Изабелла покровительствовала искусствам, заказывая выдающимся художникам эпохи Ренессанса свои портреты. Ее заказы выполняли Мантенья, Корреджио, Перуджино и Лоренцо Коста, но Леонардо да Винчи сделал с нее лишь рисунок, который теперь находился в Лувре.

В возрасте шестидесяти лет Тициан, самый великий венецианский художник той эпохи, нарисовал Изабеллу д’Эсте дважды. Один портрет являл собой изображение пожилой Изабеллы, другой передавал ее девичью красоту. Из двух портретов на сегодня остался лишь последний. Именно из-за него я прилетела в Вену.

Наконец я нашла шедевр, написанный Тицианом в 1534–1536 годах, всего за два года до создания Гольбейном «Кристины Датской». На картине Тициана Изабелла нарисована по пояс и одета в меха и расшитое узорами платье. Петра, вернувшись домой, наверное, уже разрабатывает дизайн этого наряда. Изабелла изображена немного вполоборота и смотрит на зрителя с некоторого расстояния. Ее юное милое лицо серьезно и отражает ее поглощенность своими интересами. Она загадочная и необычная, отстраненная и решительная, быть может, немного похожа на волевую Жаклин Квинет.

Все же я испытывала разочарование от поездки. Строгость этого холодного благовоспитанного австрийского города казалась несовместимой с горячим нравом Изабеллы эпохи Ренессанса. Во всяком случае я так думала. И Тициан в своем произведении был со мной согласен. Но, возможно, эти чувства вызваны моими собственными проблемами, а не городом? Ведь мнение самой Изабеллы мне неизвестно.

Мне очень хотелось вернуться в Лондон и подвести итоги. Тем не менее, слова Гая не выходили у меня из головы: «Картина Леонардо, хоть это и набросок, полнее раскрывает ее образ». Нужно признать, что менее известная работа, возможно, действительно поможет мне разгадать образ Изабеллы, в отличие от слишком официального портрета, написанного Тицианом.

Оставив Изабеллу, я решила, что пора попросить Гая об еще одной услуге.

– Приезжай прямо сейчас, – повелительным тоном сказал он. – Не надо возвращаться домой. Ты можешь взять билет на прямой рейс до Парижа.

Я послушалась, села на самолет до Парижа и, прилетев, поехала из аэропорта Шарля де Голля прямо в Лувр, где ждал меня Гай. Я испытывала беспокойство от необходимости составить окончательное представление о королеве итальянского Возрождения. Гай без предисловий провел меня к рисунку. Как только я его увидела, я поняла, что не зря приехала в Париж.

Мы стояли перед рисунком в полуосвещенной комнате. Обыкновенный рисунок углем, с использованием красной охры для волос и кожи и желтой пастели для платья. Изабелла была изображена в профиль. Глядя на рисунок, я поняла, что такое «шедевр» в самом прямом значении этого слова. Гай не мог не заметить выражения бурного восторга на моем лице. Он старался не выглядеть самодовольным.

– Цвета просто необыкновенны! – прошептала я.

– Использование желтого делает рисунок единственной пастелью, оставленной Леонардо, – ответил Гай. – Благодаря уже одному этому факту рисунок уникален.

Я долго и пристально смотрела на Изабеллу. Что особенного я нашла в обычном рисунке?

Изабелла была нарисована в классической позе, в отличие от менее канонического стиля, использованного Леонардо позже в «Джиневре деи Бенчи» или «Моне Лизе». Изабелла повернула и немного наклонила голову, совсем как на монете, которую я видела в Вене. У нее были выразительные черты лица, резко очерченный нос и большие глаза. Рот, изогнутый в мягкой полуулыбке, густые и длинные волосы, сложенные руки.

– Она была беременна? – небрежно спросила я.

Гай пожал плечами.

– Согласно хроникам, это возможно. Так утверждают и некоторые критики. Они также говорят, что модель, послужившая прообразом Моны Лизы, тоже ждала ребенка. В обоих случаях они указывают на круглые лица и фигуры, а также на тот факт, что на обеих женщинах нет ни одного кольца.

Я решила сверить даты. В рисунке чувствовалась поглощенность женщины земными заботами, каким бы «сухим» ее изображение ни казалось за счет техники исполнения; в нем также было ощущение реальности: густые, шелковые на вид волосы, теплая кожа. Я уже знала, что Изабелле очень хотелось иметь свой портрет, выполненный Леонардо, и художник не обманул ее ожиданий.

