Текст книги "Дивен Стринг. Атомные ангелы"

Автор книги: Михаил Харитонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

ГЛАВА 7

Владимирильич Лермонтов шёл мимо Центра Пиаже.

Его не волновало то место, где он провёл несколько лет и где он имел шанс стать нормальным имбецилом, объектом любви и заботы. Он избрал разрушительный путь нигилизма и выскреб Центр Пиаже из тайников своего чёрного сердца.

Лермонтов направлялся в подпольную лавку, открытую безумным палеоэкофашистом Чехом Словаком. У него можно было купить органические продукты и генетически неизменённую воду без консервантов. Владимирильич тратил на это остатки средств. Скоро он должен был остаться совсем без денег, но это его не волновало: в безумном мире неограниченного насилия деньги не понадобятся.

Но, готовясь к торжеству анархии, Лермонтов не забывал сеять беду повсюду. Например, он любил нападать на подростков в тёмных переулках. Обычно он начинал с того, что отнимал у них кака-калу и сигареты с марихуаной, после чего принуждал – в обмен на возвращение их немудрёных сокровищ – прочитать страничку из Капитала, аят Корана, заклинание из Некрономикона, или ещё что-нибудь разрушительное. Потом он дарил им (под видом безобидных мемуаров порнозвёзд) какое-нибудь сочинение безумного православного злодея Тургения Ростроповича, запрещённого во всех цивилизованных странах. Его труды – в дьявольски точном переводе, изготовленном в секретных семиотических лабораториях КГБ – он всегда носил с собой в большом количестве: эти книги уничтожали в неокрепших душах волю к добру и свету и делали из детей идеальных воинов Хаоса.

На сей раз, однако, ни одна потенциальная жертва не попалась на глаза Лермонтову, пока он шёл к лавке, которая пряталась в щели между корпусом лоботомии Центра Пиаже и «Макдональдсом».

Железная дверь без вывески была покрыта толстым слоем ржавчины. Он без страха приоткрыл её и ступил в темноту. Лермонтов знал, что его ждёт в темноте: долгий подъём наверх, ещё одна железная дверь, – и, наконец, чердак, где и находилась лавка.

Чердак принадлежал Чеху Словаку, бывшему агенту венгрской разведки. Когда-то он был убеждённым коммунистом, но после поражения советского блока и распада Венгерии на Моравию и Мордовию Чех потерял веру в любые формы общественно-полезного устройства мира.

Познакомившись с ним, Лермонтов понял, что этот человек может быть полезен, и подарил ему полное собрание сочинений Ростроповича.

После чтения Ростроповича Чех Словак полностью утратил желание считать себя принадлежащим к человеческому роду. Вместо людей он полюбил вымершие виды живых существ – динозавров, археоптериксов, гигантских моллюсков. Он доказывал, что эволюция была ошибкой и что единственной задачей человечества является исправление этой ошибки. Для этого он предлагал истребить все современные виды животных, после чего вернуть природу к её первозданности, то есть ко временам мезозоя, который он считал золотым веком Земли. Это следовало совершить путём уменьшения количества кислорода в воздухе благодаря сжиганию всех запасов угля и нефти. По его мысли, возвращение мезозойского климата вызывало бы к жизни умершие виды.

Всё это он изложил в безумном "Палеоэкологическом Манифесте", который Лермонтов распространял вместе с Кораном и Некрономиконом. Он считал, что любая любая идея хороша, если только она оправдывает безграничное насилие и ведёт к торжеству безумия и хаоса. Кроме того, Словак снабжал его продуктами и водой.

На чердаке царила непроглядная тьма. В воздухе висел удушливый чад. Среди ядовитых миазмов особенно отвратительны были запахи горелого латекса, гниющих кумкватов и древесно-восточного парфюма "John Varvatos Vintage". Чех считал, что такая атмосфера ближе всего к мезозойской.

Загорелась единственная красная лампочка, и Лермонтов увидел Чеха. Тот сидел на высоком барном стуле, возвышающемся над горой игрушек, изображающих вымерших животных. Словак, скорчившись, неистово сосал хвост игрушечного бронтозавра.

– Do sviazy! – сказал Чех Словак по-русски. То было старое шпионское приветствие, принятое среди агентов восточного блока.

