Текст книги "Лучшие годы - псу под хвост"

Автор книги: Михал Вивег

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

– Так что ты живешь во лжи из-за лихорадки!

– А ты не живешь во лжи?

– Естественно, живу. Мы все живем во лжи. Но я борюсь против нее! По-своему, внешне неприметно, но борюсь!

– Юридическим способом, – бросил отец.

– Да, именно так. Я правовед, значит, с помощью права.

– В стране, где нет права, – уточнил отец Квидо. – Тебе не кажется, что в этом есть нечто неразрешимое?

Он коснулся явно чего-то болезненного для жены, ибо она отреагировала весьма раздраженно:

– Зато ты борешься за правду в столярной мастерской!

– Нет, не борюсь. И никогда не утверждал ничего подобного. Я лечу там нервы. Не представляешь, как это меня успокаивает. Мастерю какую-нибудь полочку и напрочь забываю обо всем на свете.

– Полочку! – вскричала мать Квидо. – Лучше найди ЛСД. Тогда забудешь о мире гораздо быстрее и по крайней мере это обретет какую-то форму!

– Чего там ЛСД! Лучше попробую найти какое-нибудь дерево!

Отец Квидо говорил правду: он купил по дешевке старый токарный станок, расширивший его столярные возможности, но найти подходящий материал ему не удавалось, и он долгое время довольствовался лишь какими-то обрезками. Из них он вытачивал рыболовные поплавки, хотя сам не рыбачил, или разные подвески, которые никто не носил, – и все лишь для того, чтобы подольше находиться в мастерской.

– Когда у него не осталось ни одного куска дерева, который можно было бы закрепить в станке, он начал вручную вырезать всякие миниатюры с глубоким символическим смыслом, – рассказывал Квидо. – Самым значительным творением этого периода, несомненно, был уменьшенный макет пограничного шлагбаума в Розвадове.

– Дружище, вы никак дурака из меня делаете! – сказал редактор. – Жизнь во лжи, государство без права… Договорились мы кое о чем или не договорились?

– Но ведь против правды не попрешь, – упрямо сказал Квидо. – Какой смысл, если это будет неправда?

– Смысл?! – сказал редактор. – Вы в самом деле еще ребенок! С каких это пор, скажите на милость, мы в Чехии можем спрашивать, имеет ли наша литература смысл? Такую роскошь наша страна никогда не могла себе позволить! Здесь всегда только и спрашивают, существует ли вообще литература. Есть лиона у нас. Разве вы этого не понимаете?

– Нет, – сказал Квидо. – Не понимаю.

Как только отец Квидо раздобыл нужный материал и в мастерской появились ровные сосновые и еловые доски, светлые дубовые многогранники, фанера, короткие и подлиннее планки, красноватые чурбачки дикой сливы и прочее, он с упоением, долго подавляемым, принялся за новую работу. Для затравки он выстругал несколько мисок, подсвечник и раму для зеркала, затем взялся за карниз для занавесок, о которых так мечтала мать Квидо, обшил деревом радиатор центрального отопления в детской, смастерил для Квидо простую книжную полку и покрыл лаком лавку на веранде. Но он постоянно чувствовал, что его поделкам чего-то недостает. Во всем, что он выносил из мастерской, при свете дня всегда было нечто, накладывавшее на его изделия черты дилетантства: в сочленении чуть расходились углы или же вдруг обнаруживалась узкая щель, в лаковом покрытии – несколько вздувшихся пузырьков. А если изделие с точки зрения ремесла было в полном порядке, то с точки зрения эстетики обычно оставляло желать лучшего.

– В этом плане стоит сказать о журнальной этажерке, – рассказывал Квидо. – Отцу она удалась, но он сделал ее такой массивной, что все гости уже с порога обычно спрашивали, почему у нас в гостиной стоит кормушка.

