Текст книги "Команда Альфа"

Автор книги: Миклош Сабо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

– А теперь перейдем к интересующему вас делу. Я виноват перед вами, что отнял у вас столько времени…

– Ну что вы, что вы… – поспешил я его успокоить.

– Итак, вы явились сюда, так как желаете быть призванным в ряды армии. Это очень благородно. Однако должен огорчить вас…

Я вздрогнул. Еще не хватало, чтобы в результате всего меня не приняли!

– Что такое? – хрипло, упавшим голосом спросил я.

– В призывной комиссии вам дали ошибочную

справку, будто вы имеете право сами выбирать между обязательной и добровольной службой. Слыхали ли вы о законе Лоджа? Этот закон относится к эмигрантам, поступающим на военную службу. Вам, молодой человек, придется прослужить в солдатах пять лет. Дело только в том, у нас вы отбудете свой срок или пойдете, скажем, на морскую службу, то есть драить палубы. Или предпочтете воздушный флот, где будете охранять бензохранилища.

Он умолк, пристально глядя на меня.

– Но мне было бы жаль, черт возьми, если бы мы лишились такого славного малого, как вы. Да и за вас обидно, если вы потеряете возможность отведать прелести Гавайев, Формозы, наконец, Западной Германии – я забыл сказать, что вы и туда можете быть направлены. Немочки тоже, надо отдать им справедливость, имеют свои преимущества! И, если учесть, что у нашего брата там денег куры не клюют…

Он дал мне лист бумаги.

– Ну, нате, подпишите, что именно у нас желаете провести эти пять лет. Я же в свою очередь скажу вам: вы никогда не пожалеете, что постучались именно в эту дверь.

Я, конечно, подписал.

Правда, пять лет мне показались сроком немалым, но в конце-то концов… К тому же человек этот совсем вскружил мне голову своими рассказами.

Только намного позже я узнал, что симпатичный, располагающий штаб-сержант – просто-напросто вербовщик, который получает по десять долларов за каждый подписанный год контракта. Значит, меня он продал армии за пятьдесят долларов.

Но в то время я этого даже не подозревал, я был счастлив оттого, что меня оценили и что судьба привела меня в такое хорошее место.

За подписанием договора последовал медицинский осмотр целым рядом специалистов. Меня признали годным.

Затем началась проверка моих умственных способностей.

Сначала со мной обошлись, как с дефективным ребенком.

Передо мной положили рисунок, изображающий клещи. Здесь же, под ними, были напечатаны названия различных инструментов: отвертка, молоток, гаечный ключ, клещи, долото, циркуль… Я должен был подчеркнуть соответствующее изображению название.

Следующим номером этой программы мне вручили деревянный диск в виде циферблата с двумя стрелками. «Двигайте скорее стрелки!» Полдесятого, четверть первого, без четверти пять… В конце концов меня и самого удивило, как это я не запутался.

Когда была неопровержимо доказана моя умственная полноценность, мне стали давать другие задания.

Экзаменатор подал четыре сигнала морзе, повторил еще и еще, и так, пока я кивком не остановил его, дав понять, что эти сигналы я уже усвоил. Передо мной опять лист, на нем, чередуясь в густых печатных строках, стоят уже заученные мной соответствующие буквы.

Сигнал морзе.

Я птичкой отмечаю на бумаге соответствующую букву.

Снова сигнал, и снова птичка.

И все быстрей и быстрей, в беспорядке.

Теперь меня ожидали более трудные испытания. Менялись экзаменаторы, усложнялись задания. Проверили действие моих рефлексов. Спросили, разбираюсь ли я в математике, даже задали какой-то вопрос из тригонометрии. Не обошли и мои познания по части грамматики английского языка и английской литературы. Затем им захотелось узнать, насколько хорошо я соображаю. Потом, наверно, целый час гоняли меня по правилам уличного движения. После этого посадили за руль, решили проверить, каков из меня водитель.

За все ставились оценки, результаты подробно фиксировались. При этом путы учтивого обращения ни на миг не ослабевали.

После всей этой сложной процедуры передо мной вырос молодой офицер:

– Будьте так любезны, сэр, следуйте за мной!

