Текст книги "Удивительные приключения Яна Корнела"

Автор книги: Милош Кратохвил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Глава десятая,

которая знакомит читателя с жизнью на пиратском корабле и с удивительным человеком, командиром корабля Луи дю Пюи, а потом рассказывает о том, как пушка, даже не стреляя, чуть не убила Яна Корнела

Уже на другой день после отплытия мы присоединились к главной флотилии, во главе которой шел великолепный, ошеломляющий своим вооружением, трехмачтовик нашего главнокомандующего. Он несся гордо, с раздутыми парусами, и жерла его пушек внушали всякому страх.

Море и теперь было еще спокойным, и скоро все мы трое почувствовали себя настоящими моряками. Что касается Жака и, особенно. Селима, то они были, как рыба в воде. Довольно быстро втянулся в работу и я, – видимо, потому, что теперь меня никто не бил и не ругал.

Правда, за время этого довольно долгого плавания у меня накопилось здесь уже немало противоречивых впечатлений, и иногда мне с большим трудом удавалось найти ту причину, которая породила их.

Так, например, в первую же неделю плавания на борту нашего корабля вспыхнули две кровавых драки. Сначала поссорился какой-то голландец с одним из негров, – из-за чего, никто не знал. Озверевший голландец подкараулил своего противника в такую минуту, когда тот укреплял что-то на рее, и подстрелил его, словно попугая. Узнав об этом, командир корабля приказал немедленно заковать голландца в кандалы, привязать ему к ногам груз и вышвырнуть его в море.

Потом возник новый спор, который привел распоясавшихся соперников к драке на ножах. Она проходила на глазах у любопытных моряков, обступивших драчунов плотным кольцом и подзадоривавших их. Противники вели себя странным образом: перед схваткой каждый из них наступил правой ногой на свой нож, лежавший на палубе, и повернул к своему противнику ладони, показывая, что у него нет другого оружия. Потом они оба разом нагнулись за своими ножами и бросились друг на друга. Дело также закончилось тем, что один из спорщиков был заколот и умер у всех на глазах. В последнем случае командир не вмешался в спор, и победитель не понес никакого наказания. После некоторого размышления я сам догадался, в чем тут была загвоздка и почему командир в обоих случаях решил по-разному.

Однажды – это было возле какого-то маленького островка – мы наткнулись на корабль, который вез порох и другие боевые припасы для небольшой испанской крепости, расположенной на побережье материка. Корабль был вооружен несколькими пушками и на наше предложение сдаться ответил выстрелами. Но его малофунтовые пушечки не причинили нам никакого вреда, кроме поломанных перил.

Наш командир приказал высадить стрелков на две шлюпки и дать из всех пушек предупредительный залп с таким расчетом, чтобы их ядра пролетали над матчами испанского корабля. Поскольку к нашему корвету подходила вся флотилия, то на фок-мачте испанского корабля взвился белый флаг. Шлюпки со стрелками без каких-либо затруднений причалили к корвету, но команда уже успела сбежать с него. Через минуту захваченный корабль – уже с нашей командой – присоединился к пиратской флотилии.

В другой раз я сам, собственными глазами, видел, как в открытом море проплыл, буквально рядом с нами, пузатый, почти невооруженный купеческий корабль, на который пираты даже не обратили внимания. Он шел под французским флагом, и никто из них не посмел нарушить приказа Лолонуа – никогда не нападать на флот его соотечественников.

Еще более интересными, чем эти наблюдения, были беседы с нашим командиром, которые повторялись теперь, во время длительного и спокойного плавания, довольно часто. Обычно, когда у него появлялась свободная минута, он посылал Диего за мной, и мы беседовали с ним. Командир больше всего интересовался рассказами о Европе. Правда, я давно уже расстался с ней, но сам он покинул ее раньше меня. Он расспрашивал меня не столько о последних военных событиях, Оснабрюкском мире и тому подобном, сколько о странах, в которых мне удалось побывать, и главным образом о людях, – что они испытали во время войны и как стали жить после нее.

