355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Толкач » Третий эшелон » Текст книги (страница 6)
Третий эшелон
  • Текст добавлен: 27 марта 2017, 14:30

Текст книги "Третий эшелон"


Автор книги: Михаил Толкач



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– Счастье твое, что ты сибиряк. Показал бы я тебе заначку, лупоглазый нехристь!

Пекарь захлопнул дверь, звякнул крючок, кинутый в петлю.

Друзья стали совещаться. Батуев постучался в дверь.

– Сказал вам: «Нету!» И нечего дверь ломать, – сердито загремел голос пекаря.

– А сколько ждать?

– Час.

– Ждем, – тихо сказал Пилипенко и неожиданно закричал: – Вася, заводи машину! Ну его к черту!

А сам тихонько подошел к двери. Шофер завел мотор, не понимая Пилипенко.

– Есть кто живой? – басом, изменив голос, спросил Илья, барабаня ногой в стенку. – Эй, откройте!

Стукнула задвижка: Пилипенко распахнул дверь.

– Прошу прощенья! Где бы нам погреться? – на-

ивно спросил Пилипенко, по-ястребиному глядя на пекаря и улыбаясь.

– С бани только что. Заходи, ребята. Папаша в гости зовет!

Шофер заглушил мотор и вместе с Батуевым прошел в помещение.

– Без хлеба возвращаться нельзя, – говорил Илья, снимая телогрейку. – Так ведь, папаша? Так. Боевое задание получил – умри, а выполни.

Не дождавшись ответа, предложил:

– Скидывай телогрейки, ребята! Граммов по триста корочки не найдется с мякушкой? А, отец?

– Это черт знает что такое, прости меня грешного! – возмутился пекарь, убирая со скамейки черные продолговатые формы. – Грабители вы окаянные…

Над станцией занималось утро, бодрое, румяное. Рассеивалась сизая дымка. За оградой пекарни открывалось увалистое поле, ряды колючей проволоки на колышках, противотанковые ежи.

Заалело полнеба. Голосили одинокие петухи в каменном буреломе. Утробно ревел гудок.

– Продолжай, дядька, – просил Пилипенко, выслушивая рассказ пекаря и отрезая новый кусок душистого хлеба.

– Так вот я и говорю, – охотно отозвался пекарь, – пришли недавно наши. Один полковник и заявляет: «Хлеба давай, старина. Немца мы шугнем в два счета. Что же это у вас все драпака дали?..» И так это выругался, что даже мне легко на сердце стало. А вправду, начальство поуехало, больше мелкие командиры вертятся, отбиваются да эвакуацию-ма-тушку учиняют… Ну, и солдаты, безусловно, тут как тут. Без солдата ни одно дело не обойдется… Да, полковник хлеба просит, а во двор, вона туда, машина въехала, и покатая крыша на ней под брезентом топорщится. За полковником и другие командиры сгрудились. Дал я им хлеба. И полковник ломоть жует да все удивляется: мол, почему я не убежал до сих пор? Только-то они отъехали, слышу, ка-а-ак шарахнет! Немца, значит, погнали! Да. Потом меня в главный штаб потребовали… Мне за тот хлебушек награду прицепили.

Пекарь снял фартук. На замасленной гимнастерке поблескивала медаль «За боевые заслуги».

– Потому, говорят, как ты, Феофан Карпыч, верно служишь армии и флоту.

Пилипенко пощупал медаль, серьезно попросил:

– Извините нас, пожалуйста, Феофан Карпыч, за нахальство наше.

– Хо-хо-хо! Нахальство… – Пламя маленькой коптилки заколыхалось от басовитого хохота пекаря. – Какое там к шуту нахальство, ежели народ хлеба ждет. Не для себя же… Смелый там найдет, где робкий потеряет, чада мои… Ну, расселись!. Пора честь знать. Живо!

Шофер и Цыремпил носили горячие буханки хлеба. Пилипенко перегибался через борт, принимал хлеб, укладывал его на брезент. Над машиной курился легкий пар.

Послышался далекий звук самолета. Высоко в небе, серебристо-голубом и чистом, заструилась белая тесьма. Она медленно удлинялась, будто разматывалась с невидимого клубка. Ударили зенитки.

– Фриц, – определил пекарь.

Ребята переглянулись, замерли в нерешительности.

– Ну, псаломщики! Чего рты разинули?