– Vperedt na zdorovje! – ответил Лермонтов на том же языке. Он любил русский за то, что на нём разговаривали великие адепты неограниченного насилия: Сталин, Геббельс, Чингисхан и Ростропович.

– Сегодня мне снились трилобиты, – сказал Чех и заплакал. – Они были прекрасны. Я обоссал наволочку от тоски по трилобитам! А сегодня по «Дискавери» передача про кистепёрых рыб. Я обожаю кистепёрых рыб. А ты? Любишь ли ты их, как люблю их я?

– Мне нужны продукты и вода, – перебил его Лермонтов, не желая дарить ни капли сочувствия даже себе подобному чудовищу. – Обычная порция.

– Когда ты уже взорвёшь эту свою бомбу? – недовольно пробурчал Чех, доставая из тёмного угла канистру с натуральной водой.

– Обещаю тебе: когда я её взорву, ты узнаешь об этом, – уверенно солгал Лермонтов. На самом деле он собирался взорвать бомбу тайно, чтобы никто не догадался и не смог подготовиться к наступлению Хаоса.

Они ещё немного побеседовали о своих делах. Лермонтов набрал огромную сумку продуктов и собирался уходить.

– Постой, – оживился Словак. – Я приготовил для тебя сюрприз. Тебе понравится.

– Ну-ну, – сказал Лермонтов.

– Вот, – Словак включил вторую красную лампочку, и Лермонтов увидел в самом дальнем углу чердака маленького мальчика, привязанного за лодыжку к железной трубе. Рот его был заткнут плюшевым ахредуптусом, в глазах стыли слёзы.

– Этот мальчишка шнырял возле моей лавки. Что-то вынюхивал. Он твой, – сказал Словак, после чего, исчерпав слова, схватил пластмассового археоптерикса и принялся облизывать его крылья.

– Отлично, – отрывисто произнёс Владимирильич, подходя к несчастному.

Маньяк погладил мальчика по волосам. Тот затрепетал, предощущая, что сейчас с ним будут делать что-то неизъяснимо жуткое.

Лермонтов достал из кармана одиннадцать томов романа Тургения Ростроповича "Братья Каренины" в переводе КГБ, настоящую энциклопедию ненависти и боли. Разложил их перед собой, выбирая, с чего начать. Наконец, выбрал самый отвратительный том – "Преступные наказания".

– Сейчас, – сказал он, гнусно осклабившись, – мы с тобой почитаем вслух одну интересную книжку.

ГЛАВА 8

Биси лежала на хирургическом столе, связанная по рукам и ногам.

Зелёный Человек не стал затыкать ей рот, но она не кричала, потому что понимала, что это бесполезно. Маньяк наверняка затащил её в такое логово, где её никто не услышит.

Она скосила глаза. Рядом был столик на колёсиках, покрытый простынкой. Что лежит под простынкой, девочка рассматривать не стала: вряд ли там было что-нибудь хорошее.

Сверху сияла и слепила глаза хирургическая лампа.

Она думала, до чего же ей не повезло. Ей мог попасться обычный насильник или умеренный садист. Ну пусть бы он ей что-нибудь разорвал или отрезал. Её спасли бы, положили в Центр Пиаже и окружили бы любовью и заботой, которых ей так не хватало. Но этот придурок сейчас её просто убьёт, причём довольно мучительным способом.

– Может быть, – на всякий случай спросила она, – вы не будете резать мне животик? Ведь если вы меня убьёте, то у вас не будет моих какашек, которые вам нужны.

Зелёный Человек недовольно обернулся. Он как раз мыл руки над фарфоровой раковиной.

– Миленькая девочка, – просюсюкал он, – мне как раз нужна твоя плохая какашуточка. Но она застряла у тебя в животике. Сейчас я её вырежу из твоего розового животика и тебе станет лучше.

Биси тяжело вздохнула. Маньяки всё-таки очень непонятливы.

– Если вы разрежете мне животик, – предприняла она ещё одну попытку, – я умру. И у вас больше не будет того, чего вам нужно. А если вы меня отпустите, я когда-нибудь прокакаюсь и всё будет в порядке.

Зелёный Человек со злости плюнул в раковину.

