Текст книги "Круиз 'Розовая мечта'"

Автор книги: Мила Бояджиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

...От звонка я вздрогнула и отдернула тянувшуюся к трубке руку. Сердце заколотилось и мое "Алло, телефон доверия слушает вас" – прозвучало хрипло и неуверенно.

...Алла предупредила, что сеанс телефонной психотерапии длится в среднем 35 минут. За двенадцать часов своей первой смены я провела больше десяти разговоров, покинув пост вымотанной, но счастливой. Опыт телефонного общения пришел очень быстро – на третьем пациенте я просто "блистала", чувствуя себя Зигмундом Фрейдом и Аллой Демидовой в одном лице. Мы побеседовали с сорокапятилетней женщиной о жизни и расстались друзьями, на оптимистической шутливой ноте. А начала она с вопроса о количестве снотворного, необходимого для "вечного покоя". Разумеется, сюда звонят не за консультацией по способам самоубийства. Не всегда отдавая себе отчет, люди хотят, чтобы их отговорили и удержали. Это надо помнить, какую бы истерику ни закатывал пациент на том конце провода. И ни в коем случае не раздражаться, какими бы вздорными ни казались тебе поводы для подобной истерии. Меня порадовала собственная терпимость и сострадательность, а также легкость в "подыгрывании" собеседнику. С простоватыми пациентами я поддерживала свойский тон и "оттягивалась" на интеллигентных – здесь можно было блеснуть эрудицией, перевести беседу в лирически-философское русло. Меньше всего меня вдохновляли жалобы и сетования, скатывающиеся в политическое русло, типа "что с нами демократы сделали" и "сюда бы Сталина хоть на недельку – он бы порядок навел". Но я прятала поглубже личную предубежденность и видела в говорящем прежде всего человека – больного, голодного, жалкого, изнуренного схваткой за "светлое будущее", потерявшего здравые критерии и ориентиры. И пыталась дать лишь то, что могла – крупицу душевного покоя, уверенность в собственных силах.

– А доктор Баташова – молодец! Выступала не хуже народной артистки времен старого МХАТа. – Похвасталась я после смены Алле. Она одобрительно потрепала меня по плечу.

– Ты всегда была заводная, Славка. Умела народ организовать. Это называется – сила убеждения. Помнишь, как в деканат вызвали из-за того, что ты организовала массовые обструкции собраниям и лекциям этого зануды... как его?

– Пачука. Да, мне нравилось быть заводилой...

– Но тут слишком не старайся – не Большой театр. Пороху на всех не хватит. Отработаешь за пару недель тактику и сумеешь держаться на "автопилоте", не слишком выкладываясь.

Алла оказалась права. Домой я теперь приходила не менее уставшая, чем Сергей, и на самоанализ у меня просто не хватало сил. Кроме того, я была довольна собой, думая о том, скольких людей сумела поддержать, а может, и спасти.

Разговор с женщиной, которую изнасиловали двое подвыпивших парней в Перовском парке, вначале испугал меня – порой мне казалось, что я смотрю в зеркало, так похожими были наши ощущения. Вопреки всем правилам, я сослалась на личный опыт и даже поделилась собственными переживаниями, которые теперь остались позади. Да, я освободилась от преследовавших меня образов. Они ещё маячили где-то на периферии сознания – смутные и поблекшие, как эпизоды забытого кинофильма.

В общем, я осталась в "Службе". И когда вышел на работу после двустороннего воспаления легких Герасим Петрович – тот самый Гера, которого я временно замещала, мне выделили собственное рабочее место.

Шел январь – мрачный, снежный, с чередой откуда-то вдруг прорвавшихся к нам, чрезвычайно вредных для здоровья магнитных бурь. Жалобы на депрессию и одиночество участились. А вот любовные истории, которые, как говорили коллеги, образуют некую весеннюю эпидемию, стали редкостью.

– Извините, вас как зовут, девушка? – Спросил меня мужской голос, сделав длинную паузу после того, как я представилась.

– Возможно, вы перепутали "телефон доверия" с "телефоном знакомств"?