Когда я рассказывал ему о Матоуше Пятиоком, о восстании немецких крестьян, о любви Криштуфека и о судьбе семьи эрфуртского мастера, он внимательно слушал меня, словно я сообщал ему о самых важных государственных делах.

– Меня интересует все, – подбадривал он. – Хотя я родился во Франции, однако мне посчастливилось побывать во многих европейских странах – всюду, где только было возможно.

Больше он никогда ничего не рассказывал о себе. У Диего я вытянул о нем лишь несколько куцых сведений: зовут, мол, его Луи дю Пюи. По-видимому, он какой-то обедневший дворянин, и, говорят, – хотя достоверно этого никто не знает, – стал пиратом по вине одной женщины. Вот и все. Казалось, он коротает со мной время потому, что я сам немало бродил по свету и в беседах с ним, не подозревая того сам, рассказывал ему о тех странах, которые всегда были и навсегда останутся ему близкими. Но он ни разу не высказал мне ничего такого, что могло бы подтвердить мою догадку.

Впрочем, бывали и такие беседы, во время которых я молчал и слушал его. Подобное случалось тогда, когда дю Пюи, очевидно, не желая оставаться в долгу, рассказывал мне о пиратах. Это были такие интересные сведения, которых я никогда бы ни от кого не узнал. Особенно любопытным тут было гнусное заигрывание самых почтеннейших правительств с этими отверженными людьми.

Если передать – пусть даже неумело – всю сущность его рассказов, то она сводилась к следующему.

– Когда Колумб, находясь на службе у испанской короны, открыл путь в Вест-Индию, то вслед за ним на острова и на американское побережье ринулись испанцы. Они набросились на них, как саранча на урожай. Всюду, куда бы ни ступала их нога, они объявляли захваченную землю испанской собственностью и там, где они появлялись, через минуту уже не росла трава. Испанцы вывозили все, что попадалось им под руку, особенно золото и серебро, – независимо от того, находили ли они его в рудниках или в храмах и дворцах туземцев. Завоеватели опозорили себя своей жестокостью, – они без всякого разбора уничтожали непокорных индейцев. Все это предприятие возглавлялось и оплачивалось испанским королем, – королем, благочестиво преданным католической религии и всячески благоволившим ее распространению в Новом свете; римский папа сильно возлюбил его за это и, благословляя испанское оружие на его великую спасительную миссию, объявил, что все, кроме некоторых незначительных заокеанских земель, навеки принадлежит испанской короне.

Хотя это очень понравилось Испании, однако Франции, Англии и Голландии это понравилось значительно меньше, – они тоже были морскими державами и имели свои торговые флоты. Их казна и карманы купцов нуждались в сокровищах Нового света. Однако они попали туда слишком поздно, когда за богатым американским столом уже восседал и весело пировал его величество король испанский.

Как же тут быть?

Куда господа не могут попасть по-хорошему, туда они лезут воровским путем. Ведь вы здесь, на Эспаньоле, сами были свидетелями того, как проникают туда мои французские земляки и стараются перегрызть глотку испанцам. Там, в Европе, из-за этого каждую минуту вспыхивают войны, и даже теперь, когда, по видимости, господствует мир, борьба за Новый свет все еще не прекращается. Она приняла только немного другой облик. Теперь в это дело впутали нас, пиратов.

Как человек становится пиратом, вам известно сейчас на собственной шкуре. Вы-то, впрочем, пришли уже на готовенькое, но те, кто ранее вас оказался неудачником и был отвергнут обществом, начинали с самого начала. Когда они не могли прокормить себя на суше, то шли на море.

