Текст книги "Дивен Стринг. Атомные ангелы"

Автор книги: Михаил Харитонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

ЭПИЛОГ

Иеремия Амадей Каин Буллшитман достал сигариллу и попробовал её на зуб. Сигарилла была мягкой и отдавала мёдом и мятой. Это ему понравилось, и он откусил верхушку. Табачный лист приятно холодил язык.

– Недурно, – сказал он, рассматривая картину. – У этой Найберн есть стиль. Кстати, – добавил он, обсасывая свеженадкушенную верхушку, – твоё дело закрыто. И дело доктора Джихада тоже. Всё забрали под себя ребята из ФБР. И засекретили. Похоже, – добавил он, – там что-то такое, во что нам лучше не соваться. В общем, завтра заедешь в офис, подпишешь документы.

– Я знала, что этим кончится, – сказала Уисли.

Она затащила шефа на новую выставку знаменитой художницы совсем не для того, чтобы говорить с ним о делах. Просто ей хотелось показать этому грузному, грубоватому человеку другую часть вселенной: мир искусства, высокого и чистого, подобно ослепительной горной вершине.

– Do sviazy! – раздалось над ухом.

Детектив Уисли обернулась и увидела доктора Гейдара Джихада, протягивающего руку.

Она пожала твёрдые пальцы, механически отметив про себя, что доктор начал поправляться: видимо, сказывалось усиленное питание, которым он стал злоупотреблять после избавления от чревомозга, контролировавшего его жизнь.

– Очень хорошо, что вы здесь, – сказал доктор, возбуждённо блестя глазами. – Я, собственно, хотел попрощаться.

– Вы уезжаете? – с печалью в голосе сказала Уисли. Несмотря на то, что доктор убил её папу-маму и Киссу Кукис, она испытывала к нему безотчётную симпатию: он чем-то напоминал ей отца в те ранние годы, когда он был не таким ответственным. Она искренне обрадовалась, когда с доктора сняли обвинения. К сожалению, они редко виделись: в последнее время у профессора завелись какие-то дела со спецслужбами.

– Да, уезжаю. Вот решил зайти. Не ожидал, что увижу вас всех сразу. Кстати, – обратил он внимание на картину, – интересное колористическое решение. Как называется это полотно?

– Это из католического цикла, – блеснула знаниями Уисли. – Кажется, "Мученичество святой Боэдромии".

– Грамотно всё нарисовано, – засвидетельствовал Носорог, доедая сигариллу. – Я видел что-то такое года три назад, когда мы искали того парня, Техасского Титькореза. Только он резал вдоль.

– Титьки, – механически поправила своего шефа Люси, – гендерно-шовинистическое слово. Лучше его не произносить.

– Вот новость, – вздохнул Носорог, – опять какие-то изменения. Титьки есть, а слова нету. Похоже, мне уже пора на свалку.

– Как я рада вас видеть, друзья, – зазвенел под потолком чистый голос Серамифы Найберн.

– Ох, – Носорог завертелся на месте, пытаясь найти источник голоса. – Вы где, мэм?

– Это микрофон, они тут везде, – рассмеялась Серафима. – Я еду по коридору. Меня везёт Биси. Я её очень люблю, – добавила она.

Люси вздохнула.

За последние полгода Серафима очень изменилась. Истинная внешность любимой дочери стала тяжёлым ударом по ранимой душе художницы. Пережив четырнадцать тяжелейших кризисов, пройдя через восемь попыток суицида, включая изощрённое самосожжение (Серафима облила себя соусом "Тысяча островов" и подожгла его при помощи увеличительного стекла), она всё-таки нашла в себе силы принять реальность и снова полюбить дочь.

Это радикально изменило её творчество. Отныне она рисовала совсем другие картины – исполненные величия и трагизма. Это были настоящие поэмы в красках. Критики сходили с ума, расточая комплименты. Особенно удачным оказался новый цикл – на религиозные темы. Художница впервые осмелилась изображать людей: пережитый травматический опыт излился в образах невероятной выразительности.

