Текст книги "Лучшие годы - псу под хвост"

Автор книги: Михал Вивег

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

V

1) Отцу Квидо предстояло лететь в Англию в начале июля.

Бабушка Либа, благодаря последовательному чередованию в еженедельном семейном рационе шарлотки, тыквенных блинчиков, капустных котлеток, морковных оладий, картофельных клецек «шкубанок», фасоли с рисом и печеного черного корня, скопила наконец денег на желанную поездку по Италии и улетала уже в конце мая.

Обстоятельство, что она улетает раньше отца Квидо, стало для нее источником поистине детской радости. Не меньшая радость просыпалась в ней и тогда, когда она получала возможность эти обе страны не без издевки сравнивать; совершенно ясно, что страна на Апеннинском полуострове неизменно выходила из этого сравнения победительницей: бабушка с наслаждением говорила о сырых лондонских туманах, холодном море и британской спеси, и в глазах у нее мелькали веселые искорки. Отец Квидо, поневоле уязвленный бабушкиными восторгами, в свою очередь нажимал на душную жару, карманных воров и итальянскую кухню, большинство блюд которой готовится, мол, на алюминии и тефлоне. Бабушка, до сей поры спорившая с ним практически непрестанно, теперь принимала отцовские провокации весьма великодушно, простив ему даже совершенно неуместный вопрос, как по-итальянски будет звучать «злокачественная опухоль». Мать Квидо, которая, как и ее сын, никогда не бывала дальше Высоких Татр, выслушивала их взаимные подковырки со все растущим неудовольствием, хотя при этом каждому из них искренно желала приятного вояжа. Зачастую после ужина она не успевала даже убрать со стола – оба путешественника нетерпеливо раскладывали карты и проспекты прямо поверх грязных тарелок.

– Ну вас к дьяволу! – сердилась она. – Кому охота все время выслушивать вас!

Двадцатого мая бабушка уехала в Прагу, и дедушка Иржи проводил ее в аэропорт. Через девять дней в Сазаву пришла черно-белая открытка с интерьером храма S. Maria Gloriosa dei Frari в Венеции.

 
В автобусе мы катим
Гаремом на закате.
Потом ногами ходим
Под синим небосводом.
А коли захромаем,
Гондолу подзываем! —
 

было на открытке, и, как всегда, следовала приписка в прозе: «Я ужасно усовершенствовалась в итальянском и английском! Всем привет – вы мой свет! Бабушка Либа».

– Что ж, вполне возможно, – комментировал написанное отец Квидо, – только вот со стихами у нее что-то не ладится. «Ногами ходим»! Вероятно, иной раз она и на руках ходит!

– На почте опять отлепили марку! – рассерженно сказал Квидо.

– Я, дура, что-то никак не пойму, – сказала мать Квидо, – «…ужасно усовершенствовалась в итальянском и английском». Любопытно, что поэт хотел этим сказать?

По мере приближения бабушкиного возвращения нервозность в семье возрастала: все более экономной с годами бабушке и самые дешевые сувениры казались несносно дорогими, а потому неизбежные подарки для своих самых близких она нередко добывала своим, причем несколько обескураживающим, способом. Ее приезды становились для семьи сущим конфузом. Правда, родители Квидо уже научились принимать все эти красивые вазы и скатерти с названиями отелей, где бабушка останавливалась, с каким-то сочувственным юмором, но Квидо в подобных ситуациях испытывал немалые муки. Обычно – как, например, в тот раз, когда по возвращении бабушки из ГДР он получил от нее охотничий нож с коряво нацарапанным посвящением Хельги П. Гюнтеру К., – он говорил «спасибо», краснел и на несколько часов скрывался в своей комнате.

– Что она нам теперь привезет? – язвительно бросил отец Квидо накануне бабушкиного приезда. – Любопытно.

Квидо захохотал.

Его мать для виду попрекнула обоих, но в действительности обрадовалась, ибо в саркастическом смехе Квидо усмотрела гарантию того, что на сей раз он воспримет приезд бабушки гораздо легче.

И она не обманулась: когда на следующий день бабушка открыла свой знаменитый серый чемодан и с виноватым выражением неисправимо расточительной женщины одарила маленького Пако растекшимся шоколадом, а Квидо – мертвым крабом, тот и бровью не повел.