Отец Квидо не выносил дилетантства. Все свое детство и юность он провел среди расшатанных, расклеенных, разваливающихся вещей, которые опять же по-дилетантски ремонтировал его отец, дедушка Йозеф. Даже сейчас, стоило ему только вспомнить все эти двери шкафа, закрепленные сложенными бумажками, электрические шнуры, обмотанные лейкопластырем, и расшатанные паркетины, законопаченные жвачкой, его бросало в дрожь. Уж коль его работа в торговом отделе подчас бессмысленна и неэффективна, так пусть хоть работа по дереву будет на уровне, с надеждой рассуждал отец Квидо, но, как он ни старался и каким бы качественным ни был материал, эта надежда всегда оказывалась тщетной. Видимо, ему не хватало какого-то врожденного чутья, которое он пытался возместить временем, проведенным в мастерской.

– Мой отец, – утверждал Квидо, – силился преодолеть собственные гены.

Крупный, хотя и несколько своеобразный заказ получил он в это время от бабушки Либы, которую последовательная профилактика в отношении канцерогенных веществ побудила не только собирать различные лекарственные травы, но и привела ко всяким мистическим заморочкам. Однажды приглашенный за определенное вознаграждение корзинщик подтвердил ее предположение, что всепроникающие электромагнитные волны проходят через ее мансарду по диагонали,и с легкостью убедил ее, что кровать всенепременно должна учитывать это направление. Таким образом, классический прямоугольный комод сразу же стал неприемлемым, и возникла потребность в шкафчике совершенно иной формы – трехгранной.

–  Угловыедиваны я видел, – сказал отец Квидо, ознакомившись с бабушкиными требованиями, – но угловой шкафчик для перин, вероятно, будет первым и единственным в республике. Мы еще дождемся того, что я буду сколачивать для нее ложе факира, – мрачно сказал он жене, но про себя был рад, что у него нашелся вполне легальный повод пропадать в мастерской до поздней ночи.

Пожалуй, еще более впечатляющим, чем вера в силу электромагнитных волн, было убеждение бабушки в том, что походы с подругами на восток, то бишь в направлении, противоположном вращению Земли, способствуют ее физическому омоложению. Отец Квидо не раз и не два пытался доказать ей – однажды даже с помощью круглой кухонной люстры, цветных фломастеров и ручного фонаря, – что эти ее теории, мягко говоря, иррациональны, но доводы его ни к чему не привели – он только сорвал с крюка на потолке люстру. Поистине с галилеевским упорством бабушка утверждала, что с каждым поворотом шоссе или лесной тропы на восток она-де однозначноощущает, как своими ногами буквально раскручивает Землю, примерно так, как медведь в цирке лихо раскручивает цилиндр или шар.

– А на поверку получается, что я иду против времени, – объясняла она.

Мать Квидо не верила бабушке, считала, что та играет с ними какую-то глупую шутку, цель которой, возможно, заставить семью более сочувственно относиться к ее солидному возрасту. Но как-то раз Зита убедила мать Квидо, что бабушка к своим теориям относится абсолютно серьезно.

– Она идет в нескольких шагах впереди нас, в руке компас, и вдруг бросается вперед как безумная, – с грустью описывала Зита эту картину.

– Куда ты летишь, Либушка, – кричат ей вдогонку подруги, но бабушка их не слышит: своими ногами она раскручивает планету и летит сквозь время. С ее икр исчезают варикозные вены, дряблые мышцы становятся упругими, каждый шаг легче и пружинистей предыдущего. Сгорбленные плечи расправляются, крепкие, полные груди натягивают ткань клетчатой рубашки. Седые волосы обретают цвет и блеск, густеют, пряди, выбиваясь из пучка, при каждом шаге подпрыгивают вокруг гладкого, молодого лица. Воздух чистый и свежий, дышать им – одно наслаждение. Деревья так и мелькают кругом, а там впереди, на опушке леса, ждет, возможно, красивый, умный юноша, что куда симпатичнее всех этих незнакомых старушек, выкрикивающих что-то у нее за спиной. Сердце ее бьется спокойно, ритмично, белозубой улыбкой она улыбается миру. На дворе – тысяча девятьсот тридцатый год, и бабушке восемнадцать лет.

