Текст книги "Конец республики"

Автор книги: Милий Езерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

XIV

Встреча полководцев произошла на острове – при слиянии Репа и Лавиния – в стороне от Эмилиевой дороги. Неподалеку в лучах бледного октябрьского солнца сверкали мраморные храмы Бононии, розовели дома, желтела поблекшая зелень садов и виноградников. Кое-где пестрела листва, тронутая дыханием осени, и косматые утренние туманы стлались по лугам и низинам, цепляясь за кустарники и нависшие ветви деревьев.

Утро было прохладное. На берегу строились легионы. Взоры воинов были обращены к островку, среди которого возвышался шатер, украшенный тремя крылатыми Победами. С берега на остров вели два моста.

Подъезжали вожди, встречаемые приветствиями легионов. Впереди скакал Лепид, душа примирения; он сам облюбовал место встречи, сам позаботился, чтобы беседа произошла втайне, без свидетелей.

Спрыгнув с коня, Лепид первый прошел по мосту и, обойдя островок, а затем и шатер, осмотрел, нет ли чего-либо подозрительного, затем сделал знак рукой Антонию и Октавиану.

Пройдя по разным мостам, оба полководца сошлись перед шатром, к ним присоединился Лепид, и они поздоровались. Потом, тщательно обыскав друг друга, они спрашивали полушутливо:

– Не вооружил ли тебя, Марк Антоний, по твоему неведению, любитель войны Марс?

– А тебя, Гай Октавий Цезарь, воительница Беллона?

– А тебя, Марк Эмилий, бог и богиня вместе? – приоткрыв кожаную полу шатра, Лепид вошел первый. За ним последовали Антоний и Октавиан.

– Давно пора, дорогие друзья, жить в мире, – непринужденно сказал Лепид, усаживаясь на скамье и жестом приглашая Антония и Октавиана занять места. – Кто мы, чтобы враждовать? Я и Антоний – самые близкие друзья Цезаря, а ты, Гай Октавий, сын его… О, если бы Цезарь явился из подземного царства, он проклял бы нас за эту вражду…

– Я давно стремлюсь к миру, – вздохнул Октавиан, – но не по моей вине…

– И не по моей тоже, – вымолвил Антоний, готовый обвинить Октавиана в демагогии и подлости.

– Виновата во всем Вражда, ожесточившая любящие сердца, – заговорил Лепид, стараясь не смотреть на Антония, – у нас сорок три легиона, сорок тысяч вспомогательных войск и конницы…

– …которых нельзя распустить, пока не погибли Брут и Кассий, убийцы Цезаря! – прервал Антоний. – А между тем содержание этих войск, по моим подсчетам, обойдется в восемьсот миллионов сестерциев. Где возьмем денег?

– Нельзя допускать, чтобы воины нас покинули, – сказал Октавиан. – Дело нужно довести до конца. Но не так помогут нам боги, как мы поможем себе сами.

– А кто мы? – взглянул Лепид на Антония и Октавиана. – Разрозненная сила. И потому необходимо нам заключить триумвират, но не тайный, как это сделали некогда Красс, Цезарь и Помпей, а – явный. Triumviri rei publicae constituendae, [7]7
  Триумвиры по восстановлению или упорядочению республики.


[Закрыть]не так ли, друзья?

Антоний и Октавиан наклонили головы. Первым заговорил Антоний:

– Убийцы Цезаря, помпеянцы и сторонники их должны быть казнены – вот откуда мы возьмем деньги! Имущество богачей перейдет к триумвирам, пекущимся о благе отечества, поможет им заплатить воинам, победить Брута и Кассия.

– Итак, восстановление диктатуры Цезаря, которая по наследству переходит к трем мужам, – заметил Октавиан.

– Мы будем господами жизни и смерти квиритов, их жен и дочерей, – продолжал Антоний, – а самое главное – имущества, во имя закона и порядка в республике.

Понимая, что их власть будет подобна власти Суллы и Цезаря вместе, триумвиры приступили к распределению провинций. Антоний получал обе Галлии, Лепид – обе Испании и Нарбонскую Галлию, а Октавиан, имевший меньшее войско, – Африку, Нумидию и острова. Римом же и Италией они должны были управлять сообща. Затем было постановлено готовиться к войне с Брутом и Кассием. Антоний и Октавиан получили по двадцать легионов, а Лепид, который, вследствие родства с Брутом и Кассием, не мог участвовать в войне против них, только три легиона для наблюдения за Италией.

– Теперь обсудим, – грубо сказал Антоний, – кто из разжиревших богачей нуждается в кровопускании.

Долго они спорили, торгуясь, как на рынке. Каждый хотел спасти жизнь друзей и родных. Лепид и Октавиан робко возражали Антонию, который гневно настаивал на казни сенаторов и всадников, вспоминая мелкие обиды, отказ в деньгах, пренебрежение. Он говорил с ненавистью в голосе, протягивая Лепиду таблички:

– Здесь намечены сто сенаторов и две тысячи самых богатых всадников. Жатва будет обильная. Пусть жнецы вооружатся серпами. К злодеям, которых я внес в список, нужно еще прибавить наших политических противников, всех этих деятельных помпеянцев, чтобы сразу подрезать аристократам крылья. Так ли я говорю?

Октавиан и Лепид одобрили предложение Антония.

– Есть старая жирная свинья, жравшая Тринакрию и подавившаяся ею, к счастью для нас, не насмерть, – это Веррес, богатый кутила и стяжатель, – продолжал Антоний. – Некогда старая лиса подбиралась к свинье и чуть не загрызла ее – я говорю о презренном Демосфене великого Рима. Пусть обвинитель и обвиняемый погибнут вместе!.. Цицерон погубил Катилину и его друзей, и я хочу быть мстителем за них!..

– Цицерона можно было бы пощадить, – пытался вступиться за оратора Октавиан, но Антоний ударил кулаком по столу.

– Ты, сын Цезаря, защищаешь подстрекателя к убийству отца! Это рука подлого лизоблюда направила кинжалы в грудь Цезаря! Ты скажешь, он великий писатель, Душа республики, политик и оратор – пусть так! Но его деятельность вредна для республики, – Цицерон не угомонится и будет нас травить…

И он протянул Октавиану список. Тот долго рассматривал его.

– Друг, ты все-таки внес Цицерона!

– Ему надоело жить, – засмеялся Антоний. – Оратор еще при жизни диктатора, часто выражал желание умереть. Он задыхался в ночи республики… Пусть же вольно дышит в ночи подземного царства. Не проси за него, Гай Октавиан, а лучше прикажи консулу казнить врагов по этому списку… Что ты так смотришь на меня? В списке нет даже двух десятков, а мы наметили тысячи.

– Ты прав, – согласился Октавиан. – Что жалеть стариков? Им пора умирать. Будем же действовать безжалостно и поражать сильной рукою.

Слова Октавиана удивили Антония. «Лицемер что-то замышляет, иначе бы не уступил так скоро. Но – клянусь Гекатой! – я разгадаю его и, если он начнет строить козни и теперь, – горе ему!»

– А если Педий откажется? – спрашивал Лепид.

– Если откажется, – задумался Октавиан, – то ведь я тоже, консул… я еще не сложил с себя магистратуры…

– Нет, он не посмеет! – вскричал Антоний. – Не посмеет, хотя закон о триумвирате еще не опубликован. А теперь, друзья, в Рим! И да сопутствует нам Меркурий!

XV

Эрос не долго раздумывал, как поступить с Халидонией, – бросить ее с ребенком на руках и без средств к существованию было опасно: как отнесется к этому Антоний? А жениться он не думал.

Убедив Халидонию сделать себе выкидыш в деревянном городе (так называли Равенну), где славилась искусством абортов местная повивальная бабка, Эрос увез ее из Бононии, решив потом скрыться.

Деревянный город был построен на болотах: множество мостов и мостиков, передвижение в лодках. Халидония удивлялась и хлопала в ладоши, когда появлялись новые и новые мосты.

Хотя гречанка и нравилась Эросу, он не представлял себе жизни в этом незнакомом городе без Антония, к которому привязался и который осыпал его милостями. «Разве мало красавиц на свете? – думал он, погоняя коня. – Стоит только пожелать, и любая вольноотпущенница не откажется жить со мною. Притом господин мало позаботился о Халидонии: он оставил ей десять тысяч сестерциев. Стоит ли из-за таких ничтожных денег обрекать себя на скучное прозябание в провинции?»

Эрос прибыл в Форум Юлия после соединения Антония с Лепидом. Увидев вольноотпущенника, Антоний, нахмурившись, окликнул его:

– О-гэ, Эрос! Я не ошибся? Это, действительно, ты? Почему возвратился? Где Халидония?

Мысль, что гречанка взывает к Фуриям о мести, испугала суеверного Антония, а так как, думал он, и Венера могла прийти на помощь покинутой девушке, то нужно поскорее исправить ошибку, допущенную вольноотпущенником.

Эрос сказал, что гречанка осталась в Равенне, а покинул он ее потому, что она ему не нравится.

– Кроме того, господин мой, – дерзко прибавил Эрос, – кому нужна подержанная вещь? А вдобавок ее искалечила бабка железным стержнем…

– По чьему совету? Она ведь хотела оставить ребенка.

Эрос молчал.

– А, я так и знал! – грозно взглянул на него Антоний и ударил по щеке. – Говоришь, подержанная вещь? А кем подержана? Мной! Понял, раб? Разве это не честь для тебя? А знаешь ли, подлая скотина, что нередко дорогая, но подержанная вещь ценнее новой, да дешевой? Что? Возражать? Еще хочешь получить? Ну, не плачь! Я погорячился. Отдохни и завтра чуть свет поезжай обратно. Таких, как ты, учить нужно. Ты женишься на Халидонии или – клянусь Геркулесом! – я отниму у тебя твое состояние, а тебя велю…

– Прости, господин, за дерзость, – поспешно перебил Эрос, размазывая по лицу слезы, – завтра я поеду в Равенну, но позволь сказать тебе, что невеста бедна, деньги ею потрачены, а мое богатство – сам знаешь – не так уж велико. Как же она будет жить без меня? Ведь ты не прогонишь меня от своей особы?

– Немного денег я дам, потом получишь с лихвою – слово Антония! После брака отвези Халидонию в окрестности Габий, в мое поместье, пусть там живет на правах госпожи. А затем возвращайся ко мне.

На другой день Эрос отправился в Равенну. Гречанка обрадовалась его приезду.

– Где ты был? – радостно говорила она. – А я уже было подумала, что ты бросил меня, как и Антоний – да поразят его стрелы Зевса!

– Не брани господина, он помнит о тебе. Вот деньги от него, он приказывает мне жениться на тебе… Ослушаться – значит навлечь на себя кару могущественного мужа.

Халидония поникла головою. Антоний ей нравился, и она мечтала после смерти Фульвии стать его женою. Эрос, не замечая горя гречанки, обнял ее и уселся рядом с нею.

– Не плачь, – говорил он, лаская ее руки и плечи, – мы заживем хорошо. У меня есть дом в Риме, лавки, дающие прибыль, небольшой виноградник. А разбогатею, еще больше будем иметь! Ты станешь госпожой, может быть, даже матроной. И мы пригласим к себе Антония и его друзей.

– Нет, нет! – сквозь слезы вымолвила Халидония, вспомнив Фульвию. – Я согласна жить в глуши, лишь бы их никогда не видеть…

– Глупенькая, – сказал Эрос, вытирая ее глаза. – Я понимаю, что ты сердишься на господина, но поверь мне, он ни в чем не повинен, – так захотели боги. А ты мне нравишься… Будь же моей женою…

Халидония не возражала. Что было лучше – любовница Антония или жена вольноотпущенника Эроса? Она знала, что Антоний непостоянен – он меняет женщин каждую неделю – и удивительно было, что она прожила с ним несколько месяцев. А Эрос? «Если господин приказал ему жениться на мне, я буду под опекой господина».

Эрос долго не мог заснуть, – мешали ночные сторожа; обвешанные колокольчиками, они ходили кругом дома, и звон назойливо застревал в ушах. Рядом лежала Халидония, и Эрос думал о превратностях судьбы. «Не помышлял жениться, а пришлось: получил подержанную вещь». Халидония тоже не спала. Ласки Эроса надоели, – господин ласкал не так: он вкладывал в каждое движение душу, его слова были сладки, как гиметский мед.

«Жизнь – это игра, – думала она, – в выигрыше тот, кто сумеет обмануть своего противника. А не сумел обмануть – иди в плен, подчиняйся другому, становись рабом».

Эта грубая философия разъедала сердце Халидонии, и Эрос, покидая гречанку в габийской вилле, поневоле сравнивал Халидонию Бононии с Халидонией Габий: вместо скромной, доверчивой и ласковой женщины перед ним стояла насмешливая, недоверчивая жена, которая говорила:

– Не успеешь прибыть в Галлию, как обзаведешься простибулами – забудешь жену, станешь пьянствовать вместе с Антонием. Но берегись: заболеешь от потаскухи – не пущу на порог дома. Даже господин не сумеет меня уговорить!

Напрасно Эрос убеждал ее, что он испытывает отвращение к продажным женщинам, – Халидония не верила. Обнимая его, она всхлипнула. А когда Эрос вскочил на коня, – не выдержала: обхватив обеими руками ногу мужа, сунутую в бронзовый башмак, она прижалась к ней щекой и повторяла, сжимая ее сильней и сильней:

– Обещай не забывать меня. Люби крепко… Прости, если язык мой выговорил злые слова.

Эрос с трудом освободился от жены. Покидал ее с тяжестью на сердце.

– Будь спокойна, – сказал он, – сердце мое с тобою. И ударил коня плетью.

XVI

После загадочной смерти консула Педия, умершего внезапно (он опубликовал эдикт, в котором сообщалось об осуждении только двенадцати человек), Антоний, Октавиан и Лепид прибыли один за другим в Рим, каждый с легионом и преторианской когортой.

На другой день они заставили утвердить закон, устанавливавший триумвират сроком по тридцать первое декабря семьсот шестнадцатого года от основания Рима, и опубликовали проскрипционные списки.

Наступили страшные времена Суллы.

– Кто убьет осужденного, – кричали на площадях глашатаи, – тот получит награду! А кто спрячет проскрипта или поможет ему бежать – будет отвечать своей головой за укрывательство врага отечества.

Халидония, вызванная в Рим Эросом, насмотрелась ужасов на улицах города: здесь вели пойманного сенатора, переодетого рабом, и толпа бросала в него камнями и навозом; там гнали выловленных из подполий, сточных труб и усыпальниц гордых нобилей, награждая их пинками и оплеухами; а дальше – рабы убивали всадников, умолявших о пощаде, обнимавших их колени; многие оптиматы бросались навстречу убийцам, чтобы поскорей избавиться от мучительного ожидания смерти.

Эрос говорил, сжимая руку жены, дрожавшей всем телом:

– Слуги убивают господ, развратные матроны обвиняют ненавистных мужей, стараясь, чтобы они попали в списки проскриптов, сыновья предают отцов, указывают, куда они скрылись…

– О, боги, – шепнула Халидония, – скоро ль все это кончится? – И вдруг прижалась к мужу, когда они подходили ко дворцу Антония. – Куда ты меня ведешь?

– Господин желает тебя видеть…

– Меня?

Она рванулась, но Эрос удержал ее:

– Не бойся, ведь ты – моя жена.

Она поднималась по мраморным ступеням, устланным ковром. Рядом с ней шел Эрос в нарядной одежде, и рабы кланялись им, громко приветствуя. И Халидония думала: почему так случилось, что она входит во дворец не супругой повелителя мира, а женой его вольноотпущенника?

Вошли в триклиниум. Она видела возлежавших гостей, слышала гул и смех. Антоний говорил ровным голосом, не повышая его, что служило признаком сдерживаемого раздражения:

– Они бегут к морю, бегут к Сексту Помпею, который старается притти им на помощь,

– Он подошел к Сицилии, чтобы принять верховное начальствование над морскими берегами, – поддержал его Октавиан. – Эдикты Секста, обращенные к италийским городам, вызывают волнения; он собирает беглецов на берегах…

Лепид что-то ответил. Халидония не расслышала: зазвенели систры, запели лиры, и свежие молодые голоса наполнили триклиниум ликующими напевами.

Эрос подошел к ложу, на котором возлежали Антоний, Октавиан и Лепид, нагнулся к господину, что-то шепнул. Антоний повернулся к гречанке и несколько мгновений вглядывался в нее.

– А, это ты, – небрежно сказал он. – Как жаль, что война разлучила нас! Ты поторопилась выйти замуж, не захотела подождать…

Халидония растерялась.

– Господин мой, – пролепетала она, – ты ошибаешься. Не ты ли приказал Эросу жениться на мне?

Антоний привстал.

– Я – приказал? Когда это было, Эрос? И было ли? Что-то не помню.

Эрос испуганно замигал глазами.

– Это было, господин, в Форуме Юлия… Антоний прищурился.

– Подойди, Халидония! Я ли тебя не любил? О, молодежь, молодежь! Как ты неблагодарна!.. Поистине, Халидония, ты сменила одну любовь на другую, по греческому выражению: «Клин клином вышибать».

– Господин мой, – шептала она, – я ничего не понимаю. И Эрос не понимает – взгляни на него! Сжалься над нами, господин!..

– Встань, Халидония! Я хотел испытать тебя… твою любовь… Ты вышла за Эроса… Так угодно было богам…

Он притворно вздохнул и повернулся к Эросу:

– Отвези жену в габийскую виллу и возвращайся поскорее: ты мне нужен.

Эрос не успел ответить, – донесся хриплый голос Фульвии:

– С кем ты беседуешь, Марк Антоний? С Эросом? А кто эта женщина?..

– Жена его, – ответил Антоний, сделав обоим, знак удалиться, и обратился к падчерице: – Что ты скучна и бледна, Клавдия? Приляг за нашим столом.

Эрос и Халидония вышли.

Фульвия и Клавдия заняли места легатов, которые напились до бесчувствия и были рабами отнесены в спальню.

Октавиан перешел на другое ложе и принялся ухаживать за Скрибонией, младшей дочерью Либона: он любовался ее ожерельем из сардских ясписов с фиолетовым отливом и говорил:

– Твои глаза, как эти ясписы… Скрибония, обмахиваясь веером, ответила:

– До сих пор ты мало обращал на меня внимания…

– Ошибаешься. Ты мне нравишься, но я тебе не мил… Шум у дверей отвлек его внимание. В триклиниум ввалилась толпа воинов с кожаными мешками. Антоний, как старший триумвир, подошел к ним.

– Что вам, друзья?

– Получай, триумвир, головы проскриптов, – выступив на середину триклиниума, сказал центурион и потряс мешком. – Принесено шестьдесят голов. Что прикажешь сделать с ними?

– Выставить на рострах. Мы, триумвиры, благодарим доблестных коллег и друзей великого Цезаря за верную службу отечеству, – и, кликнув писца, приказал:

– Выдать завтра награды этим храбрым ветеранам. Клавдия, обиженная невниманием Октавиана, смотрела, как он подходил к Антонию. В голове ее назойливо билась мысль: «Для него политика важнее и дороже любви».

Всадники и крупные землевладельцы были казнены, а их имущество разделено между популярами, за вычетом приданого, оставленного вдовам, и части денег – сыновьям и дочерям: первые получали одну десятую и вторые одну двадцатую отнимаемых состояний. Жадные триумвиры покупали виллы за бесценок; их примеру следовали воины, которых боялись раздражать,

– Победа бедноты! – насмешливо говорил Лепид, поглядывая на Антония и Октавиана. – Если погонщик мулов стал консулом, то не есть ли это торжество охлократии?

Это был намек на Вентидия Басса. Антоний стал с жаром защищать консула. Он говорил, что храбрость и распорядительность этого мужа затмили великие дела знаменитых полководцев и что Вентидий получил консулат по заслугам.

– Справедливость нашего дела, за которое мы стоим, и наших действий очевидна, – добавил Антоний. – Мы не грабители, потому что если бы мы были ими, то разве оставили бы вдовам, сыновьям и дочерям проскриптов часть отобранных богатств? Все отнятые сокровища находятся в эрарии Сатурна, и если вы, – обратился он к триумвирам, – желаете взглянуть, на них и получить опись ценностей, находящихся в подземельи, то идемте.

Они спустились по мраморной лестнице дворца Антония и вышли на Палатин, взявшись под руки – справа рослый тучный Антоний, рядом с ним маленький тщедушный Октавиан и, наконец, надменный широкоплечий Лепид. Впереди них шли ликторы. Народ расступался – квириты, женщины и дети кланялись.

В сокровищнице Сатурна был сумрак. Вызванный квестор снимал печати в присутствии народного трибуна, общественные рабы отодвигали железные полосы, за которыми находились двери.