Батуев заспешил к пекарне, а робкий шофер оказался в кабине и зачем-то завел мотор.

Зенитки били часто и громко. Подали свои голоса и пулеметы. Где-то рядом, позади пекарни, зло и хлестко затрещали скорострельные пушки.

Илья, засунув руки в карманы телогрейки, удивленно смотрел в небо на разноцветные следы снарядов. Зрелище не пугало его. Шофер спрятался за поленья, так и не выключив мотор. Батуев, швырнув буханку в кузов, юркнул под машину. А Илья все так же глядел в нёбо и по-прежнему не испытывал ни малейшего испуга.

Вражеский самолет вильнул за тучку. Зенитки рявкнули раз-другой и умолкли. Слышно было только

• подрагивающее урчание автомобильного мотора.

– Ну, сибирячки, навоевались?

Морщинистое лицо пекаря улыбалось.

– Носите хлеб!

Закончив погрузку, сели отдохнуть. И тогда Цыремпил печально сказал:

– Полковник, говорите?.. У меня брат полковник. Под Вязьмой лежит. Отец написал…

– Горе, оно кого краем коснулось, кого до сердца достало, – отозвался пекарь.

Скорбь товарища передалась всем: сидели притихшие, молчаливые.

На прощанье Феофан Карпыч заботливо напомнил:

– Спешите. Одна нога – здесь, другая – там. Духом! Как бы не того…

Он приветливо протянул сухую, жилистую руку. Ребята пожали ее и кинулись к машине.

Через несколько минут они были у своих землянок.

Фролов осматривал станцию и размышлял о стойкости ее защитников. Живого места не найти на Единице, а люди еще до них умудрялись пропускать поезда, подавать вагоны почти к самой передовой линии. Три железнодорожника были на всю станцию, но работа шла, грузы не задерживались. Останься, кажется, один этот нескладный комендант, и даже тогда бы жизнь на путях не замерла. Потери слишком велики. Умирают лучшие, гибнут на работе, на отдыхе, в подвалах. Давно ли они сюда приехали, а уже две братские могилы.

Задумавшись, Фролов углубился от путей в развалины поселка. Он с утра собирался посмотреть, как живут люди.

– К нашему шалашу, товарищ начальник, – окликнул его связист Хохлов. Он выметал мусор из подвала.

– Устроились?

– Получилось. Темновато малость, да зато над головой бронь надежная.

Неказистый Пацко легко внес в подвал доски, отряхнул ватник.

– Марфа твоя, поди, на мягкой перине нежится, Еремей, – вмешался в разговор кареглазый, с широким носом стрелочник – друг Пацко. Он раздобыл где-то соломы, мятой, будто вытряхнутой из матраца.

– Тише вы, умножатели рода, – раздался из угла недовольный голос Ильи Пилипенко. – Людям на работу скоро.

– Пацко, тебе дать соломы, или ты до Марфиной перины дотерпишь? – тише, но так же озорно спросил Хохлов.

– Ты, Парфен, мою Марфу оставь в покое, ясно? – негромко, но внушительно предупредил Пацко, пощипывая редкую бороденку. Видно, разговор этот был не впервые, и он сердился. – И перина у нас есть. А семейное дело не для зубоскальства создано. Ясно?

Фролову все больше нравился Пацко, и он постарался примирить приятелей. Спросил Хохлова:

– Сколько вас тут живет?

– Восемь. Холостых, исключительно неженатых. Кроме разве Пацко.

Павел Фомич заметил, что в глубине полумрака два человека сооружали козелки для нар. Прикинул, пожалуй, многовато здесь людей. А вдруг прямое попадание?.. Но не сказал об этом, а пошутил:

– Просторнее, оно бы лучше. Воздух чище. – И уже серьезнее спросил: – Коммунисты есть?

Жильцы переглянулись. Вперед выступил Хохлов.

– Я – член партии.

– Электромеханик? Ну, и за комиссара общежития вам быть. Понятно?

– Так точно!

Фролов взял связиста под руку и вышел с ним на воздух.

– Вас как звать-то?

Тот засмущался:

– Нескладно. Парфен Сазонтыч.

– Вот, Парфен Сазонтыч. Ехали мы сюда и рассчитывали: приедем, осмотримся. Потом примем хозяйство, в курс дел войдем. Люди привыкнут. Так и наши сверхсекретные инструкции расписаны. А в жизни все по-иному вышло. Начальника станции нет, командиры многие погибли. Где надо пять, там у нас один. Выходит, всего втиснуть в инструкции нельзя.

