Текст книги "Круиз 'Розовая мечта'"

Автор книги: Мила Бояджиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

– Значит, ты видел этого человека?! Господи! ведь он стрелял в моего знакомого... Понимаешь, Сергей не мог встретить меня после ночной смены и прислал своего знакомого парня. мы поднялись к нашей двери и здесь почти неслышно хлопнули два выстрела. Одна пуля застряла в деверном косяке, другая ранила Геннадия... На его пехоре расплылось кроввое пятно...

– Слава! Этот гад метил в тебя! – Юлий сел и встряхнул меня за плечи. – Я же не знал! Я не мог знать, что он охотился за тобой... Эх! Я ведь чуть не поймал его!

– Сумасшедший! Он был вооружен. И, конечно, стрелял не в меня. Геннадий одел куртку Сергея. У них похожие фигуры. Возможно, Сергей узнал, что за ним следят, а может они поменялись одеждой случайно. В их "конторе" часто бывают ЧП...

– Как же так? Сергей переоделся, зная, что на него готовится покушение, причем, в тот момент, когда он будет провожать тебя! Он же рисковал тобой!

– Этого не может быть. Твоя версия ошибочна. Сергей сто раз закрыл бы меня своим телом. Но подставить... Никогда.

Юлий задумался, вышагивая по комнате. Открыл форточку, жадно глотая ворвавшийся в нашу разогретую комнату морозный воздух.

– Посмотри, ничего не сходится: киллер стрелял с двух шагов и два раза. Попал в руку и убежал. Так не бывает с профессионалом. Значит, он не должен был убивать, он должен был припугнуть! И не этого Геннадия, которого, конечно, не мог спутать с Сергеем, а тебя! Пойми – кому-то очень надо было напугать тебя.

– Но зачем? Ведь я действительно ничего не знаю.

– Угроза жене – лучший способ прижать мужа... А бывает... бывает, что и муж предпочитает припугнуть жену, предупреждая её таким образом о соблюдении осторожности...

– Ты что? Не смей говорить так! Подозревать в подлости Сергея сейчас вдвойне непорядочно. И вообще – крайне несправедливо.

– Извини. Я действительно не должен был мутить грязь. Я собираюсь победить его чистыми руками.

– Милый, ты собираешься обскакать Сергея по службе или вызвать его на дуэль?

– Я поищу другую работу. У меня есть голова, руки, я кое-чему научился... Работать с компьютером, ладить с людьми... А стрелять я не умею, уж лучше очаровывать женщин.

– На это не рассчитывай. Запрет на профессию альфонса наложен. – Я опечатала его уста, нос и глаза поцелуями и вкрадчиво попросила. – Но ты ведь позволишь сделать мне один сюрприз? Ты способен порадовать меня согласием? Ну, пожалуйста, скажи "да", когда я тебя попрошу. Обещаю, что это будет только один раз.

Глава 26

Вернувшись домой, я затеяла лихорадочную уборку, прокручивая в голове детективные версии. А что, если в самом деле хотели припугнуть меня. Но кто и зачем? Допустим, враги Сергея, желая оказать на него давление. Возможно, и смерть Иры – способ давления на Толю. А может, опять-таки не Сергея? Не даром Толя так оперативно отправил нас в Москву, утроив алиби... И почему Сергей поменялся курткой с Геннадием? Не мог же он предполагать, что именно в этот вечер должно состояться покушение? Необходимо срочно починить куртку, если Сергей вернул её домой. Собираясь в Альпы, он и не вспомнил о столь удобной для поездки одежде.

Перебирая одежду в стенном шкафу, я оторопело уставилась на знакомую вещь – на плечиках преспокойно висела та самая куртка цвета хаки. Оба рукава куртки были абсолютно целы.

... Я не знала, как посмотрю в глаза Сергею и сдержусь ли от признания. Жить с ложью на душе казалось невыносимым. Разум твердил о необходимости подождать, подумать о Соне, присмотреться к Юлу... О том, что возникшая столь внезапно буря страсти не может быть долговечной, а тринадцатилетняя разница в возрасте губительна... Если, конечно, дама не из породы Пугачевой.