– Grazie, – сказал он серьезно, – именно такой мне и нужен был.

Слава богу, пронесло, подумала мать Квидо. Но на сей раз – в порядке исключения – она ошиблась: худшее было впереди.

– Обратите внимание, – сказал Квидо редактору, – на этот достаточно ключевой момент: вместо того чтобы как следует всыпатьвзрослым, я иду с ними на первые компромиссы.

– Первые, но никоим образом не последние, – многозначительно сказал редактор. – Читайте.

Да, бабушкины традиционно трудные возвраты в будни на сей раз переросли в нечто более серьезное. Она, точно ребенок, съевший свои конфеты и ревниво наблюдающий за тем, у кого они еще есть, начала ужасно завидовать отцу Квидо. В первые дни по возвращении она еще пыталась шутить на тему «лондонских туманов», но это ни у кого уже не вызывало улыбки, да и сама она чувствовала, что этим никого не проймешь: в конце концов, и вероятный туман в Лондоне лучше, чем солнце в Сазаве. Когда ни на кого не подействовали даже «тараканы во всех отелях на левом берегу Темзы», она, окончательно разобидевшись, заперлась в своей мансарде и выходила оттуда лишь по ночам, чтобы разжиться чем-нибудь съестным из холодильника. Ибо когда мать Квидо звала ее к обеду или к ужину, она решительно отказывалась.

– Он едет, а я нет! – добавляла она плаксиво.

– Мама! – укоризненно кричала мать Квидо. – Ты ведешь себя как девчонка!

И в самом деле: бабушка Либа возвращалась в детство. Все говорило о том, что она переживает рецидив периода первой строптивости.

– Несправедливо! – временами доносилось из ее комнатушки. – Нет и еще раз нет!

В такие минуты все члены семьи, чем бы ни были они заняты, замирали как вкопанные и устремляли завороженные взоры к потолку. Судя по тому, как потолок время от времени дрожал, Квидо был убежден на все сто, что бабушка одновременно с криками еще и злобно топает ногами.

– Пресвятая Дева Мария, – шептал отец Квидо, – уж лучше я никуда не поеду!

Когда бабушка просидела в своей комнате три дня кряду, мать Квидо, собравшись с духом, предприняла последнюю попытку «все толком объяснить». За час до обеда она закурила сигарету, сварила кофе и поднялась к матери в мансарду. Отец Квидо во избежание лишней нервотрепки увел детей в сад, якобы для короткой футбольной разминки. Однако старания его оказались тщетными – из открытого окна бабушкиной комнатки до них долетало каждое слово.

– Несправедливо! Нет, тысячу раз нет!

– Мама, ты ведь уже была!

– Ну и пусть! Что из того!

– Подавай! – крикнул отец старшему сыну.

– Тогда запри собаку! – кричал Квидо. – Из-за твоего футбола она еще прокусит мне ногу!

– Мама, опомнись! Ты же не умеешь заключать контракты!

– Пасуй сюда!

– Запри собаку, черт бы ее побрал!

– Да, мама, я знаю, что ты владеешь английским и немецким!

– Отдай мяч, отдай мяч! – завывал Пако.

– Пасуй сюда! – орал отец Квидо голосом настоящего психа.

– Прошу тебя, поднимись сюда! – Мать Квидо, стараясь не терять самообладания, высунулась из окна. – Объясни ей, что не можешь взять ее с собой.

– С собой?! – сказал отец Квидо, испуганно взбегая в мансарду.

– Известно, что супруги президентов подчас сопровождают своих мужей в поездках. Но чтобы… чтобы президент, тем паче рядовой чешский чиновник, мог взять с собой свою старую тещу, такого я еще не слыхал!

– Не ругайтесь! – кричал из сада Квидо. – Я отказываюсь расти в такой обстановке!

– Ты слышала? – визжала бабушка. – Ну хорошо. Эта старая тещане останется тут ни минуты!

Отец Квидо уже не владел собой:

– Не пробуждайте в людях напрасных надежд!

– Уезжаю! Не желаю жить под одной крышей с таким эгоистом!

