Текст книги "Современный русский детектив. Том 5"

Автор книги: Михаил Черненок

Соавторы: Виктор Пронин,Алексей Азаров,Станислав Гагарин,Юрий Кириллов,Александр Генералов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 38 страниц)

– А кого играешь ты?

– Играю, – кивнул Ксенофонтов. – Моя роль – способный, но несколько разболтанный журналист, который не прочь посмеяться над кем угодно, включая самого себя.

Некоторое время друзья молчали. Ксенофонтов сидел в низком кресле, вытянув ноги далеко вперед, а Зайцев в таком же кресле, поставив локти на колени и уставившись прямо перед собой.

– Ну хорошо, – наконец произнес он и распрямился, откинул голову на спинку кресла. – Он был на высоких каблуках.

– Да! – подхватил Ксенофонтов. – Высокие каблуки, отложной воротник поверх пиджака, борода и длинные волосы. Все это нужно видеть одновременно, как одну картину. С бородой тебе, наверное, все ясно. Идти на ограбление кассы с таким опознавательным знаком, как борода… На это может решиться совершенный дурак.

– А может быть, он решил сбрить ее после ограбления? – предположил Зайцев.

– Глупый вопрос. Что значит сбрить бороду сразу после такого преступления?! Все приятели, знакомые, вся родня тут же всколыхнутся – что случилось?!

– Вообще-то да… – помолчав, согласился Зайцев.

– Теперь о каблуках. Ты заметил, что они по высоте почти не уступают женским? Это не просто увеличенный каблук, он высокий, старик! У преступника явно небольшой рост, да и чувство собственного достоинства тоже невелико. Но болезненно обострено, выражусь так. Он ходит почти на ходулях, стремясь выглядеть высоким и стройным, этаким красавцем мужчиной. А отложной воротник рубашки поверх пиджака выдает в нем провинциала. В нашем городе не принято вот так выпускать воротник. Это мода маленьких городков. А вместе с каблуками, этой вот женской сумкой, прошитой «молниями» вдоль и поперек… Что-то в нем явно петушиное, старик, тебе не кажется? Заподозрив в нем человека кавказской национальности, я уверился в этом, когда обратил внимание на белый пиджак и черную рубашку его соучастника. У тебя есть белый пиджак и черная рубашка?

– Ты что, обалдел!

– И у меня нет. Хотя иногда и жалею об этом. И у моих друзей, знакомых, приятелей – нет. Белый пиджак и черная рубашка – это уже нечто из ряда вон, это стремление подчеркнуть опять же некие мужские достоинства, мужские прелести. Тоже признак южных людей. У нас одеваются скромнее, незаметнее, и нравы у нас проще, и застолье безалабернее. Мы боимся выделяться, Зайцев.

– Парик! – напомнил следователь.

– У ребят с Кавказа волосы часто жесткие, густые, темные. Носить их длинными тяжело, хлопотно. И потом длинные волосы – женский признак, они разрушают образ мужественного и значительного мужчины. Кстати, и бороды они не носят, вот усы – да, усы носят с удовольствием и тщательно за ними ухаживают.

– Очки!

– Очки, Зайцев, вещь обязательная для каждого уважающего себя пижона. Большие, не очень темные, с меняющимся затемнением, в тонкой металлической оправе – это крик моды. Крик! Ты вот об этом даже не знаешь, а многие люди без таких вот очков стесняются показаться на улице, они просто чувствуют себя неполноценными. А человек, разъезжающий на последней модели «Жигулей», в белом пиджаке и черной рубашке, с антенной над машиной… Чтобы он не имел очков в тонкой оправе?! Да это просто невозможно. Кроме того, он идет на ограбление, и очки ему нужны, чтобы хоть как-то замаскироваться, скрыть свое лицо…

– А почему рестораны, комиссионки, базар?