– У тебя аппендицит, дура! – сказал он по-нормальному. – Я могу вызвать врачей, и тебя всё равно привезут сюда. Они тебя прооперируют. И найдут у тебя в аппендиксе сама знаешь что. После чего сюда понаедет всяких профессоров и тебя отправят куда-нибудь в секретную лабораторию, типа той, в которой сделали твоего папу. И никогда в жизни не выпустят. Оно тебе надо?

Девочка задумалась. Она знала, – от мамы и телевизора, – что правительство похищает людей и делает над ними всякие страшные эксперименты. Правительство было даже хуже, чем маньяки.

– Скажи спасибо, что у меня есть кое-какой опыт, – сердито продолжал Зелёный Человек, натягивая на руки хирургические перчатки. Латекс опасно скрипел и потрескивал, растягиваясь.

Бисальбуминемия тем временем думала о другом.

– Простите, – наконец, спросила она, – а что вы сказали насчёт моего папы?

– Не любопытничай, маленькая девочка, – Зелёный Человек снова заговорил детским языком, – я ничегошеньки не говорил про твоего маленького папусичку. Лежи смирненько, моя сладенькая.

Он приблизился к ней, держа в одной руке шприц, а в другой – анестезиологическую маску.

Когда игла вонзилась в руку Биси, та как раз пришла к выводу, что Зелёный Человек всё-таки какой-то неправильный маньяк.

ГЛАВА 9

Доктор Кисса Кукис, дипломированный психоаналитик, лежала под кроватью – обнажённая, в луже собственной мочи – и перечитывала поваренную книгу, подсвечивая страницу лазерной указкой. Это был не самый удобный способ чтения. Зато он имел огромную терапевтическую ценность: по мысли Киссы, эта процедура должна была избавить её от чувства вины перед шампиньонами.

Кисса заимела этот комплекс во время занятий альтернативно-органическим вегетарианством, когда апельсиновый сок и шампиньоны составляли основу её диеты. От приобретённого тогда же отвращения к апельсиновому соку – после года употребления он казался ей похожим на бычье дерьмо – она, впрочем, уже освободилась, прыгнув со второго этажа своего особняка в специально подготовленную яму, заполненную апельсиновым соком, разведённым с бычьим дерьмом. Символизация сублимата репрезентации обошлась ей всего лишь в перелом лодыжки, к тому же закрытый, да ещё лёгкое сотрясение мозга. Зато комплекс сняло как рукой. Но неутомимая доктор Кукис на этом не успокоилась: чувство вины перед шампиньонами тоже нуждалось в радикальной терапии.

Кисса Кукис очень ответственно относилась к своей профессии и свято верила в принцип "врач, исцелись сам". Для того же, чтобы исцелиться, требовалось первоначально заболеть. И маленькая отважная женщина (полуиндианка-полукитаянка, уроженица Аляски) старательно прививала себе разнообразнейшие комплексы и фобии.

Она как раз изучала рецепты жульенов, когда зазвонил телефон. Трубка, предусмотрительно обёрнутая в пластик, лежала в той же луже, так что прерывать процедуру Киссе не пришлось.

Звонила её пациентка, детектив Люси Уисли.

– Кисса, дорогая, – выдохнула она в трубку, – мне нужно с тобой посоветоваться.

– Конечно-конечно, – радостно откликнулась доктор Кукис, – приезжай скорее.

– Я, собственно, стою у двери, – вздохнула трубка. – Может быть, ты откроешь?

– У тебя есть ключ, – напомнила Кисса. Она всегда давала своим пациентам ключи от дома – это устанавливало доверие между врачом и пациентом, а доктор Кукис считала доверие не менее важным фактором, чем любовь и ответственность.

– Ой, я забыла, – извинилась Люси. – В смысле, ключ где-то забыла.

– Невротическое вытеснение! – обрадовалась Кисса. – Ура! Кажется, у тебя серьёзные проблемы!

– Так и есть, – вздохнула Уисли.

Перспектива немедленно заняться любимой работой привела психоаналитика в восторг. Она гордо вскинула голову и треснулась стриженым затылком о днище кровати.

Люси открыла дверь голая мокрая узкоглазая женщина, слизывающая с плеча собственную кровь. Кроме того, от неё резко пахло мочой – зато на лице сияла солнечная улыбка.