Позвякивающая коляска с художницей показалась в конце коридора. За спиной Серафимы можно было разглядеть изумрудно-зелёную гривку Биси.

Дочь Серафимы пока ещё не смогла стать настоящим невротиком, но уже наработала целых два комплекса: она глубоко переживала по поводу цвета правого и левого глаза по отдельности. Теперь каждый день перед уроками к ней подходили сразу два психолога, по одному на каждый глаз, и кормили её разнообразными стимуляторами и антидепрессантами, вкусными и полезными. К тому же её школьные подруги, и даже задавака Мэри-Сью, узнав, что она – не просто крашеная кукла, а самый настоящий радиоактивный мутант, прониклись завистливым восхищением. Популярность была приятна само по себе и к тому же помогала развитию невроза лидерства. Биси была на седьмом небе от счастья, но не почивала на лаврах, а продолжала работать над собой: девочка дала себе зарок, что к выпускному балу она приобретёт хотя бы один настоящий, полноценный невроз, а может быть, и психоз.

Радости добавляло и очередное повышение цен на плутоний. Американское правительство любезно согласилось скупать её плохие какашки для нужд атомной энергетики. Биси надеялась, что к совершеннолетию на её счету скопится сумма, достаточная для оплаты услуг самого лучшего психоаналитика Нью-Йорка.

Коляска Серафимы остановилась неподалёку от Иеремии, Люси и Гейдара Джихада.

– А вот и вы, – тень улыбки озарила счастливое лицо художницы, – я ужасно по вам соскучилась. Вы – настоящий ценитель искусства, профессор, я только теперь оценила ваши рецензии по достоинству.

– Кстати, – несколько смущённо сказал профессор Джихад, – я тут недавно разбирал старые бумаги. И нашёл черновик статьи про ваше творчество. Сами понимаете, писал он. Я собирался публиковать его в «Артс Америкэн», если вдруг Биси начнёт капризничать. Ну, чтобы… сами понимаете.

– Чтобы меня морально уничтожить? – уточнила Серафима. – Увы, я этого заслуживала. Во-первых, я была внутренне нетолерантна к критике. И, во-вторых, мои картины никуда не годились. Кстати, я посмотрела бы. Рецензия Гитлера – это в любом случае интересно.

– К сожалению, я бросил рукопись в огонь, – развёл руками профессор. – Я покидаю арт-критику. Без Гитлера в животе мне трудно быть настолько безжалостным, насколько этого требует профессия. Медицина мне тоже надоела. В общем, я теперь сотрудник ФБР. Буду работать в Гуантанамо. Завтра сажусь в самолёт – и прости-прощай, Нью-Йорк!

– Интересная работа? – вежливо спросила Люси.

– Ну как сказать, – доктор на секунду задумался, – я буду помогать людям говорить правду и проявлять доверие к американскому правительству. Будут востребованы мои навыки критика, хирурга и психолога. И у меня получается! Недавно я беседовал с одним неразговорчивым типом, неким Чехом Словаком. Помог ему минуты за две. Добрым словом и калёным железом можно достичь гораздо большего, чем просто добрым словом.

– Рада за вас, – искренне сказала Серафима. – Мы, художники, тоже помогаем людям осознать правду. Кстати, не хотите ли посмотреть мою новую картину? Я закончила её вчера ночью, сегодня её привезли. Она в соседнем зале.

Через несколько минут вся компания стояла перед огромным полотном.

Новое зрение художницы просветлило её стиль. Цвета стали уверенными и спокойными: солнце на картине было воистину золотым, каждая травинка – изумрудно-зелёной, капли дождя – серебристыми, кровь красной, кости – белыми, а отсечённые части тел – сизыми и багровыми.

– Это "Кастрация святого Бонифация", – представила полотно Серафима. – Я считаю её своей лучшей работой… на сегодняшний день, – последнее она сказала со сдержанной гордостью уверенного в себе мастера.

– Весьма любопытно, – раздался низкий мужской голос позади.