Состояние вернувшегося из деловой поездки Сергея не располагало к беседам. Он был отчужден и сосредоточен. Не заметил перемен, которые я считала неспоримыми уликами – мои горящие, плутоватые глаза, вспухшие губы и темное пятно на шее. Моя кожа чересчур тонка, и грудь, доведись мне кому-то продемонстрировать её, являла красноречивое зрелище. Конечно, я не предполагала и возможности близости с Сергеем, а он, к счастью, был совершенно далек от этих мыслей.

– Что-то стряслось? – Осторожно спросила я за ужином.

– Это нормальное состояние. Трясет, как на вулкане. – Не чувствуя вкуса, он жевал свиную отбивную.

– Сережа, а тебе не кажется, что стреляли не в Геннадия, изображавшего тебя, а в меня?

Он недоуменно поднял брови, вспоминая, о чем я говорю, на секунду задумался и продолжил жевать.

– Глупости.

– Но куртка целая. Там нет следа от пули.

– Она и висела целая в шкафу. Я её ни разу ещё не одевал.

– Геннадий сказал, что вы поменялись одеждой перед тем, как ему отправиться на встречу со мной... Ничего не понимаю...

– Прекрати играть в детектива, детка. Ты не Агата Кристи. И не придумывай лишнего – все и так достаточно запутано. Лучше расскажи что-нибудь веселое... Честное слово, Слава, ну что из того, что я купил новую куртку? Ну не стану же совать в шкаф дырявую вещь, чтобы пугать тебя воспоминанием?

Я присмотрелась к мужу. Он как-то сразу обрюзг, даже депардьевские пряди казались неуместным камуфляжем стареющего мужчины. А под глазами лежали тени забот и бессонных ночей. Но вместо сочувствия появилась злость. Я ощущала беспомощность наивной дурочки, которую ловко водили за нос умные, опытные дяденьки – Серж и его коллеги. И я продолжала наступать – глупо, неумело.

– Тебе не кажется ужасным то, что случилось с Ирой? Может быть, этим убийством припугнули Толю или тебя? А вы – хитрые, опытные, втянули беззащитную глупышку в свои игры...

А может, это она – невинная глупышка – втянула нас? Вернее, её основной "спонсор", использовавший свою любовницу как подсадную утку?

– Ты имеешь в виду Игоря Рустамова? – Удивилась я внезапной откровенности мужа. Обычно он не заходил так далеко в раскрытии карт.

– Не знаю, как звали прежнего "шефа" девочки. Вероятно, это была барменша из ночного бара, где она работала прежде. Та мудрая бандерша, коорую Ира любила цитировать. – Взгляд Сергея был откровенно насмешливым. Я почувствовала, что лапша на моих плечах повисла до плечей, напоминая "прическу" спаниэля, и уже хотела об этом заявить Сергею, но он вдруг стал серьезным и тяжело вздохнул. – Бросим эти разборки, Бубка. Ты ведь о чем-то хотела меня попросить?

Он часто угадывал мои желания и я удвилась, как это в хаосе обуревавших меня мыслей Сергею удалось вычислить ту, которую я готовила к моменту примирения. Убирая со стола тарелки, я небрежно сообщила:

– Моему бывшему пациенту нужна работа.

– Юрию Вартанову, 1973 года рождения, проживающему в Черемушках? – Он зевнул.

– Он больше не пытается решить свои проблемы самоубийством. Но нужно, надо помочь устроиться на работу. Психически нормален, неоконченное высшее образование.

– Что он умеет? – Сергей направился в ванну, отбрасывая на кресло и диван пиджак, рубашку и галстук.

– Я думаю – все. В пределах какой-нибудь офисной должности... Конечно, не письма разносить. Он гордый.

– Письма теперь разносят факсы и телетайпы. А гордые способные молодые люди, умеющие все, как ты полагаешь, проживают в калифорнии или в подмосковных имениях...

Прежде, чем закрыть перед моим носом дверь в ванную, Сергей сказал:

– Звони завтра после обеда Афанасию. Я с ним поговорю

...В заключении обстоятельной беседы с афанасием Ивановичем директором детективного агентства "Модус", обнадеженная доброжелательностью бывшего "батюшки", я заверила:

– Мне кажется, вы с ларой не пожалеете об этом приобретении. Только одна просьба, Афанасий, как от бывшего лечащего врача: если надумаешь что-то предложить ему, позвони сам. Этот парень болезненно честолюбив и не умеет навязываться.

