Текст книги "Команда Альфа"

Автор книги: Миклош Сабо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

глава вторая
Будни

Устроившись, мы все занялись делом.

За неимением лучшего я стал подсобным рабочим в одном из больших гаражей.

– Вон в той стеклянной клетке сидит босс! К нему и ступайте!

«Да, не очень-то он любезен», – подумал я, тем не менее ноги мои сами уже понесли меня в указанную сторону. Я постучал в дверь конторы.

– Чего надо?

– Я слыхал, сэр, будто вы нуждаетесь в рабочей силе.

– Я венгр, сэр.

– Кем угодно. Мне все равно, лишь бы заработать!

Мой ответ явно понравился ему.

– Из тебя выйдет неплохой американец! Будешь иметь по доллару в час, в месяц это составит двести долларов. А в форинтах выйдет по меньшей мере шесть тысяч.

– Ну что, взяли? – спросил он.

– Да.

– Сколько?

– Доллар в час.

– Ваш предшественник получал на двадцать центов больше. Он был американец. Вы у нас стоите дешевле! Ну, желаю удачи!

Долговязый Хэрвер принял меня почти радушно.

Поравнявшись с коренастым человеком средних лет, он остановился.

– Хэлло, Том! Можешь возвращаться к крану. Босс прислал вместо тебя вот этого.

Именуемый Томом ничего не сказал, тут же собрал свои пожитки и ушел. Ушел поспешно, будто опасаясь, что я раздумаю и что тогда ему придется остаться.

– Что случилось? – спросил я тревожно.

– И вы это допустили?

Вскоре вернулся и Рэжё, наш старший брат. Он молча выслушал печальную повесть.

– Что же теперь будет? – только и спросил он.

Мы удрученно переглянулись. Действительно, без

конца пережевывая настоящее, мы ни разу не подумали о будущем. А Рэжё, став главой семьи, сразу же сделался практичным.

– Через две недели мы должны внести квартирную

плату. Виллу эту, конечно, мы сохраним за собой. Иренка должка продолжать учиться, а мы, парни, заработаем на хлеб семье. Будет все как нельзя лучше!

– И ты, значит, такого же мнения? – просияв, спросила Иренка.

Теперь инициатива полностью перешла ко мне.

Мать вытерла слезы. Погладила меня, потом Банди по лицу, как маленьких, и тем самым санкционировала наше решение.

– А как?

На другое утро я был вызван в отдел кадров.

Управляющий встретил меня весьма нелюбезно.

– За что? – пролепетал я, не имея понятия о том, что сделал плохого.

Но тут же мне все стало ясно.

– Что? – спросил я растерянно.

Я вышел от него пошатываясь.

Мне удалось получить работу и по совместительству. Моим хозяином стал садовод-предприниматель, который взял меня на должность шофера. Работал я у него через день, и в обязанности мне вменялось перевозить на его грузовой машине цветы и иные растения. Кроме того, я часто возил в самые различные пункты города землю.

– Ну, давай скорей, сколько мне еще торчать тут? – кричал он мне, когда я выглядывал в окно.

– Сейчас! – орал я ему в ответ. Наспех засунув в рот еще пару кусков, я мигом менял шорты на брюки и широкими прыжками несся через сад к воротам.

– Поехали!

Вначале я страшно злился на него – еще бы, знали бы вы, сколько и каких синяков на лбу наставил я, пока привык к его дурацким проделкам. Но особенно меня возмущало, когда он с издевкой рассказывал об этом другим ребятам из компании. Впрочем, когда я познакомился с этими «ребятами» поближе, то понял, что проделки веснушчатого – только цветочки. У меня в жилах стыла кровь от выходок этих парней в пестрых рубашках и ковбойских штанах. Вот они флегматично, руки в брюки, стоят на обочине шоссе. Завидев стрелой летящую машину, они буквально в последнюю секунду перебегают ей дорогу. Водители, ругаясь, со скрипом тормозят (но не все: встречаются и такие, которым эти штучки уже известны), а «ребята» глядят на них с вызывающим превосходством. Так вот, руки в брюки, они встречаются с опасностью.