– Значит, вы без зазрения совести уезжаете? – кричал отец Квидо. – Сперва вы регулярно приучаете нас к тыквенным оладьям, а потом берете и уезжаете? Это подло! Неужто вы не оставите нам даже рецепта?

– Мамочка! – ревел в саду Пако, которого сшибла с ног Нега.

– Уезжаю! Ни минуты здесь не останусь!

– Излишне говорить вам, как вас будет не хватать в доме! – сказал отец и оглядел систему бабушкиных отопительных приборов: к центральному отоплению, электрокамину и обогревателю в прошлую зиму прибавились еще электрогрелка и электробашмак. – А наша электростанция и вовсе без вас пропадет! Представьте, сколько людей из-за вашего отъезда останется без работы!

– Ничтожество! – с ненавистью кричала бабушка. – Какое ничтожество!

Отец Квидо отогнал от себя мимолетное желание крепко сдавить пальцами ее загорелую шею.

– Мамочка! – истошно вопил Пако.

– Пошли обедать, – спокойно сказала мать Квидо. – Иду, иду, птенчик мой! – нежно крикнула она Пако.

– Я пойду к нему, – сказал отец Квидо. Покачал головой и, вздохнув, улыбнулся.

Мать Квидо догнала его на лестнице.

– Она не злая. Она просто старая. – Что-то в ее голосе заставило отца Квидо оглянуться: в глазах жены стояли слезы. – Если бы я могла, я оплатила бы ей круиз вокруг света, – сказала она.

2) Запад поразил отца Квидо так же, как и многих до и после него.

– Запад напомнил мне матушку из эрбеновского «Клада», [29]29
  Карел Яромир Эрбеи (1811–1870) – чешский поэт, фольклорист, сказочник.


[Закрыть]– живописал он позднее свои впечатления Павлу Когоуту.

Хотя его шутливое сравнение и пришлось драматургу по нраву, оно было не совсем точным: отца Квидо потрясла красочность и чистота улиц, великолепие старой и современной архитектуры, роскошь витрин и так далее и так далее, но всем этим он не был даже временно ослеплен, как это случилось с горемыкой Эрбена. А кроме прочего, сравнение не отражало того, что завораживало отца Квидо на Западе более всего: нисколько не преувеличенное, но неизменное и естественное уважение к его образованию, его работе и знаниям. Он чувствовал это постоянно: и когда проводил совещания, и когда за ним присылали из фирмы машину, и когда в его номере установили телефон, и когда приглашали осмотреть Лондон или поужинать, хотя контракт был уже заключен. Перед ним открывались все двери: если они не были автоматизированы соответствующим образом, их открывал швейцар, лифтер, специальный служащий. Телефоны-автоматы работали. Такси по требованию останавливались. Полицейские улыбались. Водители роскошных лимузинов на переходах притормаживали, уступая ему дорогу. В туалетах стоял приятный аромат. На почте ручка, которую пока еще никто не свистнул, не текла и красиво, тонко писала. Ему весело предлагали газеты, билеты на скачки, посещение храма, разноцветное мороженое, дома на продажу, массаж, обувь, путешествие на Филиппины. Женщины в Сохо с готовностью предлагали ему свою любовь. Вещи, на которых он стоял, сидел, лежал или писал, сияли чистотой, не шатались и уж тем паче не были загажены попугайчиками. Шампунь, который он купил, не вытек в портфель, а вымыв им два раза волосы, он совершенно избавился от перхоти, что сыпалась ему на плечи тридцать лет кряду. Впервые в жизни он не стесняясь пошел к парикмахеру, а тот впервые в жизни подстриг его так, что прическа соответствовала форме его лица. Он сразу показался себе красивее.

Он показался себе удачливее.

Продавец в магазине с товарами для собак не осмеял его, когда он попросил антиблошиный ошейник, и предложил ему сразу четыре вида. Блюда в ресторане не были ни пережаренными, ни остывшими. Официанты были бесконечно любезны.

– Без овощей! – обычно просил он.

Его унизительно-подобострастное отношение к официантам, заставлявшее его глотать пирожное с прокисшими взбитыми сливками и при этом корчить благодарную мину, осталось в прошлом. Он вел себя энергичнее и увереннее. Бросая нищему на Парк-Лейн пять пенни, он забывал, что в игре с футбольным клубом «Белокозлы» он был сменен уже на восьмой минуте.