Мне даже в голову не пришло спросить, куда и зачем я должен идти. Я чувствовал себя усталым и подавленным. Хотелось поскорее покончить со всем этим.

Кабинет, куда меня ввели, принадлежал полковнику. Он поднялся из-за письменного стола и протянул мне руку.

– Мистер Мадяр, вы сдали все экзамены с весьма хорошими оценками… Здесь вы для того, чтобы присягнуть флагу Штатов.

Так я и предполагал, я ждал этого акта, тем не менее грудь мою распирала гордость. Вот вам: сын маленького народа вступает в ряды армии одной крупнейших держав земного шара. Да еще отлично выдержав экзамены.

Я повторял слова присяги.

– Поздравляю вас, молодой человек! И приветствую как добровольца армии США!

Опять рукопожатие, и наконец дверь за мной затворилась.

Для меня началась жизнь, резко отличавшаяся от прежней.

В штабе базы вооруженных сил меня снабдили билетом первого класса на самолет, а также талонами на питание на сумму в двадцать пять долларов. Я мог их предъявить в любом ресторане. Вдобавок мне выдали еще десятидолларовую бумажку, чтобы я не утруждал себя ходьбой и в случае необходимости пользовался транспортом. Согласно приказу, я должен был незамедлительно вылететь в находящийся в Южной Каролине Форт-Джэксон.

Первый мой в жизни полет казался мне волнующим и приятным приключением. Кругом меня сидели незнакомые люди. Хотя все они были в штатском, по самым различным признакам я заключил, что с подобным моему назначением в самолете больше никого не оказалось.

Рядом со мной сидел элегантно одетый пассажир средних лет. Судя по его внешности, он мог быть богатым коммерсантом. Почти сразу же после того, как мы сели в самолет, он обратился ко мне:

– Вы что, впервые в воздухе?

– Да, сэр, – ответил я, стараясь понять, как он догадался.

Он, видимо, понял, о чем я размышляю, так как, засмеявшись, сказал:

– У вас это на лице написано! Вы бледны, постоянно оглядываетесь и вдобавок еще мнете в руках кулек.

Я взглянул на свои руки и сконфузился. В самом деле, я взволнованно теребил нейлоновый мешочек, врученный мне на случай недомогания.

– Тут стыдиться нечего, молодой человек. Все мы так начинали пользоваться крыльями. Ничего, это пройдет. Закурите? – с этими словами он вместо сигарет протянул мне жевательную резинку.

– Благодарю, сэр!

– Да, лишь бы добраться благополучно. Черт его знает, почему в последнее время так много аварий!

«Ага, – вздохнул я облегченно. – Тебе тоже страшновато, дружок. Только ты умеешь это скрывать».

Я сразу же почувствовал себя равным ему.

– В таком случае почему вы решили лететь самолетом?

– Из-за времени. Самый быстрый способ.

Рядом с нами остановилась стюардесса. Она предложила прохладительный напиток.

– Берите, – посоветовал мой сосед. – Прекрасное средство для успокоения нервов!

«Чтоб тебе пусто было, – обозлился я на себя. – Неужели же и вправду по твоей роже видно, что ты желторотый?»

С этого момента я перестал интересоваться жизнью самолета, скорчив флегматичную мину человека, которому ровным счетом наплевать на то, что с ним происходит. В конце-то концов, чем я могу в случае чего изменить свою участь, нашу участь?

Мы вышли из самолета поздно вечером на аэродроме Колумбии. Я распрощался с попутчикамй. Взглянул в сторону миловидной стюардессы и встретился с ней взглядом: она в эту минуту разглядывала меня. Девушка покраснела.

«Эх, Фери, неплохо бы тебе начать солдатчину с незабвенной ночки!» – вздохнул я, будучи на пути к тому, чтобы только утром явиться на место назначения. Но мысль о возможных неприятностях взяла верх.

Я разыскал телефон-автомат и позвонил в Форт-Джэксон.

– О’кэй, бой, выезжаем за вами! – ответил голос, и трубку повесили.