– В понятие красивой жизни таких людей неизбежно входит ресторан. А ради чего идут на ограбление? Ради красивой жизни. Радиоотделы комиссионок? Самые престижные, самые дорогие ныне вещи – импортные магнитофоны, транзисторы, усилители и прочая звуковоспроизводящая дребедень. А если учесть, что люди они приезжие, то на базаре у них вполне могут оказаться соотечественники, которые помогут, передадут, спрячут… У них обычно налажена вполне надежная связь через проводников, стюардесс и так далее.

– А возраст?

– Посмотри, как он бежит! Летит над дорогой! В тридцать так не побежишь, учитывая, что его образ жизни отнюдь не способствует легкости бега. Рестораны, выпивки, шашлыки… Дать ему меньше двадцати я не решился, поскольку для подобного ограбления требуется достаточная озлобленность, достаточное пренебрежение ко всем нашим моральным ценностям.

– А почему бы тебе не допустить, что они немедленно уедут после ограбления?

– Это не вопрос настоящего профессионала! Опасно! Дороги перекрыты, аэропорт, вокзалы, автостанции под наблюдением. На автодорогах посты, которые уже предупреждены о преступлении… они же не могли знать, насколько им удалось остаться неузнанными… Гораздо разумнее уйти в подполье здесь, в городе. Чтобы для всех знакомых не произошло никаких перемен в их жизни.

– Фу ты! – разочарованно протянул Зайцев. – Я уже подумал было, что ты в самом деле увидел в той фотографии нечто непостижимое, недоступное другим… А тут все так просто!

– Эх, Зайцев! Что может быть проще спичек? А человечеству понадобился не один миллион лет, чтобы изобрести их. Мало, Зайцев, смотреть, надо видеть. Видеть! А ты вон даже задержать преступника без стрельбы не сумел.

– Понимаешь, не думали, что они даже на базар к своим приятелям придут вооруженными.

– Позвонил бы мне, спросил бы… Они в шоке находились, им повсюду опасности мерещились, засады, задержания. Все эти несколько дней они жили как бы в мушке прицела. Вот и не решались показаться без оружия. Хотя, конечно, грамотнее было бы поскорее избавиться и от денег, и от пистолетов. Но тогда тебе пришлось бы повозиться, чтобы доказать их вину.

– Мне и без этого возни хватает, – сказал Зайцев сокрушенно.

ПЕЧАЛЬ ПРЕДАТЕЛЯ

Зайцев озадаченно ходил по разгромленной квартире – он не понимал той злости, с которой тут поработали грабители. Чтобы унести вещи, вовсе не обязательно выкалывать глаз портрету хозяина, ломать модель парусника или бить об пол хрустальную вазу. Тем не менее ее осколками был усыпан весь пол, а парусник не просто изломали, его, видимо, топтали ногами, пытались отодрать от снастей черные паруса с вышитым черепом. Зайцев повертел его в руках, подивился тщательности изготовления каждой детали и осторожно положил на стол.

– Хулиганье! – сипловато возмущался толстый рыжий хозяин, который неотступно ходил за Зайцевым, опасаясь, что тот без него не сможет по достоинству оценить злодейство. – Сажать! Без суда и следствия! На хлеб и воду! Пожизненно!

– Посадим, – отвечал Зайцев и шел дальше. Звуки его шагов были гулки и печальны, эхо от них билось о стены обесчещенной квартиры, усиливая ощущение беды. Оперативники снимали отпечатки пальцев с полированных стенок шкафа, высматривали что-то на подоконнике, ощупывали входную дверь, обменивались непонятным словами, иногда даже усмехались чему-то, и тогда хозяин оскорбленно отворачивался, будто они над ним смеялись, над его несчастьем.

– Самое настоящее безобразие! – сокрушался он. – Понравилась вещь – возьми ее, черт с тобой! Но зачем уничтожать?!

– Скажите, Фиалкин, – обратился к нему Зайцев, – вы кого-нибудь подозреваете?

– Я?! – Хозяин обиженно заморгал белесыми ресницами. – Я не вожусь с людьми, которых можно в чем-то заподозрить.

– Это хорошо, – одобрил Зайцев. – Так и надо. Ну что, ребята, – обратился он к оперативникам, – есть следы?