Однако испытываемое им довольство – и когда гостиничный служащий относил ему чемодан в номер, и когда он стоял перед зданием парламента – не было тщеславием: это была радость пациента, у которого успешно затягивается рана.

– Подобно тому как бабушка, дабы чувствовать себя моложе, направляла свои стопы на восток, отец, дабы чувствовать себя человеком, должен был ездить на Запад, – сказал Квидо редактору. – Это было между ними строго разграничено.

Ввиду позднего прибытия самолета компании British Airways в Прагу, семья, как и было условлено, ждала отца Квидо дома, в Сазаве, а в аэропорту встречал его лишь водитель служебной машины.

Когда часом позже он высадил отца Квидо недалеко от ворот его дома, было уже совсем темно. Отец Квидо очень тихо открыл калитку и, пройдя по темному саду, подошел к кухонному окну. Подтянувшись за подоконник, заглянул в кухню – первое, что он увидел, была какая-то старуха арабка, чье лицо до самых глаз закрывал черный платок. Старуха решала кроссворд. Правда, секунду спустя он уже осознал, что это его теща. Никого другого в кухне не было.

– Well, – засмеялся он. – Let’s go. [30]30
  Ну, пошли (англ.).


[Закрыть]

Как только он открыл дверь в прихожую, с лестничной площадки кинулась к нему Нега: приветствуя его, она высоко подпрыгивала, подвывала и лизала ему лицо. Несколько раз потрепав и погладив Негу, он посмотрел ей строго в глаза и на пробу скомандовал:

– Down!

Нега послушно прижалась к полу и, положив голову между передними лапами, радостно стала подметать хвостом кафельный пол.

«Чудеса!» – подумал отец Квидо и великодушно выпустил ее в сад. Ручка двери в гостиную повернулась, дверь приоткрылась, и в нижней части проема возник маленький Пако.

– Ку-ку! – сказал ему отец.

– Папка! – закричал Пако и кинулся в раскрытые объятия отца.

Из гостиной донеслись торопливые шаги.

– Привет, отец, – с хрипотцой сказал Квидо, оглядев отца. – Ты стал похож на Йозефа Абрагама. [31]31
  Йозеф Абрагам (р. 1939) – актер пражского драматического театра «Чиночерни клуб», основанного в 1965 г.


[Закрыть]

– Ну здравствуй, – сказала мать Квидо несколько удивленно. – Где собака?

– Hallo, boys. Hallo everybody. [32]32
  Привет, мальчики. Привет всем (англ).


[Закрыть]– Отец Квидо широко улыбался. – Собака в саду. Ничего вам, мальчики, не привез, I’msorry. Краба я просто не смог убить – вы бы не поверили, с каким укором он смотрел на меня. Добрый вечер! – громко крикнул он бабушке в кухню. – Приветствую вас!

Ответа он не удостоился. Поставив Пако на пол, привлек к себе жену.

– Здравствуй, – сказала она, поцеловав его. – Ты отлично выглядишь.

– Эта исламская сепаратистка все еще сопротивляется? – шепнул отец.

– Не обращай внимания. – Мать закрыла дверь в кухню. – Она не хочет дышать испарениями того бесцветного лака, которым ты покрыл обшивку, – объясняла она мужу с напускной серьезностью, не сводя с него глаз: нестоптанные каблуки новых светлых мокасин, купленных в Праге еще до отлета, заставляли его держаться непривычно прямо. Пиджак был старый, но сегодня он сидел на нем, как ей казалось, гораздо лучше.

– Что за чушь! Это было два года назад! – ужаснулся отец.

Мать Квидо пожала плечами. В глазах у нее сверкали веселые искорки, и, несмотря на первые морщинки, появившиеся на лбу и вокруг глаз, она все еще выглядела девочкой.

– Но мама знает одного человека, который также покрыл у себя вагонку бесцветным лаком. А когда его вскрыли, в животе была опухоль с кокосовый орех.

– Когда вскроют меня, там будет опухоль с тыквенную оладью!

