Текст книги "Конец республики"

Автор книги: Милий Езерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)

XIX

Желая обезопасить тыл своих легионов от предательского удара враждебных азиатских республик, Кассий и Брут решили покорить родосцев и ликийцев.

Кассий двинулся к Родосу, объявив неприятельским послам, прибывшим в его лагерь, что, поскольку родосцы были в союзе с Долабеллой, он считает их врагами, тем более, что они подняли оружие против Кассия, Просьбы старого Архелая, некогда учившего Кассия греческой философии, не разрушать города только раздражали полководца…

– О свободолюбивый муж, – со слезами говорил философ, сжимая его руку, – не забывай о борьбе родосцев за свободу. Ведь ты сам борешься за нее. Почему же ты хочешь поработить свободных? Мы никогда не знали рабства. Чего же ты хочешь, Кассий? В этом городе ты получил образование, посещая мою школу, имел домашний очаг. О, неужели ты, мой ученик, поднимешь руку на свое второе отечество? Ведь исход борьбы всем известен: или все мы погибнем, или ты будешь побежден. Не забывай, что, заключая, по предложению Юлия Цезаря, е нами договор, вы клялись богами, совершая возлияния и подав нам правые руки, уважать наши права. Неужели ты, ученик мой, хочешь стать врагом свободы, тираном и клятвопреступником?

Вспыхнув, Кассий вырвал у него свою руку.

– О Архелай! Почему ты молчишь об оскорблениях, нанесенных мне высокомерными родосцами? Я просил у них помощи, и они отвергли мою просьбу, предпочтя мне Долабеллу, который стремился поработить мою родину, поддерживая тиранов в Риме. Вы, родосцы, называете себя свободолюбивыми, а поддерживали автократию в ее борьбе с демократией. И потому, Архелай, твои речи лицемерны. Вы, дворяне, должны были, даже не ожидая от нас просьб, помочь нам в борьбе за римскую республику. Твоя же ссылка, Архелай, на Юлия Цезаря неосновательна, так как Цезарь был главой единовластия, борьба против которого ведется теперь всюду. Поэтому я призываю вас защищать свободу римлян и заключить с нами союз. Если же вы считаете нас беглыми проскриптами, то нам остается одно – воевать с вами.

Архелай молча удалился. Кассий понял, что соглашения с родосцами быть не может. И действительно, вскоре начались военные действия. В морском сражении Кассий разбил вражеские корабли, напавшие на него, а затем, подступив к Родосу, окружил его.

Не подготовленный к осаде и не имея достаточно провианта, город не мог долго держаться. Кассий хотел взять его измором. Однако горожане, расположенные к римлянину, тайно открыли ворота, и полководец вступил в город без боя.

Ни грабежа, ни насилий не было – Кассий пригрозил смертью воинам за нарушение порядка и спокойствия. Но он казнил пятьдесят родосцев, а двадцать пять человек осудил на изгнание. Захватив деньги в храмах и государственной сокровищнице, Кассий приказал гражданам вносить ему золото и серебро, а укрывателям драгоценностей пригрозил смертной казнью. Объявив, что доносчики получат десятую часть укрытых денег, а рабы, кроме того, и свободу, он озлобил против себя население. И все же, боясь наказания, люди с бешенством выкапывали сокровища из земли, доставали их из колодцев и гробниц.

Архелай пристально следил за действиями Кассия.

– Разве это не грабеж? – говорил он друзьям и ученикам, указывая на мулов, нагруженных золотом и серебром. – Римлянин захватил в частных и государственных сокровищницах восемь с половиной тысяч талантов и сегодня увезет их на кораблях, а завтра потребует еще…

Предсказание его сбылось. Кассий обнародовал декрет, повелевавший всем азиатским городам выплатить ему подати за десять лет вперед.

– Не говорил ли я? – злорадно сказал Архелай, глядя вслед Кассию, покидавшему Родос. – Сейчас он уезжает в другие города вымогать деньги, не желая слышать ропота и проклятий разоренного населения. О боги, какого жадного ученика я воспитывал и обучал!