То было особое, странное презрение к жизни. Газеты ежедневно сообщали об еще более уродливых проявлениях этого пренебрежительного отношения к жизни. В парках Нью-Йорка и Чикаго, например, равнодушные к боли, к смерти, к участи других, посетители нередко затевали кровавые драки.

Так что наши забавы в сравнении с кровопролитиями были, конечно, безобидны. Мы собирались в начале Хентингтон-авеню. Пятнадцать-двадцать человек размещались в пяти-шести похожих на «шевроле» Поула драндулетах. Тут начиналась разнузданная гонка по Хентингтон и Массачусетс-авеню на Вашингтон-стрит. А это был уже Даунтаун – часть города, где были сосредоточены увеселительные заведения.

Из первой машины знаками указывалось остальным, где будет стоянка. Отсюда брели уже пешком. Одеты мы все были в украшенные шляпками гвоздей ковбойские штаны, отличались друг от друга только цветом рубашек.

Мы обходили кинотеатры, разглядывали рекламы и кадры кинофильмов, искали фильм, обещавший наиболее эротическое зрелище или захватывающие приключения.

– Сюда, ребята! Вот это да! – крикнул как-то нам Лоуренс, шедший впереди со своим братом-близнецом Монро.

Мы окружили их тесным кольцом. Шла фантастическая, наводящая ужас картина, в которой чудовище в духе Франкенштейна похищало женщин, взрывало города и вообще творило всевозможные подлости.

– Давайте лучше пойдем на «Волка Айдахо»! – предложил Поул.

– За эти страсти плачу я, и точка. – Джерри был самым состоятельным из нас – единственный сынок богатого адвоката. Его слова положили конец спорам.

После сеанса, взволнованные, с горящими ушами, мы шумно высыпали на улицу.

Кино посещали, само собой разумеется, и девушки. Потом они гуляли рука об руку по трое-четверо.

Заложив пальцы в рот, Джерри вдруг пронзительно свистнул. В ушах тех, кто находился поблизости, даже зазвенело.

– Девочкам салют! – завопил кто-то из шатии, и тут начался невообразимый кавардак,

Поул вырвался вперед и очутился перед девушками. Он высоко подпрыгнул, раскинув руки и ноги, и оглушительно, дико завопил. Тут вся компания точно потеряла рассудок. В том числе и я. Одна за другой взлетали в воздух желтые, красные, синие, черные рубахи. Наверное, мы походили на резвящихся дельфинов, сопровождавших судно «Генерал Хунд».

Девушки смеялись: им, видно, пришлись по вкусу наши ухаживания. На краю тротуара стоял полицейский. И он смеялся. Такого рода проявление чувств непривычно только приблудившимся с другого континента, а здесь оно давно пользуется гражданским правом и считается естественным.

Когда мне впервые довелось быть свидетелем подобной выходки, скажу вам откровенно, я возмутился до глубины души. Но позднее и меня засосала компания и желание быть единым с ней, походить на остальных ребят.

Заканчивали мы свой вечер, как правило, в одном из кабаков. Иногда с девушками, но в большинстве случаев без них. Если у нас водились деньги, мы ходили смотреть стриптиз. Если же денег не хватало, покупали несколько бутылок виски (впрочем, виски входило в программу вечера и после стриптиза), загоняли машины куда-нибудь в укромный уголок возле парка и напивались до одури. Как мы добирались домой после этого, сам не знаю. Одно точно: в Европе нас давно лишили бы водительских прав!

Честно говоря, я охотно поискал бы иной вид развлечений. Я был бы рад побывать в театре или посидеть в тихом читальном зале какой-нибудь публичной библиотеки. Но, увы, город Бостон с миллионным населением не доставлял человеку подобные радости. Оставались кино, бар, стриптиз, дикие вопли, виски.

Хотя нет, не совсем так.

Моя сестра Иренка подружилась в школе с одной девушкой. Как-то мать, дотронувшись до моей руки, мягко сказала:

– Фери, завтра к нам придет одноклассница Иренки… Тебе не мешало бы остаться дома.

– Она как, ничего? – спросил я, и моя сестра метнула на меня гневный взгляд.

– Всех вас только это и интересует! Только это! – сказала она с ударением. – Больше ничего! Постыдился бы!

Сестричку нашу мы все баловали, и поэтому она стала для нас своего рода тираном. Конечно, милым, всеми любимым, но тираном. Поэтому-то я принял кающийся вид и стал оправдываться:

– Ну ладно, не сердись! Я ведь ничего плохого не сказал о твоей подруге! Разве грех, что я ею интересуюсь?

– Не грех, а ошибка! – высокомерным тоном заявила моя сестрица. – Изволь быть дома и выше держать марку нашей фирмы!

Ничего не скажешь, Иренка быстро усвоила основные правила коммерции.

На другой день я напижонился, как говорят в наших краях, и стал ждать гостью.

Она прибыла в спортивном автомобиле марки «Форд» последнего образца. Огненно-красный корпус машины сверкал среди листвы.

Изящно покачиваясь, девушка поспешно шла по садовой дорожке. На ней была блузка с отложным воротником, узкие, чуть ниже колен, брючки и туфли-лодочки.

Это нас не удивляло. Мы уже знали, что подобные брючки для старшеклассниц так же обычны, как, скажем, темная в огромную клетку юбка и нейлоновые чулки.

Она позвонила. Вошла. Держалась непринужденно, как у себя дома.

– Дэби. – И она протянула мне руку, таким образом покончив с церемонией знакомства.

– Я принесу что-нибудь перекусить! – вежливо предложила мать и знаком позвала меня с собой.

– Оставь их на время! – сказала она. – Может быть, девушки хотят поболтать о нарядах, а при тебе будут стесняться.

Когда мать снова разрешила мне войти, я застал Дэби лежащей на ковре. Голова ее была запрокинута, а ноги покоились на кушетке, чуть ли не на самых коленях Иренки. Обе были увлечены беседой, находя, видимо, такую позу вполне естественной. Я смутился и благословлял мать за то, что она вошла следом за мной, неся поднос, заставленный бутербродами и бутылками.

Однако я тут же пришел в себя и чуть было не рассмеялся, когда бедная мама замерла в дверях с подносом, который так дрожал в ее вытянутых руках, что на нем звенели бутылки.

Ей нелегко было скрыть удивление, вызванное позой Дэби, хотя у нее уже имелся некоторый опыт, приобретенный за несколько месяцев жизни среди американцев.

У нас с Дэби завязалась близкая дружба. Мы бывали с ней и на танцах, но я по-прежнему знал о ней лишь то, что она учится в одном классе с моей сестрой. И все.

– Послушай-ка, Дэби! решился я наконец поинтересоваться. – Расскажи мне хоть что-нибудь о себе.

– Что рассказать?

– Тебе, например, о нас все известно, а я даже толком имени твоего не знаю.

– Только и всего? Я Дэберон Дин, сэр! – И, как маленькая, она сделала книксен. Наверно, это она успела перенять у моей сестры. Но, как бы там ни было, мне она показалась восхитительной. – Что вы еще желаете узнать?

– Все!

Она нахмурилась. Некоторое время раздумывала. Но вот она снова заговорила, теперь уже глухо, растягивая слова.

– Ладно! Но у меня есть одно условие!

– Какое?

– То, что ты сейчас услышишь, не изменит наших отношений!

Я, наверное, очень глупо уставился на нее, так как ока рассмеялась. Передо мной была уже прежняя Дэби.

– Я вижу по твоей мине, что ты не понимаешь меня. И очень хорошо, что не понимаешь! Вы, европейцы, такие чудные, с богатыми людьми вы становитесь или замкнутыми, или сразу же начинаете петушиться!

– Выходит, твой отец…

– У него больше миллиона!

Она внимательно наблюдала за моим лицом. Ждала, что на нем отразится. Но, как только заметила, что ее сообщение не произвело на меня ровным счетом никакого впечатления, сразу же повеселела.

Так как я еще не попал в когти желтого дьявола, то к ее миллиону остался совершенно равнодушен, чего не могу сказать по отношению к ней самой. Дэби с ее развитой стройной фигурой спортсменки было восемнадцать лет.

– Машину ты водить умеешь, это я знаю, – сказала она как-то, – а умеешь ли ты плавать?

– Да.

– А играть в теннис?

– Могу вместо него предложить кегли.

Я сказал ей, как еще мальчишкой зарабатывал тем, что расставлял кегли во время игры, таким образом и ко мне кое-что пристало от этого занимательного вида спорта.

– Но ты должен еще научиться верховой езде, тогда сможешь быть моим грумом.

– Не буду учиться! – покачал я головой.

– Почему? – оторопела она. Ее большие синие глаза стали огромными от удивления.

– Очень просто! Потому, что уже умею! Как агроному, мне это было необходимо.

Тут она обхватила мою шею и запечатлела у меня на щеке невинный звонкий поцелуй.

– Браво! Браво! Великолепно! – захлопала она в ладоши от радости, что мы повсюду сможем теперь бывать вместе.

Она была большим ребенком, старавшимся казаться взрослым, который так далеко зашел в своем снобизме, как, скажем, жалкие остатки аристократии у нас в Венгрии.

Была зима. Снег толстым белым саваном покрывал землю. На ветвях деревьев сахарной пудрой сверкали примерзшие пушинки.

Мы были одеты легко, ее машина великолепно отапливалась! Более того! Дэби даже немного опустила боковое стекло, чтобы зимний ветер, врываясь в машину, придавал нашим лицам морозную свежесть.

Правил я. Мне доставляло несказанную радость то, что я мог развивать любую скорость, что даже по такой обледенелой, скользкой дороге я уверенно веду машину с полным ощущением своей власти над ней.

– Стой, Фрэнк! – вскрикнула она вдруг. – Останови же!

Я подумал, что ей дурно или еще что-нибудь такое, и нажал на тормоз.

Дорогу с обеих сторон обступали деревья. Дэби выскочила из машины. Я не смотрел в ее сторону. И вдруг в машину полетели легкие туфельки. Ее туфельки. Я взглянул на ее ноги. Она стояла на дороге в нейлоновых чулках. Не успел я оглянуться, как она уже по колено погрузилась в снег под деревом.

– Ой, какая прелесть! Ой, как приятно! – визжала она, прыгая, как вырвавшийся у няни ребенок.

– Вернись немедленно! Ты простудишься! – крикнул я испуганно.

– Как бы не так! – засмеялась Дэби, показывая мне ослиные уши.

– Раз сама не хочешь возвращаться, тогда придется применить силу! – пригрозил я, выскочив на холод.

– Попробуй! – дразнилась она.

Пока я добрался до дерева, она уже была наверху, да так высоко залезла, что напрасно я тянулся – достать ее не мог.

– Дэби, слезай сейчас же! Ты заболеешь! – кричал я в отчаянии и в страхе за нее. Воспаление легких ей было обеспечено.

– И не подумаю! Мне так хорошо!

Я пришел в ярость.

– Если не слезешь… – Я схватился за ствол дерева и изо всех сил тряхнул его. Дэби, стоявшая на суку, закачалась. Мне за шиворот полетели хлопья обледенелого снега.

Зато и ее удалось вспугнуть.

– Больше не буду! Фрэнк, не надо! – запищала она, видно испугавшись, что я и в самом деле сброшу ее с дерева и хорошенько вздую. А стоило бы, ей-богу!

Когда мы подъезжали к ее дому, она уже чихала. На утро у нее поднялась температура. Две недели прошло, пока врачи настолько подлечили Дэби, что я смог ее навестить. Бледная, исхудавшая, сидела она в шезлонге, на тонком лице ее оставались еще следы перенесенной лихорадки. Только большие синие глаза поблескивали прежним озорством.

– Ой, как это было чудесно! Правда ведь, Фрэнк? – встретила она меня. Когда же увидела, что мое лицо остается серьезным и непроницаемым, в ней проснулось раскаяние.

– Ну не сердись! Мне так приятно было, правда, очень приятно!

Глава третья
Доброволец армии США

Только оглянувшись на прошлое, можно понять, какие факторы предопределили формирование человека. Мой жизненный путь тогда направили по иному руслу три обстоятельства.

Я разочаровался в беспутной жизни. Если вначале меня увлекала дерзость Поула и его компании, то вскоре я понял, что за этим удальством кроется одна лишь пустота. Мне стало стыдно за их поведение. Стыдно не перед людьми – американцы уже привыкли к выходкам, лихачеству своей молодежи, – а перед самим собой. От Дэби же меня отдалил ее недавний глупый поступок. К тому же я должен был рано или поздно осознать, что мне с ней не тягаться в дорогостоящих развлечениях. Все время, пока я был в ее обществе, меня не покидало болезненное ощущение собственной униженности.

Это душевное состояние усугублялось еще и тем, что к моему брату Рэжё все чаще наведывались его университетские товарищи, и так как он считался одним из самых способных студентов, то и компания его сообразно американскому обычаю сколачивалась тоже из незаурядных личностей. Для меня были прямо-таки мучительны эти встречи, высокопарные разговоры, которые далеко превосходили не только мои познания в науках, но, как я чувствовал, и умственные возможности. Казалось, мою душу прогоняли сквозь палочный строй, когда я безмолвно сидел среди них с тупой улыбкой на лице. Оставаться совсем в стороне было невозможно: говорили они так долго и так много, что я поневоле должен был хоть время от времени вставлять слово. Однако, повторяю, сознание того, что я ниже их, постоянно угнетало меня.

Между двумя этими крайностями не было ничего. Я не видел перед собой перспективы.

В довершение всего я поссорился с отцом, который в последнее время стал изредка навещать нас. Теперь уже он материально поддерживал семью, что облегчало свалившуюся на мои и Банди плечи тяжесть. К сожалению, это внезапно воскресшее в нем отеческое чувство имело и свою отрицательную сторону: отец стал вмешиваться в нашу жизнь.

– Послушай, сынок! – как-то, подсев ко мне, начал он. Дверь комнаты перед этим отец плотно прикрыл, как бы подчеркивая, что речь пойдет о таких вещах, которые касаются только нас двоих. – Так продолжаться не может! – И, замолчав, посмотрел на меня, будто я сам должен был понять остальное.

– Что не может продолжаться, отец?

– Твой образ жизни! – И он стал перечислять все мои прегрешения.

Он не сказал мне ничего нового. Я это знал и сам. И сам, как вы могли заметить, решил порвать с Поулом и его компанией, а также с Дэби и ее семьей. Но то, что именно отец заговорил об этом, да еще в виде ультиматума: «Сын мой, либо ты возьмешься за ум, либо тебе придется покинуть нас!» – взорвало меня.

– Отец! – начал я приглушенно, хотя в это время изо всей силы впился ногтями в большой палец руки. – Ты же ушел из дому. Оставил нас беспомощными, без всякой поддержки. С тех пор семья живет на мой и Банди заработок. Квартира, правда, твоя. Ты имеешь на нее право. И дети твои привязаны к тебе, поверь, я тоже не являюсь исключением. Но я вышел из того возраста, когда за меня должен думать отец. Раньше надо было думать!

Отец вздрогнул, будто его стегнули кнутом, побледнел, затем стал красный как рак.

Мне стало больно, что я обидел отца, но в то же время почувствовал облегчение. Отступать я не собирался, это было не в моем характере.

Очень кстати, надо сказать, вручили мне повестку, уведомляющую, что я должен стать на военный учет. Всех знакомых я расспрашивал, что это значит. Возьмут ли меня в солдаты и на какой срок. Потом решил обратиться за справкой к нотариусу. Это посещение стоило мне немало денег, зато, покинув контору нотариуса, я имел ясное представление обо всем меня интересующем.

Нотариус, пожилой коренастый человек с располагающей сединой в волосах, принял меня весьма учтиво.

– Итак, вы переселенец из Венгрии. Гм… – Он задумчиво поглаживал подбородок. – Вы должны отбыть воинскую повинность, это бесспорно. У нас в Штатах каждый молодой человек, как только ему исполняется шестнадцать лет, берется на учет. А достигнув девятнадцати, считается уже годным к военной службе.

– И до какого возраста? – перебил я взволнованно.

– До двадцати шести лет.

– Нет, вы меня не так поняли. Я хотел бы знать, сколько лет длится сама служба?

– Ах, вот что! Простите! Время действительной службы невелико. Всего двадцать четыре месяца. Вопрос только в том, когда она начнется.

– Как это так?

– Видите ли, – продолжал он терпеливо, – армия имеет право рассчитывать на каждого здорового молодого человека, которому исполнилось девятнадцать лет, до тех пор пока ему не стукнет двадцать шесть. То есть в течение семи лет. Но действительная служба длится всего два года. Независимо от того, на каком году вас призовут из резерва.

– Спасибо! – кивнул я.

Видимо, моя физиономия выражала разочарование, так как нотариус стал меня внимательно изучать.

– Гм, – произнес он задумчиво после небольшой паузы. – Вас, мой юный друг, как я понял, больше устраивало бы сразу поступить на военную службу. Не так ли? Любовь? Семейные неурядицы? Безработица? Нет-нет, ничего не объясняйте! – Он поднял руку, когда заметил, что я собираюсь ответить. – Все это несущественно. Главное, что есть возможность пойти вам навстречу.

– В самом деле?

– Да. Вы попросите призывную комиссию призвать вас внеочередно или же можете явиться туда в качестве добровольца… Но в этом случае вам придется отслужить по меньшей мере три года, в чем вы и дадите подписку.

– А какая разница?

Он пожал плечами.

– Я точно не могу вам сказать. Военные дела я лишь смутно представляю себе. Может быть, разница в том, что армия охотнее базируется на волонтерах, на наемных солдатах. На тех, кто считает своим призванием военное дело. После соответствующей подготовки из них выходят сержанты, офицеры, их же отправляют затем на заграничные базы… Пятьдесят долларов!

– Что?! – На моем лице, наверно, было написано полнейшее недоумение. Я никак не мог сообразить, к чему отнести прилепленную им в конце фразы сумму, и в своей наивности подумал, что это месячное жалованье солдата.

– Пятьдесят долларов! – повторил нотариус, но на этот раз уже держа передо мной раскрытую ладонь. – На этом, молодой человек, будьте здоровы, у меня еще масса дел!

В смущении – я еще не привык к тому, что здесь минуты исчисляются деньгами, – отсчитал я пять десятидолларовых бумажек. Довольно дорогая игрушка, этот нотариус, но зато он дал мне пищу для размышлений на целый день.

Я бродил по улицам, ломая голову над тем, что делать, как лучше поступить.

«Конечно, Фери, – разговаривал я сам с собой, – отец твой неправ. Он пересадил тебя в такой мир, где молодежь не признает слова «нельзя». Ей чуть ли не все на свете дозволено, а если и есть какие-то преграды, она просто-напросто перешагивает их. Тебя же хотят втиснуть в те, прежние рамки».

«Да! – возмущался я. – Отец несправедлив. Детство мое прошло без него. И подростком я был лишен отца, а как мне его недоставало в ту пору! Зато теперь – здесь! – он хочет наверстать упущенное. Нет, не пойдет!»

«У тебя еще имеются и другие причины оставить родительский кров. Сам посуди, каково тебе будет дома? Рэжё и его друзья на голову перерастут тебя, да и Иренка, того и гляди, попадет в университет и, если будет хорошо заниматься, тоже вырастет. Твое общество их не устроит. Ты будешь сидеть при них воды в рот набрав, не понимая, о чем они толкуют. Ты побоишься даже слово вставить, когда они будут спорить в твоем присутствии. Или, может, тебе нравится выкомаривать с компанией Поула перед девчонками Даун-тауна?»

«Так-то оно так. И все же… Что будет с матерью? С остальными?»

Я машинально подошел к какой-то витрине. Уставился на нее. И по сей день не знаю, что там было выставлено. Я полностью ушел в свои мысли, меня тяготило, не отпускало чувство ответственности.

«Что тут раздумывать! Будучи военным, я куда больше смогу им помочь! – Я отошел от витрины. – Пока что отец дает деньги. Сколько времени он будет помогать – неизвестно, но сейчас помогает. Если я завербуюсь, смогу домой посылать свое жалованье, ведь сам-то я буду считаться «джи ай» – «казенным имуществом»[2]2
  GI – Government Issue – прозвище американского солдата.


[Закрыть], которое принадлежит государству. И, помимо всего этого, передо мной – будущее! Я могу даже стать офицером. Офицер американской армии! Это звучит!»

Для окончательного решения этого вопроса мне было достаточно очередной домашней ссоры. В тот же день я послал заявление в адрес призывной комиссии.

Через две недели пришел ответ: «Вам надлежит явиться на базу вооруженных сил».

Вы, конечно, понятия не имеете о том, что такое база вооруженных сил. Выражаясь лаконично, я назвал бы эту организацию вербовочной конторой. Однако для более ясного представления об ее назначении нужно мыслить американскими формулами. Штаб базы вооруженных сил – это то, чего не миновать ни одному призывнику. Здесь тебя убеждают в том, что жизнь добровольца куда легче, чем жизнь солдата, призванного по мобилизации, будь то на море, в небе или на суше… Одним словом, в любом роде войск… Этой агитацией пользуются при приеме призывников.

Штаб этой базы вооруженных сил я нашел близ морского берега в Южном Бостоне. Он прятался в дебрях громадных зданий. Я с недоумением отметил, что у ворот стоял полицейский, а не военный, как у нас в Европе, где все военные объекты охраняются военными.

На моей повестке указывалось, что мне надо явиться в корпус Е, на первый этаж.

У входа в корпус Е не было ни души. Ни души и в коридоре. Я пошел по нему – что мне еще оставалось делать? – и стал искать нужную мне дверь.

Двери ничем не отличались одна от другой, только надписями. На одной стояло: «Военно-морские силы», на другой: «Морская пехота», на третьей: «Военно-воздушные силы», на четвертой просто: «Армия». Сколько кабинетов, столько родов войск.

Как быть? Кого бы спросить, в какую из этих дверей войти? Не торчать же здесь, в коридоре, вечность.

Я набрался храбрости и постучал в ближайшую дверь.

Ответа не последовало.

Еще раз постучал.

Опять безрезультатно.

Я подошел к следующей двери. Туда, где значилось «Армия». Когда попытка достучаться и здесь не увенчалась успехом, я, обозлившись, забарабанил в дверь кулаком.

Это помогло.

Дверь стремительно отворилась. Теперь-то я понял, почему до сих пор никто не услыхал моего робкого стука. Двери изнутри были обиты толстым слоем ваты.

Передо мной стоял одетый в парадный мундир человек. Я умел уже распознавать знаки различия. Это был штаб-сержант.

– Прошу вас! – пригласил он меня. – По какому делу? – вежливо поинтересовался он.

Я встал навытяжку.

– Ференц Мадяр явился в ваше распоряжение для прохождения военной службы!

На какую-то долю секунды в глазах человека зажегся интерес, но тотчас его сменила широкая доброжелательная улыбка.

– Добро пожаловать! – И он протянул мне руку. – Но зачем же мы разговариваем, стоя в дверях? На то и существует кабинет, чтобы удобнее было беседовать.

Он отступил в сторону, пропуская меня вперед.

Я очутился в просторном помещении, которое свободно можно было назвать залом. Тюлевые занавески на окнах щедро пропускали солнечные лучи. Паркет был прикрыт толстым мягким ковром почти во всю площадь кабинета. Перед окном, чуть повернутый к двери, красовался ореховый письменный стол. На нем лежало несколько бланков и плоский кожаный портфель. Больше ничего. В светлом углу у окна посетителя ожидали столик и глубокие кресла. Неподалеку от этого гарнитура стоял небольшой приемничек; из стереофонических репродукторов лились ободряющие звуки джаза.

– Присаживайтесь, пожалуйста! Не желаете ли сигарету? – Штаб-сержант в витиеватости обращения превзошел самого закоренелого мещанина.

«Если у них так относятся к солдатам, то незачем искать земного рая в другом месте, – подумал я и тут же вспомнил, какими усталыми казались мне солдаты у нас в Шопроне и в Чорне, где я часто проводил время у своей тетки. – Что говорить, здесь совсем иначе! Как-то человечнее! Совсем иное обращение! Я правильно сделал, что распрощался с убогой штатской жизнью, в армии я смогу стартовать со всеми наравне!»

– Может, выпьем? Что вам налить?

Он поднялся с места, и тут только я заметил спрятанный в стене бар. Когда он открыл его, то за внутренней стеклянной стенкой, осветив бутылки, зажглись желтые и розовые огоньки.

– Да вы не стесняйтесь.

– Я бы, если можно… попросил «scroudriver»…

Пока он наполнял рюмки, я внимательно разглядывал его. Благодаря военной форме, он казался довольно высоким, хотя, в сущности, это был низкорослый человек, думаю, не выше ста шестидесяти сантиметров. При этом он выглядел довольно грузным – не столько полным, сколько коренастым. Лет ему было, по-моему, сорок – сорок пять. Каштановые волосы его смешались с сединой. Пожалуй, они-то и произвели на меня тогда наибольшее впечатление, они-то и придавали ему и представительный и солидный вид. На его гладко выбритом лице теплилась дружеская улыбка, не слишком откровенная, а скромная, сдержанная, она лишь слегка подбадривала: не бойся, мол, ты попал к хорошим людям.

– Простите, – обратился он ко мне, после того как мы выпили и опустили рюмки, – у вас необычное имя. Откуда вы родом?

– Моя фамилия венгерская, «мадяр» – значит «венгр». По национальности я тоже венгр.

Парадный мундир его прямо-таки засиял от удовольствия.

– Вот оно что! Да это же великолепно! Вы, венгры, прекрасный народ. Я должен признать, – он доверительно склонился ко мне, – прежде я никогда не слыхал о вашей стране. И, как мне кажется, не только я, но и большинство американцев. Вы понимаете, Венгрия так далеко и, – его взгляд стал виноватым, – как ни говорите, все же это маленькая страна. Зато теперь! Все мы узнали, кто такие венгры! Эт-та ваша схватка!.. Дружище! Да вас сам господь бог создал вояками!

Он не дал мне вставить ни слова и, еще ближе склонившись ко мне, продолжал:

– Ваше счастье, что вы попали именно сюда! Место таких людей, как вы, только в армии. Здесь перспективы! Многостороннее обучение, быстрое продвижение… одним словом, все к вашим услугам. Это мы создаем ядро вооруженных сил, отправляемых за границу… Выпьем же еще за то, что в нашем полку прибыло! Одним юным героем у нас стало больше!

Мы выпили. К спиртным напиткам я привык в компании Поула, так что несколько рюмок не опьянили меня, только подняли настроение.

– Вы были когда-нибудь на Гавайских островах? Нет? – Он с сожалением покачал головой. – Вы дол-жны, непременно должны побывать на этих островах. Между прочим, наша армия и там имеет свои формирования. Я и сам попал туда благодаря армии. Райские места! Климат отличнейший. Пальмы, фруктовые деревья, цветы. Прямо удивительно, как там ухитряются разводить цветы в таком количестве: кругом цветы, цветы и цветы. Особенно хороши огненно-красные! Их вкалывают в волосы гавайские девчонки. Вы их хоть на картинах-то видели? Они изумительны! Что за стан! Что за изящество! Волосы черны как ночь, и в них огнем горят необыкновенные цветы! Эти девочки рождены для любви, да-да, именно для любви!

Он вскочил. Выдвинул ящик стола и принялся извлекать из него цветные фотографии.

– Смотрите. Вот вам Гавайи. Вы поглядите только на этих женщин! Для полного успеха достаточно появиться в военной форме США! И это не только на Гавайях. Взять, к примеру, острова южных морей, Японию, Вьетнам, Формозу! Оттуда можно перемахнуть в Гонконг. А это место будто специально создано для любви. Сотни кабачков, крошечные домики, в окнах которых призывно горят цветные фонарики. К вашим услугам также и джонки. Девушки на них доступны и особенно соблазнительны. Если только мне представится удобный случай, то я распрощаюсь со своей теперешней службой и вернусь туда. Вдобавок ко всему там можно заработать сколько душе угодно.

– Чем? – спросил я нерешительно.

Он не расслышал. По крайней мере сделал вид, что не слышит. С его лица сошла улыбка, он едва заметно покачивал головой, как бы прощаясь с приятными воспоминаниями, от которых должен в силу обстоятельств оторваться.