– Оставь, пожалуйста. У тебя новые часы?

– Покажи! Покажи! – закричал Пако.

– Подарок от фирмы, – сказал отец Квидо жене. – Потом покажу тебе, как они светятся.

Он опустил руку, чтобы сыновья смогли разглядеть часы. Пако прикрыл их своей ладошкой.

– Ничего не светятся! – разочарованно крикнул он.

Отец Квидо посмотрел на жену и сказал:

– Они светятся только под периной.

– Боже! – воскликнула мать Квидо. – С каких это пор ты делаешь эротические намеки? Ты что, соблазнил стюардессу?

– Отложите эта штучки на другое время, хорошо? – попросил с явным неудовольствием Квидо. – Здесь ребенок, да будет вам известно.

– Never mind, boy! [33]33
  Не имеет значения, мальчик! (англ.)


[Закрыть]О таких вещах надо говорить абсолютно открыто.

– Только не в моем присутствии, – попросила мать Квидо. – Уж не заскочил ли ты в Сохо? Что-то у тебя прибавилось самомнения. Помни, это первый шаг к аварии!

– Take it easy, [34]34
  Не обращайте внимания (англ.).


[Закрыть]– смеялся отец Квидо. – Ужин будет? Я голоден как волк. В последний раз я ел где-то над проливом. Разумеется, я имею в виду пролив Ла-Манш, – предвосхитил он вопрос Пако. – Квидо покажет тебе это на карте. Что у нас?

– Суп из черного корня и омлет с кресс-салатом, – сказала мать робко.

– Это шутка?

– К сожалению, нет.

– Вы хотите принудить меня к эмиграции?

– Нет, – засмеялась мать. – Это, конечно, шутка. У нас отбивные и салат.

– Я ни минуты не сомневался в тебе, – сказал отец Квидо. – Так что же нам делать с сушеным мясом, которое я купил у лапландцев в самолете?

– Отдадим собаке, – весело сказала мать Квидо и обняла мужа с небывалой преданностью. – Я рада, что ты уже дома, – добавила она. – Я ужасно боялась этой суки.

3) Отец Квидо, вернувшись из Лондона, действительно несколько изменился. Квидо и его мать были не единственными, кто это заметил. И многим на предприятии, знавшим его раньше, теперь он казался более энергичным и решительным. Он стал более разговорчивым и временами даже склонным пошутить. Его традиционно частые выступления на совещаниях теперь стали критичнее, ироничнее и при этом концептуальнее. Разумеется, по большей части он ничего ими не добивался и, потерпев поражение, обычно предавался какому-то упрямому молчанию, которое теперь, однако, не производило прежнего впечатления подавленности. Люди теперь не без удивления замечали, что он способен даже повысить голос, который наряду с его походкой и жестами приобрел определенную уверенность.

– Take it easy! – часто с улыбкой говорил он.

Небольшие изменения происходили и дома. Торговый отдел, скованный тысячью предписаний, не предоставлял достаточного простора для энтузиазма отца Квидо, поэтому некоторые идеи или хотя бы частицу их он пытался осуществить в собственной семье.

– Разве в семье действуют другие законы? Что представляет собой хорошая семья, как не отлично слаженную команду? Не является ли хорошая семья прежде всего группой сработавшихся друг с другом профессионалов? – восклицал он.

– Он перестал быть отцом, – рассказывал впоследствии Квидо. – Он стал семейным менеджером.

Однажды отец Квидо принес домой большой настольный календарь от фирмы IBM; на каждой странице было по семь столбцов, соответствующих дням недели; в каждом столбце – по четыре прямоугольных поля, отличавшихся сочностью зеленого цвета. Именно количество этих прямоугольников и подсказало отцу Квидо оригинальную идею. Воскресным вечером он надписал все понедельничные поля именами членов семьи, естественно, исключая бабушку Либу, и за каждым закрепил определенные задачи: убрать игрушки и полить цветы (Пако), вымыть посуду, вынести мусор и решить несколько примеров из «Сборника математических задач» (Квидо), прополоть альпийскую горку под верандой (мать Квидо). В его же поле стояло: поужинать с группой бельгийских коммерсантов, посетивших стекольный с торговыми целями, причем указывался и телефон, по которому можно будет ему дозвониться в экстренном случае.