Уисли недовольно обернулась и увидела высокого тощего мужчину с седой головой, восседавшего на инвалидной коляске. Заметив её, он подъехал поближе, и стало видно, что у него нет правого уха, а вместо левой руки – изящный титановый протез. Из шеи торчала какая-то трубка, под пиджаком виднелись тонкие провода электростимулятора, подобранные под цвет сорочки.

– Простите назойливого старика, – церемонно сказал он, – но меня заинтересовало это полотно. Мне оно напомнило Вьетнам. Там в плену со мной проделали нечто подобное… Меня зовут Маккляйн, Джордж Маккляйн. Полковник Маккляйн, если совсем официально.

– Серафима, – представилась Найберн, разворачивая коляску. – Я нарисовала эту картину. Вы воевали во Вьетнаме, полковник?

– Ну не то чтобы воевал, – смутился Маккляйн, – я был тогда зелёным мальчишкой. По-настоящему я воевал в Гондурасе. Вот посмотрите, – он ловким движением извлёк из правой глазницы глаз, оказавшийся стеклянным, – это мне презентовал лично команданте Вильялобос в качестве извинения. Команданте несколько погорячился, когда допрашивал меня в полевых условиях, зато оставил на память красивый сувенир. Если бы это было уместно, – галантно склонил он голову, – я подарил бы вам его на память: я поклонник вашего творчества.

– О, что вы, не стоит, – проворковала Серафима, ловко разворачивая коляску. – Мои картины очень далеки от совершенства.

Старик смутился ещё больше.

– Я старый солдат, – пробормотал он, – я не знаю тонкостей искусства. Но я в восторге. И в отставке, – добавил он. – Печень, знаете ли, пошаливает, гемоглобин плохой, так что пришлось уйти со службы подобру-поздорову. Вот и трачу время на музеи. Люблю красоту. Хотя вон та вытянутая кишка у вас как-то очень провисает, – придрался он к второстепенной детали.

– Это потому, что она полная, видите вздутие? – Серафима нажала на кнопку, придвигая свою коляску ближе к стариковской. – Пустая была бы натянута сильнее. Я читала специальную литературу на эти темы. Но вы-то всё это видели в жизни? Как я вам завидую…

– Может быть, – набрался смелости старик, – мы продолжим в другом месте? Тут поблизости есть неплохое заведеньице с удобным пандусом для инвалидов… То есть, конечно, если вы не против и у вас есть время на старика…

– Я не против, – чуть кокетливо наклонила голову Найберн. – Совсем даже не против. Мне с вами хорошо и уютно… как будто мы давно знакомы.

– И у меня такое чувство, – признался старик. – Уж простите нас, молодые леди и джентльмены, – он неожиданно молодо и дерзко сверкнул зубной керамикой.

Полковник и художница поехали по коридору. Инвалидные коляски тёрлись друг о друга, как кошки, их моторы нежно мурлыкали.

Маленькая Биси мечтательно вздохнула: похоже, у неё скоро будет отец. Может быть, у неё разовьётся эдипов комплекс? Правда, эдипов компекс бывает только у мальчиков. Ну что ж: значит, она будет первой в мире девочкой с эдиповым комплексом. Она станет знаменитой и все будут ей восхищаться…

У Люси в сумочке зазвенел мобильный.

– Это ты? – спросила она с неудовольствием. – Извини, я в музее… Что? Поздравляю! Ну конечно же приду! Да, согласна! Прости, занята, перезвоню позже, всё обсудим, – торопливо сказала она и нажала на отбой.

– Рой Бэксайд звонил, – сказала она, запихивая телефон в сумочку. – Приглашал на свадьбу. Он выходит замуж за Обадью Смита. Ну того самого, которому недавно дали сержанта. Представь, даже это его не остановило! Предложил мне стать подружкой. Обязательно надену леопардовые колготки. И мини-юбку. Он это оценит.

– Послушай моего совета, не пренебрегай традициями, надень нормальное платье, – заворчал Буллшитман.

