Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Микола Бажан

 
Озаряя ступени сиянием ясным своим,
поднимаются в светлом величье аккорды Шопена,
как врата, чья чеканка из бронзы и солнца бесценна,
как Варшавы врата,
                                что открыты друзьям дорогим.
Под колоннами звуков, под арками мощных аккордов,
на трибуну, где голубь взлетает, войне вопреки,
поднимаются неторопливо,
                                                  с достоинством гордым,
землекопы,
               поэты,
                          ученые
                                    и батраки.
От миллионов людей,
                                      разных рас, и племен, и народов,
с берегов Сенегала,
                                  из сожженных корейских садов,
чертороев Америки,
                                  шеффилдских дымных заводов,
из застенков турецких,
                                   из бедных французских домов,—
каждый шел на трибуну
                                        минуя любые невзгоды,
славя братство и мир
                              всей душой
                                                 незаученных слов.
Люди разные встали вокруг,
                                               разных дум,
                                                                  разных вер,
их сердцам
                слово главное – мир,
                                                 высочайший пример.
Святое слово «Мир»,
                              родное слово «Frieden» [48]48
  «Мир» (нем.). – Ред.


[Закрыть]
простое слово «Paix» [49]49
  «Мир» (фр.). – Ред.


[Закрыть],
                                           коротенькое «Peace» [50]50
  «Мир» (англ.). – Ред.


[Закрыть],
коль взял его в Нью-Йорке,
                                        как девиз,
полиция не выпустит из виду,
под пули ку-клукс-клана становись,
Коль в Лондоне ты скажешь это слово,
то сразу в горло вцепится тебе
рука продажных, хитрых суесловов,
в бессильном страхе,
                                    в злобной похвальбе.
А если взвил на площадях Парижа
ты это слово, как победный флаг,
так за углом
                       или еще поближе
тебя в засаде
                        с бомбой встретит враг.
Сквозь выстрелы,
                                сквозь лапы полисменов,
сквозь тюрьмы,
                             сходы, где шпиков орда,
ученые, врачи,
                           ряды рабочей смены,
пришли сюда.
 

1950

Перевод Вс. Азарова

 
Я сотни раз тут был, но никогда
Не проходил бездумно и беспечно
Вдоль богатырских стен. Их череда
Мне представлялась стражей вековечной,
Вся в шрамах, в знаках ратного труда.
И выходил я с гордостью сердечной
На площадь Красную. Как древний щит,
Лежит она, окована в гранит.
 
 
И сколько раз я слушал вместе с нею
Могучих елей серебристый звон,
Их тихий шелест возле Мавзолея,
Где, осененный пурпуром знамен,
Бессмертный человечностью своею,
Спит вечным сном, спит незабвенный он.
И в тишине священной этой встречи
Светлеет дух и разум человечий.
 
 
Твое волненье крепнет и растет,
И песнею спешит оно излиться.
Ты видишь: башня Спасская встает,
Шатер вздымая, стрелы и бойницы.
Ты чувствуешь, как мощным ритмом бьет
Живое сердце мировой столицы,
Как наша Родина, как вся земля
Теснится здесь, у древних стен Кремля.
 
 
Пути веков, их вихри грозовые,
Их буйных волн немолкнущий раскат
Возникнут пред тобою, как впервые.
Встань, голову склони у этих врат,
И вспомнится тебе народ России.
Во всех столетьях был он верный брат,
Товарищ ратный нашей Украине,
Ее оплот – как раньше, так и ныне.
 
 
Прислушайся, что говорят века.
Свидетельство веков нелицемерно.
Их правда нам понятна и близка,
И в наши дни звучит она бессмертно.
Сопутствуя делам большевика,
Она зовет на подвиг беспримерный.
Всё, что сегодня создано в Кремле,
Проложит путь и счастье даст земле.
 