Я представила, как снисходительно улыбнулся афанасий, прежде чем ласково пробасить:

– Только ради тебя, Славочка.

Глава 27

Апрель приближался к концу. Вчера мне исполнилось тридцать шесть. Сегодня у нас гости, а завтра я лечу в графство Эссекс, где в частной общеобразовательной школе, известной своими двухсотлетними традициями, заканчивает первый год обучения в группе старшеклассников Соня.

Я уже распрощалась со Службой доверия и пока не ощутила потребности в другой работе. Квартиру теперь два раза в неделю убирает разговорчивая хохлушка Таня, она же сегодня с утра поставила по моему рецепту пирожки, которые вечером будут выданы за мои. Особенно тяжелым испытанием для Татьяны стало приготовление сациви. Смешивать курицу с орехами, луково-яичным желе и чесноком являлось, по её мнению, чуть ли не преступлением. – "Неужто нельзя все это съесть поотдельности? Если денег много, так надо все портить, вот блажь-то!" – Я попыталась объяснить, что сациви – национальное, народное грузинское блюдо, но проследить за его приготовлением поленилась. Ни хозяйственного, ни профессионального, ни супружеского энтузиазма я в себе не наблюдала. Вот только материнские чувства ещё теплились. Я держала фотографию дочери на своей прикроватной тумбочке, чтобы видеть её сразу, как только открою глаза – снятую "полароидом" растрепу с цветным ранцем в обнимку.

А в потайном отделении портмоне пряталась фотография Юла – крошечный снимок, сделанный для водительских прав. С прилизанными назад волосами, в круглых очках и белой рубашке он смахивал на студента-отличника из хорошей семьи.

Вчера, 28 апреля, Юл пригласил меня в ресторан. На сидении его нового "Аудио" лежала охапка палевых роз – крупных и ароматных, как я люблю.

– Здесь, кажется, полсотни. Ты, дружище, яно преувеличил. – Сказала я, подхватив букет и погрузив в цветы лицо.

– Их всего тридцать. Мы знакомы с тобой пять месяцев. Каждый из них я приравниваю к полугоду – то есть умножаю на шесть, по количеству ничего не значит без показателя качества. – Он потянулся ко мне и мы торжественно поцеловались, зажатые рулем и букетом.

От Юла пахло слабым, изясканным парфюмом. Он окончательно перешел на линзы и стал связывать сзади волосы в "африканскую косичку". Судя по темному костюму и белой рубашке с бабочкой, он собрался отвезти меня в приличный дорогой ресторан, где весь вечер вокруг нас будут щебетать тошнотворно вежливые официанты, а Юл небрежно закажет "Шато-Марго" или шампанское, черную икру и экзотические фрукты – именно то, чем принято ублажать утонченную пресыщенную даму.

– Если хочешь сделать мне подарок, поедем к тебе? Я страшно соскучилась.

– Сегодня заказывает музыку Слава. Я послушный раб капризной богини.

Резко развернув автомобиль, Юл направился к району Мосфильмовской, где недавно поселился в двухкомнатной квартире, оборудованной со скромным шиком. Хорошая техника, минимум мебели, максимум книг и роскошная, несколько претенциозная, ванная комната.

Юл сочинил её для меня, используя туманно-графитовый с золотыми прожилками кафель и матово-черную сантехнику. Когда я разрезала ножницами ленточку – ванна была готова к купанию, благоухая жасмином. И Юл не отстал, пока я не погрузилась в нежную, тающую от моего прикосновения пену. Затем сел рядом и, щелкнув зажигалкой, зажег свечи, которые я только теперь заметила, а также букет белых роз, стоящих в напольной вазе. Погасив свет, он молча обрывал олепестки и бросал их в воду.

– Только заржавевшей бритвы не хватает. – Нехорошо пошутила я, смекнув, что Юл осуществил сочиненную мною тогда по телефону мизансцену. И нсмотря на горячую воду, по моей коже побежали мурашки – на мрачных кафелинах плясали световые блики, а отраженный в зеркальном потолке черный эмалевый овал с моим алебастровым телом напоминал саркофаг.