– За ближним поворотом все равно догоним ее, – успокаивает Зита запыхавшихся подруг.

И в самом деле: когда дорога сворачивает на север, бабушка Либа останавливается и ждет. Прислонясь к дереву, она с трудом переводит дыхание, глаза ее источают какую-то нечеловеческую усталость.

– Все будет хорошо, девочка, – говорит ей Зита с тревогой и дает таблетку. – Вот мы и опять здесь.

5) Наступило Рождество. Дедушке Иржи предстояла операция, и, стало быть, приехать он не смог. Поэтому Квидо, его мать и бабушка Либа привезли ему подарки в больницу, за день до праздника. Дедушка был бледен, но улыбался. На столике у его кровати Квидо увидел маленькую, довольно толстую книгу; обложки не было, так что ни названия, ни автора не определить.

– Что ты читаешь? – спросил деда Квидо, ибо книги возбуждали в нем все большее любопытство.

– И не спрашивай! Сонеты Шекспира! – засмеялся дедушка. – Иными словами: теряю разум. Знаешь, что значит, когда юрист начинает читать Шекспира? – весело обратился он к дочери.

– Не знаю, – ответила она.

– Притвора, знаешь! – сказал дедушка. – А как поживает Пако?

Сочельник с утра проходил в умиротворенной обстановке; не нарушила ее даже Нега, которая еще утром сожрала половину приготовленного на ужин индюка, ни мать Квидо, сделавшая из его остатков отбивные и поджарившая их на канцерогенной тефлоновой сковороде, ни даже бабушка Либа, с отвращением спустившая эти отбивные в унитаз, – непривычное отсутствие дедушки делало всех чрезвычайно терпимыми. Эту умиротворенность частично нарушил Квидо.

– Что это за дребедень? – спросил он без околичностей, не обнаружив даже в последней коробке своих подарков ни желанной черной шляпы с широкими полями, ни черно-белого кожаного футбольного мяча. Он нимало не старался скрыть своего разочарования, тем паче симулировать какую-то радость. Родители загадочно улыбались. Маленький Пако увлеченно возился со своими подарками.

– Вы в самом деле купили это для меня? – спросил Квидо ломающимся голосом. – Наверное, это шутка? Если да, то плохая.

– Погоди… – Мать Квидо откашлялась, но он не дал ей договорить:

– Раз уж я не отказался от участия в этой унылой церемонии с воображаемым посланием младенцу Иисусу и совершенно недвусмысленносказал, что мне позарез нужна черная шляпа с широкими полями, то я ожидал, что вы хотя бы учтете мое желание! – раздраженно заявил Квидо.

– Квидо! – с укором сказал отец.

– Я мог бы понять, – продолжал Квидо, повысив голос, – если бы не получил ничего… Бог свидетель – ваше экономическое положение я всегда максимально учитываю и, естественно, простил бы вас, получи я в подарок темно-синюю или коричневую шляпу, хотя в таких цветах на трезвую голову и выйти стыдно на улицу, но тут по крайней мере было бы явное стремление удовлетворить мое желание! Однако этот фиговый футбольный мячя вам ни за что не прощу…

Пако испуганно взглянул на брата.

– На Целетной я видела моречерных шляп, – сказала бабушка Либа. – И дешевых.

– Ради бога, мама! – сказала мать Квидо.

– Подожди, Квидо… – сказал отец.

– Не подожду, – заблеял Квидо, – я знаю, я и сам прекрасно знаю,что я не спортивный, очкастый, неловкий, толстый и интровертный тип, а значит, излишне, совершенно излишне делать на это такие дорогостоящие намеки!

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь шумным сопением Квидо. Его отец возвел глаза к потолку и из коробки за спиной вытащил черную шляпу с широкими полями.

– Это действительно была шутка! – сказал он, растерянно разводя руками.

– У тебя нет чувства юмора? – сказала мать Квидо. – Бабушка, например, смеялась, когда получила компас.