– Не знаю. Я вам сейчас опишу ситуацию, а вы мне подскажете, куда звонить... Я лежу в ванне... Теплая вода покрывает мою грудь... Длинные светлые волосы прилипли к плечам, худым и бледным, как в анатомическом атласе.

– Молодой человек, я психотерапевт, с седыми висками. На мне серый свитер и очки в роговой оправе. Плюс пять – старческая дальнозоркость. Боюсь, вы спутали телефон. – Я нажала рычаг, но мой абонент оказался настойчивым.

– Вы жестоки, психотерапевт. И несмотря на седые виски – неопытны... Я звоню именно вам – мне нужны вы. Пожалуйста, дослушайте – уже недолго... Меня начинает знобить от того, что вода стынет и мне страшно. Бритва деда лежит рядом. Старая, с заржавелым тупым лезвием. Но ведь опасность заражения крови мне не грозит, и точить бритву вряд ли надо – у меня очень тонкая кожа и жилки на запястьях совсем близко. Я вижу, как они пульсируют...

"Наркотическое отравление с садо-мазохистскими симптомами", – решила я. Уж очень он смачно живописует картинку. Возможно, получает от самоистязания эротическое удовольствие.

– А как мне обращаться к вам? Ведь у вас пока ещё есть имя.

– Имя? – Ха-ха-ха... Скорее, собачья кличка. Юл. Меня зовут Юлом.

– Я бы не стала так называть собаку. Ведь это, наверно, сокращенное от Юлия?

– Верно. Отец был неравнодушен к Цезарю. Даже писал научный труд о его исторических заблуждениях... А как мне называть ангела в роговых очках моего последнего душеприказчика?

– Владислава Георгиевна.

– Пожалуй, имя подходит. Все должно быть значительно в последний момент... Прощание со славой – в этом что-то есть, не правда ли?

– Вы ждете, чтобы я отговорила вас от предполагаемого самоубийства или дала рекомендации по поводу устройства пышной церемонии? – Парень раздражал меня своей фальшивой высокопарностью – Надеюсь, вы не забыли расставить вокруг горящие свечи? Нет? Отчего же отказали себе в последнем удовольствии? Неужели собираетесь плавать в крови в блеклом свете электролампочки? Не слишком изысканно. Но переигрывать тоже не стоит, особенно в таком серьезном деле... Знаете – заваливать комнату венками с надписями "себе – любимому", включать реквием Моцарта, запасти в холодильнике хорошие вина для дружеских поминок – это слишком. Дурной тон. Но об одной детали я хотела бы напомнить – именно для вас, человека тонко чувствующего, она должна иметь значение. – Я открыто куражилась над собеседником. – Вы уверены, что хорошо подготовились, Юл?

– Ваша ирония, уважаемый доктор Слава, меня нисколько не огорчает. Чужое горе, как правило, порождает тайное торжество. Даже у людей чрезвычайно милосердных. Это биологический феномен – человек торжествует просто от того, что бомба попала в чужой окоп. – Он устало вздохнул. – Не утруждайте себя репризами на тему самоубийства... На ваш вопрос отвечаю утвердительно: я все продумал и по-возможности учел. Завещать мне нечего и некому. Рассчитывать на дружеские поминки не приходится. К тому же я сирота.

Я прислушивалась к его интонациям, теряясь в догадках – относительно "диагноза" и мотивов звонка моего собеседника. Все было похоже на розыгрыш, но могло оказаться и правдой. Я решила потянуть разговор:

– Молодым людям, собравшимся покинуть этот мир, кажется, что они просто исчезнут. Но ведь останки увидят не только санитары и служащие морга. А ещё – знакомые, вызванные на опознание, приятели и просто любопытные... Так что – чистое белье – это минимум самоуважения к процедуре прощания.

– Мне известно из классической литературы, как готовились к бою простые солдаты, и как собирались на дуэль аристократы. Чистая рубашка у меня есть.

– Тогда добавьте, пожалуйста, в ванну горячей воды. Не стоит омрачать дискомфортом последнюю беседу. Может быть, вы решитесь все же быть откровенным. Или я расскажу вам что-нибудь умное. Ведь вам есть чем поделиться с непредвзятым собеседником? Уверяю, я способна понять любое ваше признание.