– Сколько угодно. Даже странно…

– Полная уверенность в безнаказанности, – осуждающе заметил Фиалкин. – Видно, опытные грабители, не первую квартиру берут.

– Да, сработали грамотно, – согласился Зайцев: – Никаких следов взлома. И дверь и замок в полном порядке… Или отмычка хорошая, или ключ у них был, а? – Зайцев вопросительно посмотрел на Фиалкина. – У кого-нибудь еще есть ключ от вашей квартиры?

– Что значит у кого-нибудь? У жены, у меня… И все.

– Это хорошо, – повторил Зайцев. И снова, в который раз, обошел квартиру, остановился у телефона в прихожей, постоял над ним в раздумье, набрал знакомый номер. – Ксенофонтов? Привет. Звоню с места происшествия. Квартирная кража. Ничего особенного, – добавил Зайцев, не замечая укоризненного взгляда хозяина, которому такое отношение к его несчастью явно не понравилось. – Ты как-то просился поприсутствовать… Считай, что твоя мечта исполнилась. Прокурор не возражает, тем более что и случай заурядный. Если хочешь, подъезжай, посмотришь, как работают наши ребята. Тут тебе и отпечатки пальцев, и собака след взяла, и проникновение в квартиру, и исчезновение из нее… В общем, полный комплект. Едешь? Записывай адрес…

Положив трубку, Зайцев вышел на площадку – оттуда доносились оживленные голоса. Оказалось, вернулся проводник с собакой. Высунув язык, она улеглась здесь же, в прихожей, поглядывая на всех снисходительно и улыбчиво.

– Ну что? – спросил Зайцев.

– От окна собака провела нас через двор, соседний сквер и потеряла след у трамвайной остановки.

– Трамвай? – переспросил Зайцев удивленно. – Несолидно. Так серьезные люди не поступают. Такси уж заказали бы, что ли…

Зайцев осмотрел подоконник, карниз с четким отпечатком подошвы, еще раз окинул взглядом двор, заросший кустами, березами, рябинами. Но были и свободные от зарослей места – детская площадка, пустырь у гаражей, тылы продуктового магазина. Очень возможно, что преступника видели из какого-либо окна – они с четырех сторон выходили во двор. Тем более что время предвечернее, пенсионеры, приготовив ужин, уже выглядывали своих домочадцев.

– Ну что ж, предстоит большая оперативная работа.

– Простите, не расслышал? – тут же отозвался Фиалкин.

– Как, по-вашему, он попал в квартиру? – спросил Зайцев.

– Так преступник же! Вот совсем недавно на кухне тараканы объявились… Как они проникли?

– Тараканы уголовно ненаказуемы, – без улыбки сказал Зайцев. – Не буду я заниматься вашими тараканами. Боритесь с ними сами. А вот грабитель наверняка проник через дверь. Два часа на улице идет дождь, два часа, слышите? И если бы он забрался бы сюда через окно, на карнизе наверняка остались бы мокрые следы.

– А вот след! – Фиалкин ткнул толстым пальцем в отпечаток на ржавой жести карниза.

– Над вашим окном балкон второго этажа, поэтому карниз сухой. И отпечаток следа тоже сухой. Грабитель оставил этот след, когда бежал из квартиры. Замок на двери в порядке… Ни царапины, ни взлома, ни отжима – ничего. Как вы это объясняете?

– Опытный ворюга работал – вот мое слово! – убежденно сказал хозяин и ударил себя в пухлую грудь кулаком. – Сажать их надо, сажать! Пожизненно!

В это время раскрылась входная дверь, раздались быстрые шаги – приехал Ксенофонтов. В распахнутом коротковатом плаще, с мокрыми волосами, с обвисшими под дождем усами, он был радостно возбужден, нетерпелив, порывист, – наконец ему удастся побывать на самом настоящем месте происшествия.

– Старик! – воскликнул Ксенофонтов. – Тебе обязательно нужно выписать на складе лупу! Да, большую лупу, в черном футляре. Через нее любые следы становятся более заметными. И не поверишь – неопровержимыми.