Эти люди доставали себе челн, рыбачили и, когда им не везло, старались взять силой то, что им не удавалось получить по-хорошему. Естественно, они поступали так с теми, кто, собственно, был виновником их жалкой участи, – с испанцами. Сначала им попадалась в руки лодка побольше их челна, потом им удавалось захватить какой-нибудь испанский корабль, и только через несколько десятилетий у них появились такие корабли, на которых они могли безопасно бороздить все моря вдоль берегов Вест-Индии под своим собственным флагом.

Испанцы завопили: «Пираты! Разбойники! Негодяи!» А знаешь, как смотрели на пиратов в Англии, во Франции и в Голландии? Там говорили: «Э, да это какие-то ловкие ребята. Нам следовало бы помочь им, – ведь они наносят вред нашему злейшему врагу и опаснейшему сопернику – Испании. Давайте-ка подкормим вошь, забравшуюся в испанскую шубу!» И они начали, не скупясь, посылать пиратам, то туда, то сюда, оружие, порох и деньги.

Испанцы взбесились. Как же, мол, так: вы, англичане, французы и голландцы, постоянно твердите о сохранении мира, а сами натравливаете на нас пиратов, которые нападают на наши корабли, порты и колонии! При английском же и других дворах невинно пожимали плечами и раздраженно отнекивались: «Мы тут ни при чем. Разве пираты – наши подданные? Мы ведь не можем ни послать их на вас, ни что-либо приказать им!»

Впрочем, об этом мог бы лучше других рассказать тебе наш Лолонуа.

С историей Лолонуа я был уже знаком, – мне рассказал ее Жак, а тому – Диего.

Таким же загадочным и противоречивым, как вся жизнь на пиратском корабле, показался мне и сам дю Пюи. Я долго не мог понять его. Он был добродушен и приветлив и в то же время безразличен и холоден, как лед. Я нашел в нем очень много человеческой мягкости, и временами казалось, что по сравнению с ним – я какой-то бесчувственный человек. Но нередко он мог быть суровым и беспощадным. Похоже было на то, что в нем одновременно сочеталось несколько натур. Как-то он захватил с собой одну книжечку и стал читать мне ее вслух. Это были стихи. До той минуты я даже не предполагал, что человеческое слово имеет такую чудесную выразительную силу. Само собой, я не мог понять всего того, о чем он читал – это были испанские стихи, – об их содержании я догадывался по интонации голоса чтеца, который, как мне казалось, скорее пел, чем читал, хотя и не слышалось никакой мелодии. В то же время я обратил внимание на нежную руку офицера, державшую книжку, на руку, по которой, как и по лицу, можно определить человека. И я невольно вспомнил один случай, о котором мне недавно рассказал Диего.

Дю Пюи преследовал на своем корвете небольшой испанский корабль. Это произошло неподалеку от берега, и испанцы свернули в устье какой-то реки, вероятно, желая скрыться там. Но дю Пюи сумел вовремя раскрыть этот замысел и, быстро спустив на воду челны, высадил на оба берега стрелков. Они легко обогнали корабль, пытавшийся улизнуть, поскольку тот почти не двигался вперед против течения. Укрывшись за деревьями и кустами, они начали обстреливать палубу до тех пор, пока испанцы не попрятались в трюм. Этим воспользовался дю Пюи и с несколькими своими людьми влез на корабль. На палубе он приказал закрыть все выходы, кроме одного, самого узкого, куда можно было подняться из трюма по отвесному трапу и только поодиночке. Угрозой потопить корабль он вынудил испанцев подниматься наверх через это узкое отверстие и, как только они вылезали из трюма, дю Пюи каждому из них отрубал голову. Его люди еле успевали подавать ему свои сабли, когда прежние тупились. Так он лично перебил всю испанскую команду, оставив лишь одного, – его он послал с угрожающим и оскорбительным письмом к местному испанскому губернатору.

А сейчас та же самая рука… держит книжечку стихов, держит осторожно и нежно, стараясь не помять ее листочков. Этот хладнокровный палач и убийца склоняется над ней и наслаждается ее стихами. Да, порой человек бывает преудивительным существом…

Еще в открытом море нас ожидал день, который мне едва не стоил жизни.