В трубке послышалось шуршание и тяжелый вздох.

– Простите, Владислава Георгиевна. Я валял дурака. У нас отключили горячую воду. Я сижу за письменным столом и даже записал ваше имя, чтобы не путаться в разговоре.

Я усмехнулась – именно правильно повторенное имя навело меня на мысль, что говорящий – не пьяница и не наркоман, находится в достаточно стабильном психологическом состоянии. Обычно даже вполне здравомыслящие люди путают Владислава и Вячеслава, Георгия и Григория. Во всяком случае, мне не приходилось встречаться с мгновенным правильным усвоением моего имени.

– Значит, начнем разговор заново. Зачем вы все-таки звоните сюда, Юлий? Или это имя тоже вымысел?

– Вымысел только про ванну. Бритва деда лежит передо мной. Я сегодня рассмотрел её и все хорошенько продумал. Включил, не Моцарта, правда, а Всенощную Рахманинова, и сильно думал. И чем больше размышлял над своей трагедией, тем неумолимей она превращалась в фарс... Вот поэтому я, наверно, и позвонил. Чтобы притормозить развязку и все же понять – чего больше в ней – смешного или печального.

– От великого до смешного, как известно, один шаг. И трагедия всегда неразлучна с фарсом, как тень со светом. Чем меньше баллов "трагизма" вы выставите своей истории, тем больше у неё шансов избежать насмешек.

– Насмешек я, кажется, и боюсь больше смерти. Меня не пугает уход из жизни, а то, что вместо торжественных аккордов сожаления и угрызений совести его огласит смех... Ведь кому теперь объяснишь, что такое любовь, настоящая любовь... Знаете, Владислава Георгиевна, я воображал себя Желтковым из "Гранатового браслета". Сейчас передо мной лежат её вещи пластмассовая заколка для волос, шарфик и окурок с губной помадой. Ярко алой. Он остался в моей пепельнице после того, как она ушла.

– Вам больно, Юл, но и жутко приятно... Это и есть "возвышенная любовь". И вам хочется, чтобы это ваше чувство осталось. Как живет в каждом человеке неистребимое желание присвоить красоту – что-то с ней сделать, как-то отметить свою причастность к ней. Помните, у Бунина есть такой рассказ про надписи, которые люди оставляют во всяких памятных местах? Там его герой утверждает, что вся эта пошлость и обывательщина рождается из того же самого источника, что и поэзия Гете, Огарева, да и вообще – большое искусство. В час великой скорби и радости, перед лицом невыразимой прелести мира человека охватывает желание хоть как-нибудь и хоть что-нибудь сохранить, то есть противопоставить смерти, уносящей в небытие все сущее "реке забвения".

– Это, это. Да, да, именно это – мучительная и неутолимая потребность сохранить дорогие тебе мгновения, чувства, образы и хоть как-то противопоставить забвению. О. если б я что-то мог! Если бы мог выразить то, что разъедает мне душу, в словах, музыке или на холсте – все равно, плохо или хорошо. Я избавился бы от чувства ответственности перед своим "я", которое тяготит меня невыразимостью. И, наверно, из-за этого я надоедаю вам... Скажите, Владислава Георгиевна, у вас там все такие интеллектуалы?

– Считайте, что вам повезло. Я доктор психологии.

– Ого! Только не надо мне говорить про очки. Слава Богу, у нас не телесвязь. Я воображаю вас совсем другой... Густые, длинные, чуть рыжеватые волосы, пухлые губы и светлые, как у русалки, загадочные глаза... А серый свитер вам очень идет...

Я на секунду смутилась – опять запахло розыгрышем. Портрет, нарисованный Юлом, был слишком точен.

– Не стану разрушать иллюзию... А сейчас, прошу вас положить трубку. Мы исчерпали лимит сеанса. Возможно, ко мне прорываются натуры менее утонченные и примитивно-несчастные.

– Но я же должен рассказать вам свою историю. Или необходимо обязательно держать у виска пистолет?

– Пока вы найдете пистолет и хорошенько продумаете вашу любовную трагедию, я успею, возможно, помочь нескольким людям.