– Ты думаешь? – рассеянно спросил Зайцев, прислушиваясь к чему-то. Да, он опять услышал, как на кухне хлопнула дверца холодильника и тут же раздалось еле слышное бульканье – хозяин переживал свое горе. – Значит, так, Ксенофонтов, давай договоримся. Я не возражаю против твоего присутствия. Можешь смотреть, слушать, можешь даже принюхаться. Но ты не должен ни во что вмешиваться. Понял? Лицо ты постороннее, и только хорошее отношение прокурора к газете дало тебе возможность быть здесь.

– Я тебе не подведу, Зайцев! – Ксенофонтов покорно склонил голову набок. – И твой прокурор тоже останется доволен мною.

– Докладываю обстановку. Примерно час назад в эту квартиру проник вор…

– Простите, но уже прошло полтора часа, – раздался голос хозяина. Глаза Фиалкина масляно блестели.

– Скажите, – обратился к нему Ксенофонтов, – вы пьете от радости или от горя?

– Какая же здесь радость? Вор в доме – это счастье?

– При чем здесь вор? – воскликнул Ксенофонтов. – В доме полно прекрасных людей, отличных знатоков своего дела, честных и порядочных, готовых поддержать с вами любой разговор… Гости – это действительно радость. Но, похоже, гости в этом доме – не частое явление.

– Это почему же? – помрачнел хозяин. – С чего вы взяли, что у меня не бывают гости?

– О! – Ксенофонтов махнул рукой. – Об этом можно говорить до тех пор, пока у вас не кончатся все запасы спиртного. Вешалка всего на два крючка. Да и те не очень загружены. Нет запасных тапочек для гостей, а судя по ковру, вряд ли вы позволили бы гостям топтаться в сапожищах, а? Пьете в одиночку – тоже нехороший показатель.

– Прошу! – хозяин схватил Ксенофонтова за рукав и потащил на кухню. – Буду рад, если вы согласитесь выпить со мной… Сегодня такой день, такой день…

– Да, день прекрасный! – согласился Ксенофонтов. – Но я продолжу. На кухне две табуретки, а в комнате два кресла… За этим столом едва поместимся мы с вами, даже следователя пригласить не можем, а в комнате лишь журнальный столик… Какие гости?

– Вы правы, – печально согласился Фиалкин. Открыв холодильник, он достал начатую бутылку водки, поставил себе рюмку, а Ксенофонтову маленький граненый стаканчик. – Простите, все рюмки вышли, одна вот осталась…

– А говорите, гости, – усмехнулся Ксенофонтов. – Стоп, стоп! – остановил он Фиалкина, который уже хотел было и ему налить водку. – Я автор всех противоалкогольных статей в нашей газете, читатель меня не поймет. Но в вашем холодильнике, кажется, есть и пиво… Я не ошибся?

– И пиво есть! – радостно воскликнул Фиалкин. – И рыбешка водится!

– Что же это за глупый грабитель такой – сбежал, оставив тараньку? Нет, тут что-то не так. – Ксенофонтов отхлебнул глоток пива, отставил стакан в сторону. – Зайцев, – сказал он, – прости пожалуйста, ты не закончил докладывать обстановку.

И Зайцев четкими, суховатыми словами рассказал о том, что примерно полтора часа назад в квартиру проник вор. Хозяин, вернувшись с работы, застал его на месте преступления. Но вор успел открыть окно в комнате и выпрыгнул наружу. Похоже, взял он совсем немного, во всяком случае, хозяин затрудняется без жены сказать, что именно пропало. Вот только парусник, которым он, видимо, дорожил, осколки хрусталя на полу и прочая мелочь, добавил Зайцев, заканчивая рассказ.

– Хорошая мелочь! – возмущенно воскликнул Фиалкин, у которого щеки заметно порозовели, а голос приобрел напористость и зычность. Несколько рюмок придали его мыслям направление жалостливое и трогательное. – Для вас мелочь, – скорбно продолжал хозяин, – а для меня память души… Что остается нам от прошедших лет, что? Воспоминания…

– Воспоминания не разыскиваем, – сдержанно проговорил Зайцев, стараясь уйти от взгляда хозяина. – А вот вещи… Вы внимательно все осмотрели?