– А теперь не смеюсь. Дурацкий компас! – сказала бабушка Либа.

– Тебе же понравился, – возразила мать Квидо.

– А теперь разонравился! – решительно заявила бабушка.

– А кому же этот мяч? – осторожно спросил Квидо.

– Мне! – сказал отец Квидо и, нагнувшись, ухватил мяч ладонями. Протянув руки вперед, он уставился на мяч очень странным взглядом.

– Как так? – сказал Квидо.

– Именно так, – сказала его мать. – Он уж, верно, забыл, что именно из-за футбола ему пришлось в армии, в Опатовице, бегать ночью в пижаме по спортивной дорожке.

Что муж купил футбольный мяч действительно для себя, она узнала только вчера и до сих пор не могла понять этого.

–  Безпижамы, – уточнил отец Квидо, и взор его обратился куда-то в темное прошлое.

– Без пижамы?! Бедненький! Этого ты мне не говорил!

– А причина? – робко спросил Квидо, стыдясь своего недавнего выпада.

– Игра рукой, – коротко сказал отец.

– А теперь расскажи, – продолжала развлекаться мать Квидо, – как солдаты из твоего взвода отняли у тебя очки и после учений на стрельбище прикрепили их к жестяному манекену…

–  Передучениями, – неохотно сказал отец Квидо. – По счастью, никто не попал. Пришлось потом проехать по ним походной кухней…

– Ты мне этого не говорил, – смеялась мать. – Ты вообще многое от меня утаил!

– Игра рукой? – участливо спросил Квидо.

– Это тоже. И в свои ворота!

– Так что ты купил мяч, чтобы, так сказать, повспоминать прошлое! – сквозь слезы смеялась мать Квидо. – Но, учитывая характер воспоминаний, это, боюсь, будет скорее походить на психоанализ.

– Компас, конечно, лучше, – сказала бабушка Либа, очнувшись на мгновение от полусна.

Отец Квидо поднял мяч на уровень лица.

– Возможно, это даже не мяч, – сказал он загадочно.

– Конечно! – воскликнула мать Квидо. – Это ключ к твоей личности!

– Нет, не то. Знаете, что это? Моя последняя жертва богам карьеры.

– Что?

– Реальность есть шифр. Видимость обманчива. Пусть тебя не смущают размеры, – сказал отец Квидо без улыбки. – Возможно, это та пуля, которая сразит Голема.

– Возможно, – смеялась мать. – Если, конечно, это не дух твоего армейского командира.

Отец Квидо поднял мяч еще выше. Язычки елочных свечей изогнулись, взвихренные воздухом.

– Примите мою жертву, боги, – сказал он.

Квидо с матерью переглянулись. Бабушка спала.

– Прошу вас, – настойчиво сказал отец.

– Все! Точка, – сказала мать Квидо. – Что бабушка навязывает нам всякую мистику, дело известное. Однако я не ждала, что ею вдохновится самый убежденный рационалист в семье.

– Этому рационалисту не остается ничего другого, – сказал отец Квидо. – Он пять лет выполняет работу на уровне средней школы и получает за нее менее двух тысяч крон.

Пако поднял голову от игрушек.

– Дай мяч! – потребовал он. Отец бросил ему мяч.

– У меня красный диплом, сданы госэкзамены по английскому и немецкому, рекомендация Академии, пятилетняя практика, УМЛ, собака и сын, прекрасно декламирующий, – сказал он. – Еще я научусь играть в футбол и на этом поставлю точку.

– Он и вправду принял ЛСД! – воскликнула мать Квидо.

Не обращая внимания на ее реплику, отец Квидо обратился к старшему сыну:

– Ты хоть знаешь правила игры? Игра рукой, офсайды и прочее…

– Правила в основном я знаю, – сказал Квидо в некотором недоумении, понимая, однако, что отец говорит все это всерьез. – Я смотрел, как играют мальчики в школе.

– Отлично. У тебя найдется завтра минутка-другая?