Хохлову были непривычны такие разговоры Фролова. А начальник политотдела говорил с ним о наболевшем, как коммунист с коммунистом. Связист заметил:

– Краснов наш что-то приуныл. Бывало, все беседы да доклады, а тут…

Хохлов не нашел слов, замолчал.

– Что ж, Краснов подрастерялся. Непривычное дело, понятно. Ваши товарищи как? Приуныли?

– Видите ли, разбросано все, чисто ураган прошел.

Рябое лицо Хохлова посуровело, и он повторил:

– Разбросано. Трудно в новой обстановке освоиться. Но, думаю, привыкнем, работу наладим. Дело, оно человеком ставится, человеком и славится. А насчет расселиться – вы правы. Накроет, так всех.

– Что же, потолкуй с людьми, комиссар. Мысли у тебя правильные. Надеюсь, положенное нам сделаем.

Фролов пожал широкую ухватистую руку связиста.

– Побриться требуется, комиссар…

Хохлов виновато ощупал щетину на лице.

Почти в каждой каменной коробке подвала устраивались железнодорожники. Без суеты, деловито они оборудовали себе жилище, строили прочно, надолго, не надеясь на быстрый отъезд.

«Прав Хохлов, люди стали хозяевами», – с радостью думал Фролов, и спокойнее стало на душе.

Его догнал посыльный от коменданта: Мошков просил срочно зайти в комендатуру, Фролов вернулся.

Солнце пряталось за дальний фиолетовый лес, оттуда били орудия. Развалины бросали уродливые тени. Меж побитыми домами курились дымки, на об-шелушившихся стенках желтели отблески костров.

Пилипенко и Пацко за углом обвалившегося дома старались разжечь охапку сырых щепок: густой темно-сизый дым медленно поднимался в вечернее, непомерно просторное небо. Хохлов сидел на камне с котелком в руке, терпеливо ожидая, когда разгорится огонь. Листравой, примостившись на чурбаке у входа в подвал, тщательно штопал порвавшиеся штаны.

Пацко упорно раздувал ог^онь, стараясь изо всех сил. Нетерпеливому Пилипенко уже надоело возиться с костром, и он насмешливо подзадоривал стрелочника:

– Подуй-ка, подуй-ка! Разгорается…

Еремей, не замечая насмешки, по-прежнему яростно надувал щеки: лицо его налилось кровью, бородка ощетинилась, глаза, став красными, слезились.

Наконец Пацко добился своего: щепки. вспыхнули, дым весело вымахнул в вечернее небо, застилая первые проступившие звезды. Хохлов поставил, котелок с водой, подвинул его ближе к оранжевым углям.

– К вашему огоньку можно? – спросила из полутьмы Наташа, появляясь у костра и присаживаясь рядом с Листравым. Он был для нее здесь самым родным человеком. К нему она всегда приходила за советом и помощью. Сейчас ее взволновало сообщение в газетах о немецком наступлении на юге, и девушка очень хотела узнать, что думакЗт об этом старшие. И как раз Пацко повел разговор о южном наступлении войск неприятеля:

– Настырный этот фриц. На Волгу нацеливается, язва. Летом он бойкий, а зимой мороза, как клоп, боится.

– Мороз – для всех холод, – не согласился Листравой. – И нам холодно, и немцам, и финнам. Силы у него много: со всей Европы соскреб. Вот и прет. Союзнички чухаются – ему на руку. Самолеты у них лучше опять-таки…

– Что вы городите, извините, Александр Федорович? Что за глупость! – Илья вспылил, ударил себя кулаком в грудь. – Наш брат на четвереньках черта обгонит! А уж фрица!.. Я вот уверен, мы их пинками до самого Берлина дотолкнем.

– Чужой земли нам не надо, – сказал Хохлов.

– А мы им по морде, по морде за это вот…

Листравой мотнул головой на разбитые дома.

Снова заговорил Пацко:

– Придумать бы такие лучи. Навел на склад – всё в воздух, увидел самолет – искрошил в куски, заметил корабль – пустил ко дну. За один бы день кончили фрицев. Да где ж они, лучи-то? Вот и прет до самой Волги.