– Пусть это кажется вам чересчур педантичным, но со временем вы несомненно убедитесь, что это чрезвычайно полезная штука, – уверял он в среду утром свою жену, усиленно стирая при этом ее дополнительную приписку «убить Негу (отец Квидо)», – так что не превращайте все это в пустую забаву.

– От тебя несет бельгийской водкой, – парировала его жена, – если это не бельгийские духи, конечно.

– Что ты! Это обыкновенная русская водка.

– Вот-вот, – сказала мать Квидо. – Именно поэтому. Этим все и объясняется. А то всю ночь я не могла отгадать…

– Что?

– Почему ты относишься ко мне, как Александр Васильевич Суворов.

– Да что ты? – удивился отец Квидо. – Серьезно? В таком случае извини. Прости. Не знаю, что на меня нашло. Эти бельгийцы лакали что твои датчане!

– Отличное сравнение! – сказала мать Квидо.

Другим нововведением была стенгазета в прихожей.

Отец постепенно сосредоточил в ней всякого рода информацию, которую считал в семейном обиходе незаменимой: телефоны скорой медицинской помощи, пожарной команды, охраны общественного порядка, школы и детского сада, часы приема в поликлинике, часы работы магазинов и различных мастерских, а также школьное расписание Квидо и расписание движения поездов и автобусов по маршруту Прага – Сазава и обратно. Стенгазета содержала, кроме прочего, важный раздел «Финансы», куда он кнопками прикалывал неоплаченные счета и денежные переводы, раздел «Потери и находки», раздел «Разное», в котором со временем остался лишь перечень дней рождения в семье и праздников, и, наконец, раздел «Долгосрочные задачи», куда он вносил – в отличие от календаря IBM – цели более отдаленные, как-то: изучение английского по программе языковых школ (Квидо), подготовка к сдаче адвокатских экзаменов (мать Квидо) или обшивка потолка в кухне деревом (отец Квидо). И это нововведение также подвигло Квидо и его мать к разного рода инсинуациям: так, они расширили приведенную информацию, указав время работы собачьей площадки, к расписанию местных поездов добавили расписание вылетов в США, а в список перспективных задач включили и такие, как, например, «отучиться от игры рукой (отец Квидо)».

Иной раз, прочтя какую-нибудь газетную передовицу, мать Квидо в ту же колонку вписывала и обязанности семьи: например, и в дальнейшем способствовать успешной «нормализации» после 1968 г. (все).

– Это намек на меня? – спросил отец Квидо.

В качестве автора стенгазеты он начинал слишком личностно воспринимать весь этот мелкий саботаж.

– На всех нас, – сказала мать Квидо. – Ты разве не умеешь читать? Там же стоит «все».

– В том-то и дело, что я никакой нормализации не способствую, – продолжал отец Квидо несколько агрессивно.

– В самом деле?

– Нет и нет! У меня чистые руки. Я ни разу в жизни не совершил ни одной подлости!

Мать Квидо помрачнела. Она уж пожалела, что поддалась минутному искушению написать эту фразу, отражавшую ее теперешнюю депрессию, вызванную ситуацией в стране. Зачем усугублять ее бесплодными разговорами, что кончаются еще большей безнадежностью? Однако напускная уверенность отца Квидо вывела ее из себя.

– Но ни разу в жизни и не помешал ни одной. Даже не попытался это сделать, – сказала она.

– Ни о каких подлостях я не знаю!

– Ну, раз ты о них не знаешь, значит, они не совершаются. Значит, все в порядке. Их нет в природе. Папу не выбросили с работы. Юристы не работают садоводами. Опытные врачи не стали билетершами в кинотеатрах. История, как положено, продолжается. Крестьяне, как положено, собирают урожай, колеса на заводах, как положено, вертятся, а через так называемый железный занавес преспокойно летают наши перспективные инженеры, чтобы с помощью замечательных контрактов обеспечить нам замечательное будущее.