– Кроме того, что я сказал… – Модель парусника сломали, сынишка смастерил… Над моей фотографией глумление устроили, – он кивнул на портрет. – Если бы я их не вспугнул, они такого бы здесь натворили… – В голосе Фиалкина зазвучало что-то трагическое. – Кто знает, не застали бы вы здесь мое бездыханное тело, случилось все немного иначе. – Он вынул большой платок, встряхнул его и промокнул глаза.

– А вы что же, вернулись раньше обычного? – спросил Зайцев.

– Да не так чтобы раньше… Почти в то же время… – Фиалкин не смог продолжать, отошел к окну. – Вынести мое тело с первого этажа было бы нетрудно…

Ксенофонтов поднял парусник, раздавленный безжалостным каблуком, внимательно осмотрел его, потом подержал в руках портрет хозяина с продырявленными глазами. Рядом на снимке была изображена молодая женщина со светлыми волосами и несколько насмешливым взглядом, словно она тихонько про себя посмеивалась не то над фотографом, не то над своей затеей сняться с этим значительным человеком в тесноватом клетчатом пиджаке и с рыжей бородой.

– Дочь? – невинно спросил Ксенофонтов.

– Жена, – ответил Фиалкин, давая понять, что он не одобряет вопросы о личной жизни. Но Ксенофонтов заметил и мелькнувшую искорку в не совсем трезвых глазах хозяина – вот так, мол, жена! Дескать, дай вам бог в мои-то годы…

– Давно? – Ксенофонтов постарался наполнить свой голос восхищенностью.

– Год.

– Красивая женщина… Она моложе вас?

– Да!

– Лет на пять?

– На пятнадцать! – Фиалкин даже голову вскинул словно ему пришлось ответить на оскорбление.

– Красивая женщина, – повторил Ксенофонтов раздумчиво, и Фиалкин посмотрел на него долгим пронизывающим взглядом, в котором человек наблюдательный мог бы заметить и горделивость, и настороженность.

Ксенофонтова почему-то гораздо больше заинтересовал толстый семейный фотоальбом, обтянутый малиновым плюшем.

– Разрешите? – обернулся он к Фиалкину.

– Пожалуйста! – Тот так передернул грузными плечами, что любому более воспитанному человеку сразу стало бы ясно, что лучше не пользоваться разрешением хозяина… Однако Ксенофонтов бесцеремонно взял пухлый альбом и уселся с ним в кресло, начисто забыв обо всех следственно-оперативных мероприятиях, рассказать о которых ему предстояло на страницах газеты. В альбоме больше всего оказалось снимков самого хозяина. На многих он выглядел гораздо моложе, без бороды. Брюшко у него намечалось и тогда, но было оно упругим, не то что сейчас, вышедшим из повиновения. Ксенофонтова заинтересовал снимок, на котором Фиалкин был изображен с несмело улыбающейся женщиной и вихрастым парнишкой лет десяти.

– Прежняя семья? – Ксенофонтов показал хозяину снимок.

– Да! – Тот решительно взял альбом и захлопнул.

– Столько лет вашей новой жене?

– Моей? – резко обернулся Фиалкин. – Тридцать пять.

– А вам, выходит…

– А мне пятьдесят!

– Прекрасный возраст!

– Не жалуюсь, – проворчал Фиалкин. – Какая наглость, какое хамство! Забраться в чужую квартиру, нагадить, изломать вещи… Что он мог здесь взять?

– Да кое-что есть… Магнитофон, транзистор, кассеты – товары повышенного спроса. Но все это, я вижу, осталось на месте.

– Осталось! А задержись я в очереди за кефиром еще на полчаса, вы можете сказать, что здесь могло остаться? Можете?!

Из второй комнаты вышел Зайцев, полистал блокнот, взглянул на Фиалкина.

– У вас есть завистники, враги, недоброжелатели?