– Учтите, я очень жесток. Если со мной что-то произойдет – знайте, вы тоже виновны. Юлий Вартанов, 1973 года рождения, холост, сирота. Москва, Черемушкинский район. Ну, что, прощайте? – Ухмыльнувшись, он действительно повесил трубку.

После работы, подвозя Аллу к метро, я рассказала о страшном звонке.

– Нас часто разыгрывают, и свои, и чужие. ты многим поклонникам дала этот телефон? – Она искоса глянула на меня, имея в виду, конечно, мой успех в студенческие годы. Несмотря на дефицит мужских кадров в институте, за мною "бегали" сразу несколько ребят и даже строили мне глазки некоторые игривые преподаватели.

– Про эту работу знают только Сергей и моя подруга Ассоль. Сомневаюсь, что кому-то из них придет в голову подобное дурачество.

– Ну, тогда, Слав, ты с этим Цезарем поаккуратней. У нынешней молодежи такие выверты случаются, что не сразу разберешь... Когда Союз распался, позвонил один студент, стою, говорит, на подоконнике и хочу исполнить гимн Советского Союза, потому что в нем родился и не желаю терять Родину. Вначале такой текст выдавал, что и Жванецкий не сочинит, а потом петь, действительно, начал... Задорно так, с чувством... И жутко фальшиво...

– Разбился?

– Да. На кусты упал с пятого этажа. Два дня ещё в реанимации протянул. Это мы уже потом узнали.

Следующий день у меня был свободный и я с нетерпением ждала начала рабочей смены. Но мой странный пациент не звонил. Значит, действительно, покуражился молодой человек. Двадцать два года и шизоидность некоторая все же есть – такое насочинять человеку с нормальной крышей просто ни к чему скучно. А этот развлекался. Но вдруг, вдруг все же здесь тот самый случай, что и с исполнителем гимна?

Побеседовав по телефону с Аськой о том, о сем, я словно невзначай спросила ее:

– А ты мне на работу, случаем, не звонила? Или, может, кому-нибудь посоветовала?

– Рехнулась, девушка! У меня хоть и есть сдвиги, но совсем по другой части. Я уж скорее "телефоном знакомств" воспользуюсь.

Целую неделю у меня крутилась в голове мысль о ржавой бритве моего пациента и допущенной профессиональной ошибке. Возможно, непоправимой. Наконец, я сообразила поинтересоваться у мужа о случаях самоубийств за последнее время.

– К нам поступают сводки по Москве и области. А что тебя интересует? Не уверена в своих силах, Бубка? Боишься, что не всех сумела отговорить? Сергей улыбался, но я видела, что он по-настоящему обеспокоен моей просьбой.

– На этой работе ошибка может обойтись очень дорого. Все-таки, к нам, в основном, обращаются люди в экстремальной психологической ситуации... Серж, принеси мне данные за десять дней по Черемушкинскому району... Тут один псих меня прямо так и предупредил: "Фамилия Вартанов, 1973 года рождения, если со мной сто случится – вы тоже виноваты".

Сергей даже присвистнул.

– Хорошо, что рассказала. Если этот мерзавец жив, я ему за такие шуточки мозги вправлю!

– Не надо, милый. Я знаю, ты все можешь. жену защитить, честь и достоинство президента отстоять и, наверняка, интересы мира и прогресса... Но это мои профессиональные проблемы. Мои профессиональные честь и достоинство. Помочь – помоги. Но в мои "игрушки" не лезь. – Я твердо посмотрела на Сергея, мстя за его постоянную таинственность.