Утром небо было ясным, без единого облачка. Потом ветер разом утих, как будто его языком слизнуло, – паруса беспомощно повисли на реях, воздух с каждой минутой становился все теплее и теплее, словно кто-то подогревал его. Я заметил, что в глазах старых моряков появилась тревога.

После обеда на горизонте образовалось маленькое белое, пухлое, рыхлое облачко, и мне казалось, что я отродясь не видывал более невинной тучки. Но вся команда уже собралась на палубе. Матросы стягивали паруса, убирали с палубы все, что было не закреплено, и, наоборот, укрепляли все, чему надлежало там оставаться.

В эту минуту подул резкий, сухой ветерок и всех тех матросов, которым было нечего делать наверху, погнали в трюм. Тогда я впервые узнал, что такое настоящий шторм. Он был очень сильным – даже бывалые люди из корабельной команды, пережившие на своем веку немало бурь, перестали подшучивать над оробевшими новичками.

Тот, кто ходит только по земле, никогда не поймет, что он счастлив, так как имеет «твердую почву под ногами». Наша же почва тогда была очень шаткой – корабль, точно норовистый конь, каждую минуту становился на дыбы, и пол то поднимался вверх, то опускался вниз. Частенько кто-нибудь из нас отрывался от того, за что судорожно цеплялся доселе, съезжал на спине или на животе, носом ударялся прямо в противоположную переборку, а оттуда столь же неприятным образом тотчас же возвращался обратно. Того, что творилось на верхней палубе, на которой у руля и мачт остались самые опытные моряки, я даже не мог себе представить.

Когда мое тело покрылось синяками и я устал, как собака, мною овладела сумасбродная мысль – пробраться в коридорчик, проходивший вдоль корабля под нами. Его преимущество я видел в том, что он был узким и там человеку было значительно легче удержаться на одном месте.

Из трюма я выбрался довольно благополучно, со ступенек же скатился значительно быстрее, чем мог этого ожидать… Как ни странно, у меня не хрустнула ни одна косточка. Зато потом!..

Пока я, шатаясь, вставал на ноги, новый толчок отбросил меня прямо к тяжелым, уже наполовину сорванным дверям, и я очутился на четвереньках на просторной нижней батарейной палубе. В тот момент, когда я, распластавшись, точно жаба, лежал на полу, перед моими глазами появилось нечто такое, от чего у меня даже остановилось на минуту сердце; корабельная пушка – огромная, толстая, тяжелая бронзовая труба, положенная на лафет из прочных дубовых досок. Эта пушка походила на неуклюжий ящик на деревянных колесах, который откатывается после каждого выстрела назад. Само собой, когда нет поблизости противника, колеса пушки закрепляются клиньями, а лафет приковывается цепями, чтобы она стояла прочно и неподвижно.

Но нынешний шторм, швырявший корабль из стороны в сторону, так рвал и дергал цепи, удерживавшие орудия, что одно из них, очевидно закрепленное послабее, сорвалось и стояло теперь свободно на своем лафете. Когда корабль давал крен и поднимал свой нос или корму кверху, это огромное бронзовое чудовище носилось по батарейной палубе. В ту же минуту я заметил, как оно медленно покатилось… прямо на меня. Я рванулся в сторону, уступив ему дорогу. Теперь я только и знал, что следил за пушкой и старался добраться до дверей, от которых меня уже далеко отбросило.

Пушка же металась из стороны в сторону, как овца, у которой завелась вертячка. Однажды она раскатилась и, крепко ударив в стену, чуть не пробила ее и не плюхнулась в море. Потом, катясь книзу, она зацепилась за лафет другой пушки, закружилась, как волчок. Невозможно было угадать, где остановится она. Я же, испуганный и покрытый потом, то и дело отскакивал от нее, – падал и откатывался в сторону, когда на волосок от меня проносилась эта ужасная уродина из металла и дерева. Хуже всего было тогда, когда корабль накренялся, – тут я и пушка летели кубарем в одном направлении. Если неповоротливость пушки мешала ей катиться, то ее движение ускорял вес.