Прошло не больше двадцати минут, как явился человек в военной форме, но без знаков различия. Он внимательно осмотрел меня, затем прямо подошел ко мне.

– Вы звонили?

– А откуда вы знаете? – ответил я вопросом.

Он осклабился.

– У меня глаз наметанный! – И с этими словами он взялся за мой чемодан.

– Да что вы в самом деле! – схватил я его за рукав.

– Оставьте! – отмахнулся он. – Пока вы не переступили ворота лагеря, считаетесь господином.

Слово «пока» резануло мне ухо. Оно еще долго вертелось у меня в голове, вытесняя прочие слова, мысли, потом я беспечно позволил ему улетучиться, и оно лопнуло как мыльный пузырь.

В темноте из окна машины я ничего не мог разглядеть. Внезапно мы въехали в какие-то ворота, за которыми в неровном свете фонарей и прожекторов показался великолепный, содержащийся в образцовом порядке парк. В луче прожектора передо мной блеснула надпись: «Добро пожаловать!» Такой прием показался мне весьма любезным.

– Вы голодны? Желаете поужинать? – спросил в канцелярии писарь, регистрировавший мое прибытие.

– Спасибо, я уже поел на аэродроме.

– В таком случае отдохните. А то с утра у вас начнутся хлопоты… Я покажу вам вашу комнату.

Меня проводили в отведенную для гостей комнату, обставленную просто, но удобно. Я умылся теплой водой, которой, к немалому моему удивлению, снабжался один из кранов (я его открыл из простого любопытства, захотелось узнать, для чего их два).

Словом, военная жизнь, по крайней мере поначалу, пришлась мне по душе.

Разбудили меня в четверть шестого утра. Я быстро умылся. Завтрак мне принесли в комнату. Позавтракав, я вышел во двор. Там я впервые встретился с такими же, как и я, солдатами.

Подали несколько небольших автобусов. Мы сели в них.

Моим глазам открылось необычное зрелище. Всюду, где мы проезжали, стояло множество выкрашенных в песочный цвет двухэтажных деревянных строений на бетонных сваях. Большой военный город был вдоль и поперек разделен, будто под линейку, ровными улицами на правильные квадраты.

Я умышленно сказал «город». Ибо по своим размерам этот лагерь может соперничать с самым большим Будапештским районом и в нем проживает больше двадцати тысяч «джи ай». На этих улицах армеец найдет любой нужный магазин, любое заведение, начиная от парикмахерских и кончая закусочными. Все эти магазины и заведения на местном жаргоне сокращенно называются «пи екс», так же как солдаты – «джи ай».

Проделав множество поворотов, мы остановились возле постройки, которая была больше остальных. При нашем появлении оттуда вышло несколько сержантов.

– В шеренгу стройся!

– Перекличка! Услыхав свою фамилию, каждый из вас должен стать по стойке «смирно» и ответить «я». Понятно?

Этот тон уже в корне отличался от прежнего. Здесь разговаривали по-военному, сурово.

В сущности, меня никто не обидел, и все же мое благодушное настроение мигом исчезло.

– Поттер!

– Я!

– Гибонс!

– Я!

– Конэто!

– Я!

– Хайдвеги!

Я насторожился. Хайдвеги… Хайдвеги… Не есть ли это…

– Я!

Твердое, трескучее произношение. Вот тебе на! Да это же венгр!

Не успел я обрадоваться, как назвали меня.

Затем:

– Шлинковиц!

– Я!

– Мак-Дермотт!

– Я!

– Тудореску!

– Я!

– Хэлд!

– Я!

Все на месте.

Каких только национальностей здесь не было! Американцы. Шотландцы. Итальянцы. Венгры. Поляки. Румыны. Немцы. Прямо-таки иностранный легион в миниатюре!

Что ни говори, Америка страна большая, и население ее сколочено из различных народов.

– Внимание! – загремела вдруг команда. Да, это была уже не вежливая просьба, а приказ. Команды щелкали одна за другой:

– Напра-а-ву! Два поворота нале-ву! За мной!.. Шаго-о-ом марш!

Мы вошли в коридор.

– Стой! Раздевайсь!

