Текст книги "Дивен Стринг. Атомные ангелы"

Автор книги: Михаил Харитонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

ГЛАВА 23

Открытие выставки было приурочено к дню рождения супруги Президента Соединённых Штатов Америки. Это было, можно сказать, тем невинным лукавством, которое позволяют себе устроители подобных шоу в надежде снискать благорасположение сильных мира сего.

Впрочем, на сей раз этот жест воспринимался, скорее, как дань традиции. Крупнейшая за всю историю Нью-Йорка выставка современного искусства – в новом, только что отстроенном корпусе – просто не могла не привлечь всеобщего внимания.

Владимирильич легко миновал многочисленную, но бестолковую охрану, уныло копающуюся в сумках и пакетах белых мужчин. Немного грима на лице и руках, роскошный спортивный костюм и золотая цепь, свисающая между ягодиц и прикреплённая к ширинке – последний писк «чёрной» моды – не оставляли сомнений в его солидности и благонадёжности. Даже тяжеленная сумка, заметно оттягивающая вниз тренированное плечо маньяка, не внушила подозрений.

Какой-то афроамериканец в форме попытался было остановить его, но Лермонтов окинул его презрительным взглядом и выругался по-русски. Полицейский, подумав, что перед ним нативный афроафриканец – внушительная фигура маньяка в этом убеждала, как и незнакомый язык – тут же назвал его «братом» и дружески порекомендовал туалет, где можно закупиться первосортным порошком, необходимым для восприятия шедевров.

Лермонтов поморщился. Он не доверял наркодилерам, так как сомневался в экологической чистоте их продукции.

Он шёл, краем глаза замечая тела коров, распятые на крестах из замороженной бычьей спермы, охлаждаемые жидким азотом, дароносицы с чёрной икрой, покрытой позолотой, фигуру Богоматери, сшитую из абортивного материала, и прочие работы, смело обличающие христанское мужское шовинистическое ханжество и лицемерие. Их одобрительно рассматривали мусульмане, иудеи и геи, смотревшиеся как органическая часть композиции.

В других залах шумели перфомансы. Кто-то отдавался механическому кентавру с огромным раскалённым паяльником под брюхом. Ещё один вытаскивал себе кишки при помощи китайских палочек для еды. Черноволосый худощавый тип с татуировкой под левой ключицей лежал в прозрачной ванне со смесью кислоты и анестетика и тихо, печально растворялся, шепча немеющими губами стихи Эмили Дикинсон.

Всё это не привлекало пресыщенную публику – только около ванны с кислотой стояли две девицы в солнцезащитных очках и обсуждали качество кислоты. Прислушавшись, Лермонтов понял, что речь идёт о ЛСД.

Дальше стало попадаться кое-что любопытное – электронные куклы из секс-шопа, занимающиеся друг с другом бесконечным куннилингусом, сияющий разноцветными огнями стеклянный муляж мозга с колонией тараканов внутри, или лабораторные лягушки и крысы, распластанные на каких-то приборах. Тут Владимирильич остановился послушать: судороги умирающих тварей обрабатывались электроникой и транслировались через колонки, что порождало любопытные музыкальные эффекты. Одна жаба с накрученными на вилку для спагетти внутренностями весело подыхала в стиле хип-хоп, другая, поджариваясь на электрической спирали, тянула длинную, заунывную мелодию – что-то вроде этно. Лермонтов протянул руку и ловко выковырнул ей ногтем глаз. Из динамика исторглась пронзительная синкопа, достойная золотого саксофона Чарли Паркера.

Далее он посетил залу, где каждый час взрывалась граната образца начала прошлого века, всего их должно было взорваться тысяча девятьсот четырнадцать – это был динамический памятник первой мировой войне. Корпус здания, укреплённый титановыми балками, ощутимо потряхивало. Критики, укрытые растрескавшимся бронестеклом, оживлённо обсуждали эстетические характеристики каждого взрыва.

Неплоха была и огромная, размером с надувной бассейн, раковая опухоль, выращенная в лабораторных условиях – багрово-сизая, покрытая сеткой сосудов, с многочисленными подключёнными к ней трубками и приборами, она внушала неподдельное уважение. Рядом стояла небольшая жаровня, на которой художник, выставивший опухоль, поджаривал её кусочки на маленьких шампурах и угощал шашлыком посетителей. Лермонтов тоже попробовал опухоль и нашёл её солоноватой, но вкусной. Он любил органическую еду.