Я никак не мог избавиться от страха. Казалось, это не сорвавшаяся пушка, а живое чудовище, которое следит за мной и преследует меня. После того, как прошло немало времени – мне уже казалось, что это продолжается целую вечность, – наступил спасительный толчок, который отбросил меня к дверям, а пушку, прогрохотавшую рядом, на расстоянии вытянутой руки, – к стене. Очутившись в коридоре, под лестницей, я почувствовал, что прямо-таки постарел на десяток лет, на целый десяток ужасных лет!

Словно нарочно – судьба иногда проказлива, как обезьяна, – когда я убрался с батарейной палубы, море стало заметно успокаиваться и, немного погодя, шторм прекратился.

Шатаясь я вышел на палубу. Боже мой, вот где было настоящее опустошение! На правом борту не хватало солидного куска перил, над кормой исчезла часть крыши, фок-мачта была сломана, почти все тросы сорвались, страшно перепутались и валялись на палубе, извиваясь, как змеи. Но этот разгром нисколько не удивил матросов, и все мы бойко принялись за работу, которой оказалось тут непочатый край.

Поразительно было то, что ни одного из матросов, находившихся на палубе, не снесло бурей в море.

Во время работы, когда мы вместе с Жаком распутывали целую связку веревок, Жак неожиданно взглянул на мою голову и, расхохотавшись, хлопнул меня по плечу, – он, животное этакое, даже не подумал, что я еле держусь на ногах, а мое тело ноет от боли.

– Светик ты мой, – сказал он, – да ты совсем поседел. На лбу у тебя белая, как снег, прядь волос!

Я спустил эту несчастную чуприну к глазам, – он был прав.

Тогда я рассказал Жаку о том, как мы с корабельной пушкой играли в пятнашки. После этого он перестал подшучивать и даже извинился передо мной:

– Прости, я думал, что ты перепугался этой бури.

Корабельная команда работала настолько дружно, что уже через полдня палуба приняла такой вид, будто корабль не пережил никакого шторма. Только перила пришлось починить досками да фок-мачта стала походить на карлика.

И еще одно: после более тщательного осмотра мы с удивлением заметили, что на носовой части корабельный таран осиротел. Наш Посейдон исчез, – он вернулся в свое царство, богом которого был, – его сбросила в море переломившаяся фок-мачта во время своего падения. Жаль, – мне очень нравился этот бородатый бог с позолоченным трезубцем.

Заключительная часть плавания протекала уже спокойно. Однажды утром наблюдатель, находившийся на марсе грот-мачты, крикнул:

– На горизонте – земля!

Скоро и мы, стоявшие на палубе, заметили, как вдали, над горизонтом стали вырисовываться голубые контуры скал или гор, чего именно, – пока еще нельзя было различить. Но эти берега были целью путешествия пиратов и местом, в котором мы будем впервые участвовать в их крупной экспедиции.

Там, вдалеке, Маракайбо!

Глава одиннадцатая,

в которой повествуется о том, как пираты захватили Маракайбо

Теперь пиратская флотилия стала двигаться сомкнутым строем. В центре шли боевые корабли. Мимо нашего корвета медленно проходил флагманский трехмачтовик, и тут я смог увидеть собственными глазами самого знаменитого и самого опасного пирата того времени – Франсуа Лолонуа. Он одиноко стоял на возвышенной части кормы и лишь изредка, спокойно, подносил к глазам свою подзорную трубу. Расстояние между обоими нашими кораблями было невелико, и я смог хорошо рассмотреть его.