Мы в недоумении уставились друг на друга.

– Вам понятно? Раз-де-вайсь! Догола! Быстро! Живо! Время дорого!

Через полминуты мы уже нагишом ожидали, что будет дальше. Снова раздалась команда: «Стройся!» Каждый глядел теперь в затылок впереди стоящего.

К нам подошел солдат. Он стал снимать с нас мерку. Каждому дал номер.

– Внимание! Сейчас пройдете гуськом по коридору. Перед каждым окном покажете свою физиономию, назовете свой номер и возьмете то, что положено!

Из первого окна высунули рюкзак. Цвета хаки. Крепкий, брезентовый. На замке. Из второго – брюки. Из третьего – гимнастерку. У остальных окон мы получили белье, столовый прибор, судки – все, кроме оружия.

Из предпоследнего окна чьи-то руки повесили каждому на шею по медальону: найдут тебя где-нибудь в поле, хоть знать будут, как звали…

В конце с помощью какого-то хитроумного приспособления увековечили на рюкзаке несмываемой краской наши фамилии и номера. А там пошли мелочи: сперва на груди гимнастерки надо было нашить самому лоскут с фамилией, затем был проведен ряд предохранительных мероприятий (уколы, царапины, пластыри).

И вот мы заделались заправскими вояками.

Когда со всем этим было покончено, на дворе уже стемнело. Теперь-то не комнаты для гостей ожидали нас, а участок лагеря, где помещали и муштровали новобранцев.

Мы думали, что наконец-то можно будет выспаться, но не тут-то было. Следовало еще получить нужное для занятий воинское снаряжение и полуавтоматическую винтовку образца М-1. Как ни был я измотан, но иронически улыбнулся, когда мне вручили и штык-тесак. В современной Америке наряду с совершеннейшими видами оружия этот тесак показался мне анахронизмом, безделушкой, оставшейся нам в наследство от средних веков. Мог ли я предположить в ту пору, что именно он станет важнейшим предметом моего военного снаряжения, оружием, при помощи которого можно убивать бесшумно, незаметно.

Глава четвертая
Форт-Джэксон – Форт-Беннинг

Вы, вероятно, незнакомы с типичным американским Югом?

Представьте себе пустыню величиной с целую страну. Куда ни глянь – всюду желтый песок. Осадков почти не бывает, а если и пойдет дождь, то не знаешь, благословлять его или проклинать. Устремится вода на землю сплошным потоком, все круша на своем пути, при непрерывном огне молний, ниспосылаемых небесной чернотой. Ох, и безотрадные же места… Насколько я знаю, рек там нет ни одной.

Жидкие, похожие на скверы оазисы лишь изредка ласкают взор. В них только пальмы да карликовые сосны. А чуть подальше – хлопок и хлопок, повсюду хлопковые плантации. Животный мир здесь так же скуден, как и растительный. Только гадюки водятся в избытке. Особенно гремучие змеи: мерзкие, плоские головы их то и дело вырастают перед тобой. Вот почему дома строятся тут на сваях.

Город расположен неподалеку от лагеря. И не какой– нибудь город, а сама Колумбия – столица Южной Каролины. Размерами он будет с наш Сегед, и, если на миг забыться, можно бы принять его за Сегед, по крайней мере так мне казалось. Может быть, именно то, что я был здесь одинок, что жизнь эта очень скоро стала мне ненавистной, заставляло меня, как бы в утешение, искать в этих краях общие черты с родными местами.

Но первое же посещение города убедило меня в том, что Колумбия ничем не похожа на Сегед. Здесь резко отделены друг от друга кварталы белых и черных, так же, как и сами белые и черные.

В армии мы служили вместе с неграми, более того, негры встречались и среди наших офицеров и сержантов. Но это равноправие или это служебное превосходство с их выходом из стен Форт-Джэксона оставалось в лагере, как сброшенная при выходе с работы спецодежда.

Своих инструкторов мы, как правило, ненавидели. Но был среди них один, которого мы ценили за то, что он обращался с нами по-человечески. Родился он с черной кожей. Вырос в Джорджии и успел получить от жизни немало уроков.