– Четыре года герцогиня Мантуанская просила Леонардо нарисовать ее портрет, – сказал Гай. – Можно заметить, насколько этот рисунок схематичен. Он явно выполнен с целью перенести его на холст. Очевидно, Леонардо собирался написать полноценную картину, но у него репутация художника, который не заканчивал свои произведения.

– Думаю, он был слишком занят изображением улыбки Моны Лизы.

Гай рассмеялся:

– Надеюсь, Изабелла осталась довольна результатом: в этом рисунке, который является настоящим шедевром, художник выполнил часть своего обещания.

Я попросила Петру сшить костюм, основываясь на картине Тициана, но в котором все же присутствовал бы свободолюбивый дух Изабеллы с рисунка Леонардо. Следующие несколько дней мы провели вместе, занимаясь костюмом. Каштановая юбка из шерсти и кашемира и искусно скроенный жакет были украшены богатой вышивкой с вкраплением эмблемы Изабеллы. Это был прекрасный костюм «от кутюр» с меховым воротником и манжетами, к которому прилагалась шляпа в форме анемона. Я легко могу представить, как следующей зимой парижанки будут гулять в таком костюме по Елисейским полям, с пуделем в тон к пальто, которое открывает каблуки.

Я пригласила на последнюю примерку Линкольна Стерна и его оператора. Все было готово – кроме «Юдифи» Климта, которая не может быть закончена раньше, чем я съезжу в Венецию. Я показала Линкольну все свои костюмы, кроме «гвоздя программы» – роскошного красного бархатного платья Мари Маркоз, которое пока оставалось за кадром, в ожидании дня моей продажи.

Наибольшее впечатление на всех произвело платье Фрэнсис Лейлэнд, выполненное Петрой. Мы одновременно уехали из Нью-Йорка, увозя папку с репродукциями картин, которые нашли в музее Фрика: предварительные эскизы платья. Как выяснилось, Уистлер считал себя не только художником, но и дизайнером, и сам придумал одежду для Фрэнсис. Ее наряд можно охарактеризовать как «платье для чая» – стиль, распространенный с США и Англии в 1870-х. Такая одежда являлась удобной альтернативой тугим корсетам того времени и была звеном, соединяющим исторический костюм с современным.

Серия рисунков отражала процесс творческого поиска Уистлера. Они включали изображение сложносочиненных розочек, служивших пуговицами, и различные варианты самого платья – с тщательно прорисованным шлейфом, разнообразной цветовой гаммой, с использованием цвета слоновой кости, бледно-желтого, оранжевого и ярко-алого цветов. Вряд ли миссис Лейлэнд позировала для этих рисунков, – ее голова нарисована чисто схематически. Петра обнаружила, что платья напоминают стиль Ватто – знаменитого французского художника эпохи романтизма восемнадцатого столетия. На портрете наряд был немного упрощен, но все еще напоминал о прошедшем веке элегантностью и благородством стиля: ниспадающий с плеч шлейф, присобранные рукава и оборки на воротнике. На рисунках Уистлер также изображал модель в разных позах, решив, наконец, изобразить Фрэнсис со спины, чтобы продемонстрировать шлейф во всем его великолепии и показать зрителю задумчивый профиль женщины. На одном из рисунков с розочками указания были написаны по-французски. К восторгу Петры, выяснилось, что Уистлер хотел, чтобы платье было сшито в Париже. Платье также упоминается в письмах Уистлера, его матери и миссис Лейлэнд, но сам наряд до наших дней не дожил. Теперь Петра пыталась воспроизвести его.

Вернувшись в Лондон, я черпала вдохновение в репродукции рисунка Леонардо. Я связалась с государственными архивами в Мантуе и обнаружила, что через три года после смерти Изабеллы, в 1542 году, был составлен список всего ее имущества во дворце Дукал. Полная копия этого документа недавно была опубликована, и ее можно приобрести. Не упуская случая узнать больше о жизни своей героини, я сделала заказ и получила список с нехарактерной для итальянцев быстротой – через три дня. Глянцевый документ занимал сорок восемь страниц, исписанных сепией и украшенных каймой из золотых листьев. Двести тридцать шесть наименований предметов искусства свидетельствовали об утонченном вкусе Изабеллы и позволяли судить о богатстве ее потрясающей коллекции.