Он был среднего роста, ни худ, ни толст и показался мне самым обычным, заурядным человеком. На нем был надет поношенный офицерский камзол, не имевший никаких украшений – ни кружев, ни галунов, и только на боку у него висела старая сабля. Наш дю Пюи в сравнении с ним выглядел настоящим вельможей. На голове у него ничего не было, и прямые волосы ниспадали ему на воротник. В моем воображении он рисовался грозным человеком с орлиным носом. Хотя у Лолонуа был действительно большой кривой нос, однако у него почти не было бровей, под носом торчали тоненькие, как нитка, усики и прямо к нижней губе примыкала жиденькая бородка. Словом, он выглядел невзрачным и слабым. Таким он мне казался до тех пор, пока я смотрел на него со стороны.

Но потом, когда его корабль проходил мимо нашего, он повернул к нам голову и медленно обвел нас глазами. Чур меня, с нами крестная сила! Только теперь я увидел его истинное лицо. Как будто в страшную летнюю жару мимо нас проходил ледник. В сравнении с холодным, убийственно равнодушным выражением его глаз такие мелочи, как усики и бородка, тотчас же потеряли всякое значение. Да, самым страшным в нем было его равнодушие, такое равнодушие, от которого он мог освободиться только лишь путем отрицания и истребления всего живого. Бр-р, с этим господином я никогда бы не пожелал есть из одной миски!

Когда трехмачтовик проплыл вперед, мне показалось, что солнце снова появилось над нами.

Теперь уже можно было яснее рассмотреть берег, и он открывался перед нами весь, со всеми его подробностями.

Маракайбо!

Этот порт на круглом заливе, омывающем побережье Венецуэлы, подобен драгоценному камню, вставленному внутрь перстня. Впрочем, залив открыт в сторону моря только узкими проходами между расположенными у входа двумя небольшими островками – Оруба и Монгес. Такие же островки разбросаны и по заливу: Исла де ла Вигия, высоко подымающаяся скала, на вершине которой находится небольшой форт, и Исла де ла Паламас, Голубиный остров, – он довольно велик. Проливы между этими островами так узки, что проходящий между ними корабль легко обстреливается маленькими пушками береговых батарей. Следовательно, Лолонуа решил разгрызть орешек с довольно крепкой скорлупой.

Поскольку каждый корабль, проходящий мимо Голубиного острова, легко прибивается к нему сильным течением и должен проплывать прямо у него под носом, испанцы построили на нем свои укрепления. У другого берега было довольно мелко, каменисто и там обязательно бы застрял киль любого порядочного корабля. За всеми этими преградами Маракайбо светится как желанная цель в самом западном уголке залива. Он сияет своими белоснежными домами, построенными на нескольких террасах вдоль берега. Известно, что там, вместе с рабами, живет около четырех тысяч человек. Над крышами домов возвышались величавый собор и несколько монастырей. Уже по одному этому было видно, что там бродила, как вино в бочонке, кипучая жизнь многочисленных торговцев и плантаторов.

Когда мы приблизились к бухте, Лолонуа приказал нам стать на якорь за холмами западного побережья, вне поля зрения Сторожевого острова, и подготовиться к высадке. Теперь почти все его матросы превратились в воинов. Они вооружились самым различным оружием; большинство из них захватило сабли и засунуло за пояс по два пистолета.

Я – со своей единственной рукой, – само собой, не получил оружия. Дю Пюи определил меня вместе с несколькими матросами к корабельной службе, – кораблям во время этой вылазки ставилась не менее важная задача. Селима он послал к канонирам.

Чтобы войти в бухту, необходимо было не дать заговорить пушкам, по крайней мере у самого входа в нее и на Голубином острове, где размещался небольшой испанский гарнизон.

Еще ночью Лолонуа приказал переправить шлюпками около сотни пиратов на тот берег, за которым укрывалась наша флотилия. Они должны были пробраться там до рассвета к береговой батарее, слабо защищенной низким валом, построенным из корзин, наполненных песком и засыпанных землей. Как только забрезжит рассвет, пираты атакуют батарею, а их боевые корабли войдут в бухту и попытаются обезвредить форты Голубиного острова.