 
Тут создано величье поколенья,
Могущество его и красота.
Тут правда, одолев сопротивленье,
На вышки древних башен поднята.
Кремль из любого виден отдаленья.
Молва о нем летит из уст в уста.
Любой стране, любой далекой пашне
Видна звезда на славной Спасской башне.
 
 
Перед тобою, башня, я стою,
Живой звездой венчанная на диво!
Свою любовь, и преданность свою,
И слово, плод сердечного порыва,
Тебе несу, тебе я отдаю,
Чтобы поведать песнею правдивой,
Как блещут единения огнем
Для Украины звезды над Кремлем!
 

Перевод П. Антокольского

Уже бо ноши глубоци и зоря изгаше, Дмитрий же (Волынецъ), вседъ на конь, поимъ с собою великого князя Димитрия и выехав на поле Куликово и ста посреди обою полку.

«Сказание о Мамаевом побоище» [51]51
  Уже ночь была глубокая и заря погасла. И Дмитрий (Волынец) сев на коня, взял с собою великого князя Димитрия и выехал на поле Куликово и стал между обоими войсками. – Ред.


[Закрыть]

 
По голубой, туманно-синей дали,
По серебристым росам ковылей
Встревоженные кони выступали,
Прислушиваясь к шороху полей.
А даль шумела. Лебеди над Доном
Кричали криком долгим и глухим.
Как будто гусли, потаенным звоном
Земля донская откликалась им.
 
 
Ты слышишь голос бедствия земного?
С тобою говорят твои поля.
Сердечно, чутко, властно и сурово
К тебе взывает Русская земля.
Над нею дым враждебного становья,
Как будто туча облегла ее.
Ты видишь, княже? Залитое кровью,
Блестит вдали монгольское копье.
 
 
Там встал Мамай своим огромным станом,
Там, как чума, с ордою встал Мамай.
Захлестнут край степным его арканом,
Орда конями топчет отчий край.
 
 
Свистят бичи великого полона,
Скрипят возы неслыханной беды,—
От волжских круч до светлых плавней Дона
Телег несметных тянутся следы.
То вслед за ханом двигаются ясы,
Буртасы рыщут стаями волков.
Наемник-фрязин, [52]52
  Ясы, буртасы – племена, принимавшие участие в походе Мамая. Фрязины, фрязи – выходцы из Западной Европы, в данном случае генуэзцы, наемники Мамая.


[Закрыть]хищник темноглазый,
Продажный меч поднять на нас готов.
 
 
И кличет горе стоязыким хором
По всей земле от Волги до Днепра,
И вновь обида встала над простором
Родных полей… Садись в седло, пора!
Садись в седло и торопись, мой княже,
Разведать поле, Родине помочь.
Исполни то, что родина прикажет
В сентябрьскую глухую эту ночь.
Туман Непрядвы по земле отцовской
Ползет беззвучно, словно мох болот.
Сквозь дым и ночь Димитрий, князь Московский,
С Дмитром Волынцем выехал вперед.
 
 
Легла на меч рука Волынца смело:
«Терпи, булатный! В утреннем бою
Еще потешишь ты Волынь мою,
Невольницу лукавого Ягелла.
Сюда на бой меня послали вы,
Леса Волыни, скорбные в неволе,
И я за вас на Куликовом поле
Стою под чермным знаменем Москвы».
 
 
«Ты отчего задумчив, воевода?» —
Промолвил князь. И кони стали вдруг.
И стало слышно, как бормочут воды,
Как бьет Непрядва в шелестящий луг.
И стало слышно, как в глуши дубравы
Нетерпеливо кличет воронье,
Как воют волки, как на пир кровавый
Со всех сторон сбегается зверье.
Да, будут кровь, и горе, и утраты,
Багровой станет в берегах вода.
Вон там стоит, сильнее нас трикраты,
Досель непобедимая орда.
Стоит орда, и степь вдали родная
Покрыта тьмою черных их шатров.
До Красной Мечи полчища Мамая
Уже дошли, пространства поборов.
С рассветом бой. С рассветом средь курганов
Польется кровь по луговой траве.
«Пойдем, Дмитро, на стан враждебный глянув,
Издалека поклонимся Москве».
 
 
Взошли на холм, вперились острым взором
Туда, на юг, где залегла орда,
И вдруг оттуда, взвившись над простором,
И вопль и грохот донеслись сюда.
Ворвались в мир таинственные звуки —
Далекий гром невиданной грозы,
Как будто тяжко двигались возы
Иль кто-то выл от нестерпимой муки.
Что это? Кони вылетели вскачь
Иль в отзвуках смертельной дикой сечи
Пронесся женский безнадежный плач,
Татарский плач в полях у Красной Мечи?
Из тьмы ночной летел протяжный гром,
Как смертный рев разбитого похода…
И повернулись к северу лицом
Задумчивые князь и воевода.
 
 
«Ты видишь, княже? Расступился мрак,
Земля сияет в новом озаренье,
Как светлый щит, как серебристый стяг,
Воздвигнутый во славу поколений.
То над Москвой сияние встает,
Кремлевских башен светятся шеломы.
Моя твердыня, сеющая громы!
Моя надежда, сила и оплот!
Сквозь даль и ночь, сквозь чащи и дубравы
Я вижу свет, упавший на поля,
Над камнем башен плещет пламень славы.
Не дремлет стража юного Кремля.
Готовы мы и к битвам, и к пожарам,
И к буйству недр, и к злобе вражьих сил, —
Родную землю русскую недаром
Ты в основанье башен положил.
Пусть грянет бой! Вернемся к войску, княже.
Уж скоро день – он будет нашим днем.
Изломанный, навек сегодня ляжет
Бунчук Мамая под твоим конем!»
 
 
И замерли в земном они поклоне
Московским далям, стороне родной,
И выпрямились властно над землей,
И на коней – лишь зазвенели брони.
И из дозора возвратился князь,
Могущественный, встал перед войсками,
И тишина промчалась над полками,
Когда его десница поднялась.
И дрогнул луг, услышав княжье слово,
И, зашумев по берегу реки,
Из-за Непрядвы двинулись полки,
Вступившие на поле Куликово.
 

Перевод Н. Заболоцкого

 
«Гонец!» – позвал он, и с плеча
Легко скользнула епанча,
И сел к столу. А на дворе
В вечерней меркнущей заре
Сверкал мороз, воспламенен
Шелками праздничных знамен.
 
 
Гудел и плыл со всех сторон
Широкий колокольный звон.
В него народный гул влился —
Звучали всюду голоса.
Казалось, Переяслав полн
Гуденьем человечьих волн.
 
 
И чутко вслушивался он
В могучий гул, в счастливый звон,
В биенье сердца своего,
В неслыханное торжество.
Ни разу с юных лет еще
Так не дышал он горячо.
 
 
Всё было! Распря и поход,
И первый подвиг Желтых Вод,
И Корсуня победный клик,
И Берестечка страшный миг,
И Золотых ворот рассвет —
Всё было в бурной смене лет.
 
 
И он увидел пред собой
Дома, что снежною гурьбой
Вокруг майдана вознеслись
В морозный день в седую высь.
Людей предстала череда —
Всех, кто сейчас пришел сюда,
Кто к этой площади пришел
Из стольких городов и сел.
 
 
И в упоенье торжества
Шептал он слышные едва
Свои заветные слова:
«Украйна. Дружба. Русь. Москва».
И слышал клич своих друзей,
Могучий клич громады всей:
«Пускай объединимся мы
Навеки с русскими людьми!»
 
 
И нынче день настал, когда
Надежда наконец тверда
И Украину не страшат
Шляхетский мрак, магнатский ад,
Султанской каторги корма,
Глухой Туретчины тюрьма,
Не устрашает и само
Бахчисарайское ярмо.
 
 
Он поднял очи. В синей мгле
Белеет свиток на столе.
Рубин горит на булаве,
Граненный мастером в Москве.
Он руку вытянул с пером,
Порывисто на свитке том
Поставил подпись. Пусть Москва
Прочтет сердечные слова
Про то, что славный день пришел
И к единенью нас привел!
Он с кресла властно поднялся,
В глаза входящему впился.
 
 
«Всё выслушай, что я скажу, —
Лети на север, к рубежу,
Что б ни случилось, донеси
Письмо в Москву, к царю Руси!»
– «Ты так велишь, да будет так», —
Ответил коротко козак,
Отвесив гетману поклон.
На грудь посланье спрятав, он
Из дома вышел. На дворе
Всё было в звездном серебре.
Чуть слышно – близки ль, далеки —
Перекликались сердюки.
 
 
Козак задворками бежал
Туда, где конь у тына ждал.
Две тени – смотрит он во тьму —
Загородили путь ему:
«Куда спешишь, козак? Постой!
Не выпьешь, что ли, в день такой?»
Но строго отстранил гонец
До края полный поставец:
«Пить с вами нынче не хочу.
Ступайте прочь, я не шучу,
Хоть мы знакомы – видел вас
Меж слуг Выговского не раз».
 
 
«Знакомы, говоришь? Ну что ж!» —
Блеснул в руке у парня нож,
И выпал, и задребезжал.
Врага к земле козак прижал.
К нему приблизился другой.
Во мраке хрип и вздох глухой.
 
 
Козак поднялся. Двое тех
Бегут и топчут рыхлый снег.
И прямиком к коню гонец
Спешит. Добрался наконец,
Пистоли взял, суму берет.
«Мчись, добрый конь, лети вперед,
Мчись живо на Московский шлях!»
И конь уже летит в полях.
 
 
Козак на север держит путь,
Козак не хочет отдохнуть.
Копыто снег примерзший бьет,
И гулом в поле отдает.
Вокруг безлюдье, снежный хруст,
Взъерошен ветром каждый куст.
 
 
Всё глуше ночь. Не рассвело.
Мелькнуло в стороне село.
Ни шелеста, ни каганца.
Никто не глянул на гонца.
И только мертвый панский дом
Встал на пригорке снеговом;
Глядит он, черный, как Кощей,
Пустыми дырами очей.
 
 
«Лети, мой добрый конь, лети,
Не спотыкайся на пути
И не храпи, встав на дыбы,
Увидев виселиц столбы.
Они торчат уже шесть лет,
Проклятого Яремы [53]53
  Ярема – Иеремия Вишневецкий, польский магнат, военачальник, жестоко расправлявшийся с восставшими крестьянами.


[Закрыть]след.
 
 
Глянь, может, у столба того
Терзали батьку моего.
Встань, закусивши удила,
Здесь, на пожарище села.
Так точно и мое село
Когда-то пеплом полегло,
Когда татарский тлел огонь,
Последний след степных погонь».
 
 
И конь стучит копытом в лед.
Ночь миновала. День встает.
И на распутье двух дорог
Козак въезжает в хуторок.
Здесь, возле хаты у плетня,
Поставил потного коня.
 
 
Но времени на отдых нет…
И на прощанье молвил дед:
«Сынок, в дороге не зевай!
Забилась татарва в наш край.
Немало хищников сюда
Шлет за добычею Орда».
 
 
Козак в пистоле взвел курок.
Коня козак пришпорил в бок.
Конь, отдохнув, ускорил бег.
С дубов упал пушистый снег.
И вдруг – как молния светла —
Вонзилась в древний дуб стрела.
 
 
Вперед! Метнулся конь, летит.
А сзади лес ревет, свистит.
Но ждет, продравшись сквозь кусты,
Татарин у лесной черты,
Блеснул зубами, гикнул: «Гей!»
И вот аркан взвился, как змей.
 
 
И дернулся козак в седле,
Рванул – нельзя: плечо в петле.
Чуть не свалился он с седла.
Но мигом сабля рассекла
Тугой, закрученный аркан.
Он взвел пистолю. Басурман
Качнулся, двинулся вперед
И рухнул в снеговой замет.
 
 
Гонец в селе укрыл коня.
Насилу он дождался дня.
И снова путь: леса, поля,—
Черниговская шла земля.
Следы пожаров. Битый шлях.
Козачьи стражи на полях.
 
 
Меж тем угадывал козак
Людской молвы и слухов знак:
На эту землю снарядил
Свои разъезды Радзивилл:
Пускай, надолго присмирев,
Холоп запомнит панский гнев!
 
 
На третий день пути в лесу,
В глухую въехав полосу,
Козак увидел пред собой
Отряд рейт аров голубой.
Те спешились и впятером
Осматриваются кругом.
 
 
Он пролетел бы мимо них,
Да панский прихвостень в тот миг
Заметил шапку козака,
Червонный шелк его шлыка.
И весь отряд по лозняку
Вдогон помчался козаку.
 
 
Один пальнул, другой пальнул.
Пошел снегами дальний гул.
И дали дальние гудят.
Споткнулся конь, рванул назад,
И пена капает с удил.
Тут наобум он своротил
С дороги на поле. Но вдруг
Упал козацкий верный друг.
Козак залег за скакуном.
Рейтары мчатся напролом.
Стреляй, козак! Один готов.
Другие рыщут меж кустов.
Блеснул оттуда выстрел их.
Козак молчит. Козак притих.
Всего три пули у него,
Гостинцев только и всего.
 
 
И выстрел вновь загрохотал —
Двух всадников недосчитал
Пан Радзивилл. Но у гонца
Ползет шнурочком кровь с лица.
«Ужели в поле упаду,
В Москву с посланьем не приду?»
Нет, он не сложит головы,
Он доберется до Москвы!
Ни князь Литвы, ни польский пан,
Ни хана крымского аркан
Его не в силах отвести
С прямого, верного пути!
 
 
И вот опять он взвел курок,
На гибель третьего обрек.
Но не успел нажать курка, —
Чья эта метко бьет рука?!
И тонко вскрикнул и в овраг,
Как сноп, свалился третий враг.
Уж не мерещится ли – там
В кафтане алом по снегам
Бежит стрелец, спешит к нему,
Его пистоля вся в дыму.
 
 
«Ишь как подались наутек!
Да ты не ранен ли, дружок?
Садись! Я голову твою
Тряпицей, что ли, обовью.
Куда, козак, лежат пути?»
– «В Москву… Я должен довезти
Посланье». – «Значит, по рукам!
Спешу в Москву ко сроку сам
И я, стрелецкий старшина,
С посланьем от Бутурлина».
 
 
Стрелец подвел коня. Сквозь бор
Они летят во весь опор.
И скоро Сейма синий лед
Им из тумана предстает.
«Гляди, козак, на те поля —
Вон там Московская земля».
 
 
И конь двух побратимов мчит,
Копытом по снегу стучит,
Шумят леса. Гудят шляхи.
Дым вьется. Кличут петухи.
Блеснула снежная Ока
В глаза стрельца и козака.
 
 
«Скажи, стрелец, скорей скажи:
То не Москвы ли рубежи?
От переяславских ворот
Я мчусь, как мне велел народ,
Везу народную судьбу.
Кровь черным запеклась на лбу.
Но что мне рана, что мне кровь!
Со смертью встретился бы вновь,
Лишь бы Богдановы слова
Читала радостно Москва!»
 
 
«Гляди, козак, смелей гляди!
Там золотятся впереди
Хоромы, башни, купола;
Там, беспокойна и светла,
В просторах зимней синевы
Горит краса моей Москвы».
 
 
И по речному льду вперед
Обоих добрый конь несет.
Так, из последних сил гоня,
У стен Кремля сошли с коня.
 
 
«Ну что ж, козак! Окончен путь.
Входи же в Кремль и счастлив будь,
Ждет златоглавая Москва
Того письма, как торжества».
 
 
«Стрелец, мой друг и брат родной!
В дороге долгой и прямой,
В неравном, помнишь ли, бою
Сберег ты жизнь и честь мою».
 
 
И в знак любви и в дружбы знак
Целует спутника козак.
У Спасской башни, у ворот,
Снимает шапку и несет
Тот свиток, что народом дан,
Посланье, что писал Богдан.
 

Перевод П. Антокольского

 
…по Тверской отправился в Кремль…
полюбовавшись старым красавцем Кремлем…
 

Т. Шевченко, 20 марта 1858 г.

 
«Красавец древний, Кремль могучий,
Ты возникаешь предо мной
Зубцами башен и стеной,
Как воин, землю стерегущий,
Всю землю битв, бунтов и мук,
Восстаний гневных, сил подспудных,
Отчизну работящих рук,
Мятежную в веках бессудных.
Россия шпили возвела
Не для проклятого и злого
Гнездовья черно-золотого,
Не для двуглавого орла.
Тот день настанет – да, настанет!
Орлы со шпилей упадут.
На эту площадь солнце глянет,
Народы с песнями придут…
О нет, не царская корона,
Не бастионы вкруг хором,—
То сил народных оборона,
Чела народного шелом.
Затем и кланяюсь я ныне,
Затем взволнованный стою
И перед древнею святыней
Снимаю шапку я свою…»
Остановившись пред вратами,
Он думой тайною пылал
И зорко серыми очами
Всю летопись камней читал.
 
 
Тараса пламенные очи!
Под тенью этих чистых вежд
Таилась, зрея и пророча,
Безмерность мыслей и надежд,
И отблеск клятвы раскаленной,
И мужественный жар борца,
И ласка нежности влюбленной,
И строгий холод мудреца,
Пустынь и тюрем безголосье
И горький дар кровавых слез —
Всё, что в глазах его слилося.
Он нерастраченным пронес.
Как прозорливы эти очи!
Не погасят таких очей
Ни смертный сумрак царской ночи,
Ни ужас каторжных ночей.
На палача, на смерть смотрели
Из-под густых они бровей,
Народной правдою горели
В мятежной зоркости своей.
В пустыне голой, в дни невзгоды,
В жестокой каторжной дали
Они почтили, как могли,
«Поборников святой свободы», [54]54
  «Поборники святой свободы» – из поэмы Т. Шевченко: так называл он декабристов. В Нижнем Новгороде и Петербурге Т. Шевченко читал издания А. Герцена – «Полярную звезду» и «Колокол». В рукописи шевченковского дневника имеется сделанный его рукой портрет А. Герцена.


[Закрыть]
За сто земель в глухие годы
Звезду еще одну нашли —
Звезду Полярную! Бывало,
Черты знакомого лица
Перо художника-борца
На рукописи рисовало.
 
 
Тарас задумался. Поплыл
Великопостный звон Ивана,
Как будто глухо из тумана
Ночной зловещий филин выл.
Обшарпанные люди сбились
В пролете башенном глухом —
Кто в церковь, кто на суд явились,
Кто шел с молитвой, кто с грехом.
Платочки, шапки и треухи,
Изорванные колпаки,
Лакеи, бабы, молодухи,
Калеки, старцы, мужики —
Люд разноликий, пестрый, странный,
И, всех унылей и страшней,
Шли с костылями ветераны
Из севастопольских траншей.
Они тянулись в Кремль, месили
Снег рыхлый, взболтанный весной,
Ругались в горе и бессилье —
Народ забитый, крепостной.
 
 
А вот и он – в коляске старой
Иль в дрожках, запряженных парой,
Сановный иль чиновный муж,
Владелец сих ревизских душ.
«Пади, пади!» – из тарантаса
Возница гаркнул. Конь понес.
На скорбное лицо Тараса
Грязь брызнула из-под колес.
Он побледнел и вздрогнул снова.
«Пан и рабы… Нет, не рабы!»
И кто-то вышел из толпы,
Услышав сказанное слово.
Сутулый, тощий человек
С большими черными руками
Вдруг подошел, сверкнул белками
Из-под сожженных черных век:
«Ты скажешь, не рабы… Ты скажешь…
А может, лучше помолчи,—
Ведь, как и я, на лавку ляжешь,
Подставишь спину под бичи!»
– «Есть горше муки, что бичуют
Не тело, душу…»
                         – «Аль пришел,
Дружище, в Кремль из дальних сел?»
– «Из края, где кайсак кочует,
Где палками солдат муштруют,
Где страшен царский произвол…»
– «Видать, служивый?»
                         – «Да, не мало
Лихую лямку я тянул
В сухих солончаках Арала,
Ел хлеб солдатский, спину гнул».
– «Я думал, ты из грамотеев».
– «Я грамотен».
                          – «А я вот нет!
Церковной азбукой владея,
Какой в псалмах найдешь ответ?
Будь кроток, ближнего люби, мол?
Тех, кто три шкуры с нас дерут?!
Да я б у ката сердце вынул —
Пускай лихие псы сожрут!»
– «Есть книга…»
                          – «Мне не попадалась.
Я на Урале медь топил,
На Яике варначил малость
И в казематах царских гнил.
А сам из Подмосковья родом.
Мой барин, знатный богатей,
Погнал из вотчины своей
Нас на Урал, к своим заводам.
Я душу там спалил дотла
В огне печей, в жару багряном,
Сбил цепи, скованные паном,
Убил приказчика со зла.
Бежал, скрывался в диких чащах
Два года… Мыкаться привык
Среди гулящих и пропащих,
Отчаявшихся горемык.
Пока не пойман и не плачу.
Всего не скажешь на ходу…
Я нынче печи, слышь, кладу
По Подмосковью и батрачу.
Но в рабской доле до сих пор
Хочу во что бы то ни стало
Хороший закалить топор,
Отлить себе кусок металла,—
Настанет времечко мое!»
 
 
«Один ты разве ждешь ее,
Один ты разве жаждешь воли?
Царь Николай прислал ее.
Уснула и не встанет боле.
А чтобы хилую будить,
Всему собраться надо миру,
Да жарче обух закалить,
Да миром наточить секиру,
И вот тогда уж и будить!» [55]55
  Из стихотворения Шевченко «Я не нездужаю, нівроку…» (1858).


[Закрыть]
 
 
Тарас умолк. Снежинок стая
Порхала в стуже вихревой,
Кристаллики сверкали, тая,
На бороде его седой.
 
 
«Ты верно говоришь, дружище:
Ты, видно, брат нам по судьбе,
Народный гнев несешь в себе
И той же воли, видно, ищешь.
Зови же братом и меня
На дружбу, а не для присловья,—
Хоть вижу, не из Подмосковья,
Не кум ты мне и не родня».
– «Я с Украины. Слышал?»
                                     – «Знаю.
 
 
Видал и беглых я оттоль.
Всё то же горе, та же боль,
Бессудье, доля крепостная.
А сам ты кто? Мужицкий сын?
Невольник, значит кости черной?
Вот и выходит, гнев один
В нас оказался непокорный!
Дай руку, брат!»
                       И человек
На незнакомца зорко глянул,
И руку сжал ему, и канул
В толпу сквозь сумеречный снег.
И вслед ему в людском потоке
Сквозь мельтешащий снегопад
Теплом светился взгляд глубокий,
Сияющий Тараса взгляд.
Потом движением безмолвным
Он взгляд на площадь перевел
И с сердцем, новых песен полным,
Неспешно к Щепкину [56]56
  Щепкин М. С. (1788–1863) – выдающийся актер, друг Т. Г. Шевченко.


[Закрыть]пошел.
 

Перевод П. Антокольского