Представление Изабеллы, которое я с нетерпением предвкушала, будет ярким и потребует присутствия зрителей. Я надеялась, что у меня будет возможность представить герцогиню Мантуанскую перед большой аудиторией. Я выйду и зачитаю отрывок из списка ее имущества, перемежая это разбрасыванием монет, чтобы подчеркнуть богатство своей героини. Ведь Изабелла подчеркивала свою значимость, демонстрируя богатство в его финансовом, интеллектуальном и творческом аспектах.

29

– Когда я последний раз приезжала в Венецию, температура воздуха была, наверное, сто градусов, – простонала Петра, щуря раскосые глаза от пронизывающего ветра. На ней был наряд от Диора, который станет модным в следующем сезоне. Я мысленно вернулась к последнему нашему визиту в Венецию. Очень хотелось напомнить Петре о ее подвигах с каким-то итальянским скульптором в гардеробной Пегги Гуггенхейм, но посмотрев на бледное лицо подруги, я поняла, что сейчас это будет неуместно. Пока катер вез нас мимо печальных палаццо вдоль Большого Канала, мне тоже стало невыразимо грустно. Мы направлялись в Ка’Песаро, роскошный дворец в стиле барокко на острове Санта-Кросс, где находился музей современного искусства. Стоял унылый февральский день. Венеция была окутана жутковатым густым туманом, огни старинных вилл озаряли таинственные воды, создавая идеальную атмосферу для встречи с Юдифью, последней моей героиней, которая символизировала убийство и миф.

Мы прилетели в Венецию из Парижа. Я вспомнила нашу разгульную вечеринку в баре на улице Фобур-Сент-Оноре, где мы сидели допоздна – с Гаем и Петриным «немцем» – и, среди прочего, обсуждали мою предстоящую продажу. Ближе к ночи наш разговор неизбежно коснулся последнего образа в моем списке.

– «Юдифь» Густава Климта? – изумленно спросил немец. – Нам всем должно быть страшно.

– Почему? – хихикая, спросила Петра, обнимая его за плечи.

– Мужчина, пойманный в ловушку роковой женщиной, всегда погибает, – ответил он, подмигивая Гаю и проводя рукой по горлу.

– Это всего лишь выдумка Климта, – парировал Гай, поднимая стакан с водкой. – Он был одержим сексом и смертью.

Я давно так не веселилась. Париж бодрил меня, помогая временно забыть о проблемах с Эйданом. К тому же было здорово находиться среди людей, которые знали о моем проекте. Это снимало напряжение, словно теперь я разделила с ними ответственность за конечный результат.

– Юдифь использовала свою женскую привлекательность для свержения Олоферна, – объяснила я, – но Климт ввел сексуальный подтекст, которого, согласно мифу, на самом деле не было.

Немец пытался сосредоточиться на моих словах, но выпитая водка уже начинала действовать.

– Значит, Юдифь – это просто мужская фантазия о том, на что способна женщина, доведенная до отчаяния? – спросил он.

– Абсолютно верно. – Теперь Гай посмотрел прямо на меня и медленно произнес: – Мужчины боятся признать, что женщина способна осознанно пойти на убийство. Гораздо удобнее считать, что Юдифь толкнула на это неудовлетворенная страсть.

– Мне кажется, что у Эстер и Юдифи есть что-то общее, – сказал немец. У него уже заплетался язык.

Прежде чем я смогла выступить в свою защиту, мне на помощь пришла Петра.

– Может быть, Эстер и приходится рисковать, – убежденно проговорила моя подруга, – но она не обезглавливает своих врагов.

– Нет, – уверенно возразил немец. – Я имею в виду, что обе они – Джоконды.

Гай не сдержал смеха.

– Но это правда. – Немец сделал внушительный глоток из стакана. – Мона Лиза – это архетип роковой женщины.

– Никогда не думала, что я сама являюсь героиней мифа, – ответила я.

Я размышляла о мифической Юдифи и ее поступке, пока мы плыли к ней. Пятеро из семи моих героинь были реальными женщинами: Кристина, Изабелла, Мари, Викторина и Фрэнсис. Остальные две воплощали традиционные представления мужчин о женском начале: Мария, символизирующая непорочность, и грешница Юдифь.

Я хотела, чтобы проект прошел полный круг. Климт перенес действие сказания, изложенного в Ветхом Завете, в двадцатый век, интерпретировав историю так, чтобы она соответствовала особенностям его времени. Он был австрийским диссидентом, жил и творил в двадцатом веке, и его произведения одержимы эротизмом; даже в его пейзажах сквозит женская чувственность. Картины Климта пользовались успехом в знакомой с учением Фрейда Вене. Образ роковой женщины завоевал много поклонников, но некоторые слои венского общества были оскорблены картиной, особенно это касается евреев из среднего класса.

Ветхий Завет повествует о Юдифи, молодой еврейке, вдове из Ветилуи – израильского города, осаждаемого вавилонской армией. Когда Юдифь услышала, что старейшины города намерены сдаться Олоферну, деспотичному вавилонскому полководцу, она решила спасти свой город. Юдифь нарядилась, надела редкостные драгоценности и пошла во вражеский лагерь, чтобы предложить себя в качестве наложницы. Несколько дней спустя «жаждущий близости» Олоферн пригласил ее в свой шатер. На счастье Юдифи, он «выпил больше вина, чем когда-либо пил со дня своего рождения» и быстро уснул, не успев и дотронуться до нее. Тогда Юдифь схватила турецкую саблю Олоферна и двумя ударами отрубила ему голову. Потом позвала свою служанку, положила голову в мешок и вернулась в Ветилую, где призвала израильтян вывесить трофей на стену города. Вскоре после этого вавилоняне убежали. Юдифь заявила, что действовала по велению Бога. В оригинальном тексте нет никаких упоминаний о том, что убийство доставило ей удовольствие, не говоря уже о сексуальном удовлетворении.

Климт изображал Юдифь дважды, первый раз в 1901 году, затем в 1909.

В первой картине, как и в более поздней версии, содержится сексуальный подтекст, но не хватает убедительности. Моделью послужила современница Климта, венская натурщица и, возможно, муза художника, Анна Бар-Милденберг. Характерно, что художник украсил картину золотой листвой, соединив плоское изображение с трехмерным пространством, чтобы создать своеобразную связь между традиционным искусством и современным. Шею Юдифи украшает модное и дорогое золотое колье-«ошейник», она с отсутствующим видом держит в руке голову Олоферна; веки женщины полуопущены, губы приоткрыты, выражая чувственный экстаз.

Во второй интерпретации Климта Юдифь выглядит более воинственно и излучает мощную сексуальную энергию, что оскорбило венских евреев-буржуа и настроило их против художника. На самом деле картину часто называют «Саломея», обвиняя художника в том, что он спутал два мифа и непреднамеренно опорочил имя Юдифи. Но Климт знал, кого он рисовал и почему. Он не стремился понравиться толпе; как Уистлер и Мане, художник свято верил в искусство ради искусства. Я не могла дождаться, когда увижу эту картину.

Через несколько минут наш катер причалил к деревянному пирсу, и мы направились к палаццо в стиле Ренессанс. По вымощенной аллее, с одной стороны от которой находился канал, мы преодолели небольшое расстояние до широких дверей музея. Войдя в ворота, мы обнаружили, что двор музея вымощен светлыми плитами, в отличие от прохладных аллей. Двор очень просторный, и в центре него вырыт глубокий колодец. Мы прошли через темный холл и поднялись по широкой лестнице на второй этаж, в главный выставочный зал. Галереи оказались неожиданно маленькими и уютными. Потолки украшали необычные фрески, которые привлекали больше внимания, чем картины, висящие на стенах.

Второй вариант «Юдифи и Олоферна» так же знаменит по репродукциям, как и «Олимпия» Мане. Все детали картины были воспроизведены бесчисленное количество раз, и теперь произведение Климта можно увидеть где угодно: от обертки шоколада до белья. Но даже на неудачном месте в середине галереи, на стене, являющейся перегородкой, оригинал производит впечатление, которое нельзя сравнить с действием репродукций. От Юдифи нельзя было отвести глаз. Как и Кристина, она нарисована полностью, что сделано с целью подчеркнуть ее рост. Толстая позолоченная рама оттеняет изображение, картина приобретает динамику, начинаешь буквально видеть, как Юдифь уходит в открытую дверь, и мысленно возвращаешься к совершенному ею убийству. Ее грудь обнажена, темные волосы развеваются за спиной, на оливковой коже – посткоитальный блеск. На Юдифи неописуемой красоты платье, броские драгоценности украшают ее шею и запястья. Большое количество цепей свидетельствует о том, что Юдифь была пленницей, но теперь она свободна. В скрюченных пальцах, похожих на когти хищника, она сжимает отрубленную голову Олоферна. Сильное впечатление, производимое картиной, кажется еще более удивительным, если учесть, каким тонким слоем художник наносил краску на холст. Красочность картины и ее глубина на репродукциях наводили на мысль о толстом слое краски.

Климт использовал миф для утверждения идеи о беспомощности мужчин перед женским магнетизмом и о необходимости с этим считаться. Может, это было лишь предупреждение о грядущих событиях? В конце концов, это был 1909 год. Картина написана незадолго до того, как Эммелина Пэнхурст приковала себя к ограде лондонского парламента, и получение женщинами права голосовать ознаменовало начало борьбы за равноправие в Западной Европе.

Я размышляла о том, как драматически обыграю историю Юдифи. Ее будет так же непросто передать, как Викторину и Марию, а может, и еще сложнее. Она станет моим последним представлением, которое завершит неделю моей продажи. Я мысленно составила сценарий для Юдифи, шепотом проговаривая слова о том, как она коварно соблазнила Олоферна, и о последовавшем за этим убийстве. Общая идея была мне ясна, но характер представления будет зависеть от моего будущего коллекционера. Мне хотелось отдать все детали на волю случая. Это будет частный просмотр; подача образа будет тесно связана со зрителем – в зависимости от того, мужчина это или женщина, от степени сексуальной активности – по прошествии недели я буду знать о нем – или о ней – достаточно много. Чувственная, непредсказуемая и опасная Юдифь будет моим козырем в рукаве. Я использую ее для подведения итогов всех предыдущих представлений и для того, чтобы нежно – или не очень нежно – попрощаться со своим владельцем.

Как Энгр и Уистлер, Густав Климт сам придумывал костюмы для своих моделей. Они не отвечали моде того времени, но помогали отобразить характер его героинь на холсте. Юдифь изображена подчеркнуто чувственной. И Петра шьет для нее соответствующее платье. Она придумала ткань, основой для которой послужили обе картины: тонкий шелк, расписанный розовыми, зелеными, оранжевыми узорами в форме завитков, квадратор, овалов и кругов, прошитый золотой нитью. Платье будет похоже на кимоно. Но за внешней скромностью должен отчетливо проявляться образ моей героини. Незаметные ленточки на передней части кимоно развяжутся, открывая нижнее платье, вырезанное настолько низко, что едва прикрывает соски. Платье спустится до уровня пупка, а затем упадет на пол, где уже будет лежать кимоно. На шею я надену инкрустированное золотое колье, а на запястья и лодыжки – бесчисленные цепи. Женщины Климта часто не носят обуви, и мои ноги тоже будут босыми. В результате декорации объединят две темы – темы борьбы и любви, представленные в картинах художника.

Подготовка приближалась к концу. До аукциона оставалось всего двенадцать дней, и в воздухе витало всеобщее напряжение. Я испытывала воодушевление и облегчение от того, что мой план почти осуществлен. Передо мной открывались новые карьерные возможности. Беспокойство, вызванное появлением Кенни Харпера, улеглось. Он никогда уже не позвонит, и журналисты, казалось, забыли о том рисунке. Как ни странно, но я, наверное, испытываю благодарность по отношению к нему. Его повторное появление в моей жизни заставило мой ум заработать. Я стала более раздражительной, более живой, после того как он вызвал во мне этот страх; мои нервные окончания приобрели небывалую чувствительность. Теперь я ощущала, что готова вернуться в Лондон и предстать перед публикой. Время, оставшееся до аукциона, прошло в сутолоке пресс-конференций, встреч, примерках и съемках. Сценарий представления был продуман до мелочей, образы найдены. Пришло время отложить их в сторону и заняться обдумыванием того, как лучше выставить себя на продажу. Оставалось лишь два важных вопроса, которые требовали решения: прежде чем поехать на аукцион Сотби, мне нужно примерить костюмы и как-нибудь помириться с Эйданом.

30

Ассистенты помогли Петре донести чемоданы от лифта до моей квартиры. Эйдан должен был приехать после обеда, прибудут также Кэти, Линкольн и его оператор. Сара, Рут и Билли тоже заявили о своем желании увидеть представление. Для частного просмотра будет довольно многолюдно.