– Наверно, мои враги могут желать мне самого страшного, этого я не исключаю, но в квартиру… Нет. В порошок стереть меня они не откажутся, в котле сварят, шкуру снимут, на вечное поселение сошлют к черту на кулички – только дай! Разжаловать из начальника отдела в вахтеры… Для этого они даже не пожалеют по десятке сброситься… Но в дом не полезут. Побоятся. Уж лучше бы они унесли эту вазу! – с сожалением проговорил Фиалкин. – Глядишь, где-нибудь в комиссионке бы и нашлась.

– Видно, в спешке уронили, – заметил Ксенофонтов. – Когда услышали, как в двери ключ заворочался.

– Продолжим, – суховато сказал Зайцев. – Кто-нибудь знал, что у вас есть магнитофон, транзистор, видео?

– На работе знали, соседи… Тайны из этого я не делал.

– Дорогие игрушки, – заметил Ксенофонтов. – По тыще каждая.

– А то и по две, – поправил Фиалкин.

– Тогда все становится понятнее, – проговорил Зайцев. – Первый этаж, окно выходит в заросли… Не исключено, что в кустах его уже поджидали соучастники… Картина преступления в общих чертах ясна. Вопросы есть? – повернулся он к Ксенофонтову.

– Все, что были, я задал, новые еще не созрели.

Вернулись двое оперативников. Зайцев поручил им опросить жильцов – не видели ли они у подъезда кого-нибудь подозрительного за последние два часа. Оказалось, видели. Несколько старушек, для которых сидение у окна заменяло все радости жизни, рассказали, что парень в нейлоновой куртке, вязаной шапочке и тренировочных брюках торчал у подъезда, не то ожидая кого-то, не то не решаясь войти. Вел он себя довольно странно – каждый раз, когда на дорожке к дому появлялся кто-либо, парень тут же поворачивал в обратную сторону. В подъезд он вошел, когда вокруг никого не было.

– Так, – удовлетворенно проговорил Зайцев. – Вязаная шапочка, нейлоновая куртка, тренировочные брюки… Не узнать его просто невозможно. Пойдемте, ребята, кое-что уточним. – Зайцев с оперативниками вышел на кухню.

– Вот видите, все складывается как нельзя лучше, – сказал Ксенофонтов хозяину. – Вам повезло со следователем.

– Мне и с вором повезло, – заметил хозяин. – Так что у меня сегодня сплошные удачи.

– Прекрасный был пират. – Ксенофонтов показал на изломанный парусник.

– Да, – горестно кивнул Фиалкин. – Сынишка подарил как-то…

– У вас хорошие отношения с сыном?

– Были. С тех пор, как они с матерью выехали, он здесь больше не появлялся. Я попытался как-то выйти на него, звонил, во дворе подстерегал – ни в какую. Все происшедшее он воспринял как предательство. Мое предательство. – Фиалкин тяжело сел в охнувшее кресло и, поставив локти на колени, подпер щеки ладонями, отчего весь вид его стал каким-то беспомощным и удрученным.

– В чем-то он, наверно, прав… Вы предложили ему убираться вместе с матерью, и не куда-нибудь, а в квартиру своей нынешней жены. Это можно воспринять как страшное оскорбление. Не надо возмущаться. – Ксенофонтов успокаивающе махнул рукой. – Не надо. Я знаю, что вы хотите сказать… Ну хорошо, вы им предложили не убираться, а выехать, переехать, можно и так выразиться… но суть-то, суть остается прежней. Они свои узлы вывезли, вы внесли узлы чужой тети, пусть молодой и красивой тети, но и это ничего не меняет. Даже усугубляет! – Ксенофонтов поднял указательный палец. – Поскольку вы тем самым дали им понять, что она достойнее их, более заслуживает вашей любви… Мне кажется, сын должен был перенести это довольно тяжело.

– Так оно и было… Он будто в оцепенение впал… Иногда я жалею, что затеял всю эту авантюру. А иногда нет…

– Когда у вас день рождения? – неожиданно спросил Ксенофонтов.