– Послушайте!

Хохлов отодвинул котелок с бурлящей водой, возразил:

– Колотят же гитлеровцев и без лучей! У нас тут он не прошел? Не прошел. И там не пройдет! Везде русские люди стоят! Скоро и мы на него двинем…

В воздухе провыли снаряды. Взрывы вздыбили станцию, положили людей на землю, вдавили в ложбины.

– Пока мы двинем, он уже двигает. Заставляет на четвереньках перегонять черта, – мрачно усмехнулся Пащко, вылезая из ямы.

Все снова потянулись к костру, уселись вокруг. Листравой опять взялся за шитье. Наташа отобрала у него иголку и брюки, принялась штопать сама.

– Гитлер часть России отвоевал, до Байкала норовит добраться, – Пацко сердито бросил в костер щепку: искры стрельнули вверх.

Из темноты неожиданно вышел Краснов. Похоже было, что он подслушивал. Спросил, не обращаясь ни к кому лично:

– Вы не уверены в окончательной победе? Вы считаете возможным наше поражение?..

У костра примолкли.

– Мы не такие дурни, как у вашего отца сын, – сурово отозвался Листравой. – Мы беспокоимся, дела-то идут все хуже и хуже, а на союзников надежда, как на весенний снег. Да и самураи не дремлют…

Краснов сдержал бешеное желание ударить Листравого. Он видел хмурые лица сидящих людей и знал, что они будут на стороне машиниста. И, вслушиваясь в его слова, Краснов понимал, что тот говорит от имени всех. Он постоял с минуту, помешкал-ся. потом, сделав вид, что чем-то озабочен, спешно ушел.

Комендант разговаривал с Фроловым о внезапных обстрелах. Ему попало от «Березки» за большие потери людей на Единице. Кроме того, сами железнодорожники вели себя подчас, по мнению коменданта, беспечно (он назвал фамилии Краснова и Пилипенко). В связи с этим Мошков решил выступить перед людьми – так посоветовали из «Березки».

Начальник политотдела собрал в комендатуру – просторнее помещения не нашлось – коммунистов и комсомольцев.

– В октябре сорок первого я был под Москвой, – громко говорил Мошков. – Беспечность и растерянность тогда нам дорого стоили. Мы кровью платили. Пора и вам понять. Мы тут с товарищем Фроловым обсудили и считаем, что нужно расселиться по два, самое большее по три человека. Надо каждому зарубить себе на носу: враг сильный, враг хитрый, враг беспощадный…

– И мы не лыком шиты! – выкрикнул Пилипенко.

– Вот-вот. Ура, шапками закидаем! Нет, не выйдет. Командование «Березки» возлагает на нас с вами большую задачу, очень большую…

Мошков, многозначительно помолчав, продолжил:

– Огромные перевозки на наших плечах, а сюда идет только одна колея. Все грузы придется возить нам. Поэтому против силы ставь нашу русскую смекалку, ловкость. Нам всего этого не занимать. Да работать с умом – на рожон не переть.

Комендант разгорячился. Оглушенный в дневной бомбежке, он кричал:

– Никаких костров! Группами на виду не собираться! Делать все скрытно и смело. Мы их сильнее. Два месяца глушит он Единицу, пашет бомбами вдоль и поперек, а она живет. Живет! И будет жить!

Мошков говорил о приближении дня наступления на их фронте, стойкости и выдержке советских людей. Тут же передал приказ командарма об увеличении военных перевозок.

– Мы будем наступать! Будет и на нашей улице праздник! – закончил он.

– Стоило ли так заявлять? – усомнился Фролов.

– Видишь ли, Павел Фомич. – Мошков замялся, смущенно отводя глаза. – Насчет наступления я сам придумал. Точно не знаю, но наступать, конечно, будем.

Слова Мошкова заметно ободрили людей. Теперь они с жадностью перечитывали газеты: не упоминается ли наш участок? Атаковывали солдат, вернувшихся с передовой: что слышно?..

В те дни неожиданно для многих отличился Краснов. Ему надоело каждый раз при выгрузке техники рисковать своей головой. Фролов именно его вызывал на маневры. От постоянного страха Демьян Митрофанович похудел, осунулся, нос у него заострился, вытянулся. И он невольно стал искать способ обезопасить выгрузку, чтобы больше не падать при бомбежке, не кланяться каждому снаряду.