– Обойдусь, – легкомысленно заявила Уисли. – В конце концов, мы живём в двадцать первом веке!

– Все эти экстравагантности – не от большого ума, – затянул своё Носорог, настроенный консервативно. – Всё придумывают что-то новое, а зачем? Тут недавно по телеку показывали какую-то свадьбу в бассейне…

– А, – вспомнила Люси, – так это Ролли Стаун, кинозвезда. Снова вышла замуж. За дельфина.

– Опять молодого подцепила, – буркнул Буллшитман, не одобрявший Ролли и её образ жизни. – Надеюсь, парню уже есть семнадцать.

Люси попыталась запихнуть телефон в сумочку, но тот внезапно озарился радужным сиянием, а вместо звонка в воздухе повисли небесного звучания аккорды арф и клавикордов.

Девушка благоговейно приложила телефон к уху, немножко помолчала. Потом вздохнула и нежно поцеловала трубку.

– Мой ангел, Арам Цам-Цам, – объяснила она. – Он вообще-то предпочитает телепатию, но сначала всегда набирает номер. Очень мило с его стороны.

– Как у него дела? – поинтересовался доктор Джихад.

– Он закончил курсы любви и доверия, – сказала Уисли, – и скоро получит сертификат соответствия. Его забирает к себе на стажировку некая высшая сущность, очень и очень уважаемая… Похоже, у него всё хорошо.

– Слишком хорошо, – мудро заметил доктор, – тоже нехорошо. Это значит, что вот-вот случится какое-нибудь дерьмо.

Телефон Люси зазвонил снова. После райской музыки обычный звонок показался каким-то особенно резким и тревожным.

– Да что ж это такое! – сдвинул густые брови Буллшитман. – Они оставят тебя в покое или нет?

– Номер не определяется, – встревожилась Люси. – Что-то тут не так.

– Да ладно, какой-нибудь псих, – махнул рукой доктор, но в голосе его прозвучала озабоченность.

Телефон продолжал извергать трели, зловеще вибрируя.

Реклама

Сенсация на книжном рынке! Новейшая книга Дивена Стринга! Шокирующее и доставляющее продолжение «Атомных Ангелов»!

…Из нищей антисемитской тоталитарной России в толерантно процветающие Соединённые Штаты эмигрирует доктор Шарек, праправнук безумного красного профессора Павлова. Его цель – продать выкраденную из сверхсекретного института страшную реликвию: гипофиз Иосифа Сталина, концентрирующий в себе дьявольскую харизму власти.

КГБ бдит: вывезти биологический материал из России почти невозможно. Доктор решается на пересадку гипофиза себе в ягодицу.

И вот доктор Шарек в Нью-Йорке – и в первый же день попадает в загадочную автокатастрофу, искалечившую его тело, зато познакомившую с детективом Люси Уисли, расследующей его случай. В ходе расследования выясняется, что за гипофизом Сталина охотится скандально известный сенатор, связанный с русско-китайской мафией, расист и шовинист, тайный враг свободы и демократии…

Кто оторвал доктору половину жопы? Зачем знаменитый математик с польской фамилией удочерил клонированную овцу? Почему из продаж исчезло животное масло? Может ли мёртвый афроамериканец стать президентом Национальной Баскетбольной Ассоциации и как победить гомофобию при помощи титанового лома?

На эти и другие вопросы Дивен Стринг даст ответы, которые потрясут ваше воображение.

Вы снова встретитесь с несгибаемой Люси Уисли, её шефом Иеремией Буллшитманом, прекрасной Бисальбуминией и её матерью, мужественным Арам Цам-Цамом и другими героями "Атомных Ангелов". Им предстоят тяжёлые испытания, но их руки и сердца, исполненные доверия и ответственности, снова спасут Америку. В этом им помогут силы земные, небесные и даже подземные.

Читайте продолжение "Атомных Ангелов" – "Ядерные Демоны"!