– У меня? – встрепенулся Фиалкин. – Сейчас скажу… Это… Сегодня. Да, сегодня. А что?

– Больше вопросов нет. – Ксенофонтов поднялся.

– Это в каком смысле?

– В том смысле, что преступление перестало быть загадочным. Вас не удивляет, что именно в день рождения вы лишились двух подарков – от жены и от сына?

– Вы хотите сказать… – Фиалкин поднялся и, побледнев, некоторое время смотрел на Ксенофонтова, не видя его. – Вы хотите сказать…

В это время в комнату быстро вошел Зайцев. На лице его играла еле заметная улыбка, движения были уверенными.

– Все в порядке! – сказал он. – Нашлась свидетельница, которая видела, как к парню в вязаной шапочке подошел жилец из седьмой квартиры, они пожали друг другу руки, перебросились несколькими словами и разошлись. Сейчас жилец из седьмой квартиры на работе, будет часа через два. Через два часа я и спрошу у него: с кем это он так мило беседовал у своего подъезда, кто это был в вязаной шапочке, нейлоновой куртке и тренировочных брюках? Вот так надо работать, Ксенофонтов! А что это вы такие молчаливые?

– Видишь ли, Зайцев… – медленно проговорил Ксенофонтов. – Не знаю, право, как и сказать, чтобы не огорчить тебя, не обесценить твою работу, проведенную с таким блеском…

– Ну? Ну?!

– Дело в том, что, как мне кажется… Хозяин квартиры, гражданин пострадавший… Мне кажется, он решил отказаться от своего заявления. Я вас правильно понял? – повернулся Ксенофонтов к Фиалкину.

– Да. – Тот виновато посмотрел на Зайцева, отвернулся к растоптанному паруснику. – Пожалуй, не стоит поднимать шум из-за такого пустяка. Нет-нет, я отказываюсь признать себя потерпевшим. И не просите, и не уговаривайте! – Голос Фиалкина окреп.

– Ничего не понимаю! – воскликнул Зайцев. – За два часа до задержания преступника вы говорите, что он вас не интересует! Так он меня интересует, черт возьми!

– Я прошу вас, я вас очень прошу! – Фиалкин сложил на груди ладони. – Не задерживайте его, иначе… иначе я пострадаю по-настоящему.

– Но возмещение убытков…

– Если вы его задержите, мне уже никто ничего не возместит! Никогда! Пожизненно!

Уехала оперативная группа, увезла приспособления для обнаружения следов, уехала талантливая собака, обладательница потрясающего нюха, а Зайцев и Ксенофонтов, оставив в квартире несчастного Фиалкина, медленно шли под мелким дождем, не пытаясь скрыться от него или ускорить шаг. Уже стемнело, светофоры отражались в мокром асфальте, и разноцветные зонты девушек тоже отражались в асфальте, в глазах приятелей, отражались в их сознании, но не затрагивали его, нет. Другие образы волновали их сейчас и тревожили.

– Я благодарен своей непутевой судьбе за то, что она подбросила мне прекрасный подарок – посмотреть на работу настоящих сыщиков, – сказал Ксенофонтов уважительно.

– Перестань! – с досадой оборвал его Зайцев. – Дело было несложное, и мы его распутали, не покидая места происшествия.

– Это было великолепно! За два часа…

– Перестань! Что у тебя произошло с этим тронутым Пионовым или, как его… Ромашкиным? Почему он отказался признать себя потерпевшим?

– Совесть заела. Кстати, его фамилия Фиалкин.

– Какая совесть? При чем здесь совесть?!

– Видишь ли, Фиалкин вдруг понял, до него дошло, что он… не очень хороший человек. Фиалкин мог даже решить, что он плохой человек, очень плохой.

– Какая разница – плохой он или хороший? К нему в дом забрался грабитель, вор, если уж точнее…

– Это был его сын.

Зайцев остановился, некоторое время смотрел на Ксенофонтова, и постепенно выражение его лица менялось от насмешливого к растерянному.