Всё эти любопытные штучки, однако, не имели отношения к основной цели. То, что ему было нужно, находилось не здесь. Лермонтов начал нервничать.

– Вы что-то ищете, мистер? – услужливый охранник-филиппинец обратил внимание на его хаотические перемещения и проявил ответственность.

– Да. Мне нужна бомба.

– Атомная бомба, мистер? – уточнил охранник.

– Да, разумеется, – тень улыбки пробежала по бледному лицу Лермонтова, в тёмном провале рта зловеще засияли металлокерамические резцы.

– Это рядом. Третий павильон налево, – филиппинец указал направление.

ГЛАВА 24

Иеремия Буллшитман смотрел на детектива Люси Уисли, катая между губ обгорелую спичку. Смотрел он недовольно, свирепо и в то же время грустно и с недоумением.

Уисли хорошо знала этот взгляд шефа. Но он никогда не смотрел так нанеё. Это было невозможно. То был особенный взгляд, которым Иеремия Амадей Каин Буллшитман обычно смотрел на подозреваемых в тяжких преступлениях. Более того – на подозреваемых, в вине которых он был уверен.

Хуже всего было то, что она чувствовала: сердце этого грузного, туповатого человека исполнено любви и отчаяния, но ответственность велит ему выполнить свой долг. Который на этот раз касается непосредственно её, Люси Уисли.

Наконец, он отвёл глаза в сторону.

В этот момент женщина поняла: грядёт ужасное.

– Девочка моя, – сказал он, вертя в руках ненадкусанную сигару, – я не спрашиваю, почему ты убила Киссу Кукис. Я всё понимаю. Отношения между пациентом и психоаналитиком приводят к эксцессам. Но я не понимаю, почему ты не позвонила мне. Я никогда не смогу тебе простить этого. Ты нарушила доверие. Ты предпочла ложь и безответственность.

– Шеф, – сказала Люси. – Это какая-то ошибка. Я не убивала Киссу. Я впервые слышу, что она убита. Вообще, я была совершенно в другом месте. У меня есть свидетели.

– Люси, – шеф наградил её тяжёлым взглядом. – Ты кое-что забыла. Кое-что очень важное. В другой ситуации я бы тебе, может быть, и поверил, но улика…

– О дьявол, какая ещё улика? – не выдержала Люси.

– Ключ. Твой ключ, которым ты открыла дверь в дом Киссы. На нём твои отпечатки пальцев. Только не говори, что ты его потеряла или у тебя его украли.

Люси на мгновение побледнела, но справилась с собой.

Подчёркнуто спокойно она положила на колени сумочку и, не торопясь, начала разбирать её содержимое. Она занималась этим десять минут. Наконец, все вещи были извлечены и разложены на столе шефа.

Ключа от дома Киссы в сумочке не было.

ГЛАВА 25

Серафима Найберн поливала цветы из домашней лейки. Ей было не очень удобно это делать – коляска не могла подъехать к подоконнику достаточно близко. К тому же цветы были искусственные: аромат настоящих цветов вызывал у художницы отёк лёгких. Тем не менее, Серафима ежедневно исполняла нехитрый ритуал поливки – это придавало ей сил, помогало бороться с обстоятельствами.

Она как раз закончила с голубыми орхидеями и принялась за бархатцы, когда зазвонил мобильник.

– Добрый день, – услышала она голос в трубке. – Вас беспокоят из полиции штата. Меня зовут Рой Бэксайд.

– О, – сказала Серафима, – вы по поводу моей дочки? Удалось что-нибудь узнать?

– Некоторым образом по её поводу… – голос в трубке потерял уверенность. – Мне нужно узнать одну вещь. Я имею в виду обстоятельства её рождения.

– Что именно вас интересует? – Серафима подняла подбородок, как бы защищаясь от неизвестной опасности.

– Всё. Но прежде всего – когда вы родили девочку. И от кого.

– А, вы про это… – художница слегка расслабилась. – Ну, вы знаете. Я жила в монастыре, где меня…

– Да, я уже навёл справки. Вы были в том монастыре, и вас изнасиловали. Ужасная история.

– Вообще-то, – смущённо призналась Серафима, – мне очень повезло. Вы знаете, у меня, среди всего прочего, аллергия на семенную жидкость. Но среди тех мужчин нашёлся один, на которого у меня, кажется, аллергии не было. И через шесть месяцев…

– Вы сказали – через шесть? – голос задрожал от волнения. – Именно через шесть?