Послесловие переводчика

Как известно, русский язык катастрофически беден в сравнении с современным американским, особенно в сфере креативной амплификации, которой так богаты тексты Стринга. Я попытался передать полифоническое звучание оригинала заведомо негодными средствами, за что прошу прощения у взыскательных читателей. Таковым я могу – с полным на то основанием – рекомандовать одно: читать Стринга в оригинале. В переводе, даже хорошем, теряется та стилистическая изощрённость, которая вызывает восхищение у поклонников этого великого мастера слова.

Очень трудно было передать богатство языковой игры и незнакомых нам реалий. Увы, в нашем языке отсутствуют не только слова, но даже представления, связанные с повседневной жизнью современной Америки. Из-за этого пришлось идти на серьёзные искажения оригинала.

Тем не менее, некоторые переводческие решения заслуживают если не оправдания, то хотя бы объяснения.

Фрагменты текста

– Dummkopf! Rotznase! – рявкнул голос.

Эти и другие немецкие ругательства, употребляемые Гитлером, оставлены без перевода. Смысл, который они несут – гомофобия, нетолерантность, отрицание любви и ответственности.

Люси не могла носить колготки.

В оригинале Люси не могла носить трусики (panties), а не колготки. Изменение понадобились, чтобы передать каламбурную оговорку.

В госпитале святого Мартина у Роя жила сестра, страдающая ретроамнезией после неудачной попытки вагинальной лоботомии, сделанной гинекологом-извращенцем, испытывавшим преступное влечение к женским мозгам… Увы, преступного гинеколога, помещённого в психиатрическую лечебницу, залюбил до смерти санитар-гермотрансвестит, бывший сержант, испытывающий сложные чувства к гинекологам.

Эти несколько строк – подходящий повод для того, чтобы продемонстрировать трудности, возникающие при попытках перевода на русский текста Стринга.

Так, термин «гермотрансвестит» является слабой попыткой передать реалии развитой гендерной культуры. Речь идёт о транссексуале, подвергшемуся хирургической операции по смене пол и гормонотерапии (post-op), но при этом не вполне отказавшемся от своей прежней идентичности, в частности, практикующим переодевание в одежду своего прежнего пола. Таким образом, сержант (точнее, детектив – см. ниже), залюбивший до смерти маньяка, был мужчиной, хирургически превращённым в женщину, но носящей мужскую одежду и выдающей себя за мужчину. Обычная американская история – увы, пока невозможная в нашей стране.

Расплывчатое выражение "залюбить до смерти", в свою очередь – слабая попытка указать на неизвестную у нас экстремально-криминальную психосоматическую практику, направленную на физиологическое провоцирование кризиса идентичности. Эта практика в своей аутентичной форме в России недоступна, за неимением у русскоязычного населения выраженной и осознанной идентичности. Ближайшим подобием таковой является использование раскалённого титанового лома, применявшегося в России в девяностые годы двадцатого века как инструмент экстренной приватизации или взыскания по долговым обязательствам.

Расплывчатым выражением "сложные чувства" я пытался передать непереводимое американское понятие «fuckingshitting».

Что касается вагинальной лоботомии, я не смогу раскрыть эту тему сколько-нибудь полно за недостатком места, а также медико-психологического и культурно-толерастического образования читателей.

С тех пор Рой страдал фобиями по отношению гермотрансвеститам и сержантам.

Снова проблемы перевода, связанные с американскими реалиями. Рой Бексайд испытывал трудности в отношениях с детективами, то есть своими коллегами. В американской полиции детектив – звание более низкое, чем сержант, но выше офицера (впрочем, по статусу они равны, но детективом быть несколько престижнее). В свою очередь, Люси не детектив, а офицер. Изменения понадобились, поскольку слово «офицер» у русскоязычного читателя практически не ассоциируется с работой органов правопорядка.

Тень улыбки пробежала по его бледному лицу…

Абсолютно непереводимое на русский язык словосочетание «N. smiled» везде передаётся принятым в русскоязычной переводческой традиции выражением «тень улыбки пробежала по бледному лицу N».