– Ты думаешь…

– Слушай, что произошло… Фиалкин за последний год пережил большие семейные потрясения. Он развелся с прежней женой, сошелся с другой женщиной, молодой и красивой, с не угасшими еще желаниями и страстями. И привел ее в ту самую квартиру, в которой жила его семья. А жена с сыном ушли в квартиру новой избранницы. Понимаешь? С точки зрения целесообразности это было хорошо, потому что, разменяй он свою двухкомнатную квартиру, ему вообще пришлось бы довольствоваться комнатой в коммуналке. А так он оставался жить в двухкомнатной, и мать с сыном получали отдельную квартиру. Казалось бы, все прекрасно. Но есть другая точка зрения – нравственная, что ли… Вот с этой стороны Фиалкин допустил вопиющую бестактность… Понимаешь?

– Ты очень хорошо рассказал о его личных делах… Меня же больше интересует ограбление.

– Чего тебе волноваться, ты его раскрыл, начальник отметит тебя в приказе, подарит что-нибудь… Или повысит в должности. Я очень рад за тебя.

– Итак, ограбление, вернее, попытка, – напомнил Зайцев.

– Хорошо, вернемся к нашим баранам. Сопоставь несколько фактов… Дверь была открыта без следов взлома. Ключом. У кого может быть ключ? Только у близкого человека. Ты слышал, как он говорил о сослуживцах? Они отпадают. Остается прежняя семья, которая жила в этой квартире. Естественно, ключи были и у матери, и у сына. Дальше. Время ограбления – самое неудобное, время, когда хозяева возвращаются домой после работы. Вор на такое дело в шестом часу вечера не пойдет.

– Да, в этом что-то есть, – задумчиво проговорил Зайцев.

– Продолжим. Кто может бегать вдоль дома, прячась от жильцов и выжидая, пока никого вокруг не будет? Человек, которого в этом доме знают. Как потом выяснилось, один жилец все-таки его увидел, подошел, поздоровался. Для настоящего вора после подобной встречи самое разумное – смыться. А он?

– И тут ты, наверно, прав.

– Ты тоже, старик, прав. Здесь столько правоты, что нам обоим хватит. Что же оказалось уничтоженным в доме? Парусник с черными пиратскими парусами и хрустальная ваза. Парусник подарил Фиалкину сын, а вазу подарила жена. В прежние времена, когда все было прекрасно в их семейном уголке. Подарили на день рождения. Задаю Фиалкину вроде бы дурацкий вопрос – когда у него день рождения? Оказывается, сегодня. То есть парнишка помнит об этом, помнит старые времена, наверно, еще любит отца. И возникает в его юном горячем мозгу жажда мести. Да, он хочет отомстить отцу. Тот сам мне сказал, что парень все события воспринял как предательство. Он приходит в свой прежний дом, ломает свой подарок, разбивает вазу, которую подарила мать, но скрыться не успевает. Подозреваю, что он подзадержался в квартире больше, чем ему бы хотелось, не смог сразу уйти… Я его понимаю. А ты?

– Его понимаю, а тебя понять не могу… Ты что, с самого начала догадался, кто вор?

– Конечно, нет! И мысли об этом не было. Но когда ты начал подбрасывать мне всякие сведения… Я вылепил из них картину.

– Стоп! – воскликнул Зайцев. – Дальше не надо. А то тебя захлестнет скорбь, ты не сможешь выполнять свои обязанности, и редактор тебя поругает.

– Смотри! – Ксенофонтов показывал длинной своей рукой куда-то вдоль улицы. – Видишь?!

– Что? – не понял Зайцев.

– Светится, – блаженно улыбаясь, проговорил Ксенофонтов. – Кафе светится… Пойдем по пивку, а? За мир в семьях гражданина Фиалкина. Боюсь, что и молодая жена вряд ли сможет его утешить. Сегодня это никому не под силу. Если он, конечно, не прикончит бутылку в холодильнике. Тогда уж наступит полное утешение. До утра.

– Он выглядел совершенно убитым.

– Перебьется! – жестко сказал Ксенофонтов. – Предатели часто печалятся после того, как исполнят задуманное. Таков уж их удел, старик.