Но Архелай ошибался, утверждая, что Кассий отправился за добычей. Полководец выступил из города, чтобы помешать Клеопатре, плывшей со многими кораблями, соединиться с Октавианом и Антонием.

Быстрота действий, решительность и вера в дело республиканцев выгодно отличали Кассия от других борцов за республику. Будучи деятельнее и предприимчивее Брута, он беззаветно стремился к той цели, которая казалась ему святым делом. И он ревностно отстаивал это дело, отрешившись от личной жизни. Ради торжества идеи и укрепления власти, которую возглавлял Брут, он готов был на несправедливости и беззакония: разбить триумвиров, казнить их и восстановить республику дедовских времен! Он спал и видел торжественный въезд в столицу освободителей, республику, вознесенную на небывалую высоту, мирную жизнь народов, населявших Рим и провинции. Это была пленительная картина. Он жил этой мечтой, стремясь, чтоб она стала явью. В этом была жизнь. Все остальное казалось ничтожным атрибутом этой идеи.

Брут был мягче сурового Кассия. Но он так же, как тот, страстно любил родину и готов был для нее на всякие жертвы. Ради этой любви поднял он руку на мужа, которого знал с детства и который отечески любил его. Страшная тоска снедала его, когда он думал о Юлии Цезаре. Но иначе нельзя было поступить – так решил Фатум. А теперь нужно было продолжать борьбу с цезарьянцами, готовить войска, копить средства.

Брут полулежал в шатре, читая Полибия, прислушиваясь к крикам легионариев, осаждавших Ксанф.

Тараны громили стены и башни, войска двигались по разрушенным жителями пригородам. Глубокий ров, окружавший Ксанф, давно был засыпан римлянами; за ним стояли прикрытия для рабочих, и стрелы и дротики продолжали сыпаться со стен. Полководец знал об этом – каждый шаг легионариев был ему известен.

Крики усиливались, и Брут, свернув пергамент, вышел на преторию.

– Укрепления уничтожены, башни разрушены, – доложил контуберналий. – Прикажешь, вождь, ломать ворота?

– Нет, отступить.

– Отступить? – с изумлением пролепетал контуберналий. – Не ослышался ли я?

– Делай, что приказано, – сурово сказал Брут.

Как предполагал он, так и случилось – ксанфийцы сами наткнулись на римлян; ночью осажденные сделали вылазку и, попав на осадные орудия, пытались их уничтожить. Подоспевшие римляне, отбив врага, погнали его к воротам. И там, у запертых ворот, произошла страшная бойня – ни один ксанфиец не спасся.

Второй приступ помог лишь части римлян ворваться в город, потому что ворота рухнули, преградив путь остальным. Теснимые ксанфийцами и опасаясь быть окруженными, римляне пробивались к площади, где находились храмы.

Опасаясь за участь воинов, проникших в город, Брут повелел придвинуть тараны к стенам и лезть по ним, как по лестницам, бросать на стены канаты с железными крючьями, которые должны были вонзаться в стены, и взбираться, взбираться вверх. Ободряя воинов, он кричал тем, кто находился на стенах, открыть маленькие ворота (перед ними торчали остроконечные колья). Потом, побежав к железным воротам, преграждавшим доступ в Ксанф, он приказал кузнецам разбивать их молотами.

На закате солнца легионы ворвались в город. Улицы были пустынны. Из домов доносились рыдания: убивая своих близких, ксанфийцы кончали самоубийством.

Сжалившись над свободолюбивыми горожанами, Брут послал к ним вестников с предложением мира. Однако ксанфийцы, прогоняя их, пускали в них стрелы.

– Не верим тирану Бруту! – кричали они. – Его имя ясно говорит, кто он. Брут не демократ, а палач!

В домах горели костры, на которых лежали трупы близких, пораженных мечами свободолюбивых граждан. Дым выбивался наружу, огонь охватывал здания. А у пылавших костров люди закалывали себя.

Узнав, что его называют тираном и палачом, Брут содрогнулся. Нет, он не тиран! И не палач! Пусть погибли все женщины, кроме нескольких, не пожелавшие лишаться свободы, пусть погибла большая часть мужчин. Он действовал во имя величия и блага римского народа. Он должен был добыть средства для ведения войны, уплаты жалованья легионариям и выдачи им подарков.

Патары, гавань Ксанфа, была ограблена Брутом. Он получил много золота и серебра. Так же поступали, занимая города, и военачальники Брута.

XX

Покоряя ликийские республики, Брут, следуя примеру Кассия, взыскивал деньги. Такая политика вызывала всеобщее недовольство, На азиатские народы нельзя было надеяться, – враждебно настроенные, они могли ударить в тыл Кассию и Бруту, если бы республиканцам пришлось воевать с триумвирами в Азии. Сознавая это, Брут и Кассий, встретившись в Сардах, решили вторгнуться в Македонию.

Лициния ни на шаг не оставляла Брута: одетая воином, она была похожа скорее на юношу, чем на женщину, несмотря на свои годы, – щеки ее горели, она быстро исполняла приказания Брута, мчалась верхом от одного легиона к другому, передавала таблички полководца легатам и военным трибунам.

Брут, занятый своими внутренними переживаниями и не замечавший мелочей обыденной жизни, не мог не обратить внимания на ее горячую работу и сказал:

– Зачем мечешься? Излишней суетливостью ты. ни на шаг не приблизишь того, что должно совершиться.

– Вождь, я хочу всюду видеть порядок: начальники должны точно исполнять твои приказания.

– Это хорошо, – кивнул Брут и подумал: «Скорее бы все это кончалось».

Чем разрешится битва с триумвирами? Если победой, то республика спасена,: и враги отечества Антоний, Октавиан и Лепид будут уничтожены; если же поражением, то он, Брут, ничуть не жалея жизни, распростится с ней при помощи железа. Это было так ясно, что он перестал думать о победе и поражении, только беспокоили часто являвшиеся призраки. Ему казалось, что он беседовал; с ними – действительность и фантазия переплетались так сложно, что нельзя было разделить их, – и однажды ему привиделось, что в шатер кто-то вошел. Одинокая лампада мигала на походном столике, освещая папирусы, а в стороне стояло что-то темное, огромное: тень или призрак.

Брут привстал.

– Кто ты – бог или человек? – спросил он, вглядываясь в темноту.

И ему показалось, что призрак ответил:

– Я твоя нечистая совесть, Брут! Мы встретимся при Филиппах.

– Что ж, встретимся, – спокойно ответил Брут и кликнул Лицинию. – Кто сюда входил?

– Никого не было. Я стояла у входа в твой шатер. Брут был озабочен.

– Знаешь, мне явился призрак…

И Брут рассказал беседу с привидением.

Лициния стала уверять его, что призраков не бывает.

– Это показалось тебе. Ты вздремнул или, обуреваемый мыслями, вообразил себе сверхъестественное… Ты много размышляешь и беседуешь с самим собою. Таким образом, ты высказал сокровенную мысль идти к Филиппам.

– Чью мысль? Я никогда не думал о Филиппах и впервые слышу название этого городка.

– Ты ошибаешься. Вспомни, сам Кассий советовал тебе идти к Филиппам; он утверждал, что равнина как будто создана самим Марсом для битвы,

– Не помню, – задумался Брут и отпустил Лицинию.

Работать больше не было сил, и он прилег на ложе. Однако сон не слипал глаз, – терзали мысли. В расстроенном воображении возникали образы – видел Цезаря, слышал его голос: «И ты, дитя!» Это становилось невыносимым. Несколько раз приподымался, чтобы взять меч и кликнуть Лицинию.

«Она поддержит меч, поможет мне умереть, – неслись мысли, – она предана и не откажет». Но каждый раз, как рука протягивалась к мечу, что-то удерживало ее: страх смерти? Нет, он не боялся смерти: она была благом, вечным успокоением. Так что же удерживало его руку?

И понял – умирать рано. Возмездие придет в час несчастья и поразит за кровь мужа, предательски умерщвленного в сенате. Мысль об этом разметала все другие мысли, расширилась, – охватила мозг. Она давила на него – чувствовал: еще час-другой – и он не выдержит.

Чуть свет он отправился к Кассию, разбудил его и рассказал о видении. Кассий был эпикуреец и не верил в сверхъестественное, по крайней мере старался не верить. Выслушав Брута, он сказал:

– В нашей душе внешние впечатления отпечатываются, как на волне. Прошлое не изгладилось еще из твоей души и влияет на нее, – возникает фантазия или мысль. Ты утомлен, и потому воображение твое принимает широкие и фантастические формы. Подумай сам, можно ли верить в демонов?.. Но если бы они и существовали, то ведь это духи, не имеющие человеческого образа.

Слова Кассия успокоили Брута ненадолго. Призраки опять тревожили. Брут больше не говорил о них с Кассием. А друг не спрашивал, занятый предстоящей битвой.

В эти дни соединенные войска республиканцев вынудили отступить восемь легионов противника к Сапеик-скому ущелью, а Тулий Кимбр угрожал врагу кораблями с тыла.

Лишь только Антоний и Октавиан высадились в Диррахии с двенадцатью легионами, Брут и Кассий спустились с гор и, зайдя им в тыл, вышли на филиппскую равнину.

Брут находился к северу, у подошвы холмов, Кассий южнее, на берегу моря, у болота, мешавшего подойти к морю. Палисад соединял оба лагеря, а за ним протекала речка Гангас.

Однажды вечером Брут ехал верхом в сопровождении нескольких друзей. Перед ним был лагерь, обнесенный валом, и легионарии кончали работу, устанавливая баллисты и катапульты. Было холодно, и Брут кутался в плащ.

– Мы решили, Марк Валерий, затягивать войну, чтобы взять врага измором, – сказал он Мессале Корвину, – и если триумвиры…

– Говори о дуумвирах, – прервал его Мессала, – Лепид отсутствует.

– Ты прав и неправ: прав в том отношении, что против нас выступили двое – Антоний и Октавиан, и неправ потому, что трусливый Октавиан едва ли будет сражаться. Мессала засмеялся.

– Если против нас выступит один Антоний, то наша победа обеспечена!

Брут покачал головою.

– Не мы решаем исход битвы, а Фатум и боги,– – сказал он. – Я уверен, что давным-давно уже предрешено, кто победит, и только одни мы, смертные, не знаем.

Мессала Корвин опустил голову: слова Брута опечалили его. Он подумал, что полководец не надеется на успех и борется потому только, что не бороться нельзя.

«Если Брут уверен в неудаче, – думал Мессала, – а Кассий в успехе, то не лучше ли было бы соединить оба войска и общее начальствование возложить на Кассия?»

Его мысли были прерваны восклицанием Брута:

– А вот и Лукулл!

Брут ошибся, – это был не Лукулл, а Лициния. В сгущавшихся сумерках он не узнал ее. А когда она заговорила, лицо его оживилось, – повернул к ней коня, и лошади их, заржав, столкнулись головами.

– Что нового?

– Антоний оставил один легион в Амфиполе и двигается к Филиппам. Очевидно, он решил расположиться лагерем против Кассия и дожидаться Октавиана, который, выздоровевши, выступит против тебя. В разведке я потеряла двух человек – один попался, не успев зарубить врага, другой был заколот, когда полз к неприятельскому дозору.

– Жаль. Скажи, ты не очень устала? Нет? Поезжай к Кассию, сообщи ему, что ты узнала.

XXI

Выступая против республиканцев, Антоний знал, что всю тяжесть борьбы против Брута и Кассия ему придется вынести на своих плечах. Он считал себя единственным способным полководцем, а на Октавиана смотрел как на трусливого, бездарного и нерешительного воина.

«Октавиана нельзя назвать даже полководцем, – думал Антоний. – Если бы не способности его друга Агриппы и не блеск имени Юлия Цезаря, переходящий на него как на сына, никто в Риме не дал бы за него и потертого асса. Октавиан злобен, коварен, жесток. Это нравственный урод».

Двигаясь стремительно к Филиппам, Антоний обдумал, как действовать. Единственным опасным противником, с которым приходилось считаться, был Кассий; смелый, умный, решительный и хитрый, он стоил нескольких Октавианов; легионы Кассия, по сведениям, полученным от разведок, были так же недисциплинированны, как войска Брута и Антония, но могли устоять против натиска и верили своему вождю. Кассий пользовался большим авторитетом, он был надеждой легионов, как будто победа над врагом всецело зависела от него.

«Если Кассия устранить, – думал Антоний, – его легионы не устоят. Воля и власть вождя держат души людей как бы в кулаке, руководят ими, и стоит только разжаться кулаку, как души, лишенные руководства, рассыплются, точно осенние листья. А тогда останется только вымести листья и сжечь их».

Думал.

«Кассий мертв – победа обеспечена, Кассий жив – темная неизвестность, может быть – поражение. Кому готовит Фатум победу? Как бы там ни было – перехитрю

Фатум».

Кликнул Эроса. Вольноотпущенник подъехал к нему на низенькой лошадке и хотел спешиться, но Антоний удержал его.

– Поедем вперед, – шепнул он. – Важное дело. Если ты выполнишь его, клянусь земным и подземным Олимпом, ты получишь такую награду, о какой не мечтал ни один вольноотпущенник во всем мире. Ты станешь, Эрос, квиритом, а Халидония – римской гражданкой; богатство, почет и всеобщее уважение…

Долго говорил Антоний. Эрос с бьющимся сердцем и пылающими щеками слушал его, затаив дыхание.

– Господин мой, – вымолвил он, когда поток обещаний иссяк, – приказывай, все будет сделано.

– Знаешь Пиндара?

– Ты говоришь о вольноотпущеннике Кассия? Это псрный человек…

– Как долго он служит своему господину?

– Он начал служить ему во время неудачного похода Красса против парфов.

– Ты не ошибаешься, Эрос?

– Нет, господин мой! Пиндар мне рассказывал о тяжелых временах в Парфии и плакал, вспоминая смерть Красса…

Антоний молчал, обдумывая, чем соблазнить Пиндара.

– Ты должен знать его слабости* – говорил он. – Найди его Ахиллесову пяту, чтобы можно было попасть в нее без промаха. Мне нужно, Эрос, иметь Пиндара; он должен стать исполнителем моей воли.

– Пиндар, господин мой, корыстолюбив; он любит золото…

– Можно его подкупить?

– Попытаюсь.

– Обещай ему сколько нужно, постарайся сделать его послушным орудием в наших руках. Вы, греки, хитры, знаете слабые стороны друг друга и умеете играть на них.

Эрос молчал, не решаясь обратиться к Антонию с вопросом. Он обдумывал, зачем полководцу, понадобился Пиндар; мелькнула даже мысль, что Антоний желает тайно договориться с Кассием против Октавиана, но он тотчас же отверг ее, решив, что Кассий не предаст Брута, своего друга. Его недоумение усиливалось, по мере того как противоречивые чувства овладевали им,

– Скажи, господин мой, – осмелился он спросить, – зачем тебе нужен Пиндар? Что он должен делать?

Антоний сдержал лошадь, перешедшую в рысь.

– Заклинаю тебя, Эрос, богиней Манией и приказываю молчать, если бы даже ты попал в плен, а враг стал тебя пытать. Поклянись подземными божествами отдать себя во власть ларвов и на растерзание Эринний, если ты предашь меня.

Эрос поклялся, и Антоний, оглядевшись по сторонам, вымолвил:

– Заплати Пиндару сто или двести тысяч сестерциев, а то и больше. Он должен умертвить Кассия во время битвы. А потом пусть бежит в Афины, где получит деньги у моего менялы Горгия; оттуда он поедет в Египет или Эфиопию… Помни – во время битвы, без свидетелей, в шатре, например…

– Будет сделано. Пиндар, наверно, потребует часть денег вперед…

– После убийства я заплачу…

– – Я, твой верный раб и слуга, верю, а Пиндар может не поверить… Выдай часть наличными, и остальные деньги выплатит Горгий, – напиши ему письмо.

Вечером Эрос получил пятьдесят тысяч сестерциев и письмо-приказ на имя Горгия,

– Торгуйся с ним, – предупредил его Антоний, – предложи сто тысяч, а если он не согласится, прибавляй понемногу, да не сразу. Человек, идущий на такое преступление, отвратителен. Но что делать, если приходится иметь дело с такими злодеями? Причитающийся остаток впишешь в мое письмо – числом и прописью.

– Будет сделано.

– Предупреди его, что если обманет, гнев мой найдет его даже под землею.

Отпустив Эроса, Антоний долго ходил взад и вперед по шатру. Спать не мог – задуманное убийство не давало покоя: казалось, что Эросу не удастся проникнуть в. неприятельский лагерь, – его схватят, отнимут эпистолу с подписью Антония и будут пытать, а он не вынесет мук и все расскажет. Становилось страшно. Антоний вышел из шатра.

«Прогуляюсь, проверю заодно караулы», – решил он.

Моросил холодный дождь, дул ветер. Кругом было тихо. Кое-где догорали костры, и одинокие тени двигались в полосе слабого света. Антоний шагал мимо палаток воинов, и его ноги скользили по влажной земле.

Он думал, что победа для него так же необходима, как хлеб для человека, умирающего с голоду.

XXII

Десять дней строил Антоний дорогу, покрывая фашинником, землей и плетнем болота, отделявшие лагерь Кассия от моря. Он намеревался достигнуть Эгнатиевой дороги и оттуда зайти в тыл неприятелю. Однако Фатум спутал его расчеты: на одиннадцатый день войска Брута и Кассия, соединившись, сделали внезапно вылазку. Правое крыло под начальствованием Брута напало на войска Октавиана, а легион Мессалы обошел левое крыло неприятельских войск и ворвался в лагерь. Здесь началась страшная резня – все, кто находился в лагере, были убиты, а две тысячи спартанцев-союзников, пытавшихся отбросить противника, изрублены.

Октавиан не участвовал в бою, хотя и находился перед битвой в лагере. Незадолго до нападения Мессалы он приказал перенести себя в более безопасное место, – боясь, как бы Брут не прорвался.

Под ногами хрустел иней, было холодно. Выйдя из лагеря, рабы понесли лектику к пригорку, за которым находилась болотистая котловина со стоячей водой, а слева – огромная впадина с нависшей над ней глыбой земли. Здесь решили укрыться.

– В этой норе, – сказал Октавиан, – мы переждем сражение, А ты, – обратился он к одному из невольников, – беги в лагерь, узнай, что там делается.

Раб долго не возвращался. Наконец он явился с известием, что три легиона истреблены, Брут ворвался в лагерь, и воины заняты грабежом.

– Но радуйся, вождь! Войска твои зашли пехоте в тыл, завязали с ней бой и разбили левое крыло неприятеля: враг бежит…

Беспокойство не покидало Октавиана.

– Где Антоний? Никто не видел его? – спрашивал он и послал рабов на розыски триумвира.

Оказалось, что Антоний в начале битвы отступил в болота, «в засаду», как говорил он, чтобы неожиданно броситься в бой, если легионы начнут поддаваться под напором войск Кассия, Он следил за битвой, не заботясь о больном Октавиане, который остался в лагере. «Пусть его убьют или возьмут в плен», – думал Антоний. Узнав, что Брут отступил из лагеря, Антоний поостерегся вступать в бой: поражение грозило бы страшными бедами.

Кассий смотрел на большие отряды конницы, скакавшие по направлению к его легионам. Щуря близорукие глаза и стараясь угадать, какие это войска – республиканские или неприятельские, он спрашивал друзей, не могут ли они различить знакомых префектов.

– Конница еще далеко, – ответил друг его Тициний. – Готовься к бою. А мне разреши поехать ей навстречу. Ты увидишь издали, как я буду принят, и сообразно этому будешь действовать…

– Мысль хорошая, – согласился Кассий, – но я не желаю, чтобы ты жертвовал…

– Никакой жертвы, клянусь богами! Видишь эту лошадь? Она унесет меня от врагов, как уносила не раз… Вспомни битвы в Сирии…

Кассий не стал возражать, и Тициний уехал. Косоглазый Пиндар, стоявший рядом с полководцем, следил за Тицинием, приближавшимся к коннице. Расстояние между ними уменьшалось. Издали донеслись крики. Пиндар различил зоркими глазами, как воины спрыгивали с лошадей, окружали Тициния, жали ему руки.

«Конница Брута», – подумал Пиндар и обратился к Кассию:

– Увы, господин мой! Бедный Тициний попался в плен. Он окружен. Нужно помочь ему.

– О горе мне! – с отчаянием простонал Кассий. – Зачем я позволил лучшему другу ехать навстречу неизвестной коннице? Он попался в плен, и кровь его будет на мне!

… Кассий бросился в палатку – он был невменяем. Пиндар последовал за ним.

– Мы не устоим против конницы, – говорил Кассий, не замечая, что Пиндар подвигается к нему с кинжалом в руке – Тебе что? – остановился он.

Вольноотпущенник неожиданно бросился на него и ударил кинжалом в шею. Кассий схватил его за горло, но Пиндар, освободившись, быстрым движением нанес второй и третий удар. И, когда полководец упал, вольноотпущенник схватил заранее приготовленный мешок с динариями и ларец с драгоценностями, которые Кассий возил с собой в походах как выкупные деньги на случай, если бы попал в плен, и выбежал из палатки. [10]10
  По исторической традиции – Кассий кончил жизнь самоубийством. Однако Плутарх (см. «Брут») а за ним Аппиан (см. «Гражданские войны», кн. IV, 113) приводят и другую версию, т. е. убийство Кассия Пиндаром, которая не менее правдоподобна. Автор воспользовался второй версией, как более подходящей к характеру Кассия и Антония.


[Закрыть]

У подножия холма он увидел Эроса, удерживавшего двух лошадей за поводья, и, подбежав к нему, сказал:

– Все сделано.

– Хорошо. Можешь ехать. Вот письмо.

– А динарии?

Эрос презрительно взглянул на него.

– Хватит с тебя и краденых, – указал он на кожаный мешок, – а будешь приставать – берегись. Подъезжает конница, и я укажу на тебя, как на убийцу.

– Будь ты проклят, презренный вор!

– Не я, а ты будь проклят, презренный вор и вероломный убийца! – ответил Эрос и, вскочив на коня, поскакал к болотам, где должны были находиться войска Антония.

Отъехав, он оглянулся. Пиндар стоял у коня, угрожая кулаками; потом он сел на него и медленно поехал в противоположную сторону, тщательно скрываясь за холмами.

Битва кипела. Центурионы и военные трибуны доносили Антонию о передвижениях войск, о победе Брута и отступлении Кассия.

Антоний беспокоился.

Прискакавший легат доложил, что войска Кассия отступают, конница бросилась к морю, пехота побежала, лагерь оставлен.

– Брут послал ему на помощь всадников, – говорил легат, – я слышал горестные крики… Не знаю, что там произошло, но одно для меня ясно: если бы Брут помог Кассию вовремя, победа республиканцев была бы полная.

– Ошибаешься, друг! – возразил Антоний, указывай на триариев, отведенных в болота. – Исход битвы решило бы железо этих людей.

– М Хвала тебе! Ты мудр и предусмотрителен, – сказал легат. – Но прости меня – мое место на поле битвы.

И, вскочив на коня, он поскакал, предшествуемый проводником.

Через несколько часов перед Антонием стоял Эрос.

– Господин, все сделано.

– Кассий?

– Убит.

– Пиндар?

– Бежал.

Антоний поднял глаза к небу.

– Боги, – шепнул он, – власть и воля Цезаря должны торжествовать, если бы даже против нас пошли миллионы миллионов войск всего мира! Смерть Кассия – только маленькая жертва духу Цезаря.

И, обняв Эроса, спросил:

– Никому не говорил об этом деле? Нет? Смотри: проболтаешься – душа твоя не найдет твоего тела, хотя бы она стала Изидой.

– Я поклялся, – испуганно пролепетал Эрос и поспешил удалиться.

А вечером один из вольноотпущенников Кассия, перебежавший на сторону Антония, принес меч и военный плащ, снятые с трупа господина. Антоний приказал вывесить их на видном месте. Меч и плащ должны были ободрить приунывшие войска, потери которых были вдвое больше потерь противника.

Конница заняла холм. Тициний, с венком, надетым всадниками ему на голову, радостно побежал к шатру Кассия. И вдруг остановился, услышав крики и причитания.

– Горе нам! – рыдали легаты и военные трибуны. – Он ошибся, приняв конницу Брута за конницу Антония! Он упрекал себя, что погубил Тициния, послав его навстречу коннице! И потому он покончил с собою…

Отовсюду доносились вопли.

Тициний проник в шатер. Лицо вождя было искажено, на нем застыло выражение гнева и ужаса. Неподвижные глаза были устремлены вверх, точно разглядывали внимательно предмет, достойный созерцания.

Тициний, угнетенный смертью друга и военачальника, не замечал его искаженного лица.

– Горе мне, горе! – кричал он, сорвав с головы венок. – Это я виноват в его смерти, только я! Моя медлительность послужила причиной страшного для нас несчастья! О боги, примите мою душу.

Выхватив меч, Тициний нанес себе смертельный удар.

Вблизи заиграли трубы, загремели крики легионов, приветствовавших императора, – подъезжал Брут.

Узнав о смерти Кассия, он упал на колени перед трупом и, рыдая, сказал:

– Увы, друг мой и брат! Никто не знает, где ждет нас смерть – в бою или в мирной обстановке, от собственной руки или от руки злодея. Теперь я один… но дух твой со мною. Помоги же мне, последний римлянин, в этой борьбе! В часы кровавой смерти твой образ будет воодушевлять нас на подвиги, твоя вера в торжество свободы даст нам силы победить или умереть со славою! Ты – последний римлянин, – повторил он, – ибо республика не может произвести еще такого благородного мужа!

Повелев приготовить тело Кассия к похоронам и отправить его на Фасос, Брут собрал на другой день военачальников, приказав сделать подсчет погибших. Оказалось – потери его составляли восемь тысяч человек.

– По точным сведениям, полученным от перебежчиков, противник потерял вдвое больше, – сказал Мессала Корвин.

– Это не дает нам права пренебрегать осторожностью, – заметил Марк Лукулл, сын великого, отца.

– Тем более, – подхватил Марк Фавоний, – что у нас множество пленных…

– И в числе их много рабов, – почему не договариваешь? – перебил Каска. – Невольники – народ опасный, – тень Спартака бродит среди них, – и следовало бы от них освободиться.

– Как? Отпустить на волю?

– Не насмешничай, Квинт Антистий, – обратился Каска к Лабеону. – Рабы находятся среди воинов, они могут посеять рознь, а так как разбитые легионы Кассия завидуют нам, что мы победили, то я советую перебить невольников…

– Всех? – с возмущением вскричал Квинт Гортензий, сын оратора.

Поднялся Брут, и спор прекратился.

– Рабов перебить, – сказал он, – свободнорожденных отпустить, объявив, что цезарьянцы обратили их в рабство, а я, Марк Юний Брут, делаю их свободными гражданами.

Опасаясь убийства освобожденных вместе с невольниками, Брут подозвал раба и шепнул: «Иди и распорядись, чтобы свободнорожденные были высланы из лагеря сегодня же ночью».

– Друзья, – продолжал он, – я еще не кончил. Мы должны вооружить войска, но от сражения будем уклоняться. Завтра я раздам воинам подарки и пообещаю Спарту и Фессалонику в награду за храбрость и соблюдение дисциплины. Пусть они разграбят эти города. Я думаю так: лучше иметь хороших воинов и прекратить бесчинства в лагере, чем зависеть от непослушной толпы, готовой на насилия.