Давным-давно у нас был заключен договор – в дела мужа я нос не сую. И никому из своих друзей насчет его сферы деятельности не распространяюсь. За исключением, конечно, какой-нибудь критической ситуации. Если честно, я и сама знала о работе Сергея не много – только то, что мне было позволено. После университета Сергей стал сотрудником Московского уголовного розыска, точнее, комиссии по делам несовершеннолетних. окончил ещё какие-то курсы по оперативной работе и в чине капитана возглавил большое подразделение борьбы с малолетними преступниками. Это было время расцвета враждующих банд и группировок: люберов, рокеров, металлистов, неофашистов, сталинистов и прочих. И здесь про работу Сергея мне ещё кое-что было понятно. Дома мы часто обсуждали дела Сережиных подследственных и вместе переживали судьбу сбившихся с праведной дорожки подростков. Хоть и оберегал меня муж от лишних подробностей – реальность потрясала своей беспредельной, невообразимой и необъяснимой нормальным умом жестокостью. Было ясно, что речь идет не об отдельных извращениях психики, а о социальном явлении, называемом синдромом постсоветской депрессии.

После августовских событий, в которых Сергей принял активное участие со стороны защитников Белого дома, капитан Баташов стал полковником и после разгрома КГБ получил назначение в Федеральную службу безопасности. Через несколько месяцев из ФСБ ушел. Дальнейшее мне было не совсем понятно, и я знала, что расспрашивать Сергея бесполезно.

– Буду возглавлять некую получастную структуру, вроде детективного агентства, со специфической сферой деятельности.

– Что значит, получастную?

– Ну, это значит, что подчиняться мы будем не государству, а одному лицу, и существовать за свой собственный счет.

– А что за "специфическая сфера"?

– Про мафию слышала? "Спрута" смотрела? Так у нас ничего такого не будет. Все значительно сложнее. – Сергей сделал страшное лицо и я поняла, что услышу одни лишь отшучивания.

Чем больше Сережа темнил по поводу своей работы, тем становилось очевидней: значит, серьезное дело у Баташова, раз за семью замками спрятал.

Я погладила его коротко подстриженные во время работы в ФСБ волосы и спросила:

– Теперь опять бандитские патлы отпускать будешь? И свой дворовый кодекс чести начертаешь на личном щите?

– Не доносить, не лебезить, не предавать? – Сергей посмотрел на меня, как на славное дитя. – Мушкетерские заповеди... Как просто было – Ришелье несимпатичен, миледи – жестока, а Констанция, работающая на влюбленную королеву – премиленькая. Значит, вперед, за королеву! – Муж обнял меня и крепко прижал к себе. – Все очень запутано, девочка. Мне кажется, я способен правильно вычислить, где добро и где зло. Но иногда страшно: уж очень все близко, очень похоже... Да, ладно, силы пока есть... Только запомни – я никогда не стану другим, никогда не предам патлатого Робин Гуда, которого вырастила на своих жалких харчах Шурочка... Слушай, Бубка, только не ври... – Сергей сел, склонив передо мной голову. – На темени башка уже светится?

– Нет, милый, до плеши тебе далеко.

– Ну, тогда возвращаемся к этому, вашему, ну, что Софка говорит, на меня похож?

– К Депардье?

– Вот-вот. Он, я где-то читал, в юности настоящим хулиганом был вроде моих бывших подопечных. Рецидивист, шпана.

– А теперь – море благородства и ещё талант!

– И у меня талант есть. Честное слово, Бубка – огромный такой талантище... Иногда с ним только боком в дверь протискиваюсь, и то далеко не во всякую... Вроде как барометр на правду и фальшь.

– Ты у меня рыцарь без страха и упрека. Дон-Кихот был слишком худым отсюда и неудачи в личном плане. А таких вот благородненьких и толстеньких женщины знаешь как любят?! – Я покосилась на брюшко, начавшее вырисовываться на могучей фигуре Сергея.

Он одернул пуловер, богатырски развернул плечи и прижал меня к груди.

– Да, вам, девушкам, прелестные головки дурить ох как легко...

Это верно. Копаясь в оперативных сводках, принесенных Сергеем, я то замирала от страха, натыкаясь на схожие данные, то злилась, что не нашла в списках сомубийц Юла. Даже не могла понять, чего мне больше хотелось оказаться обманутой шутником или убедиться в серьезности его намерений?

Он позвонил через десять дней, под самый конец моей смены.