– Я тогда ещё поклялся, что реализую твою насмешливую подсказку. Но не знал, что все будет совсемпо-другому... Бритва не нужна – нужна ты. Ты это тысячи прекрасных смертей... – Он разделся и поднял меня из воды. Сейчас мы совершим двойное самоубийство.

Наша любовь в ванной оказалась не очень удачной – мешали свечи, кафель и розы. Мокрые и возбужденные, мы перебрались в спальню, где кроме низкой кровати, занимавшей пости все двенадцатиметровое пространство, не было ничего...

Как я наслаждалась новым Юлом, стремительно вылупившимся из кокона подобно прекрасной бабочке. Нищий превратился в принца без всяких усилий, и бросил полученное богатство к моим ногам. Ему нравилось делать мне подарки, кормить дорогими лакомствами. Он дрожал от счастья, усаживая меня впервые в шикарную машину, и устроил сюрприз с новосельем (уже упомянутый эпизод в ванной). Я недоумевала, опасаясь задавать вопросы после того, как Юл дал знать: "Мои дела – это стена, и не пытайся пробить её носом, как Буратино нарисованный очаг". Именно так я поняла нашу полушутливую беседу.

– Чем ты занимаешься у афанасия? Так щедро оплачивают только весьма ответственные услуги.

– Это правда, детка. Я учу "Закон Божий", а потом провожу спецкурс библейской мудрости с наиболее трудными клиентами агентства. Например: дяденька поклоняется золотому тельцу, дяденька не может остановиться, хапая "бабки" и теряя совесть. При этом он жертвует на храм и молит Всевышнего способствовать его обогащению. Я говорю ему: "Не проси у Бога того, что получаешь от дьявола. Богу свойственно делать сердце сокрушенное и смиренное, трезвенное, целомудренное и воздержанное, кающееся и умиленное". То есть Иоанна Златоуста цитирую. Действует беспроигрышно.

– Юл, а если серьезно?

– Я занимаюсь бумажной, архивной работой. То есть компьютерным банком информации. Это работа ответственная.

– Как тебе доверили сразу такое дело? Они сто раз проверят, потом посадят. В архив, разумется.

– Проверяли. Теперь для этого есть специальная метода – тесты, детекторы и т. д. У меня – высший коэффициент надежности! Вещь, между прочим, редкая.

– Но откуда такие деньги? Я бспокоюсь о тебе, Юл. – Все это я вещала, сжавшись на сидении новой машины, стоимость которой в сопоставлении с доходами Юла, приводила меня в содрогание.

– Автомобиль принадлежит фирме. А в остальном мне просто повезло. Наше агентство – акционерное общество, и пайщики получают проценты от доходов. Шефу посчастливилось выиграть большое дело – мне перепали лишь крохи...

Приглядываясь к новому Юлу, я не могла не признать, что молодой человек очень красив и чрезвычайно привлекателен. В оправе материального достатка заиграла драгоценным блеском его врожденная аристократическая легкость, талант распоряжаться этим длостатком с игривой широтой и чуждым показухе вкусом. Редкая смесь деликатности, граничащей с застенчивостью, и уверенность в себе, силы создавали ауру покоряющего обаяния. Он мог быть разным – изысканным и простецким, трогательным малышом и властным господином. Но переходя в ранг хозяев жизни, удачливых лихих любимцев Фортуны, Юл все реже возвращался к прежнему облику бесшабашного бессребренника, романтического парня, поклоняющегося любви.

Мое удивление и радость от чудесного преображения Юла, к которому я была причастна, скоро померкла. Мне стало не хватать дерзкого пылкого малтчика, боготворившего меня, как наивысшую ценность в своей жизхни. Тот нищий гордец, приходящий в ярость от своей несостоятельности, навсегда остался в недрах брошенной убогой квартирки. Я не просто потеряла, я уничтожила его собственными руккми, хотя давным-давно знала, что романтичный влюбленный, как истинный художник, обладающий редким даром, должен быть свободен – от всего житейского, бренного, бытового. От необходимости зарабатывать и считать деньги, конкурировать, преуспевать, завидовать чужому везению.