– Да. Видите ли, у меня не было никаких шансов родить естественным путём, да и доносить плод тоже. Так что Биси из меня вынули немножечко пораньше. Уверяю вас, это ей не повредило.

– Вы оказали значительную помощь, – в голосе послышалась искренняя благодарность. – У нас была проблема с возрастом.

– Надеюсь, больше у вас нет проблем? – любезно поинтересовалась Найберн, тихонько нажимая на кнопку сервомотора. Коляска на медленном ходу поплыла вдоль подоконника.

– У нас сейчас очень много проблем, – сказал Рой уныло. – Но вы замечательная женщина и очень нам помогли. Держитесь. Успехов.

Серафима разочарованно вздохнула. Она рассчитывала на более содержательный диалог. Но чувство ответственности подсказало ей, что не стоит отвлекать от дела людей, которые пытаются спасти её единственное дитя.

Она снова взялась за лейку. Бархатцы закивали нейлоновыми головками, когда на них обрушились первые капли воды.

ГЛАВА 26

Маленькая Бисальбуминия открыла глаза.

Она лежала в больничной палате, на первый взгляд – самой обычной. Тело её было туго перебинтовано, но, кажется, не связано. Рядом стояла капельница – пустая, напоминающая медузу на вешалке.

– Проснулась? Как ты там? – раздался знакомый голос Зелёного Человека.

– Ничего, только живот побаливает, – честно ответила девочка.

– У тебя там чуть перитонит не образовался, – сказал Зелёный Человек. – Я тебя, вообще-то, вытащил с того света в последний момент. К тому же плутоний вреден для детского организма. Не знаю, как ты его там в себе держишь…

– Когда у меня идут плохие какашки, – сказала девочка, – мне немножко жжёт попку.

– Радиация, хуле, – буркнул себе под нос Зелёный Человек, возясь с какими-то непонятными предметами. – Кстати, что у тебя с волосами?

– А что с ними не так? – не поняла Биси. – Мама говорит, что женщин с такими волосами, как у меня, любят мужчины. Только такие женщины глупые, – вздохнула она.

– Твоя мама не различает цвета, – напомнил Зелёный Человек. – Мужчины от твоих волос должны шарахаться. И от всего остального вообще-то тоже.

– У нас в школе половина девочек ходит с такими волосами, – обиделась Биси. – А другая – с фиолетовыми. Это подчёркивает индивидуальность и свободный выбор.

– У этих дур волосы крашеные, а у тебя они, насколько я понимаю, настоящие, – проворчал маньяк, после чего перешёл на обычную маньяческую манеру речи: – Ну а теперь, миленькая симпампулечка, мы немножечко поспим, совсем-совсем чуточку… – он подошёл к Биси с блестящим шприцем в руках.

– Дяденька, – попросила Биси. – Может быть, вы будете со мной говорить по-нормальному? Мне, конечно, нравится, когда меня называют миленькая симпампулечка, – вежливо сказала она, хотя ей это совсем не нравилось, – но вы же не собираетесь напоминать мне об этом всё время?

– Ты слишком умна, – вздохнул Зелёный Человек, – для этого мира. Хорошо, не буду сюсюкать. Короче, сейчас тебе вколю снотворного, поспишь ещё часов пять-шесть. И я отдохну часок-другой. У меня сегодня ещё много дел, а мне пришлось долго копаться в твоих потрохах. Это, знаешь ли, выматывает.

– Но вы нашли то, что вам было нужно? – поинтересовалась девочка.

– Да. Оно-то и попало в аппендикс. Я, кажется, схватил дозу, пока вытаскивал из тебя эту штуку.

Девочка не поняла, что такое «доза» – то, о чём ей рассказывала мама, учительница и телевизор, касалось чего-то другого, но тоже плохого. Но спрашивать не хотелось. Хотелось спать.

Она послушно подставила ручку.

ГЛАВА 27

Бомба размещалась в третьем павильоне, посвящённом постнеореалистическому искусству.

Выглядела она как самая обычная атомная бомба – сделанная, разумеется, в Китае, как и всё остальное в этом мире. На боку даже красовалось обычное для бомб этого класса "made in China" и "Merry Cristmas". Привинченная к никелированному корпусу табличка извещала, что экспонат, по мнению экспертов, имеет художественную ценность. На другой табличке указывался собственник: особый контемпорари-арт-полк US Army.