– Я проделал огромную работу над собой. Очень старался превратить свои страдания в клоунские. Знаете, когда слезы из бровей брызжут... Я даже нашел её, свою неудавшуюся любовь. Это, действительно, было очень смешно... Когда голая женщина вопит, а мой бывший друг – "крутой малый", плейбой, прячет голову на её премированном бюсте от моего, правда, совсем не бутафорского, пистолета. Наверно, поэтому я не выстрелил. Противно стало, жалко... Но все пропало – все мои усилия пошли прахом. Я – шизанутый, Владислава Георгиевна. Мне просто необходимо уничтожить себя. Обезвредить общественное зло.

– Нет, вам необходимо уничтожить эту идею в себе. Она расположилась там не по праву. Как Шариков в профессорской квартире.

– Спасибо за лестное сравнение моей головы с апартаментами Преображенского. Может, нам лучше встретиться и поговорить? Мне необходимо дать вам точный портрет этого Шарикова, то есть моей мании. Есть надежда, что совместными усилиями нам удастся его выселить.

– Наверняка удастся. Ваша мания – придуманная, искусственно выращенная из пустяка, как Шариков из пса. Вы ею любуетесь и не хотите избавляться от игрушки, ставшей любимой... Только я не веду частной практики и сейчас не работаю в поликлинике. Нам придется ограничиться телефонными сеансами.

– Звучит ужасно. Прямо как "телефонный секс". Неужели я так далеко зашел? Это отвратительно.

– Ничуть. Вы далеко не одиноки и отнюдь не самый "тяжелый" из звонивших нам.

– Я имел в виду секс. Вот уж не думаю, что мог бы пристраститься к этому занятию по телефону.

– Мне кажется, наша беседа приобретает светский характер. А сейчас очень напряженные часы работы.

– Только не отвергайте меня, как пациента, уважаемый доктор наук! Позвольте хотя бы позвонить вам в благополучные часы. Когда психи делают перерыв?

– Когда нормальные люди работают.

Повесив трубку, я возликовала – отлично: ни то, ни другое – он не притворялся и он остался жив! Да, по всей видимости, придумает что-нибудь поинтересней самоубийства. Парень, видать, "закрученный", но жизнь любит и себе нравится. Не стану признаваться ему в своих догадках. буду придерживаться линии сочувствующего, понятливого собеседника.

Следуя этой тактике, в следующий телефонный сеанс я узнала историю Юла, в общем-то весьма банальную. За исключением его самого. Нельзя назвать этого парня типичным в чем-либо. Он явно избрал в жизни свой особый путь, вернее, так распорядилось за него провидение.

Родители Юлия погибли два года назад, вылетев в Екатеринбург на похороны бабушки. Юл сумел отвертеться от участия в траурной церемонии – у него как раз закрутился роман. Благодаря этому остался жив – Ту-144 рухнул, не успев набрать высоту. Отец Юлия, по профессии филолог, работал последние годы в каком-то АО, мать – учительница, занялась компьютерами. Способный мальчик, окончивший английскую спецшколу, поступил в Университет лингвистики (как теперь называется пединститут) на филологический факультет. После гибели родителей ушел в бизнес. Но заработал не много. Его, как говорят теперь, "кинули", т. е. облапошили, оставив с колоссальным, по мнению Юлия, долгом. "Кинул" Юлия лучший друг, уведя у него любимую девушку.

То, что Юл относится к Лизе серьезно и даже очень. он понял, естественно, после того, как красотка, оставив в его пепельнице окурок с кантиком алой помады, покинула его, профессионально виляя бедрами.

Они считались "женихом и невестой" со школьной скамьи. Но Лиза стала Лайзой, предпочтя научной деятельности карьеру фотомодели, а "семейному прозябанию" благополучную жизнь содержанки.

– Вы наверняка видели её в журналах. Лиза – наша ведущая фотомодель, полгода работала по контракту в Германии. Она бы там осталась, но Павел поехал и лично вывез её оттуда. – Рассказывал Юл.

– Павел – тот самый Иуда?

– Да. Мы жили в одном дворе, учились в одной школе, дружили, но всегда ощущали между собой какую-то соревновательность. Вначале в отметках, велосипедах, одежде, потом в девочках... И, наконец, в деньгах... Павлу удалось то, что не смог сделать я – он сумел предложить Лизе очень высокую ставку...