Краснов обследовал подходы к станции и нашел в одном месте удобную выемку. Немного подровнять, соорудить помост, и разгрузочная площадка окажется вне обстрела. Его предложение было горячо одобрено и Мошковым и Фроловым. Он стал героем дня… Но Листравой разгадал причины его изобретательности.

– Шкуру свою спасает, – сказал он как-то Пацко, когда тот расхваливал Краснова. – До техники ему нет дела. Своя голова дороже. А придумано хорошо, ничего не скажешь.

За инициативу Краснову была объявлена благодарность «Березки». И Фролов предупредил Листравого о том, чтобы тот не подрывал авторитета командира: в трудных военных условиях недопустимы личные счеты.

7

Усталым вернулся Илья с дежурства. Трудный выдался день: они беспрерывно убирали и подавали вагоны. Таких дежурств становилось все больше: эшелоны теснились к Единице, особенно ночью. Наступление, наступление, наступление… Вот что видел Илья в каждом вагоне, в каждой новой платформе.

Теперь Пилипенко лежал на топчане: болела голе ва. Листравой, примостившись у коптилки, писа; жене письмо. Илья не раз заставал машиниста за этим занятием и всегда сочувственно поглядывал на него: что-то не клеится у старика, гложет его какая-то мысль.

Батуев был в наряде – охранял городок. Фролов переселил железнодорожников на край поселка, почти к самому лесу: это безопаснее. После работк восстановители сами несли охрану.

Илья с теплотой подумал о Цыремпиле: хороши парень. Сейчас дежурит где-то вместо него. Сам по просился в наряд, узнав, что друг болен.

Пост Цыремпилу достался далеко, почти у самог: леса, между развалинами, где в подвалах жили вое становителй, и дорогой, ведущей к фронту через лес Было темно. Оставшись один в гнетущей тишине заснувших руин, Цыремпил почувствовал, как стра: сдавливает сердце. Он старался преодолеть его и и мог. Кругом было темно и тихо. Черная глуха! ночь окутывала все. Чтобы забыться, Батуев вспоы нил о далеком доме, представил себе старенькую заботливую мать. Хоть и плохие у нее глаза, она по-прежнему вяжет шерстяные рукавицы для фрон товиков. Так писал отец… Еще сообщал, что в чест, – погибшего брата улусники собрали деньги и передал! на постройку танка…Послышался шорох. Батуев притаился, кровь бросилась в лицо, пальцы невольно потянулись к спусковому крючку автомата. Но он убедился, что, цетясь, даже не видит мушку, и похолодел от страха.

Началось мучительное ожидание. Напрягся слух Чувства обострились настолько, что уши слышал! даже ранее не уловимые звуки. Легкое вздрагивание листьев в лесу, прыжок лягушки, падение капли росы – все настораживало. Не топот ли? Не голос ли слева? Не ползет ли в темноте диверсант, готовьк внезапно ударить сзади?..

Он чуть не поднял тревогу, но опасность показаться смешным остановила его. Батуев опустила на колени, прислонился плечом к щербатой кирпичной стене. Ему почудилось, что прошли длинные-длинные часы, его забыли.

Но вот и шаги, осторожный шепот на дороге.

– Стой! Кто идет?

Шаги притихли. Страшное молчание. Гремит сердце. Снова хриплый крик:

– Кто иде^?

Щелк взведенного автомата.

– Не стреляй, дяденька… Мальчик у меня.

Голос испуганный, женский, просительный:

– Жилье ищем, притомились…

«Обман! Обман! Обман!» – стучит сердце.

Автоматная очередь рассыпалась по разбитым улицам, плеснулась на дорогу, затихла, повторившись в лесу.

– Ой! Очумел…

И снова мягкая тишина. Приглушенный детский плач. Потом спешные шаги разводящего, начальника караула, солдат…

В свете фонарей на земле лежит женщина, прижав к груди мальчика в рваном пиджачке. Живая, но испуганная.

Ушли люди, и опять Цыремпил один со своими мыслями и непроницаемой темнотой.

Дождался смены и в «караулке» узнал, что задержанная женщина – местная жительница, возвращалась домой с мальчиком Петей.

– Вот он, твой пугальщик, – сказал Пацко, указывая на Цыремпила.

Мальчик грыз сухарь, сердито косил глаза из-под солдатской пилотки, плотнее прижимался к матери.