…отец Люси попыталась задушить дочку своими колготками…

Гендерная принадлежность отца-матери Люси маркируется в тексте сложным и необычным образом. Вместо обычных he/she (он/она) и his/her (его/её) используются американские гендерно-продвинутые конструкции s-he (можно перевести как "он/а"), hisr (что-то вроде «егоеё») и так далее.

Чтобы хотя бы отчасти сохранить это языковое богатство, я постарался передать это при помощи демонстративного рассогласования родов личных местоимений и глаголов: "он помнила", "он почувствовала" и так далее. Это не самое удачное решение, но я не нашёл лучшего.

Она могла есть только обезжиренные салатные листья и пила лишь дистиллированную кака-калу-лайт.

Я перевёл встречающиеся в романе шуточные искажения названия безалкогольного напитка «кока-кола», которое связывается автором со словом cock, словосочетанием «кака-кала». Смещение акцента шутки с генитального на фекальный больше соответствует традициям русской культуры с её выраженной германоцентричностью.

…попросил Серафиму, чтобы девочку назвали Бисальбуминией, в память о первой строчке диагноза его покойной супруги.

Бисальбуминия – заболевание крови. В сыворотке крови имеются две альбуминовые фракции с различной электрофоретической подвижностью – альбумин А и альбумин В.

Бисальбуминемия обычно считается наследственным заболеванием, однако существует и преходящая бисальбуминемия, связывавшаяся раннее с передозировкой пенициллина.

Статистически значимая зависимость между появлением в крови B-компонента альбумина и употреблением холестириносодержащей еды на свадьбах относительно недавно установлена британскими учёными.

«Раненый беляк покатился кубарем по гладкой и сухой траве, подпрыгнул кверху и жалобно закричал в зубах рассовавшегося пса…»

Цит. по изданию: И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Т. 3. М.: «Наука», 1979.

…когда гороховые стручки созреют, специальная машина с железными зубьями – очень, очень острыми – едет мимо грядок и…

Лермонтов лжёт: зубья комбайна для уборки зелёного горошка никогда не делаются острыми, чтобы не повреждать стеблей.

Эта незначительная деталь как бы напоминает читателю, что любая тоталитарная идеология основана на лжи. Как сказал великий писатель-гуманист Эрнест Хемингуэй, "фашизм – это ложь, изрекаемая бандитами".

…остатки аденозинтрифосфата.

Аденозинтрифосфат (сокр. АТФ, англ. АТР) – нуклеотид, играет исключительно важную роль в обмене энергии и веществ в организмах; в первую очередь соединение известно как универсальный источник энергии для всех биохимических процессов, протекающих в живых системах. АТФ был открыт в 1929 году Карлом Ломанном, а в 1941 году Фриц Липман показал, что АТФ является основным переносчиком энергии в клетке.

– Was glotzest du? – поинтересовалась Люси, вспомнив кое-что из любимых выражений своего дядюшки-раввина.

Пожалуй, единственное место в книге, где Дивен Стринг проявляет дискурсивную безответственность. Ребе Шлёмиль, как высококультурная личность с доброкачественными генами, не может употреблять выражения типа "чё пыришься".

Сокращения в тексте

Посвящение, в оригинале составляющее 14 страниц, сокращено до первой и последней строчки, также из текста полностью исключён раздел «Благодарности», занимавший, по американской традиции, последнюю треть книги.

Это сделано по просьбе автора, которому уже после выхода книги стало известно, что один из упомянутых в посвящении людей (некий Рэнди Марш, житель Соут-Парка) был замечен в расистских и ксенофобских высказываниях в адрес афроамериканцев. Мистер Стринг, известный своим абсолютным неприятием расизма и ксенофобии, обратился ко всем издателям с просьбой не воспроизводить посвящение и благодарности, пока его юристы не проверят всех упомянутых там людей на предмет их полной политкорректности. Разумеется, мы в точности исполнили пожелание автора, оставив только те имена, относительно политкорректности которых нет никаких сомнений.

Михаил Харитонов,

23 декабря 2009 года