– Я думала, речь идет о любви, а не о купле-продаже... Из-за этой девушки вы хотели стреляться?

– Сейчас я вижу, Владислава Георгиевна, что у вас седые виски. Рассуждаете. как моя мама... Да, красота сейчас товар. А Лайза – очень дорогая девочка. Ужас в том, что я не в состоянии её купить... Желткову в "Гранатовом браслете" княжна тоже была не по карману. Сомневаюсь, что он оставался бы так робок, а дама сердца так недосягаемо-холодна, если бы её воздыхатель был не телеграфистом, а графом-мафиози.

– Новое прочтение классики... Но мне ведь не надо вам объяснять, что существуют и другие ценности, кроме "хороших бабок"?

– Ну, видите ли, наверно. Только не в моем случае – я далеко не красавец, безработный, и, как утверждают – зануда. И при всем том зациклен на любви... Ведь самое смешное заключается в том, что с пятнадцати лет я мечтал о любви! Я надеялся, что Лиза меня полюбит! Вопреки внешности, отсутствию пробиваемости, бедности... Просто так, – за то, что я – это я! И никто, кроме меня – ни менеджеры, ни спонсоры, ни "крутые любовники", не смогут увидеть и оценить по-настоящему прелесть каждого её вздоха, взмаха ресниц, интонации, каприза... Прелесть её наивного цинизма, неумелой шутки, попытки казаться взрослой и опытной...

– Вы просто ошиблись, Юлий. Это бывает очень часто. Помните пушкинское – "Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад"... Вы ещё найдете ту, которой понадобитесь со всеми вашими потрохами, умением любить. И ей-то придется платить очень дорого – преданностью, умением быть единственной, понимать, прощать, помогать...

– Эта оптимистическая нота, как я понимаю, звучит в финале "сеанса". А музыку вы не включаете? Что-нибудь типа "Гимна к радости" Бетховена или из Чайковского?

– Я уверена, что человек с юмором никогда не совершит безвкусный поступок. Это я про бритву и пистолет. И буду рада, если вы никогда больше не вспомните номер этого телефона.

Гера поздравил меня с победой во время ритуальной чашки кофе. кажется, вся наша смена была в курсе истории с Юлом.

– А знаешь, Слава, по-моему, этот парень просто-напросто в тебя влюбился. – Он развернул принесенный из дома сверток с бутербродами с сыром и пододвинул мне. – Ты даже побледнела на почве профессиональной радости. А знаешь, в меня одна пациентка в прошлом году втрескалась. Пришлось подключать Аллу. Она объяснила, что я лыс, толст и многодетен.

– Ты очарователен, а тембр голоса, как у Левитана! – Вклинилась наша самая молоденькая коллега – диспетчер Зоя. – Я и сама, когда иной раз подслушиваю твои сеансы, аж вся балдею... – Она нежно провела рукой по его лысому темени. – А почему сегодня твоя жена с колбасой бутербродов не сделала? Я сыр не очень.

– Ну, и наглая ты. Придется провести с тобой пару сеансов для гармонизации личности. – Гера с удовольствием откусил принесенный мной пирожок. Мы устраивали общий стол и пирожки проходили о первому разряду.

– Чего-чего? Гармонизации? – Захохотала Зоя.

– Вот именно этим я и собираюсь с тобой заняться...

– А, кстати, Владислава Георгиевна, я согласна с Герасимом Петровичем – Юлий Вартанов, 1973 года рождения, на вас зациклился. Такую лирику развел! Ух – просто заслушаешься – театр у микрофона!

– Зоя Андреевна, вы превышаете свои диспетчерские полномочия. Разговор специалиста с пациентом сугубо конфиденциален. – Строго заметил Гера.

Зоя пропустила реплику начальника смены мимо ушей и пододвинулась ко мне.

– А правда, как вы думаете, бывает настоящая любовь? У нормальных мужиков, а не у таких придурков, как этот Юл? Ну, конечно, в наши дни? Про классическую литературу я не знаю. И про ваше поколение тоже – романтики, БАМ, Днепрогэс, комсомольцы-добровольцы...

– Ты и впрямь полагаешь, что мне семьдесят лет? – Несколько опешив от характеристики "моего поколения" поинтересовалась я.

– Вы – классная женщина. Жаль, что у нас нет телекамеры. А то была бы наглядная агитация за радости жизни и счастливую супружескую жизнь.

Зоя взяла ещё один пирожок и я вздохнула – лесть тоже нужно оплачивать. Если эта девчонка, конечно, не посмеивалась надо мной.

Глава 17

...Но про телевизор Зоя накаркала. В один прекрасный вечер Серж пришел домой навеселе в полном смысле слова. Запах хорошего коньяка и черный костюм для торжественных вечерних мероприятий, хранившийся в гардеробной офиса Баташова, свидетельствовали о том, что время он провел не в архиве.

– Ах, так! Это теперь называется – "серьезное спецзадание"? Встретила я мужа в уютно журчащем холле. Фонтанчик работал исправно и к маске Тутанхамона мы уже привыкли.

– Не беспокойся, жена, все обошлось. – Сергей с шиком развалился в кресле. – Неси-ка рюмки, флакон и слушай.

Сейчас он действительно смахивал на голливудскую знаменитость, вернувшуюся с фестивальной презентации. Я "выставила" "Камю" и крошечные серебряные рюмки.

– Что, наградили "Пальмовой ветвью"?

Сергей насторожился:

– По фене не ботаю. Это ты так орден Ленина называешь? Так я не на ту фирму работаю.

– Темнота! "Пальмовая ветвь" – приз Каннского кинофестиваля. Ведь ты сегодня изображаешь Депардье?

– Что-то вроде того. Во всяком случае, общался, среди прочих, с киношниками и телевизионщиками. И получил взятку. Не знаю, как это называется в Каннах, может. плодом фигового дерева?

– Ну?!

– Один весьма серьезный дядя с телевидения предложил мне сделать сюжет о моем агентстве. Ведь по официальной версии я – директор частной детективной службы.

– Это я уже давно уяснила и ничего другого себе даже не представляю... Так этот дядя попросил тебя последить за любовниками жены в обмен на любезность предоставить телеэкран?

– Нет, он, кажется, холостяк. Но зато я предложил ему снять мою супругу. Рассказал ему о "телефоне доверия" и он заинтересовался.

– Не понимаю, чего ты смотришь, как аист, принесший младенца? Я, что, должна радоваться? Полузакрыв глаза, Серж расслаблялся, смакуя напиток.

– А ты подумай... Подумай, – вам нужна реклама? Вам нужны деньги? Тебе, в конце концов, нужны подруги-завистницы? Да и мне скучновато без поклонников жены, которых я смогу находить в наших бесчисленных зеркальных шкафах.

– Серж, это не зеркала – это покрытие окиси титана под старую бронзу. Ты же видишь – они туманные и совсем темные.

– И весьма пригодны для сокрытия дюжины атлетов.

– Из театра лилипутов. – Обиделась я за нападки в адрес дизайна и за свои мизерные 120 кв. метров. – Но ты, как всегда, прав. Я просто вынуждена блеснуть на телеэкране.

Автора программы, в которой я должна была принимать участие, звали Никитой.

– Я родился в шестьдесят первом – прямо в Карибский кризис. – Смущенно опустил он глаза. – Ребята зовут меня Хрущем. А для телезрителей я, как известно, Никита Сергеевич.

– А меня можно просто звать Славой.

– Очень удачно для эпохи застоя в том случае, если отца звали КПССом.

– Отца звали Георгием. А вот пожилую даму по имени Даздраперма мне пришлось встретить – она лежала в нашей клинике.

– Понятно – отягощенная наследственностью Если я правильно сориентировался – девочка родилась первого мая. И родители просто не удержались – "Да здравствует Первомай!" Похмельная эйфория – дешевая водка.

– С вами легко договориться, Никита. И вы, конечно, понимаете, что мне от вас нужно.

– Здесь без вариантов – всем нужна реклама и спонсоры. Только я хочу сразу оговориться. – Никита взял со стола изящную вещицу неизвестного предназначения и покрутил руке.