Вошел Фролов: все встали по команде «смирно». Начальник политотдела объявил Батуеву благодарность за димерную службу.

В подвале стояла приглушенная тишина. Только Александр Федорович изредка шуршал бумагой да за дверью вкрадчиво скребло железо о камень. Илья все собирался как-нибудь днем отбросить это железо, но забывал, и оно нудно дребезжало при малейшем дуновении ветра. И как ни старался Пилипенко, ему не удавалось уйти от мыслей. Представлялось, как они маневрировал! и как проворно работала Наташа… Она осталась во вторую смену, другого стрелочника ранило.

Илья ревниво присматривался к ней. Было неприятно, что дерхится она строго, сухо, не улыбается ему, как раньше, в первые дни знакомства. Что все это значи"?

Сегодня она дежурит в ночь. Наверное, очень страшно. Думает ли она о нем?

Через открытую дверь вливался свежий ароматный воздух. Пладя коптилки колебалось, уродуя тени на стенах. Вдруг оно угрожающе затрепетало.

Александр Федорович поднялся, закрыл дверь, снова принялся за пигьмо.

Сразу стало жарко, душно, запахло подвальной сыростью. Илья стремительно вышел за дверь.

Ночь была прохладная, темная и звездная. Илья посмотрел вверх: синим росчерком падала звезда. Исчезла. «Почему так бывает? – задумался он и вдруг обиделся на себя. – Не нашел времени прочитать. Ну ничего, вэт кончится война…»

Он осторожно гробирался в темноте, мечтая о том дне, когда стихнут выстрелы, кончатся бои, улыбнется эта девушка с гордыми глазами.

В стороне, у тешой стены, скатился камень, звякнуло так, будто убегал человек и уронил что-то металлическое.

– Эй, кто там? – Илья пошел навстречу шороху, сожалея, что не шихватил с собой автомата.

На серой стеге отчетливо заскользила черная тень человека, растаяла за углом. Илья кинулся за призраком, сжал пояса рукоять ножа. Врт и угол. Никого. Тихо. В стороне леса загудел паровоз, где-то там, в темной дали, вспыхнул прожектор, тотчас испуганно вильнул у погас. Илья, затаившись, постоял немного у стены I, встревоженный, вернулся в подвал. За каждым выступом ему мерещился лазутчик врага.

Александр Федорович спокойно выслушал его длинный сбивчивый рассказ и ничего не сказал. «Искать человека в каменных трущобах все равно, что иголку в копне сена», – думал он. Но Илья не успокоился. Зарядив автомат, Пилипенко вышел в темноту, за дверь. Вернулся нескоро, с неловким смущением разделся, молча прилег.

Машинист, ероша волосы, все еще корпел над письмом. Мыслей было много, но изложить их на бумаге просто и толково почему-то не удавалось.

Вот уже вернулся и Цыремпил из наряда. Он поделился своей радостью. Машинист похвалил его, не преминул заметить:

– Павел Фомич такой, с душевной теплинкой. Человек для него – всё.

Цыремпил с Ильей о чем-то шептались, мешая Листравому, и он посоветовал:

– Ложитесь-ка, друзья хорошие. Рано подниму. Перезаправить буксы требуется.

Он так и не дописал письмо. Засунув бумагу в изголовье, Александр Федорович снял со стены автомат и, чтобы не потревожить спящих, тихо прикрыл за собой дверь.

Сухая и пахучая темнота охватила его.

Встретился часовой Еремей Пацко. Поздоровались. Стрелочник рассказал о дежурстве Батуева, о случае с выстрелом. Листравой выслушал рассеянно, потом молча заспешил к станции.

Наташа несла к семафору фонарь, кутая его в полы шинели. Странно было сознавать, что теперь по своей земле надо ходить крадучись, остерегаясь. Вроде и не хозяева мы. Вот ведь на перегоне, в той выемке, не очень-то удобно выгружать технику, а приходится.

Позади послышался говор, шаги. Наташа насторожилась, вглядываясь в темноту, щелкнула затвором автомата. Чтобы ободрить себя, спросила:

– Кто там? Что нужно?

– Мы это, – отозвался из мглы Фролов. – Семафор осветили?

Коыендант и начальник политотдела осматривали насыпь и разгрузочную площадку: последние дни непрерывно поступали танки, все должно быть в порядке.