Триумвиры спустились вниз по каменным ступеням. При свете смоляных факелов засверкала добыча, полученная ценой человеческих жизней. Это были сокровища проскриптов – золотые и серебряные слитки и утварь, вазы, статуи, ковры, безделушки, драгоценные камни, долговые обязательства на третьих лиц, оставленных на время в живых, чтоб они могли выплатить свои долги.

– Это далеко не все, – сказал Антоний и повелел рабу-счетоводу подать описи отнятых невольников, роскошных вилл Лациума и Камлании, всаднических имений южной Италии и Сицилии, сенатских земель Цизальпинской Галлии и Африки, италийских поместий, обрабатываемых колонистами. Затем он читал описи лошадей, быков, коров, овец и вьючного скота, земледельческих орудий, повозок, рабов-ремесленников и рабынь-рукоделъниц.

– Все это, – заключил Антоний, – даст нам возможность победить заговорщиков, наложивших руки на Цезаря.

– Да, если нам удастся обратить эти богатства в деньги, – сказал Октавиан. – В противном случае придется пожертвовать стариками и ростовщиками.

Антоний нахмурился.

– Ты намекаешь на Варрона и Аттика? Но Варрона взял под свое покровительство благородный Кален, а Аттика – я, триумвир.

Октавиан стал возражать. Антоний добродушно похлопал его по плечу:

– Будь справедлив. Я не противоречил тебе, когда ты щадил мужей по просьбе сестры твоей Октавии… Я не посмел бы сказать «нет», глядя в чистые глаза благородной Октавии, в глаза, в которых отразилась нежная Женственность и трогающее сердце Милосердие!..

– А Вер рее и Цицерон?..

– Не сегодня – завтра головы их будут у наших ног, – спокойно сказал Антоний.

Когда они пересекали форум среди безмолвствующей толпы, чей-то громкий голос нарушил тишину:

– Злодей Октавиан, ростовщик и скотоподобное чудовище, долго ль нам еще терпеть твои преступления?

Октавиан побледнел. Вспомнились слова Агриппы: «В Риме говорят, что Антоний и Лепид требуют прекратить проскрипции, а ты, пьяный, препятствуешь им и в списки вносишь мужей, которые владеют многоценными греческими вазами»… Неужели это была правда? Он не верил Агриппе, но однажды– сам убедился, проходя мимо базилик, в правоте друга. На колоннах были нацарапаны надписи, оскорбительные для его предков и для него самого: предки были названы ростовщиками и его, мать – простибулой, а сам он – наложником Цезаря.

И теперь, вспомнив об этом, он пришел в ярость, приказал ликторам оцепить место, откуда послышался голос. Однако виновник не был найден. А на другой день он получил дерзкое письмо, которое кончалось словами:

«Не ищи квирита, который справедливо назвал тебя злодеем и чудовищем. Так величает тебя весь Рим, подлый ублюдок проклятого лено и развратной простибулы». Весь день Октавиан не находил себе места, – жажда мести доводила его до исступления. Он готов был на какое угодно кровавое дело, чтобы утопить эти оскорбления в крови обидчика. Однако виновник был неуловим, несмотря на то, что множество соглядатаев рыскало по всему городу; на улицах, в табернах и общественных местах они прислушивались к беседам людей, намекали за кружкой вина на таинственный возглас на форуме, восхваляя смелого патриота, не побоявшегося крикнуть правду, в лицо триумвиру, – люди отмалчивались, допивали свое вино и уходили.

Октавиан не спал ночей. Антоний и Лепид пожимали плечами. Антоний был воин, и оскорбления его не задевали; Лепид же презрительно относился «к лаю собак», как он называл анонимные выступления квиритов.

Не меньше этого удручало Октавиана требование ветеранов, чтобы он женился на Клавдии, дочери Клодия и Фульвии. Своенравная девушка внушала ему отвращение, он не любил ее, а жениться нужно было – требовали легионы. Опасно было озлоблять воинов, которые считали, что брак с дочерью Клодия закрепит союз плебеев с ветеранами и Октавиан станет вождем, будет заботиться о них, как делал это Клодий, боровшийся с нобилями.

Вскоре Клавдия, в глаза насмехавшаяся над Октавианом, преступила порог его спальни, но Октавиан не дотронулся до нее – лег спать отдельно.