Рыцарями любви становятся по призванию, отрекаясь от всего, что не связано с её безрассудным полетом. Рванувшись за удачей, Юл стремительно превращался в облагороженную вариацию "делового человека": сильный, дерзкий, преуспевающий, тщеславный и, увы, почти всегда обремененный какими-то неотложными, супер-важными проблемами. Мы стали видеться редко, вырывая для встреч короткие часы. Вечерами Юл часто бывал занят своим загадочным архивом и нередко пропадал ночами. Тайно набирая его номер, я наталкивалась на автоответчик. Однажды меня вежливо приветствовал женский голос, доложив, что хозяин на службе. Юл объяснил позже, что это была приходящая домработница, стиравшая белье и убиравшая квартиру. Я постаралась поверить.

Он поздравил меня с днем рождения первым, и мы договорились встретиться, причем я, расчитывая на интим, уделила особое внимание белью, а Юл нацепил "бабочку", наметив посещение престижного ресторана. Он легко согласился изменить свой план, но обида на то, как далеко разошлись наши желания, осталась. Юлу хотелось провести вечер на людях, а мне – только вдвоем с ним.

Осторожно открыв двумя ключами кодовый замок стальной двери, он подтолкнул меня в темную прихожую и попросил зажмуриться.

– Понимаешь, я не ждал гостей. Здесь все раскидано. Посиди в ванной, попудри носик, а я пока засуну под шкаф свои носки и женские трусики.

Юл подсмеивался над моей все чаще разгоравшейся ревностью. И, действительно, оказавшись в ванной, я прежде всего обшарила глазами полочки и шкафчики на предмет вещественных доказательств измены – забытой губной помады, волосков на щетке, флакончика женских духов. – Ничего.

– Можешь войти. Надеюсь, ты успела раздеться? – Церемонно взяв меня под руку, Юл распахнул двери комнаты.

– Ой, милый! – Завизжав от восторга, я бросилась к нему на шею.

В центре идеально убранной гостиной красовался стол, накрытый моими любимыми блюдами. А над диваном появился портрет, сделанный фотографом-профессионалом. В полумистическом черно-белом парении линий и бликов угадывалось мое лицо. Лишь глаза – предельно яркие, до очерка каждой ресницы и серебряного свечения радужки, поражали жизнью. Более глубокой и сложной, чем предполагала в себе я сама.

– Знакомься, это Глория.

– Очень красиво. Неужели ты видишь меня такой? Спасибо, Юл. В эту незнакомку нельзя не влюбиться. Боюсь, она будет стоять между нами...

– Что с тобой, Слава? Ты полюбила черный юмор?

– Я полюбила и люблю тебя. Только теперь это получается у меня не очень весело. Если бы ты знал, как я скучаю, мой мальчик...

Мы провели прекрасный вечер, не очень увлекаясь столом. Казалось, и на широкой кровати под атласным пуховиком было все точно так же, как на продавленом диване его бывшей холодной комнаты. Но Юл не шептал "Я не отпущу тебя..." И не грозил забрать меня у Сергея. Он называл меня Глорией. А под конец мягко посоветовал:

– Ты прекрасный специалист, девочка. Ты чуткий, тонкий человек. Подумай, сколько людей нуждаются в твоей помощи?..

– Ты хочешь посоветовать мне пойти на работу?

– Ну, хотя бы до возвращения дочери.

...Соня должна была вернуться на каникулы в начале июня и который раз напоминала мне об обещании посетить её. Девочке так хотелось похвастаться школой, новыми друзьями и местными достопримечательностями, о которых она тараторила мне в долгих телефонных звонках. Писать моя дочь не любила, я тоже. А поездка почему-то все время откладывалась с тех пор, как в моей жизни появился Юл.

И вот на следующий день после юбилея я позвонила директрисе мисс Линде Армстронг, предупредив о своем визите, и заказала в авиакассе билет. Голос почтенной дамы был пропитан английской любезностью с примесью тончайшей чопорности, как торт горьковатым миндальным кремом. А потом позвонила Софка, визжавшая от восторга и сообщившая. что будет встречать меня в аэропорту вместе с родителями своей подружки Памелы.

– Вот увидишь, какие Питчемы клевые – очень светсткие и совсем не заносчивые... Жаль, что ты не умеешь ездить на лошади... – Добавила она, собираясь, очевидно, представить свою мать друзьям во всем блеске.

– Может, прихватить флейту? Я здесь на досуге разучила пару пьес.

– Правда?

– Не дури, девочка. Я не знаю даже, с какой стороны в неё дуют.

И все-таки я постаралсь, чтобы мой внешний вид не разочаровал Софу. Совсем не много вещей, с учетом, что конец апреля там немногим лучше нашего мая! А это значит – хорошее "английское" пальто из песочного ворсистого драпа и несколько костюмов, допускавших перетасовку деталей.

Сергей как-то слишком горячо обнял меня на прощание.

– Скажи дочери, что я очень её люблю. И горжусь. – Потом грустно заглянул мне в глаза. – Ну, что, до встречи, Бубка?

Я хмыкнула:

– Не та тональность. – И с улыбкой, в мажорном духе отрапортовала. Через неделю – на том же месте, господин главнокомандующий!

Глава 28

Чета Питчемов мне сразу понравилась – добродушные, голубоглазые, похожие друг на друга как брат и сестра. Четырнадцатилетняя дочь Питчемов, Памела, была долговязой брюнеткой, преросшей на голову своего отца. Позже Соня шепнула мне, что Мел – приемная дочь, но на это здесь внимания не обращают, хотя лишний раз не акцентируют.

Рядом с памелой Соня казалась крошкой. Тоненькая, белокожая, в развевающейся паутинке прямых светлых волос. Трудно было представить, что "папина дочка" превратится в подобие Сержа – круглощекую крепышку манекенного роста.

Они тараторили всю дорогу, крутя головами, чтобы показать мне какой-то дом, где бывал Шелли, или трактир, знаменитый старейшим вином. Девочки рассказывали о бале в день святого Валентина, на который все явились в вечерних платьях.

– В чем же ты была? – Испугалась я.

– О, Слава, мы постарались приодеть наших красавиц! Это такое удовольствие – наряжать девочек на первый бал! – Глаза толстушки Мэри светились неподдельной радостью. – Мы с Генри привязались к Соне... У нас теперь почти что две дочери и один сын. Ведь мы будем дружить с вами, правда?

– На мне было шикарнейшее платье! Я сама его выбрала в Интсоуне. Мэри только платила. – Доложила Соня, не слишком щепетильная в достижении своих целей. Балованное дитя, но какое очарование юности, неосознанного предчувствия долгой женской судьбы, полной сюрпризов и радостей.

Я оставила вещи в номере гостиницы, выстроенной на территории школы специально для приезжающих сюда погостить членов семьи. Школа, основанная в 1773 году, страшно гордилась тем, что не утеряла свойственного просветительскому веку уважения к знаниям и человеческой личности. Это все мне объяснила мисс Армстронг, принявшая меня в своем кабинете, сиявшем ухоженной стариной, как музейный экспонат. Потом мы осмотрели классы, библиотеку, комнаты отдыха и занятий, трапезную, кинозал... Я устала говорить на чужом языке, только крутила головой с приклееной восхищенной улыбкой и всплескивала руками от избытка чувств.

На следующий день мне посчастливилось провести несколько часов на школьном турнире по лаун-теннису, в котором была занята и моя дочь. Мягко пружиня на носочках белых тапочек, она отсалютовала мне ракеткой и потуже стянула волосы пестрым жгутом. Девочка казалась мне чужой и прехорошенькой. Сидящая рядом Мэл комментировала мне игру одноклассников, усугубляя ощущение отстраненности: вопящие на чужом языке бойкие подростки, спортивный зал, обвешанный яркими транспарантами, маленький ученический оркестр, нестройно нчинавший какой-то гимн каждый раз, как вступала в игру новая пара, и растроганно улыбающаяся иностранная гостья – все это виделось мне как бы со стороны.

Вечером мы с Соней были приглашены к Питчемам. За нами заехал Генри, но Памела, заняв место за рулем, продемонстрировала свое водительское мастерство.

– Я тоже умею. – Бурркнула мне по-русски Соня. – Только мне здесь нельзя. Вот дома наезжусь!

Дом Питчемов выглядел как на картинке. Будто его специально красили, мыли, украшали цветочными горшками к моему приезду. "Усадьба в староанглийском духе", – прокомментировала Соня елизаветинскую архитектуру построек – расчерченные деревянными балками выбеленные стены.

Апрель здесь был похож на середину нашего мая – вовсю зеленели кусты и кроны деревьев. А свежесть лужаек напоминала о лете и веселых пикниках среди клумб у бассейна. Я приобрела по дороге букет цветов и прихватила взятые для визитов сувениры – палехскую шкатулку и деревянное яйцо, величиной с небольшую дыню. На нем в ореоле снежного облака сиял во всей красе восстановленный храм Христа Спасителя.

После довольно скромного по нашим российским понятиям ужина началась длинная беседа о политике и быте русских женщин. В столовой уютно потрескивал камин, а я не могла оторваться от орешков – пудинги и бисквиты показались моему желудку не слишком убедительными. Все ждали Шани, шестнадцатилетнего сына Питчемов, занимавшегося в специализированной музыкальной школе. – "Виолончель – его мечта. Мальчик без ума от Ростроповича". – Хвасталась Мэри. поглядывая на дверь. И вот он появился серьезный юноша, успевший переодеться в строгий костюм. Он поклонился нам, тряхнув кажтановыми кудрями, как будто вышел на сцену. В носатом лице парня не было решительно ничего привлекательного, а россыпь красноватых прыщиков на скулах и подбородке доставляла ему, конечно, кучу неприятностей. Но вот он с улыбкой подошел к подругам, перебросившись с ними веселыми репликами, и я увидела, как изменилась Соня. Расхлебанная, небрежная девчонка стала девушкой – юной леди, с прямой спинкой и строго поджатыми губами.

Я не могла больше вникать в разговор – быстрый английский с непривычки утомил меня. Куда интересней было разбираться в игре жестов и мимики. Шани уговаривали родители и девочки, он горячо спорил и вдруг поднял руки: "Сдаюсь!" Соня захлопала в ладоши: "Мам, он будет играть на пианино. Он хотел притащить виолончель, а мы все уговаривали насчет пианино. Ура! Вот увидишь, он классный музыкант!"

Парень сел за фортепиано, в раздумье пробежал по клавишам длинными пальцами и объявил: Шопен. Опус 28. Все чинно замолкли, изображая глубокое удовлетворение, а Сонька аж вся подалась вперед, впитывая звуки всем телом. Я некстати вспомнила, как соблазнила моего Юла учительница музыки, и уже не могла отделаться от мысли о том, что Шопен возбуждал эту страшную даму, представлявшуюся мне некой усатой двухметровой валькирией. Вот так же сидел он, склоня над клавишами светловолосую голову, а страшная дама сжимала своими горячими ручищами его худенькие плечи... От этих картинок мне стало жарко и неудержимо захотелось увидеть Юла, ну, хотя бы услышать его голос.

Когда вечер кончился и Питчемы оставили меня ночевать в гостевой комнате на втором этаже, я попросила разрешения позвонить в Москву. С Сергеем я говорила из автомата накануне и теперь украдкой набрала номер Юла, хотя никто, кроме ушедшей в ванную Сони не мог бы понять, с кем и о чем я говорю. Я только скажу, что люблю его, что сбежала в Англию, но мучаюсь разлукой... Автоответчик посоветовал мне позвонить завтра.

На следующий день (а это была свободная от занятий Суббота) я чуть не умерла от радости и страха, наблюдая, как несется по питчемским лугам на гнедом жеребце моя девочка. Супруги с гордостью демонстрировали мне свои достижения – им удалось приучить Соню к лошадям.

– Ваша девочка очень способная. Быстро все схватила. Не беспокойтесь, миссис, она не упадет. Это очень спокойный конь. – Заверил, уловив мой страх, Шани.

Словно ловко спрыгнула с седла, раскрасневшаяся и взмокшая. Преувеличенно бурно обмахиваясь бейсболкой, она искоса поглядывала на парня. Шани сказал что-то, озабоченно хмурясь и даже приложил ладонь к её лбу. Все прыснули.

– Шандор сказал, что меня просквозило от скорости. Это он намекает, что я скакала слишком медленно. – Перевела мне шутку Соня.

– Да что ты, детка! У меня чуть сердце не разорвалось от страха. Это так опасно!

– Чепуха! – Любимое словцо её отца и его жест – небрежное пожатие плеч, словно комара отгоняет.

– Соня, папа просил передать, что очень тобой гордится. Если бы он видел это...

– Он запретил бы мне "близко подходить к лошади". – Она скопировала его интонации и мы засмеялись.

Глава 29

В понедельник я должна была возвращаться в Москву. Воскресенье было решено посвятить осмотру местных достопримечательностей. От перспективы экскурсии со всем семейством и постоянной болтовни, мне стало кисло. Еще утверждают, что англичане молчуны! Я отвела Мэри в сторонку и проникновенным материнским тоном сказала:

– Дорогая, я очень благодарна вам за заботу о Соне и за ваше гостеприимство... Я обязательно приеду сюда ещё раз и мы все посмотрим вместе – в хорошую погоду. – Я кивнула на затянутое туманной пеленой небо и моросящий дождь. – Но вы меня поймете – я хотела бы этот день провести с Соней... Мы просто погуляем или посидим в гостинице. Мне надо многое рассказать ей о Москве и нашей жизни.

Мэри сжала мою руку:

– Понимаю вас, дорогая. Это так естественно... У меня есть одна мысль. Вы имеете водительские права, конечно? Берите мою машину. Она старенькая, но исправно ходит. Соня покажет вам все сама.

Мы обнялись в знак материнской солидарности и я успела шепнуть ей:

– У вас прекрасные дети, Мэри. И такой талантливый сын!

– Ох, – она опустила глаза. – Мы взяли Шандора десять лет назад в венгерском приюте. Он был совсем, совсем маленький и такой больной... Врачи не были уверены, что его правая рука когда-нибудь сможет нормально двигаться... – Она улыбнулась. – И вот... Мы с Генри очень гордимся сыном.

Соня была в восторге от идеи совместной поездки в Интсоун близлежащий городок, полный достопримечательностей. Но предложила прихватить Шани и Памелу.

– Они очень симпатичные ребята, но побудем один день вдвоем, хорошо, дочка? – Я обняла её плечи, вдохнув родной запах волос, кожи и растаяла от прилива материнской любви.

Сонька крепко обняла меня.

– Только я все сама тебе покажу, ладно?

На стареньком автомобиле Мэри мы тронулись в путь. По радио передавали какую-то юмористическую передачу, где каждая реплика озвучивалась громким хохотом зрителей. Не знаю, было ли это действительно смешно, но Соня с удовольствием прислушивалась и хихикала. Понимать юмор – самая, по-моему, сложная задача в чужом языке. Для меня она осталась нерешенной. Заметив это, Соня стала искать музыку и вдруг сквозь писки и шумы прорвался голос Вайкуле "...Я за тебя молюсь, я за тебя боюсь..."

– Оставь! – Остановила я Соню, нагнувшуюся, чтобы переключить волну.

– Ты что, мам, стала поклонницей попсы?

– Мне нравится эта песня. – Мрачно заявила я, хотя впервые прислушалась к словам и содрогнулась от их точности. "Прощай, и больше ничего... И больше ничего. Прощай". – Это относилось только ко мне и Юлу. Даже через расстояние слышала каждый его вздох, чувствовала его руки, губы... Я молилась за него и – прощалась...

Соня тактично дала мне возможность погрустить, и как только кончилась песня, приступила к комментариям окрестностей. Она очень старалась быть хорошим гидом, заставляя меня то и дело останавливаться, подъехать к собору, расположенному на вершине холма, прихватить в придорожном кафе два огромных рожка с цветным мороженым, пройтись по супермаркету, где Соня выбрала себе сумочку и высокие ботинки на шнуровке. Я купила ей новую куртку и прозрачный, расклешенный пластиковый дождевик цвета ириса. С удовольствием надев новые вещи, Софка приготовилась покорить Интсоун.