Однажды – спустя некоторое время после нашего прибытия в лагерь – мы встретились с ним в Колумбии.

– Здравствуйте, господин сержант! – крикнули мы ему хором. Нас было человек восемь, все из Восточной Европы.

– Привет, ребята! – Он хотел было быстро пройти мимо, но мы загородили ему дорогу.

– Эту встречу мы должны непременно отметить!

– Вон бар! Пошли выпьем!

– Ур-ра! Вот здорово будет!

Мы окружили его тесным кольцом, чтобы потащить с собой. Это был единственный человек, согревавший нас лаской на чужбине.

Но он уперся. Стоял неподвижно, словно врос в асфальт. Когда он заговорил, голос его был тихий и просящий.

– Прошу вас, ребята, оставьте меня, не подвергайте опасности!

Нам показалось, что мы чего-то недослышали.

– Но почему же?

– А потому, что вы белые, а я… – Его глаза застлали слезы. Он едва удержался, чтобы не заплакать.

– Но вы сержант!

– Все равно. Мы находимся на Юге. В ту минуту как я покидаю лагерь, я просто негр. Паршивый, презренный негр, которого безо всякого можно линчевать только за то, что он осмелился показаться в вашем обществе.

Мы простились с ним. Он пошел своей дорогой, а мы своей. Но нашего хорошего настроения как не бывало, его не вернуло и вино.

Однако подобные, обогащающие наш жизненный опыт случаи представлялись не часто. Все наше время, все силы отнимали тяжелые, более того, мучительные недели муштры: «Напра-ву! Нале-ву! Бе-гом! Полз-ком! Парадным шагом марш!» И все это при тридцати пяти градусах жары по Цельсию, на таких песках, которые не уступали пескам Сахары. Даже без малейшего ветерка песчинки поднимались и летали в раскаленном воздухе, чтобы облеплять нашу залитую потом, соленую кожу. Горячие и колючие, они въедались в поры, а это пытки, пожалуй, изощреннее тех, к которым прибегали в свое время инквизиторы. Защищаться от этих крохотных, но ярых врагов было невозможно. Приходилось привыкать к тому, к чему привыкнуть казалось невозможным!

Единственно, с чем было благополучно, это с продовольствием. Нас кормили вкусно и обильно. Можно сказать, отлично.

В сущности, отличным можно бы назвать и метод обучения, он полностью отвечал поставленной цели: физической и духовной ломке человека.

Продолжительность ежедневных занятий часто составляла все двадцать четыре часа. У нас не было ни дня, ни ночи; мы в страхе закрывали глаза для короткого сна, не зная, в какую минуту нас вспугнут грубыми окриками.

Американской молодежи никто не мешает вести разнузданный образ жизни. Для нее не существует запретов, она может делать все, что ей вздумается, даже совершать преступления! В худшем случае ей приходится нести наказание. Родители воспитывают своих детей так, чтобы с ними было поменьше мороки, и, как ни странно, это именуется у них предоставлением самостоятельности. Ребенок-де должен поскорее усвоить, что жизнь беспощадна, и чем раньше он встанет на собственные ноги, тем лучше для него.

Все упущенное родителями сплошь и рядом приходится наверстывать полиции или, что неминуемо, армии.

В первом случае это будет наказание, во втором – объездка. Да, строптивых молодцов объезжают, как диких жеребцов!

Впрочем, тут есть одно «но». Американским парням побои были не в диковинку. Нам же, выходцам из гуманной Европы, здешние приемы казались варварскими.

Наши инструкторы-сержанты подбирались соответственно с вышесказанным: от них в основном требовались сила, неумолимость, грубость и жестокость.

Обратили ли вы внимание на описанного мною выше вербовщика? Обратили ли вы внимание, как восторгался он Венгрией? Как захлебывался похвалой в наш адрес? Какие, мол, бесподобные мы ребята? Здесь пели совсем иное!

То была песня, заткнувшая за пояс песню пресловутого Французского иностранного легиона.

Как-то мы стояли в строю.

– Вы чего вылезли из шеренги, бегемот несчастный? – накинулся сержант на одного из нас.