– Этот удар был последним штрихом! – заявила она. – Отныне шампиньоны для меня ничего не значат!

– Ты умница, – на всякий случай сказала Уисли. Она не помнила, что именно связывало Киссу с шампиньонами, но боялась показаться невнимательной.

– Проходи, проходи… Понимаешь ли, – доктор Кукис приложила к разбитому затылку мокрые, холодные розовые трусики, – я разработала отличный способ борьбы с чувством вины перед грибами. Отождествление с грибом, потом растождествление. Отождествлялась я под кроватью, что символизирует пребывание в мицелии…

Люси украдкой зевнула, по-детски заслонив рот ладошкой. Она не была специалисткой в области экстремального психоанализа и не очень хорошо понимала революционные идеи Киссы. К тому же у неё была профессиональная проблема, которую надо было решить как можно скорее.

– …символика урины связана с подземными водами, – увлечённо рассказывала доктор Кукис, уже в гостиной, обтирая своё маленькое тело сдёрнутой со стола скатертью, – а удар затылком просветляет и выводит из царства мёртвых в царство живых, это классическая символика рождения спиной вперёд, об этом много сказано Юнгом, Элиаде и Вуди Алленом…

– Ну так у тебя всё получилось? – почти невежливо перебила детектив, без приглашения устраиваясь в кресле.

– Да, всё просто отлично! – засияла психоаналитик. – Сегодня же напишу статью для "Психоаналитического обострения" и зашлю рекламу в рассылки. Это настоящая научная работа, экспериментальная, а не выписывание цитат из чужих книг. Так что у тебя стряслось?

– Да так, ничего особенного. Нужно составить психологический портрет преступника.

– Всего-то? – огорчилась доктор Кукис. – Ну ладно, валяй.

Она сорвала с окна занавеску, завернулась в неё и легла на пол, головой к окну. Так ей лучше работалось.

– Насколько я понимаю, это маньяк, – осторожно начала Уисли.

– Он убийца или просто садист-извращенец? – уточнила Кисса.

– Не знаю, – пожала плечами Люси. – Может быть, он ещё ничего не сделал.

– Плохо, – встревожилась доктор Кукис. – Которые ничего не сделали – те самые опасные. Мало ли что им придёт в голову. Как ты на него вышла?

– Это он вышел на меня. Он звонит мне по мобильнику и говорит два слова. "Каки-завоняки".

– Всё ясно, – профессионально отреагировала Кисса. – Это белый гетеросексуальный мужчина от тридцати до тридцати семи лет, с высоким IQ, воспитан в протестантской семье, без отца, с авторитарной матерью, помешанной на гигиене, испытывающий хронический недостаток любви и доверия.

– Ты настоящая профи, – восхитилась Уисли. – Но как ты обо всём догадалась?

– Очень просто, – доктор Кукис помахала ногами в воздухе. – Во-первых, всё зло на Земле исходит от белых гетеросексуальных мужчин. Это совершенно очевидно, потому что не может же оно исходить от геев, или афроамериканцев, или от вагиноамериканцев, или от альтернативно мыслящих, или других представителей гонимых и угнетаемых меньшинств? Значит, это белый гетеросексуальный мужчина. Дальше, он воспитан в протестантской семье, потому что протестантизм – это ведь не Вуду и не Викки, это мужская шовинистическая религия, развивающая усидчивость, трудолюбие и рациональное мышление, самые опасные человеческие качества. Дальше, он воспитан без отца. Потому что выражение «каки-завоняки» не мужское. Обычный белый гетеросексуальный мужчина, выросший в морально устаревшей, так называемой полной семье и имевший отца, выразился бы иначе: сказал бы «срань», «говно» или хотя бы «кал». Далее, наверняка он ненавидит свою мать, потому что как же иначе? А если он ненавидит мать, значит, он испытывает недостаток любви и доверия…

– Я поняла, – остановила её Люси. – И про гигиену тоже. А возраст?

– По статистике, – наставительно сказала Киса, – маньяки до тридцати предпочитают пользоваться электронной почтой, а после тридцати пяти, как правило, уже попадают в психиатрические клиники или в тюрьмы. Я взяла два года с запасом. Вдруг он хитрый.