– Конечно! – гордо кивнул Квидо.

– В первый день Пасхи мы пошли тренироваться, – рассказывал Квидо. – У отца не было, как, впрочем, и никогда в жизни, за исключением разве что школы и армии, ни тренировочного костюма, ни спортивной обуви, так что ему пришлось надеть свитер, вельветовые брюки и старые полуботинки, каблуки которых все время увязали в мягкой лужайке.

Нелегко было найти и подходящее место для тренировок: отец Квидо пытался отыскать – из понятных соображений – наиболее отдаленное место, каким было то, где он когда-то безрезультатно натаскивал Негу и куда из какого-то суеверного страха не хотел возвращаться. В конце концов они нашли такой уголок – повыше сада, у самого подножья Жаворонка. Отец Квидо прежде всего решил повторить элементарные короткие пасы, но поскольку они с Квидо все ближе и ближе придвигались друг к другу, то большую часть времени проводили в поисках мяча, отлетавшего в кусты орешника.

– Тут одни кротовые кочки, – объявил отец Квидо, словно извиняясь перед кем-то третьим. – Тоже мне спортивная площадка! – Он принес мяч и долго устанавливал его на воображаемой отметке.

– Бери! – крикнул он наконец, резко ударив по мячу, но мяч остановился в слежавшейся траве прежде, чем Квидо успел подбежать.

– Тут высокая трава! – крикнул отец как бы в оправдание.

– А там ее нет! – крикнул Квидо, чтобы немного взбодрить его, хотя оба прекрасно понимали, что даже на ровном, выкошенном газоне вся эта картина выглядела бы ничуть не лучше.

С каждой последующей тренировкой отец Квидо убеждался в непреложной истине: движения игроков, что кажутся на телеэкране столь легкими, плавными и естественными, на практике таковыми отнюдь не являются. Его движения были, напротив, порывистыми, судорожными и совершенно нескоординированными. Бегал он неуклюже, а пробежав немногим более двухсот метров, и вовсе выдыхался. Пасуя, он посылал мяч либо слишком далеко от себя, либо спотыкался о него. Обойти с мячом противника, которого самоотверженно представлял его сын, ему удавалось лишь тогда, когда Квидо стоял на месте точно вкопанный; но стоило тому отбежать в сторону, избранную отцом для нападения, как они зачастую небезопасно сшибались. Пасы по земле отец проделывал способом, обычно применяемым при затаптывании горящей спички или назойливой осы. Мяч чаще всего выскальзывал у него из-под ноги, занесенной для удара, а если он и попадал ею в мяч, то делал это так резко, что тут же растягивался на земле. Мячи в воздухе отец Квидо вскоре вообще перестал брать: головой он не мог брать их из-за очков, рукой – не дозволяли правила игры, грудью – из-за реальной опасности потерять дыхание. Его ударам недоставало ни силы, ни точности, но самым худшим было то, что при приближении мяча отец Квидо от чрезмерного усилия высовывал язык – это придавало его лицу абсолютно дебильное выражение.

– Не удар, а бомба! – тем не менее хвалил его Квидо.

– Человеку априорно не идут его движения, – впоследствии утверждал Квидо. – Чтобы они по-настоящему ему шли, он должен обстоятельно вжиться в них, проникнуться ими. К примеру, мой отец, который провел тысячи и тысячи часов за рабочим столом, чрезвычайно ловко протягивал левую руку к книжной полке, в то время как правая с импонирующей самостоятельностью продолжала что-то писать или считать на калькуляторе. Кроме того, он делал – как и каждый из нас – миллион других более или менее подходящих, будничных движений, а также движения определенно неловкие: например, когда он, изображая в профсоюзном доме отдыха в Крконоше белого медведя, поскользнулся на мокрых ступенях и упал или когда в Сазаве играл в футбол…

Несмотря на то что некоторые успехи отца Квидо сводились лишь к частичному устранению самых кричащих его недостатков, он ходил тренироваться по нескольку раз в неделю на протяжении всей зимы. Купив себе скромный, черного цвета тренировочный костюм, желто-черные матерчатые футбольные бутсы, он наконец получил возможность выбегать из укрытия орешниковых кустов на маленькую спортивную площадку, не привлекая к своему наряду изумленных взглядов прохожих. Практически он перестал спускаться в свою мастерскую, утром принимал холодный душ и стал читать спортивную страничку газет. Прочел он также воспоминания Бикана [27]27
  Йозеф Бикан (р. 1913) – знаменитый чешский форвард.


[Закрыть] «Пять тысяч голов» и «Дуклу среди небоскребов» Оты Павела, [28]28
  Ота Павел (1930–1973) – чешский спортивный журналист, прозаик, репортер, автор лирических рассказов, в том числе и известного по экранизации 60-х годов рассказа «Смерть прекрасных косуль».


[Закрыть]хотя, разумеется, ничто из прочитанного не отразилось на его спортивных успехах. И Квидо, по большей части верно сопровождавший отца на спортивное поле, сосредоточивал свое внимание прежде всего на том, не видит ли их кто из соседей.

– Это был тихий ужас, но кое-какую пользу из этого я извлек, – рассказывал Квидо позднее. – Во-первых, я сбросил несколько кило, а во-вторых, понял, что если и буду чем-то импонировать Ярушке, то определенно не своим самоотверженным участием в разработке стремительных контратак.

В начале марта отец Квидо как бы случайно забрел на первую тренировку сазавской команды «Б». Товарищ Шперк, традиционно присутствовавший на открытии весеннего сезона, приветствовал его с непритворной радостью, чего нельзя сказать про игроков, принявших новичка, непрестанно распространявшегося о Йозефе Бикане, с нескрываемым недоверием.

Последующие два часа, к сожалению, подтвердили справедливость такого отношения: отец Квидо нисколько не устраивал их ни своей технической, ни физической подготовкой. Получая мяч, он тотчас терял его, да и вообще повторял большинство из своих прежних ошибок. Раза два он упал, причем всякий раз ближайший противник находился слишком далеко от него, чтобы можно было говорить о постороннем вмешательстве. Его два удара, неожиданно удачно направленных в ворота, вратарь отбил кулаком с явным презрением.

– Инженер, а говно! – выразился он достаточно громко.

– Ну вот, вы сами видели! – сказал отец после тренировки Шперку.

– Что делать! – засмеялся тот. – Зато ты был на виду.

Однажды – в двадцатых числах мая – к отцу Квидо, доедавшему в заводской столовой говядину с рисом, подсел со своим алюминиевым подносом Шперк.

– Честь труду! – засмеялся он. – Чего ж не взял себе кнедликов?

– Предпочитаю рис, – сказал отец Квидо. – Добрый день!

Шперк принялся за кнедлики.

– Как поживает Tepa? – спросил он с полным ртом.

– Tepa? – не понял поначалу отец Квидо. – Ах да… Хорошо поживает!

Сразу было заметно, что ответ не очень-то и волнует Шперка.

– Наши едут в Англию, знаешь про это? – спросил он.

– Вроде бы слышал, – уклончиво сказал отец Квидо.

– Видишь ли, я тут подумал, а не стоит ли иной раз съездить и тому, кто понимает толк в деле да еще балакает на языках, – затрясся от смеха над своей тарелкой Шперк.

Цинизм такого откровенного признания в первую минуту каким-то извращенным образом позабавил отца Квидо, и он уж было хотел посмеяться, но вдруг засомневался, не говорит ли Шперк об этом всерьез.

– Наверное, стоит, – сказал он с осторожностью.

– Вот то-то, – смущенно заулыбался Шперк. – Все подумываю о подходящих кандидатурах.

Отца Квидо привычно кольнуло за грудиной.

– Да? – сказал он с напускной заинтересованностью.

– Пожалуй, поедешь ты, – весело сообщил ему Шперк. – Дорогу молодым, не так ли? Естественно, мне пришлось за тебя поручиться.