После нашей ссоры я всего один раз говорила с Эйданом, – спрашивала, когда он приезжает. Мне было грустно, но я смирилась с существующим положением дел. Я не могла позволить проблемам взять надо мной верх, когда аукцион не за горами. Я начала понимать, что, хотя и люблю Эйдана, Петра была права. Всего за одну неделю мы сможем разобраться в наших отношениях и – если это возможно – продолжить их.

Перед тем как прийти, каждый подписал договор, обязуясь до аукциона хранить все увиденное в строжайшей тайне. Мы дали понять Линкольну, что в случае невыполнения этих обязательств ему несдобровать. Я наняла специалиста, который установит оборудование и будет следить за процессом съемки. Если в течение недели после продажи серии «Обладание» что-то пойдет не так, у меня в любом случае останется эта запись.

Мы расчистили пространство и положили в центре студии большой белый ковер. Я буду использовать его во всех моих представлениях. Он сделан из нового впитывающего волокна, разработанного Национальной академией наук, и удобно сворачивается в трубу. Семь костюмов находились в специально помеченных чемоданах, ассистенты выставили их строго по порядку. Я сняла чемоданы камерой – семь великолепных произведений искусства, спрятанных в свою скорлупу. Ширма Викторины лежала запакованной рядом с ними. Это единственная деталь, которую привезли отдельно от остального реквизита.

– У меня есть еще один сюрприз, – объявила Петра, таща за собой огромный картонный ящик, перевязанный веревкой.

Я подошла, чтобы помочь ей, и была удивлена его тяжестью.

Подруга протянула мне ножницы, и я присела, чтобы разрезать веревку.

– Это подарок от Диора, – объяснила Петра.

Я погрузила руки в пенопласт и нащупала острый край большого ящика. Это был старинный, обтянутый кожей и обвитый металлической проволокой сундук с медными петлями. Кожаные ленты отделяли верхнюю часть от нижней и завязывались спереди.

– Этот сундук называется «Дженни Линд». Он такого размера, что туда поместятся все твои костюмы, – с воодушевлением рассказывала Петра. Она стояла сзади, положив руки на бедра, и наблюдала за мной. Затем достала из заднего кармана какую-то бумажку и протянула мне.

Я развернула и прочитала:

Сделано в 1860 году. Сундук назван в честь шведской певицы Дженни Линд, которую, благодаря чистоте ее сопрано и особой манере исполнения, называли «Шведским соловьем». Она дебютировала в Америке, в Нью-Йорке, в театре Касл-Гарден одиннадцатого сентября 1850 года. Выступление открыло продолжительный тур по девяносто трем городам, организованный антрепренером Дженни Финеасом Т. Барнумом. Тур стал следствием ряда фантастических выступлений в Англии, после которых появилось выражение «Лихорадка Дженни Линд».

Я посмотрела на Петру:

– Одиннадцатое сентября, – я надеюсь, это не станет дурным предзнаменованием.

Она небрежно пожала плечами:

– Обещаю, что не будет ни малейших совпадений. Открывай же сундук.

Все вокруг замерли в ожидании. Я подняла крышку.

Внутренняя сторона крышки была инкрустирована восемью панелями с миниатюрными копиями выбранных мною шедевров. На восьмой панели значилось мое имя и название серии – «Обладание», напечатанные золотом. В верхней части сундука был деревянный ящик, содержащий семь отделений разной величины. У каждого была своя крышка и специальный ключ. И на каждой можно было увидеть мои инициалы и имя одной из героинь. Я придумала эти знаки отличия для этикеток на костюмах и для визитных карточек, которые я буду раздавать в наряде мадам де Сенонн на аукционе, а также они будут напечатаны на ткани, из которой сшито платье для представления Изабеллы.

– Каждое отделение соответствует размеру и количеству украшений, – Петра присела рядом. – Сними ящик.

Я залезла внутрь. В сундуке лежали три свертка, обернутые красной бумагой. Я развернула первый и увидела резиновую голову Олоферна с длинными темными волосами и закрытыми глазами. Она была настолько похожа на настоящую человеческую голову, что я вздрогнула. Потом я взглянула на Петру. Она лукаво улыбалась.

Я развернула второй сверток. Там находилась шкатулка для драгоценностей, обтянутая черным бархатом. В шкатулке лежало изысканное золотое кольцо с рубином, которое идеально подошло для указательного пальца моей левой руки. Я повернула кольцо и увидела герб Кристины, выгравированный внутри. Кольцо удивительно походило на изображенное Гольбейном.

– Дом Диора сделал его по специальному заказу, – улыбаясь, сказала Петра.