Ночь перед атакой – ночь перед битвой! Сколько атак уже пережито мною! Но ни одна из них не походила на другую.

Только одно сближало их. Все ночи перед такими атаками были одинаково скверные – с чутким сном, с бессонницей или с ужасными сновидениями, более кошмарными, чем явь. Накануне их я всегда думал: знай я, что мне предстоит сражаться за доброе и правое дело, я перестал бы волноваться и спал бы спокойным и крепким сном. Вот и завтра, когда еле-еле забрезжит рассвет на востоке, меня снова впутают в борьбу чуждых мне людей и за чуждые интересы. Правда, завтрашний неприятель пиратов будет и моим личным неприятелем, однако мои друзья и союзники, вместе с которыми я буду сражаться против него, нисколько не вызывают у меня к себе симпатий. Безусловно, теперь я иначе смотрел на пиратов, чем тогда, когда впервые услышал о них, и не мог по-прежнему осуждать их – ведь мне стала известна причина, вынудившая большинство из них заняться таким жестоким ремеслом, – но я не мог не видеть и того, что их стремление к захвату денег, сокровищ и всевозможной другой добычи все-таки очень мало чем отличалось от цели тех, против которых они сейчас готовились выступить.

Разумеется, завтра никому не будет никакого дела до моих рассуждений. Да и у самого меня не окажется времени для них, и я буду искренне желать пиратам всяческих удач, – ведь теперь с ними связана моя судьба и мое ближайшее будущее.

Хотя я и не выспался, – я вскочил на ноги одним из первых. С моря дул свежий порывистый ветер, который вполне благоприятствовал планам Лолонуа.

Корабли – около их бортов укрывались маленькие шлюпки – неслышно проплыли вдоль берега, а потом повернули свои железные тараны в сторону бухты. Здесь снова повезло пиратам, – их никто еще не заметил ни на островах, ни на берегу. На рассвете стража или беззаботно заснула или не выставлялась вовсе. Мы ожидали, что поднимется переполох, но кругом было тихо.

В этот момент из-под прикрытия больших кораблей выступили восьмивесельные шлюпки. Переполненные пиратами и погруженные в воду почти до самых краев, они направились к Голубиному острову. В то же время раздались ружейные и пистолетные выстрелы на берегу, где стояла испанская батарея. Там уже наступали пираты, высадившиеся туда по приказу Лолонуа еще ночью. Безусловно, они налетели на испанцев совершенно внезапно, и, к нашему удивлению, батарея даже ни разу не выстрелила по кораблям, – по-видимому, ее действия были целиком отвлечены высадившимися пиратами. Пиратские корабли спокойно, без всякого риска, миновали наиболее опасные места. Когда же, наконец, три пушки грохнули, то ядра упали далеко от цели. Было видно, что они выпустили их второпях, без наводки. Эта первая стрельба с берега оказалась последней, и сюда стали доноситься только глухие пистолетные выстрелы да отдаленные крики. Пистолеты принадлежали пиратам, ружья солдат опоздали. Там завязалась рукопашная схватка.

Только теперь заговорили пушки из крепости Голубиного острова. Они стреляли по наиболее привлекательной для них цели – по нашим кораблям. Лолонуа приказал замедлить ход кораблей, – пусть они послужат неприятелю мишенью. На такой дистанции лишь редкие пушечные ядра долетали до нас. Большинство их падало в воду, и если некоторые попадали в корабли, то вред, причинявшийся ими, был намного меньше выгоды; в это время пираты спокойно подошли к берегу острова, высадились на него и подобно смерчу понеслись на гору, к крепости. Их вел дю Пюи, и по тому, что я узнал о нем, мне было нетрудно представить себе, как они штурмовали крепость.