Владимирильич усмехнулся: он-то знал, почему и зачем в каждом американском музее выставляется хотя бы одна атомная бомба.

После того, как демократическая администрация в рамках борьбы с экономическим кризисом выделила несколько миллиардов долларов на поддержку американского искусства, Министерство Обороны – которому демократы срезали ассигнования – объявило все сколько-нибудь важные виды оружия произведениями современного искусства и потребовало участия в делёжке бюджета. После слушаний в Конгрессе было принято решение, что произведением искусства следует считать то, что выставляется в музеях. Поэтому военные, чтобы не потерять свою долю, регулярно устраивали экспозиции. Обычная американская практика.

Бомба лежала в каком-то закутке и выглядела сиротливо: около неё не было ни единого посетителя.

Лермонтову вдруг пришла в голову мысль, что одиночество – худшее из лекарств, которыми нас пичкает жизнь. Потом он вспомнил о своих планах и приободрился: в безумном мире неограниченного насилия люди будут бояться друг друга, а, значит, одинокими будут все; если же все будут работать над проблемой одиночества, кто-нибудь её решит, и оно перестанет быть проблемой.

Этот силлогизм, неопровержимый и сверкающий, подобно алмазу, был так хорош, что Владимирильич потратил лишние полторы секунды на его обдумывание и извлечение следствий – и ещё раз порадовался ясности своего ума.

– Вы хотите осмотреть бомбу? – раздался за спиной голос.

– Да, – ответил маньяк, поворачиваясь, ставя сумку у ног и окидывая взглядом нежеланного собеседника.

То был высокий худой человек, с ног до головы одетый в зелёное. На первый взгляд, он не представлял опасности, но на тонких, насмешливо-интеллигентных черты лица его лежал отпечаток какой-то грозной силы. В руке он держал сафьяновый саквояж.

– Простите, не представился, – сказал зелёный человек. – Меня зовут доктор Гейдар Джихад. Я специалист по современному искусству, по совместительству хирург. Или наоборот, это как угодно.

Лермонтов вздрогнул: он узнал этот голос. Он уже слышал его сегодня – в телефонной трубке.

– Рад познакомиться, коллега, – слегка поклонился доктор, не предлагая, однако, руки. – Насколько я понимаю, у вас в сумке лежит почти собранный ядерный заряд. Остался последний сегмент, не так ли?

Маньяк кивнул.

– Вот он, – доктор Джихад изящным жестом фокусника извлёк откуда-то свинцовую коробочку. – Монтажные инструменты со мной, – он хлопнул по саквояжу, – Приступим. Вы не забыли топор?

ГЛАВА 28

Люси Уисли думала о том, что одиночество – ещё не худшее из лекарств, которыми нас пичкает жизнь.

Гораздо хуже были наручники, стискивающие её тонкие, изящные запястья, и двое толстых полицейских по бокам. Ещё хуже была полицейская машина для перевозки подозреваемых – в которой она впервые в жизни сидела не за рулём и не рядом с водителем. Она была всего лишь грузом, охраняемым грузом.

Машина стояла в пробке. С улицы воняло выхлопными газами и горячими булочками. Принюхавшись, можно было учуять ароматы жареной курицы и соуса "Тысяча островов".

– Я голодна, и мне нужно в туалет, – сказала Люси, чтобы хоть что-то сказать.

Один из охранников ничего не услышал. Второй поправил звуковой аппарат в ухе, извлёк из широченного кармана огромный чёрный сотовый телефон, набрал номер и закричал в трубку:

– Шеф! Гы! У нас того!

Люси поморщилась – похоже, охранник был альтернативнослышащим. В прошлом году в рамках федеральной компании по трудоустройству альтернативно одарённых её участок взял нескольких сотрудников с особенностями слуха и интеллекта. Второе не особенно мешало службе, а вот первое создавало известные проблемы.

Из трубки – звук был выставлен на максимальную громкость – послышался рык Буллшитмана:

– Что стряслось, ребята?

– Она… эта… чё-та… – замямлил полицейский.

– Я хочу писать, – громко и отчётливо сказала Люси. – Мне нужно в сортир.

Это было не совсем правда, но Уисли вдруг захотелось настоять на своём хотя бы в этой мелочи. Ей внезапно стало наплевать на ответственность, а доверия к системе она перестала чувствовать, когда Иеремия защёлкнул на её запястьях наручники.