– Это всё очень здорово, – задумчиво сказала Люси, – но в Нью-Йорке всё ещё много белых гетеросексуальных мужчин среднего возраста.

– Ну, это недоработка полиции, – парировала Кисса. – Их всех давно пора посадить в тюрьму и лоботомировать. Не понимаю, куда смотрит правительство. Кстати, – оживилась она, – как поживает твой комплекс на колготочках?

– Ну, я их не ношу, – смутилась Люси. – А что?

– Это уход от проблемы. Ты должна встретить её лицом к лицу. Я тут разработала новый способ лечения. Называется некротерапия, – похвасталась Кисса. – Исцеление от комплекса через смерть. Предсмертные переживания могут сыграть катарсическую роль, особенно если причина смерти связана с комплексом. Например, если повесить тебя на колготках…

– Но ведь я умру, – не поняла Уисли.

– Ну, во-первых, ты умрёшь психически здоровой, так что игра стоит свеч, – стала объяснять доктор Кукис. – Во-вторых, тебя могу спасти врачи. Я думаю, достаточно обычной клинической смерти. Двадцать процентов вероятности, что ты выживешь.

– Не получится, – с сожалением сказала детектив. – Мой папа-мама клинически умирает регулярно, и всё бестолку. Никакого терапевтического эффекта. Извини, но я должна была тебе это сказать.

– Это потому что он или она неправильно умирает, – сказала доктор Кукис. – Под моим руководством дело пошло бы совсем иначе. А может, всё-таки попробуем? У меня есть колготки, их можно привязать к люстре…

– Обязательно, но сначала я поймаю маньяка, – отклонила предложение Люси. Она ни в коем случае не хотела разрушать доверие между собой и доктором Кукис отказом от участия в её научной работе, но чувство ответственности заставило её слегка сманеврировать: ведь она должна была защищать свой город от опасного преступника.

– Ну как знаешь, – разочарованно сказала Кисса. – Тогда я сама. Я как раз обнаружила, что совершенно не переношу аромата духов Annick Goutal's Eau d'Hadrien. Похоже, это очень глубокий комплекс. Думаю попробовать утопиться в ванне, наполненной этими духами. Правда, флакончик стоит полторы тысячи, а мне нужна целая ванна. Может быть, взять целевой кредит в банке? Тем более, отдавать вряд ли придётся… Да, кстати, не забудь заплатить за консультацию.

Уисли с облегчением вздохнула – она знала, что оплата услуг есть знак доверия – и ответственно протянула ей кредитную карточку.

Выходя из дома Киссы, она машинально подняла глаза наверх – и увидела угрожающе нависший над головой конец какого-то кронштейна. На всякий случай она прибавила ходу – и вовремя: за спиной что-то глухо стукнуло в асфальт.

Напуганная женщина быстро обернулась, вытаскивая пистолет.

Ей почудилась какая-то вспышка света, радужное сияние, но это продолжалось меньше мгновения, и, скорее всего, просто почудилось.

Зато валяющийся на мостовой обломок металлической трубы был дьявольски убедителен.

ГЛАВА 10

Отец-мать Люси умирала уже третий раз на дню, быстро и скучно.

Клиническая смерть уже стала для неё привычной, как утренняя телепрограмма или резь в мочеиспускательном канале после катетеризации. Как правило, смерть продолжалась недолго, минуты две – пока подбежавшие реаниматологи не вытаскивали его обратно и он не начинала дышать самостоятельно.

В минуты смерти отец Люси обычно видела сияющий вдали ослепительный свет и ангелов. Каждый раз он подлетала к ангелам всё ближе, и каждый раз не успевала: ангелы закрывали проход, и несчастная душа падала назад, в тесную клетку изуродованного тела. Но он знала, что когда-нибудь успеет проскочить. Больше того, он знала, что успела бы проскочить, если бы летела быстрее. На самом деле ему не давало умереть чувство ответственности перед сыном и любовь к дочери. Он иногда воспоминала, что его дочь и сын – один и тот же человек. Но он не хотела об этом думать. Это было слишком сложно для его измученной души, разрушаемой болью и одиночеством – худшим из лекарств, которыми нас пичкает жизнь.

На этот раз смерть продолжалась долго – минуты три, если не больше. Он успела увидеть свет, влиться в его поток и подобраться к бесплотному воинству так близко, как никогда прежде.