Солдат молчал.

– Вы что, оглохли? Я спрашиваю, чего прячете харю?

Тот, к кому это относилось, стиснул зубы и молчал. И я на его месте сделал бы то же: ведь все мы уже научились распознавать провокацию. Во сто раз хуже придется тому, кто ответит!

– Молчите? Скотина! Выйти из строя! – рявкнул сержант.

Приглушенно застучали по бетону резиновые подошвы тяжелых башмаков.

– Опять венгр? Самая недисциплинированная, ничтожная тварь!

Солдат – помню только, что его звали Имре и что он был в числе мятежников, собиравшихся возле универмага «Корвин», – побелел.

– Господин сержант!.. – начал он.

– Цыц! Заткни глотку! – Теперь сержант уже перешел на «ты». – Отец твой и мать твоя были скотами, раз породили такого подонка!

– Господин сержант!.. – Имре сделал шаг вперед.

Сержант окончательно вышел из себя.

– По направлению к пескам шагом марш! – скомандовал он Имре. – Стой! Вырыть окоп для наблюдения за танками!

Мы были в полной походной форме. Приказ этот означал, что Имре должен своей маленькой саперной лопатой вырыть индивидуальный окоп и из этого окопа до заката наблюдать за «противником». Представьте себе, в эту убийственную жару находиться часами в каске под прямыми лучами палящего солнца…

Просто чудом он не сошел с ума!

Когда его вечером вытащили из окопа, он был без сознания. А на другое утро он, встретив своего мучителя, подошел к нему и ударил его по физиономии.

Щека у сержанта оказалась рассеченной до самых губ. Он взвыл, как раненый зверь. В мгновение ока к Имре подскочили дежурные и потащили его в сержантскую комнату. А оттуда он попал в лазарет. Вернулся Имре из лазарета лишь через две недели, тихий, присмиревший. Но в его глазах с тех пор то и дело вспыхивал где-то в глубине злой огонек.

Я не принадлежал к числу друзей Имре. Но те, с кем он был дружен, не остались равнодушными к этому издевательству. В день его отправки в лазарет, сразу же после занятий, из их барака вдруг показались языки пламени. Мигом занялась крыша, оконные рамы, горели уже и стены… Через несколько минут все вокруг превратилось в море огня. Завыли сирены, появились пожарники. Спасали соседние строения – то, что горело, спасать уже не имело смысла.

Следствием было установлено, что одиннадцать венгров, затащив в барак бензин, расплескали его и подожгли. В отместку. За Имре.

Наказание виновникам вынесено было сравнительно легкое. Их приговорили всего-навсего к двум неделям ДПК. Что значит ДПК? Дежурство по кухне, только и всего. Но что это было за дежурство!

Ежедневно после занятий – если даже они вклинивались в ночь! – следовало идти на кухню чистить овощи, резать мясо, мыть посуду… Самое меньшее на два– три часа. В субботу и воскресенье дежурили утром, днем и вечером.

Повара вдобавок получили указание как можно полнее использовать одиннадцать штрафников, и они, не будь промах, нагружали их, чем только могли.

Парни выдержали одну неделю.

И тогда…

Был вечер. Усталые и голодные после трудного дня, мы с нетерпением ждали ужина. Однако с кухни на этот раз почему-то не доносилось ни щекочущих ноздри запахов, ни стука крышек – словом, не было никаких признаков еды. Первая явившаяся в столовую смена нашла кухню пустой и холодной.

Ни ужина, ни поваров.

Кругом все словно вымерло.

Начался методичный обыск.

Кому-то пришло в голову даже открыть огромные холодильные шкафы. И что же? В них обнаружили трех полузамерзших людей с заиндевевшими волосами. Это оказались повара.

А одиннадцать моих соотечественников были найдены военной полицией в клубе за безмятежной игрой в бинго. Играли как ни в чем не бывало. А ведь ручку переключателя повернули, черти, на наибольшее охлаждение.

Позднее повара рассказали, что бунт начался из-за чистки посуды. Не успели они оглянуться, как их уже раскаленными кочергами загнали в холодильники, где висели замороженные туши.

Молодчикам из военной полиции тоже немало хлопот причинила эта без одного дюжина. Завидев форму поенной полиции, венгры выхватили штыки, и пошло! Да не как-нибудь, а во всю богом данную мочь!

Угомонить их удалось лишь бомбами со слезоточивым газом.

Что было с ними в тюрьме военной полиции, не знаю, – хотя позднее и я на себе испытал кое-что из тех секретов, – только вернули их оттуда смирными ягнятами. Но штыки были тотчас же отобраны у венгров. У всех без исключения…

Началось изучение винтовки, стрельба боевыми патронами, знакомство с основами топографии. Нас учили разбивать лагерь, устанавливать палатки. Потом последовали бесконечные походы. Нас приучали к газам. В противогазах и без них. Страшновато было заходить в газовую камеру, делать легкий вдох, ощущая при этом горьковато-терпкий вкус газа, вызывающий позывы к рвоте. Но мы и тут должны были подчиняться команде, так же как подчинялись ей на итоговых занятиях: ползком, прижимаясь к матери-земле, продвигались мы на заданном участке к цели, в то время как над нашими головами свистели боевые трассирующие пули автоматических орудий. Если ты по неловкости чуть подымешь зад – будешь ранен, подымешь голову – будешь убит.

Здесь даже на учениях не шутили.

Этот ад длился восемь недель.

Экзамены мы держали поодиночке перед комиссией, состоящей из офицерского состава.

Я был удостоен «значка снайпера» и отличной аттестации. К этому мне дали еще двухнедельный отпуск, и полковник написал благодарность моей матери за то, что она воспитала такого молодца для армии США.

В полку меня ждал письменный приказ, согласно которому я должен был немедленно явиться в роту C 11-й боевой группы 3-й дивизии.

Здесь я так же, как и в прежней части, получил все необходимое, только вместо винтовки мне вручили карабин.

А на другой день последовало повышение в чине, вернее, это не было еще чином, просто в результате хорошо выдержанных экзаменов я стал E-2[3]3
  Согласно табелю о рангах армии США, E-2 – солдат, второе звание рядового состава, в отличие от E-1 – новобранец.


[Закрыть]. Зато месячное жалованье мое увеличилось на десять долларов.

Я был освобожден теперь от всевозможных нагрузок, не относящихся непосредственно к военной учебе (в том числе и от ДПК). Мне выдали постоянную увольнительную. В подготовительной части меня произвели в должность командира отделения.

На данном отрезке учебной программы нас ознакомили со всеми видами оружия пехотинцев. Я теперь вполне освоил пистолет, автомат, карабин, винтовку, пулемет, изучил новейшие виды разрывных пуль, фаустпатроны, минометы, 106-миллиметровые противотанковые пушки. Если к этому еще добавить, что мы получили некоторые познания в области военно-инженерного дела – овладели, например, минированием, – то мой перечень будет полным.

Мне особенно нравилась стрельба по движущейся мишени. То были настоящие сражения с настоящей боевой техникой.

Под покровом ночи в бой пускались на самых различных участках полигона забракованные старые танки.

Наше дело было обнаружить их… Подобраться к ним ползком, взять на прицел, нажать курок… Последует ослепительная вспышка, дрогнет цель… броня пробита… Раздастся взрыв…

Война, наверное, дело мерзкое, но нас учили находить в ней удовольствие. Осознать свои силы! Ощутить радость победы над врагом! Торжествовать!

За хорошими результатами всегда следовало поощрение. Тут уж все зависело от расположения начальства, которое, разумеется, надо было завоевать.

«Сын мой!

Трудно привыкнуть к твоему отсутствию, к мысли, что наша семья опять не в полном составе. Тебе, наверное, странным покажется, что пишу именно я, тот, кто больше всего жил в стороне от семьи и недавно, уже добровольно, опять покинул семью.

Ты должен знать, что тебя нам очень недостает, что гнездо наше стало без тебя как-то холоднее: ведь ты был в нем источником добра.

Ты удивлен? Недоумеваешь? Объясню. Твой поступок – вступление в армию – открыл мне, твоему отцу, глаза. Мне стало ясно: ты оставил дом из-за меня. Таким образом, я лишил твою мать сразу двух кормильцев и двух любящих сердец… И мне надлежало искупить свою вину. Я вновь дома. Я стал справедливее и терпеливее, чем прежде, я стал счастливее, чем когда бы то ни было.

Мы вместе читаем твои письма, где ты отчитываешься в своих делах и достижениях. Я и помимо этого получаю о тебе сведения, надеюсь, догадываешься, каким образом? Я горжусь тем, что ты солдат такой удивительной армии и что ты преуспеваешь в учебе.

Не забывай о том, что тебя учат с оружием в руках охранять свободный мир, защищать западную культуру, искусство, религию, гуманизм от посягательства азиатских варваров.

Благодаря моим связям я имею возможность неотрывно следить за твоей дальнейшей судьбой. Я окажу тебе всяческое содействие, чтобы ты мог продвигаться на избранной тобой стезе, ты же в свою очередь знай: настанет время, и на твою долю выпадет немаловажная роль в освободительном движении.

Да хранит тебя Бог.

Целую.

Отец»

Письмо от отца пришло тогда, когда я уже благополучно сдал экзамены после второго тренинга. Мне стало легче оттого, что отец опять дома и что это произошло благодаря мне. Было очень приятно читать похвалу отца. Что до его обещания в отношении помощи мне, то я совсем не придал этому значения. Достигнутые успехи делали меня уверенным в себе, и мне казалось, что в протекции я вовсе не нуждаюсь. Однако последняя фраза письма засела у меня в голове. Что он подразумевает? Какая роль и в каком освободительном движении? Я ничего не мог понять. Несколько дней ломал над этим голову, но потом происшедшие события отвлекли меня.

Через неделю командование сообщило, что мне оказана большая честь.

– Вы поедете в Форт-Беннинг. Мы командируем вас на учебу в школу военной полиции. Ведите себя и в дальнейшем так же хорошо – ведь вы должны будете стать примером для десятков тысяч уроженцев Америки! – таковы были напутственные слова майора,

Самое быстрое средство передвижения и самый распространенный вид связи на этих необъятных пространствах – авиация. И я снова в самолете.

Приземлились мы в штате Джорджия. Однако ощущение у меня было такое, будто я снова очутился в Баконе[4]4
  Лесистая местность в Венгрии.


[Закрыть]. От аэродрома к городу вела довольно длинная шоссейная дорога. У меня сердце замирало от волнения, когда мы мчались по шоссе к холмам, поросшим пышными лиственными деревьями.

Невысокие горы сменялись здесь долинами, которые поражали своей нетронутой красотой. Зеленые лужайки, живописно извивающиеся речушки, в которых, стоя по колени в воде, невозмутимые рыбаки следили за тем, как клюет форель.

Позднее, когда у меня изредка выдавались свободные от занятий часы и я мог уходить в лес, я все больше убеждался, что и животный мир здесь во многом напоминает мне родную природу. Во время своих одиноких прогулок особенно часто встречал я косуль, оленей, кабанов.

В Атланте, куда нас привезли с аэродрома, у меня было памятное приключение.

Честно сказать, я не питаю особых симпатий к неграм. Но и против них ничего не имею. В общем негритянский вопрос меня не волнует. В бытность мою в Америке меня часто вовлекали в разговоры об ограничениях или о равноправии негров, но я так и не вник в суть негритянской проблемы. Я неоднократно наблюдал, как разгорались страсти и за негров и против них, но, повторяю, меня все это не трогало. Кроме, разве, единственного случая, о котором я и хочу рассказать. Может, именно он и послужил причиной моего молчания при обсуждении участи негров. Этот вопрос я так и не смог разрешить для себя.

Времени у меня оставалось более чем достаточно. Мы уже в полдень опустились на бетон аэродрома, явиться же к месту назначения я должен был, согласно предписанию, только утром следующего дня… И я решил осмотреть город. Атланта – город с более чем полумиллионным населением – сулила мне немало интересного.

В течение целого часа наслаждался я новизной, занимающей всякого приезжего в незнакомом городе.