Стрельба из пушек, если их немного и они не могут поддерживать друг друга, никогда не продолжается долго, – ведь пройдет немало времени, пока их зарядят снова. Пушкари прочистят и протрут ствол, насыплют в него порох, набьют паклю, хорошенько утрамбуют ее, засунут в ствол ядро и после установки пушки на место, с которого она откатилась, начнут прицеливаться. На все это уходит не меньше – часто даже больше – четверти часа. Следовательно, до новой канонады Лолонуа вполне успеет спокойно обогнуть Голубиный остров, на котором уже разгорелась схватка пиратов с защитниками крепости. Чем закончится эта стычка; было ясно, как дважды два четыре; пиратов оказалось больше; они действовали ловчее и безжалостнее, – их вел дю Пюи.

Я нисколько не удивился тому, что наши корабли остановились за островом и стали ожидать возвращения отрядов-победителей.

В то время, когда из зарослей острова доносились к нам выстрелы и крики пиратов, атакующих крепость, шлюпки с пиратами, подавившими батарею, возвращались с берега к кораблям. Как только они подошли к нам, пираты мгновенно вскарабкались на палубу. Поднялся страшный шум; рассказывая о схватке, все старались перекричать друг друга. Пираты словно опьянели, – их глаза были багровые, а руки вымазаны в своей и чужой крови. Они размахивали трофейными пистолетами и ремнями, на которых висели мешочки с деньгами. Многие из пиратов уже натянули на себя трофейные куртки. Своим видом эти люди внушали один ужас. Некоторых из них я уже знал как молчаливых и замкнутых матросов, усердно несших тяжелую корабельную службу и, пожалуй, почти ничем не отличавшихся от наших трех буканьеров. Только пираты были куда суровее. Такое поведение отражало дурную сторону самого образа их жизни. Передо мной стояли теперь те же люди, которые – не могу иначе выразиться – только что напились человеческой крови. Они разом превратились в совершенно других людей, и в них, собственно, не оставалось ничего людского, кроме внешнего вида.

Вскоре вернулся с уже затихшего Голубиного острова дю Пюи со своей ватагой. В наружности командира я заметил такую же ужасную перемену, как у всех пиратов, хотя его лицо на первый взгляд казалось невозбужденным и дышало ледяным спокойствием. Но глаза выдавали его.

Тут кто-то сильно ударил меня по плечу. Я обернулся; это был Жак. Он ржал во все горло и, указывая на пиратов, что-то кричал мне. От возбуждения он совсем забыл, что говорит со мной по-французски и что я, стало быть, не понимаю его. Ему это было безразлично. Я повнимательнее вгляделся в его лицо. Нет, у него еще не было такого выражения, которое ужасно напугало меня в других. Жак скорее всего походил на пьяного человека и, стало быть, все-таки еще оставался человеком. Однако долго ли продлится это и не станет ли он таким же безжалостным хищником, как все остальные?..

Раненых было мало, и лишь несколько пиратов лишились жизни. Где их оставили? Разумеется, на месте! Разве было время возиться с ними?

В самом деле, Лолонуа отдал приказ плыть дальше. Теперь перед нами уже не было никаких преград и мы безопасно могли пройти через всю бухту до главной цели нашей экспедиции – Маракайбо! Оно находилось на расстоянии лишь шести миль от нас.

Теперь настало время наспех исправить те повреждения, которые причинили нам попавшие сюда ядра. У нас была вдребезги разбита одна кормовая каюта, отбит кусок штурвального колеса, кое-где порваны паруса и надломлена фок-мачта. Мы привели в порядок только то, что было необходимо для дальнейшего плавания: связали колесо, чтобы оно не распалось, кое-как зашили дыры в парусах и укрепили пострадавшую мачту.

Когда мы двигались к порту, мне казалось, что корабль стоит на месте, а берег плывет нам навстречу. Там у пиратов должна произойти самая ожесточенная схватка.