Он впервые разглядела лики ангелов, исполненные любви и ответственности, и ему впервые за все эти годы мучений по-настоящему захотелось остаться здесь, в обители света.

И свершилось чудо – ангелица, величественная, как Декларация Независимости, выступила из сияния её навстречу.

– Подожди, – сказала ангелица. – Ещё не время. Сначала скажи им о девочке. Девочку надо найти.

– Какую девочку? – спросила отец-мать Люси Уисли.

– Лос-Ужос, – сказал другой ангел, прекрасный, как Билль о Правах. – Лос-Ужос. Агагу хватило всего одной ночи, а бедствия неисчислимы. Теперь иди. Это ненадолго. Обещаю, ты скоро вернёшься, и тебе будет хорошо.

И мать-отец детектива Уисли упала – спиной вперёд, – в тёмную пропасть, ведущую назад, в переплетение трубок и боль измученного тела. Но на этот раз он не сожалела об этом. Ведь у него было ответственное задание: передать слова ангела своему сыну, Люси.

Ибо найти девочку могла только она, его сын, лучший детектив Нью-Йорка.

Отец-мать открыла глаза, готовая увидеть над собой заботливые лица реаниматологов. Однако на сей раз реаниматологов не было. Ибо лицо человека, склонившегося над ним, ничем не напоминало лицо реаниматолога.

– Ну что, – спросил неизвестный, одетый в зелёное – живой?

Несчастная больной кивнул. Трубки и провода заколыхались.

– Живой, значит. А зачем? – продолжил непонятный человек.

Мать-отец Уисли прищурилась, пытаясь рассмотреть говорящего получше.

– Я задал вопрос, – повторил человек. – Ты жив. А зачем? В этом есть какой-нибудь смысл? Если ты будешь играть в молчанку, – добавил он, – я, пожалуй, перережу вон ту трубочку. А если и дальше будешь молчать, выдерну вон тот проводок. И так дальше, пока не сдохнешь. Так что соображай быстрее.

– Я должна… должен… должно… – прохрипела отец-мать.

– Сколько? – поинтересовался человек в зелёном, пережимая пальцами трубочку от какого-то прибора. – И кому?

– Сказать… – ответила отец-мать, чувствуя, что её телу не хватает чего-то важного.

Пальцы разжались.

– Должен сказать? Ну так говори.

– Надо… найти девочку… – отец-мать почувствовала, что вот-вот умрёт снова, и попыталась зацепиться краешком гаснущего сознания за жизнь.

– Девочку, говоришь? С девочками много возни, – задумчиво протянул зелёный. – Вот сейчас мне как раз пришлось повозиться с одной девочкой.

– Надо найти девочку, – отец-мать Люси с трудом выталкивала из себя слова, – Агагу хватило всего одной ночи… Лос-Ужос…

– Что-что? Э-э, парень, ты, похоже, лезешь в чужие дела, – озабоченно сказал зелёный. – Давай-ка обратно, – он взялся за пучок проводов и трубок.

– Одной ночи, а бедствия были неисчисли… – угасая, пробормотала отец-мать.

Умирая в очередной – и наконец-то в последний – раз, он успела подумать, что не оправдал доверия, и врата света отныне закрыты для него. Потому что его последние слова услышал не его сын-дочь, а преступник.

Но на сей раз никаких ангелов, преграждающих путь, не было. Был лишь чистый свет горнего милосердия – радужный поток, мост в новую жизнь. Он поняла, что прощена, и ринулась в животворный источник бесконечного обновления.

…В палате тревожно запищал кардиограф. Его стрелка замерла в крайнем положении, показывая отсутствие сердечной активности.

– Ну, сейчас набегут, – недовольно сказал человек в зелёном и двинулся к двери.

На мгновение он задержался, увидев на полу маленький блестящий ключ. Он остановился, как бы прислушиваясь к какому-то внутреннему голосу.

– Чего? – сказал он куда-то в пустоту.

Раздался невнятный звук: будто что-то пробурчало в животе.

– Ну, – сказал человек в зелёном, – если тебе это зачем-то надо…

Потом наклонился и осторожно, двумя пальцами, подобрал вещицу и завернул в медицинскую салфетку.