Подъехала автомашина с притушенными фарами. Какой-то военный, должно быть большой начальник, заговорил с Мошковым. До Наташи долетели обрывки фраз, хрипловатый голос коменданта станции:

•– Слушаюсь, товарищ командарм! Есть!

Мошков тут же отправил Перова с поручением к зенитчикам: командарм приказал усилить наблюдение, быть готовым прикрыть станцию. Фролов распорядился вызвать на маневры Краснова. Наташа побежала звонить дежурному. Во всем этом она усматривала что-то особенное, и ее захватила общая тревога. Когда она проходила мимо Фролова, то уловила слова:

– Тяжелые танки… Новинка…

Она забеспокоилась: обошлось бы. За эти дни и недели всего насмотрелась: налетят фашистские самолеты, бомбят – и гибнут новые, еще свежие от краски машины. Она представила себе, как старательно и заботливо там, в тылу, люди делали машины фронту. А тут их напряженный труд в одну секунду взрыва становился грудой мертвого металла.

Из темноты выплыли три тусклые точки света, послышалось тяжелое пыхтение паровоза. Наташа остановила его вдали от семафора. Краснов принял остальные маневры на себя.

Загремели моторы танков: водители готовили машины к спуску. Раздались приглушенные команды, затрещало дерево под тяжестью брони.

Площадка для выгрузки была мала и узка. Паровоз подтаскивал к ней по одной платформе: танки неуклюже сползали на настил из бревен и шпал, уходили в темноту за развалины, в поле.

Дело двигалось медленно. Это волновало Наташу. Ей казалось, что шум моторов, треск ломающегося дерева могут услышать. Вот-вот нагрянут самолеты немцев: ударят бомбы, смешают с землей эти танки, эти вагоны, этих хлопотливых, пропахших мазутом танкистов…

Наташа настороженно вслушивалась. Ей хотелось поторопить людей. Она топталась у паровоза, не решаясь сказать машинисту, чтобы тот скорее двигал платформы.

– Идите к телефону, – приказал Краснов, вытирая потное лицо. – Что тут вертеться?

«Телефон… – недовольно подумала она, возвращаясь к землянке, и едва не угодила по рассеянности в воронку с водой. – Вместо настоящего дела. И так всегда».

Краснов окончательно взмок, бегая то к паровозу, то к настилу. Смотрел, чтобы платформы ставили точно. Нервничал. Здесь, у горячего дела, даже забывал про свои страхи. С удовольствием замечал, что люди исполняют его распоряжения четко и быстро. Подстегивало и то, что за выгрузкой наблюдали командиры. А перед ними хотелось отличиться!.. Может, и командующий заметит, тогда… Что тогда, он так и не решил, но старался чаще попадаться ему на глаза.

Командирам было не до него. Все торопились спасти технику от удара. И не успели…

Высоко в черном небе красным пламенем вспыхнули снаряды: зенитчики открыли заградительный огонь. Но самолеты все же вышли к станции, выбросили термофакелы – «свечи» на парашютах.

– Фонари! – Наташа выскочила из будки. От «свечей» все кругом озарилось мертвенно бледным светом. Совершенно отчетливо стала видна вереница танков на платформах, растянувшаяся в выемке, люди, бесстрашно суетившиеся возле машин. Наташа закричала от жалости, от своего бессилия, но в грохоте моторов, в слитном гуле самолетов ее никто не услышал. Она села в какую-то ямку, чтобы не видеть страшной расправы стервятников…

Недалеко от паровоза стояли командарм, Мошков и Фролов. Когда немцы осветили место выгрузки, командарм догадался: «Без наводчика не обошлось. Надо прочесать район станции…»

Он подозвал адъютанта, отдал распоряжение. А глаза неотрывно смотрели на мощные угловатые танки: сколько надежд возлагалось на них! Надеялись рабочие, железнодорожники, надеялись в штабе, планируя наступление. На картах в его сейфе эти машины уже прочно заняли свои места в общем строю войск… Что же тот танк в ложбине не уходит?.. Других задерживает. И он послал адъютанта к танку.

Самолеты врага вышли на цель. Еще мгновение, и бомбы всколыхнут воздух. Неужели здесь, в темной выемке, на его глазах погибнут надежды тысяч людей? Так ли все непоправимо?

И вдруг командарм приказал:

– Танки сгружать без помостов! Прыгать!