– Тир? Стрелять? – не понял полицейский. Он был вообще-то неплохим парнем, но, к сожалению, альтернативно воспринимал речь. Длинные слова не укладывались у него в голове – поэтому, слыша окончание слова, он часто успевал забыть начало.

– Я хочу пи-пи, – раздельно, по слогам проговорила Люси и повторила ещё дважды.

– Шеф, гы, она хочет пи-пи! – радостно заорал полицейский, охваченный восторгом неожиданного понимания. – Пи-пи! Пи-пи! Пи-пи! – заладил он, повторяя забавное словцо.

– Гррррм… – в голосе шефа послышалось нечто вроде смущения. – У вас есть переносной биотуалет. Откройте его и отвернитесь. Если она не осуществит своего права, у неё будут проблемы.

Тень улыбки пробежала по бледному лицу Люси Уисли. Два года назад состоялось очередное дело против полиции штата – некий наркоторговец подал иск против действий полиции, которая задержала его в момент отправления естественных надобностей. У него случился спазм мочеиспускательного канала, что повлекло за собой кризис идентичности. Наркоторговец, разумеется, был афроамериканцем, так что казна штата похудела на изрядную сумму. С тех пор к таким требованиям стали относиться с особой щепетильностью.

Полицейский даже и не пытался понять такую сложную фразу, но даже и последнее слово оказалось ему не по силам.

– Э… Про чего мы? – начал он выяснять.

– Переносной туалет, – повторил шеф медленно и размеренно, как молитву. – Ту – а – лет.

– Ту а… ту а… сколько лет? – заулыбался полицейский.

– Дебилы… – даже Люси услышала это слово, и внутренне сжалась: на шефа время от времени нападали приступы нетолерантности к альтернативной одарённости сотрудников. Конечно, все это знали и относились к этому недостатку ответственно – но иногда старик Иеремия подставлялся.

Видимо, шеф и сам понял, что сболтнул лишнего.

– Хорошо, – отрывисто скомандовал он. – Остановите машину вблизи какого-нибудь общественного здания. И проведите её в туалет. Стоять! – рявкнул он.

– Сто чего делать? – опять не понял полицейский, на этот раз не врубившийся в конец слова – но второй, более сообразительный, успел достать свой слуховой аппарат.

– Стоять? Остановить машину? Да мы и так стоим! Тут пробка! – закричал он в трубку.

– Тогда выходите, – очень, очень сухо распорядился Буллшитман.

Уисли чуть приподнялась, чтобы посмотреть в зарешеченное окошко. Судя по всему, они были невдалеке от Центра современного искусства.

Дверь открылась. Охранник вылез и протянул руки, чтобы помочь выйти Уисли. Тут на его лице отобразилось нечто вроде неприятного удивления: его ударил по макушке кирпич – то есть дорожный знак "въезд запрещён", каким-то чудом сорвавшийся с кронштейна.

Женщина отшатнулась. Такое количество совпадений не могло быть случайностью. Какая-то неведомая злая сила всё время пыталась убить её, Уисли. И каждый удар мог стать роковым.

– Я не хочу писать, – сказала она. – Отправьте меня в тюрьму, пожалуйста.

– Начальник сказал – отвести, – не понял ушибленный охранник. – У меня приказ. Вылазь.

Делать было нечего. Напуганная Люси вылезла на улицу, с опаской поглядывая на враждебное небо.

– Дерьмо, – с чувством сказал охранник, ковыряясь в ухе длинным волосатым ногтем. – Ненавижу такие дни.

ГЛАВА 29

Гаечный ключ звякнул о титановую оболочку. В музейном шуме и грохоте никто не услышал этого звука.

– Уффф, – сказал Владимирильич, вытирая пот со лба тыльной стороной кисти. Ему пришлось потрудиться.

Сначала он при помощи топора и отборной русской брани отковал и обтесал последний кусок плутония. Вышло кривовато – виброваккумный пресс делал эту работу гораздо лучше, правда и времени на это уходило больше. Но результат был вполне удовлетворителен. В конце концов, все остальные сегменты были идеальны, так что небольшие погрешности не имели значения.

Потом настала очередь монтажа зарядного устройства в корпусе. Здесь пришлось потрудиться доктору Джихаду. Но потом началась возня с установкой, и тут стальные мышцы Лермонтова снова нашли применение. Особенно трудно было поднимать полуторатонный корпус бомбы, чтобы извлечь из-под него закатившийся десятицентовик. Лермонтов был аккуратным человеком и не хотел оставлять следов: на монетке могли сохраниться отпечатки пальцев. Разумеется, он понимал, что после взрыва бомбы и наступления безумной эры неограниченного насилия никто не будет расследовать это дело, к тому же сама монетка превратится в несколько квантов протонной протоплазмы. Но всё же не хотел лишних неприятностей на тот случай, если что-то пойдёт не так и бомба не взорвётся.

Гейдар Джихад тем временем устанавливал дистанционный взрыватель. Тончайшая отвёртка блестела в его пальцах, подобно серебристому жалу.

– Где ты научился всем этим штукам? – спросил Лермонтов. Ему очень хотелось поговорить с Джихадом – в конце концов, он впервые видел своего друга и союзника, и он намеревался узнать о нём как можно больше.

– В госпитале святого Витта, – процедил сквозь зубы доктор и подкрутил в устройстве какую-то детальку. – Просто я внимательно прочёл инструкции к атомной бомбе. Читать инструкции полезно.

– Интересный метод, – оценил Лермонтов. – А разве эти инструкции не секретные?

– В нашем госпитале, – ответил доктор, копаясь в заряде, – лежит один тип, воображающий себя лётчиком, сбросившим бомбу на Хиросиму. Чтение инструкций к ядерному оружию вызывает у него временную ремиссию: он понимает, что у него просто не хватило бы мозгов управиться с атомной бомбой. Поэтому Минобороны регулярно присылает на его адрес все инструкции и документы, связанные с атомным оружием: это сокращает время его пребывания в больнице и экономит бюджет. Это очень ответственная и дальновидная политика. Я тоже её оценил.

– Понятно, – сказал Лермонтов. – Теперь надо настроить таймер.

– Позже, – сказал доктор Джихад, почему-то пряча глаза. – Кстати, давно хотел тебя спросить: а зачем тебе понадобилось взрывать бомбу?

– Чтобы ввергнуть мир в безумие и хаос, – пожал плечами Владимирильич. – Это же очевидно.

– Странно. По мне, так в этом мире и того и другого в избытке. Впрочем, – добавил он с некоторым сожалением, – хуже уж точно не будет.

– Ну, – задумался Лермонтов, – в чём-то ты прав…

Ему внезапно пришло в голову, что задуманное может повредить ему самому. Несмотря на стальные мышцы и металлокерамические зубы, он не был уверен, что выдержит взрыв атомной бомбы и всё, что за ним последует.

– В таком случае, – решил он переложить тяжесть решения проблемы на чужие плечи, – зачем это понадобилось тебе?

– Мне? – спросил доктор Джихад, явно не понимая.

– Ну да, – заинтересовался Лермонтов. – Почему ты мне помогаешь?

– Из эстетических соображений, – подумав, ответил доктор. – Я так ненавижу современное искусство, что хочу уничтожить его гнездо. Вместе со всеми, кому оно нравится.

Владимирильич вспомнил изумительный вкус раковой опухоли и решил, что Гейдар Джихад чрезмерно консервативен. Но спорить с ним не хотелось. В конце концов, современное искусство основано на искажении, а Хаос и есть полное и абсолютное искажение самого себя – так что он и является полным и абсолютным воплощением самой идеи контемпорари-арта.

Эта сентенция, вычитанная то ли у Маркса, то ли у Ростроповича, а может быть, ещё у какого-то проповедника жестокости и насилия, так понравилась ему, что он подумал её ещё два раза.

Между тем доктор заторопился.

– Мне пора, – сказал он с напускной бодростью в голосе. – Надо бы пообедать, а потом поработать над новой статьёй. Извини, я побегу.

Он подхватил саквояж и направился к выходу.

– Таймер! – напомнил Владимирильич. – Мы не выставили время взрыва!

– А, ну да, что-то такое надо было сделать. Извини, я голоден и плохо соображаю, – как-то без особенного смущения заявил доктор. – Так что сейчас от меня мало толку, могу ошибиться и сделать что-нибудь неправильно. Ты же не хочешь взлететь на воздух? Пойду, посижу в какой-нибудь кафешке. Меня тошнит от этого дерьма.

– Как хочешь. Я не ем неорганической еды, – сказал Лермонтов, не понимая причин такой странной суетливости.

– Ну тогда извини. Покарауль пока нашу работу, что-ли, – бросил доктор, исчезая за дверью.

Лермонтов сел на постамент бомбы, осмотрел руки (он вспотел, и с них начала слезать чёрная краска, пачкая рубашку) и приготовился ждать.