– Не изводи меня! Я, естественно, имел в виду, что не знаю ни о чем таком, чему я мог бы помешать и не помешал. А что касается рассуждений на тему, остановилась ли наша история или нет, – пусть этим занимаются твои пражские интеллектуалы. Я боюсь, что мое мнение было бы несколько искажено обстоятельством, что я работаю от звонка до звонка и, к сожалению, перемен не предвидится.

– Оставим этот разговор, – попросила мужа мать Квидо.

– Что ты от меня хочешь? Скажи, что я мог или могу сделать и не делаю?! Писать на стенах? Сфотографировать министерство внутренних дел? Жаловаться в ООН? Или отправиться в Миловице и из лука застрелить советского офицера? Если кого я и не переношу, так это абстрактных моралистов.

– Оставим этот разговор! Ты лжешь сам себе.

– К чертям собачьим! – вскричал Квидо. – Еще из-за них будем ссориться!

В конце года многоопытный заведующий торговым отделом по состоянию здоровья ушел на пенсию; на его место с первого января был назначен инж. Звара, а его заместителем стал отец Квидо.

– Мы с тобой покажем этим мужланам, где раки зимуют! – кричал Звара, когда они вместе отмечали свое назначение.

В апреле месяце их обоих послали в командировку на Пулский стекольный завод в Югославию. Отец Квидо, узнав, что в Пулу они не летят, а отправляются на служебной машине, вести которую им придется по очереди, слегка опешил.

– Мы поедем по автостраде?

– А как же еще? – сказал Звара. – Что за дурацкий вопрос?

– Окольным путем было бы романтичнее, – прощупал почву отец Квидо.

– Не валяй дурака! – одернул его Звара.

В конце концов отец Квидо освоил езду не только по автостраде, но и по горным альпийским дорогам, где в метре от колес машины нередко зияла скалистая пропасть. Но однажды они неожиданно задержались, и с приближением сумерек отец Квидо не без опаски вспомнил про свою возможную куриную слепоту.

– Предупреждаю тебя – в темноте я ни черта не вижу, – сказал он Зваре, садясь за руль перед последней стокилометровкой.

– Я тоже, это нормально, – сказал Звара. – Надо включить фары.

Он приглушил радио и уснул.

Когда часа через два отец Квидо разбудил его, они стояли у самого начала какого-то широкого бетонного мола, о который шумно плескалось море.

– Мы в Пуле! – кричал отец Квидо, тормоша коллегу. – Мы в Пуле!

– А где ж нам еще быть? – спросонья сказал Звара и глянул вправо от себя, где в сиянии фонарей автострады в море качались десятки яхт. – Куда ты заехал? Идиот, можно ли вообще тут стоять?

– Знаешь, сколько я за эту неделю наездил? Свыше тысячи километров! – хвастался отец Квидо. – Жить можно, не так ли?

«Жить можно, не так ли?» – говорил он, когда ему повысили жалованье.

«Жить можно, не так ли?» – говорил он, когда описывал дома уютный гостиничный номер.

«Жить можно, не так ли?» – говорил он, когда подсчитывал, сколько всего ему удалось съесть на халяву в самолете.

– Видите ли, – сказал спустя годы Квидо редактору, – он уверовал в то, что из мира, загаженного попугайчиками, действительно шагнул в мир, где жить можно. Когда за тобой посылают машину и когда в самолете можно есть на халяву бифштексы. Короче, он уверовал в непреложность своей трансцендентности.

Теперь практически было исключено, чтобы какое-либо ироническое замечание Квидо или его матери в разделе «Долгосрочные задачи» могло уязвить отца Квидо. С великодушной улыбкой он пренебрегал ими. Успех второй служебной командировки означал для него примерно то же, что для начинающего писателя – успех второй книги, а именно самоутверждение. Он сыпал остротами и был полон энтузиазма. Жизнь – длинная, но простая математическая задача, которую можно, как утверждал отец Квидо, решить, и весьма элегантным способом. Все, за что он ни брался, удавалось ему. Он не читал никаких инструкций, не пользовался никакими пособиями. Он уверовал в себя и в свою интуицию.

– Я рискую не больше, чем если бы вычистил зубы кремом для бритья.

Нет, теперь уж было немыслимо представить себе, чтобы, въезжая в гараж, он выходил из машины и складным метром измерял с обеих сторон расстояние от нее до дверных косяков. Большинство проблем решалось по телефону, он меньше просил, больше требовал. И все шло как по маслу.

– Take it easy! – постоянно повторял он.

Он умел быть твердым и беспощадным. Он перестал осторожничать, мерить пульс и смазывать крайнюю плоть фрамикоином. Мать Квидо впервые познала оргазм. Отец Квидо впервые понял, что книги, которые она читала, не только основаны на мистификации – он стал изобличать их авторов в туманности, сентиментальности и в элементарной оторванности от реальной жизни.

– Все это мура собачья! – говаривал он теперь без излишнего пиетета.

Кое-каких успехов добился он и на футбольном поле. Его спортивная форма и техника по-прежнему оставляли желать лучшего, однако он приобрел нечто не менее важное: взгляд свысока. На его лице надолго поселилась симпатичная ироническая усмешка, которая любую его промашку в игре, как, впрочем, и всю игру в целом, заранее ставила на должное место.

– Кто мыл руки в фонтане на площади Пиккадилли и собственной спиной прислонялся к Вестминстерскому аббатству, тот не станет делать проблему из встречи команды «Б» с клубом «Славое-Черчаны», – пояснял он.

4) Головокружительные успехи отца Квидо требовали постоянных почитателей. С этим, правда, возникали трудности: Квидо и его мать уже отказывались внимать ему, Пако был слишком мал, бабушка Либа по известным причинам вообще не принималась в расчет, а время от времени навещавший семью дедушка Иржи, к похвалам которого отец Квидо отнесся бы с восторгом, был слишком утомлен жизнью, чтобы стать благодарным слушателем всех этих бесконечных баек о Западе. Оставался дедушка Йозеф, чье некритично-восторженное отношение к этой части света было общеизвестно, и еще бабушка Вера.

Они приезжали в Сазаву раз в месяц, в одну из суббот, прямым поездом с Вршовицкого вокзала. Дедушке запрещалось в поезде читать газету, чтобы понапрасну не нервничать, но поскольку он не мог еще и курить, то все равно бывал раздражителен и на все, что бабушка ему говорила, реагировал очень бурно.

– Вы ее слышите? Нет, вы только послушайте ее! – призывал он к участию перепуганных пассажиров, дробя зубами мундштук незажженной трубки так же, как эпилептик – свой деревянный шпахтель.

– Прекрати! – в отчаянии кричала бабушка.

Рано или поздно она изрекала фразу, которая окончательно и бесповоротно подбрасывала дедушку с зеленого кожимитового сиденья и гнала его по тамбурам вагонов все дальше от нее, словно затравленного зверя. Его подпрыгивающий бег через рюкзаки негодующих пассажиров обрывался лишь в конце или начале состава – там, дико блуждая взглядом по буферам локомотива или по убегающим назад шпалам, он стоял, едва переводя дыхание, и старался отогнать прочь «налетевший шквал безумья», как назойливую муху.

Все эти эскапады кончались тем, что по прибытии в Сазаву каждый из них выходил из другого вагона. Это, естественно, прежде всего сбивало с толку Негу, ходившую в сопровождении отца Квидо встречать их. В своем строгом ошейнике она дергала его из стороны в сторону и растерянно выла.

– Папа, – укоризненно говорил отец Квидо, – что вы здесь опять комедию ломаете?

Квидо их приезд, вернее, заключительную его часть предпочитал наблюдать из-за занавески своего окна: на повороте дорожки сначала показывался дедушка – выброшенный злобой на передовую линию, он вышагивал, искрясь яростью, и издавал невразумительные проклятья. И лишь в тридцати – сорока метрах за ним плелись бабушка Вера, отец и Нега. Отец Квидо нес бабушкину сумку и улыбался, как внимательный и преуспевающий сын.

– Идут, – говорил Квидо, что было для его матери косвенным сигналом к тому, чтобы потушить сигарету.

– Что ж, добро пожаловать! – говорила она решительно.

В то время дедушка был уже на пенсии и работал вахтером в одном из крупных пражских учреждений Внешторга. Немалую часть своего рабочего времени он проводил в сравнениях зарплаты и положения тамошних коммунистов с положением и зарплатой тех, кто в партии не состоял.