Первые бомбы уже заверещали, кувыркаясь в воздухе, когда Мошков побежал с приказом командарма.

Фролов кинулся к паровозу:

– Быть на местах! Затормозить состав!

Листравой выглянул из окна будки, ответил:

– Хорошо, Павел Фомич. Сделаем.

Начальник политотдела был уверен в стойкости людей, но рисковать ими не хотел. Может, всех в укрытие? А техника? А танкисты? Нет, нельзя.

Он побежал вдоль состава, проверяя плотность торможения. Удивило, почему на паровозе Листравой. Так даже лучше: опытный человек вернее.

В хвосте эшелона Фролова бросило взрывной волной под откос, над его головой с писком и шумом в песок врезался осколок. Фролов на миг подумал, что разумнее спрятаться в укрытие, но тут же поднялся: платформа, на которой поворачивался танк для прыжка, тронулась с места. Фролов успел заклинить колеса шпалой. Танк прыгнул на взлобок, уползая от пути.

Наташа не понимала происходящего. Из ямки ей было видно, как передний танк круто повернулся на платформе, корежа доски пола, ломая борты. Опасно покачиваясь на узком основании, он, казалось, напружинился, подобрался, застыл на мгновение и качнулся вперед. В бледных вспышках «свечей» она видела шевелившиеся гусеницы. Бронированная туша клюнула вниз, ткнулась в землю и, бросив фонтан песка назад, устремилась от насыпи.

Девушка подумала, что танкисты случайно в суматохе неосторожно свалили машину. Однако танки продолжали прыгать с платформ. Оглушенные падением танкисты приходили в себя, рывком трогали машины с места. Режущий свет слепил водителей, и они не сразу находили дорогу в поле, петляя вдоль путей, рискуя угодить под бомбы. Вот ближний к Наташе танк, гаркнув мотором, бросился всей тяжестью на пригорок. Рухнул, оставив глубокую вмятину на вершине холма, тяжело пополз вниз и замер, черный и присадистый, с длинной головастой пушкой.

Наташа, воодушевленная всеобщим порывом отваги, вихрем помчалась к танкам. Торопливой рукой она прибавила пламя в фонаре и стала у развилки дорог, закричала, подзывая какого-то командира:

– Сюда! Сюда! Тут дорога!

Командир засигналил водителям, помахал рукой. Наташа повторила его знак. Вдруг командир покачнулся набок, упал. Наташа нагнулась над ним. Он прохрипел:

– До… дорогу…

Девушка схватила фонарь, лихорадочно замахала им. Ближний танк быстро повернул в ее сторону и пошел. Грозный, сотрясающий землю. Пушка в свете «факелов» мрачно смотрела Наташе прямо в глаза. Но она пересилила страх, сигналила, не зная толком, понимают ли ее. У ног корчился умирающий лейтенант. Собрав последние силы, он, цепляясь за Наташу, поднялся во весь рост, в беспамятстве махал рукой, вероятно указывая путь танкам.

Передняя машина прогромыхала мимо, обдав регулировщицу терпким отработанным газом. За ним прошел второй танк, так близко, что она испугалась, но не отскочила: рядом лежал человек, и она не могла оставить его. Пусть ее лучше сомнет, чем отойти.

С брони танка соскочил боец в ребристом шлеме, взял командира под мышки. Подоспел второй танкист, и они бережно унесли лейтенанта с собой.

Все это произошло в считанные минуты, которые показались Наташе длинными часами.

Когда фашистские самолеты стали делать второй заход, на платформах не осталось ни одного танка. Лишь под откосом горбилась танкетка, которая во время прыжка перевернулась и свалилась башней вниз.

Краснов весь корчился от страха, но бежать не мог: начальство было тут, да и командарм сам следил за операцией. Зато с большой прытью бросился Демьян Митрофанович к паровозу, когда последний танк покинул платформу.

•– На перегон! Живее!

Под свирепый вой вражеских самолетов Листравой толкал вагоны в непроницаемую тьму. Его сменщик-машинист был ранен в первый же заход бомбовозов.

Неподалеку рванула бомба, тонко пискнули осколки. Листравой невольно втянул голову в плечи. Краснов вцепился в поручни, съежился. «Вот так всегда, – лихорадочно думал он. – Солдаты уже в безопасности. А мы?.. Что так ползет Листравой?»


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю