Текст книги "Современный русский детектив. Том 5"

Автор книги: Михаил Черненок

Соавторы: Виктор Пронин,Алексей Азаров,Станислав Гагарин,Юрий Кириллов,Александр Генералов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 38 страниц)

Ровно в восемь Альберто встает из-за стола.

– Ты превзошла себя, дорогая. Суп из черепахи был неподражаем.

– Не я, мой повар.

– За здоровье путешествующих?

Прежде чем выпить, кланяюсь и благодарю:

– Поверьте, Альберто, такое не забывается!

– Пустое, – великодушничает Фожолли и любуется бокалом. – Сохрани вас господь в пути…

Дина провожает нас до самой ограды. Прижимается к моему плечу. Альберто открывает шествие, мы замыкаем, и поэтому Дина смело целует меня в губы.

– Я буду ждать…

Меня или Евангелие? Благоразумно воздержавшись от вопроса, возвращаю Дине поцелуй в качестве маленькой компенсации за несостоявшуюся экскурсию в спальню. Пусть ждет и надеется.

– Чао, Слави!

С этим и отбываю. По пути на несколько минут сворачиваем к отелю, грузим в багажник фибровое чудовище, и «фиат», с места развив сумасшедшую скорость, устремляется из Милана в Геную.

Меня клонит ко сну.

Сквозь полудрему слышу, как Тропанезе приказывает шоферу поторопиться. Тону в мягчайших кожаных подушках и блаженно думаю о причудах удачи. Что там не толкуй, но удача приходит к тем, кто ее ищет. Банальная истина? Пусть так. Но от этого она не становится хуже. Я знаю только один случай, к которому закон об удаче, идущей навстречу идущему, оказывается неприложным. Он касается тех, кто стеснен в деньгах и пытается отыскать бумажник на дороге. Таких счастливчиков я еще не встречал.

VI. ОЧЕНЬ ХОРОШИЙ УРОК

От второго завтрака до ужина, с перерывом на обед, в кают-компании идет игра в шмен-де-фер. Счастье покинуло меня: получаю или мелочь, или баккара и потихоньку облегчаю бумажник от франков. Кредитки скапливаются у пожилого немца в полувоенной форме, мрачно мечущего банк.

– Еще? Даю!

– Прикупаю… Пять.

– Дамбле!

С нами играют экзальтированный француз неопределенного возраста и смуглый молодой итальянец, утверждающий, что в Париже его ждут не дождутся на Монпарнасе. Он эксперт по живописи новой школы, хотя причисляет Модильяни к художникам конца девятнадцатого века. Эти двое играют осторожно; набрав четыре или пять, не прикупают, а немцу, как назло, идут комбинации, близкие к девятке.

«Вольтерра» – вспомогательное судно итальянского королевского флота – жмется к берегу, к мелкой воде. Так безопаснее. Француз утверждает, что британские подводные лодки торпедируют в среднем каждый третий пароход, если, конечно, его не успевает потопить морская авиация. Месье Каншон работает инженером тулонских доков и говорит с полным знанием дела. После каждого его рассказа о сгинувших в пучине кораблях немец прикупает, не глядя в карты. Я сижу слева от него и вижу, что дважды он брал к восьмерке; но судьба есть судьба: выходит туз, и получалось девять.

Перед ужином выходим на палубу подышать воздухом. Вдоль борта, на крюках, развешены спасательные круги и капковые пояса. На корме у зачехленной пушки хлопочут пожилые солдаты с зелеными от качки лицами. Им поручено мужественно отразить нападение воздушных и морских эскадр врага, но, по-моему, они больше надеются не на свой «эрликон», а на пробковые жилеты и на близость берега. Немец, сутулясь, разглядывает героических защитников «Вольтерры» и хрустит суставами сцепленных пальцев. Качает головой.

– И это солдаты? Инвалидная команда.

В голосе у него горечь и обреченность. Крупный выигрыш доканал его. Судя по форме и кое-каким жаргонным словечкам, он военный строитель; мрачность же и тусклые глаза свидетельствуют, что из Марселя ему предстоит ускоренный марш на фронт.

Осторожно зондирую почву.

– В Берлин?

– Почему вы спрашиваете?

– Я еду туда и был бы рад иметь вас попутчиком.

Немец, как подхлестнутый, распрямляет плечи. В глазах такого штафирки, как я, носитель арийского духа должен при любых обстоятельствах выглядеть Зигфридом. Даже если предвкушение фронта вызывает сердечный спазм, а фатальное везение в картах согласно безошибочной офицерской примете предвещает досрочное прощание с жизнью.

Эксперт по живописи болтается возле рубки, нисколько не интересуясь нашим разговором. В зубах у него зажата сигарета в длинном дамском мундштуке. Мизинец изящно отставлен.

Некоторое время слушаю немца, объясняющего мне, что место каждого, кто предан фюреру, там, где решается судьба империи, – на Востоке, но вскоре отвлекаюсь. Мне очень не нравится подвижная черная букашка, возникшая у горизонта и обнаруживающая намерение сблизиться с нами. С тех пор как сторожевые катера, сопровождавшие «Вольтерру» до Сан-Ремо, отвернули, предоставив судну самому выпутываться в случае чего, я уже не раз прикидывал шансы добраться до берега. Их не так уж много.

Букашка довольно долго маячит в открытом море, то приближаясь, то удаляясь, и наконец исчезает. Продрогнув, спускаюсь в кают-компанию. Эксперт предлагает продолжить игру, но не встречает поддержки: немец окончательно ушел в себя, месье Каншон решает отправиться спать.

Мы уже обогнули мыс Де-Солен и плетемся со скоростью десять узлов в виду берегов Франции. Завтра в полдень будем в Марселе. Хочется думать, что будем.

Когда-то мне уже представлялся случай тонуть, и я прекрасно помню, что ощущение было не из приятных. Особенно противной показалась мне зеленая гидра водорослей, обвивших ногу и словно бы приглашавших погостить на дне подольше. Даже через месяц я вспоминал о них с содроганием и старался избегать разговоров о морских ваннах.

– Покер? – предлагает эксперт.

– Вдвоем?

– Почему бы и нет – надо же убить время.

Он или очень неопытен, или чрезмерно нагл. Я, конечно, не надеялся, что Тропанезе оставит меня без призора, но все-таки можно действовать деликатнее! Мало того что мы с экспертом соседи по каюте, он буквально из кожи вон лезет, стремясь заполучить меня в партнеры или собеседники. И главное, «Вольтерра» так мала, что от него не скроешься.

Эксперта зовут Ланца. Марио Ланца – полный тезка прославленного певца. Марио утверждает, что тоже поет, и неплохо, и в доказательство попытался исполнить что-то неаполитанское. Какими только талантами не располагает итальянская разведка!

Марио сдает карты, выбросив мне пару дам. Добираю и блефую с таким видом, словно получил карре. Марио морщит лоб и погружается в расчеты. Предлагает раскрыться, но я набавляю – столько и столько же. Интересно, что он станет делать, проиграв жалованье и проездные?

Два валета Марио подрывают его кредитоспособность на триста с лишним франков. Еще талья – и Ланца побежит к капитану занимать на обратную дорогу. Покер – это прежде всего психология и только потом уже мастерство. И еще чувство меры.

Дав Марио неоспоримое доказательство, что с чувством меры у него не все в порядке, подсчитываю итог и отправляюсь спать. Становится темно, и встреча с британской авиацией откладывается на завтрашнее утро. Что же касается подводных лодок, то им все равно, день или ночь, а посему лучше о них забыть. Так я и делаю.

Сухо раскланиваюсь с немцем и ухожу, оставив его бодрствовать в обществе Ланца. Немец сражен своим выигрышем, а Марио проигрышем, и они, надо думать, найдут общий язык.

Сплю без снов.

Утром выясняется, что мы опаздываем и попадем в Марсель не раньше вечера. О картах никто не заикается, и, позавтракав, слоняемся по «Вольтерре» с носа на корму и с кормы на нос, мешая матросам. Прислуга у «пушки» тренируется в отражении воздушного нападения. Тонкий ствол описывает круги, зарождая у Ланца желание поделиться своими военными познаниями. По его словам, снаряд делает в «харрикейнах» дыру величиной со спасательный круг. Даже побольше. Каншон в восторге. О-ля-ля! Так им и надо, этим воздушным пиратам!

Немец, выждав паузу, выливает на Каншона ушат ледяной воды.

– Фугасная бомба, самая маленькая, способна разорвать «Вольтерру» пополам…

И Каншон сникает.

Обедаем в гробовой тишине, подчеркнутой громким сопением Каншона, очищающего косточку отбивной. Страх не лишил его аппетита; зато немец ест лениво, оставляя на тарелке почти не тронутые куски. За десертом возникает ссора. Поводом служит панорама Тулона, открывшаяся в иллюминаторе и заставившая Каншона вскочить с места.

– Смотрите, флот! Французский флот, господа!

В глазах Каншона вызов.

Военные корабли, укрывшиеся в бухте, мертвы, как на кладбище. Обреченный флот поверженной страны. Против кого он повернет свои огромные пушки?

Немец брезгливо подбирает губы.

– Отличная цель для авиации. Из каких соображений англичане ее щадят, господин Каншон?

– Из тех же, что и Берлин! – парирует француз.

– Что вы сказали?!

Ланца всплескивает руками. Я придвигаюсь к Каншону, но больше ничего не происходит. Немец медленно складывает салфетку и, вдев ее в кольцо, лишает нас своего общества. Каншон с ненавистью смотрит ему вслед.

В молчании доканчиваем обед. Расходимся. Француз бледен и суетлив, руки у него ходят ходуном. Был ли он на линии Мажино?

«Вольтерра» крадется вдоль берега, вздрагивая на волне.

Спасительный мрак все ниже опускается с небес, и, когда тьма сгущается, оказывается, что мы почти у цели. Браво, «Вольтерра»! Слави Багрянов весьма обязан тебе.

До причала нашу четверку, теперь уже окончательно разобщенную, доставляет портовый катер; «Вольтерра» остается на внешнем рейде в обществе других судов, опоздавших к адмиральскому часу. Катер проскакивает в лазейку меж бонами и, постукивая мотором, долго лавирует среди затемненных пароходов, Каншону не терпится:

– Нельзя ли прибавить ход, капитан?

Его посылают к черту, и я посмеиваюсь, слыша, как он сердито сопит, не решаясь, впрочем, затевать перебранку. В полной темноте выгружаемся на причал, где матросы подхватывают наш багаж и быстро закидывают его в кузов маленького грузовичка.

– Не отставайте, господа! Иначе вещи убегут от вас.

Рассаживаемся и едем. Ланца насвистывает песенку о солнечном Сорренто; Каншон вполголоса проклинает тряску.

До рассвета дремлем в приемной коменданта порта. У нас нет ночных пропусков, и охрана отказывается выпускать в город; исключение делается только для немца, за которым приезжает камуфлированный вездеход. Немец расправляет плечи и прощается со мной и Марио, обойдя рукопожатием взбешенного Каншона. В знак презрения к грубияну француз вызывающе справляется у часового, с каких это пор удобрение возят в вездеходах? Так как дверь за немцем уже закрылась, оба смеются – громко и независимо.

Ланца скромненько помалкивает в кресле.

Утром, нагруженный фибровым чудовищем, еду через весь Марсель на вокзал. Автобус, чихая дымом, взбирается вверх по Каньбьеру, и я высовываюсь в окно, чтобы бросить последний взгляд на порт. Пытаюсь найти «Вольтерру», но она затерялась среди десятков судов.

Ланца без церемоний набился мне в попутчики. Каншон задержался в порту. Я видел, что его документы понесли зачем-то в кабинет коменданта. Уж не донес ли на него часовой? Все может быть…

Формальности с префектурой были улажены молниеносно. Паспорта – мой и Марио – комендант отправил к префекту и вручил их нам, уже снабженные штампами. Тропанезе, оставшийся в Италии, как видно, умудрился простереть свое покровительство через Лигурийское море и половину Лионского залива.

Осталась последняя забота – избавиться от Ланца. У меня нет ни малейшего желания тащить его за собой, тем более что до Парижа я должен сделать в пути краткую остановку.

Автобус все карабкался вверх. Сижу у окна и мусолю роман Уоллеса. Еще грузясь на «Вольтерру», я извлек его со дна фибрового чудовища и переложил в боковой карман пиджака. Судно могло идти ко дну и унести туда же мои пожитки, но «Мания старого Деррика» была слишком большой библиографической редкостью, чтобы такой экономный господин, как я, тратил время и двадцать марок пятьдесят пфеннингов на покупку нового экземпляра…

Ланца, причмокивая, посасывает пустой мундштук. Взгляд его безоблачен. Итальянец прекрасно понимает, что с тяжелым чемоданом я никуда не денусь, и буквально выворачивает шею, стараясь заглянуть в вырез платья соседки слева. Если бы в автобусе было потеснее, он обязательно ущипнул бы девицу за бедро.

Кондуктор громко объявляет остановки. Скоро вокзал, а я так ничего и не придумал, чтобы отделаться от Ланца. Слабая надежда, что он упустит меня в толпе пассажиров.

– Вокзал! – возвещает кондуктор.

Предоставляю Марио возможность помочь мне вынести чемодан и зову носильщика. Объясняю, что мне нужен билет до Парижа, и вопросительно смотрю на итальянца. Он посасывает мундштук, как леденец.

– А вы?

Ланца щурит глаза и весело смеется.

– Я задержусь… Счастливого пути, синьор! Надеюсь, маки́ не убьют вас до Парижа.

Он круто поворачивается и идет прочь, покачивая пухлыми бедрами. Кажется, я не сразу захлопываю рот, потрясенный его великолепной наглостью. Однако не слишком ли самоуверен синьор Тропанезе?

Носильщик возвращает меня на землю:

– Спальное до Парижа, месье? А пропуск?

– Все в порядке, – говорю я.

– Вам надо к коменданту.

– Хорошо, пойдем…

Задумчиво плетусь следом за носильщиком и его тележкой. Чемодан, привязанный ремнями, важно сверкает массивными наугольниками. Трюк, выкинутый Марио, мне пока непонятен, но я искренне надеюсь со временем добраться до разгадки.

До отхода поезда час. Он весь, без остатка, убит на то, чтобы сначала выстоять очередь к коменданту, а потом в кассу. В купе попадаю за несколько секунд до отправления, усталый и расстроенный. Прежде всего тем, что мой поезд скорый и не делает остановки в Монтре, о чем я узнал, уже купив билет. Вторая причина лежит вне связи с предыдущей и намного серьезнее. Она возникла в тот миг, когда я занес ногу на лесенку вагона и, сам не ведая почему, огляделся по сторонам. Именно в это мгновение мне и показалось, что в соседний вагон поднимается месье Каншон – инженер, чей путь лежит в Тулон и чьи документы были задержаны комендатурой порта.

«Хороший урок тебе, Слави!» Сказав это, я мысленно снимаю шляпу и раскланиваюсь с синьором Тропанезе, предусмотрительность и заботливость которого недооценил.

VII. ПРОЩАЙ, ЖОЛИКЕР!

Проводники спальных вагонов – самые лучшие мои друзья… Долгие разлуки с родными пенатами и многообразие дорожных знакомств делают их или мизантропами, или, напротив, душой общества. В моем вагоне царствует мизантроп. Он ненавидит все и вся, но не коньяк. Рюмочка-другая «Плиски» сближают нас настолько, что я удостаиваюсь беседы.

После третьей рюмки, сообщаю, что огорчен отсутствием остановки в Монтре. Проводник высокомерно посасывает коньяк и издает легкий орлиный клекот, заменяющий у него смех.

– Сразу видно, что вы портплед!

– Простите?

– Портплед. Пассажир, который все теряет и ничего не находит.

– Остроумно!

Проводник языком выбирает из рюмки последние капли. Решительно накрывает ладонью, видя мое намерение наполнить ее вновь.

– Баста! День только начинается, и, кроме того, к Парижу я должен быть в порядке.

Разговор на несколько минут уклоняется от главной темы. Выслушиваю суровый приговор пассажирам, таким же, как я, портпледам, которые спят от самого Марселя с перерывами на жратву, а с утра надоедают занятым людям. Робко извиняюсь:

– Право, мне так неловко, мой друг!

– Зачем вам в Монтре? Какая-нибудь юбка?

– Мы познакомились в Марселе…

– Я вижу, вы не теряете времени: с парохода и в постель. Впрочем, это ваше дело. – Легкий клекот. – Так вот, перед Монтре будет мост; мы простоим не меньше минуты. Если хотите, я выпущу вас.

Обдумываю предложение. Мост, наверное, охраняется. Надо решать.

– А как я перейду на другую сторону? Охрана – немцы?

– Полиция. Днем пропускают беспрепятственно… Если вы не запаслись, чем следует, аптека у вокзала.

– Черт возьми, мне повезло, что я познакомился с вами. Ваше здоровье!

– Так как – сойдете?

– А мой багаж? Тащиться через мост с таким чемоданом…

Последняя рюмка «Плиски» была перебором. Проводника начинает развозить. Он оттаивает на глазах, и клекот становится раз от разу все продолжительнее.

– Положитесь на старого Гастона, мой друг. Когда-то и я был парень не промах! Помню, в том же вашем Монтре у меня была одна, жила у собора и наставляла мужу рога… Оставьте мне ваш чемодан. Я сдам его в Париже на ваше имя. Пять франков за хранение – недорого и удобно.

Бедный месье Каншон. Он будет так огорчен, не найдя меня на вокзале. Не кинется ли он в местное гестапо, чтобы ускорить свидание?..

– Меня могут встречать.

– Отдать ваш чемодан?

– Нет, не стоит.

– Тогда я скажу, что вы отстали в Сансе.

Перед Монтре достаю из фибрового вместилища новый костюм и свежую рубашку и, закрывшись в туалете, быстро переодеваюсь. Шляпу заменяю беретом. Все вещи французского производства, хотя и куплены в Софии; в магазинах за каждую метку «Дом Диор» и «Пакэн» с меня содрали по лишней десятке. Проводник одобряет перемену.

– Теперь вы настоящий кавалер! Не то что раньше… О, нигде не шьют так, как во Франции, и на вашей родине тоже… Кстати, где это вы наловчились так болтать по-французски?

– Набрался ума у гувернера.

– Тогда понимаю, почему вы так быстро столковались со своей красоткой. Желаю удачи. И смотрите не подцепите какую-нибудь гадость!

У моста поезд с лязгом и пыхтением тормозит, и проводник выпускает меня из клетки. Спрыгиваю на гравий и, делая вид, что не вижу ориентирующих жестов проводника, быстро иду к хвосту поезда – подальше от вагона, в котором едет месье Каншон. Убежден, что в Париже он все-таки постарается обойтись без услуг немцев. Вряд ли Тропанезе простит ему шаг, способный навлечь на меня подозрения РСХА, поскольку этим самым будет возведена стена между Слави Багряновым и Эрикой, ожидающей его появления в «Кайзергофе».

Поезд, простояв не больше минуты, показывает мне тыл, а я, закурив, ступаю на мост и иду, сопровождаемый равнодушными глазами полицейского наряда. На середине сплевываю с высоты в желтые воды Ивонны и делаю это трижды – на счастье.

Полдела сделано. Ау, месье Каншон! Будете в Милане – кланяйтесь. Дине и Альберто. И скажите, что усики Дине к лицу, хотя связи с ОВРА способны оттолкнуть и более пылкого поклонника, чем я. И еще передайте, что использовать шикарных дам в качестве курьеров – старо и неосторожно. Они так приметны, что полиции просто не остается ничего другого, как зарегистрировать их в картотеке и отечески опекать в поездах… Прощайте, месье Каншон!

Завтракаю я в бистро скудно и невкусно; у меня нет карточек, а без них к кофе подают бриош и кусок острого вонючего сыра. Кофе – смесь желудей и еще каких-то эрзацев. Но зато горячий.

Пью и рассматриваю объявление на стене у окна. Немецкий комендант извещает о запрете демонстраций, сборищ, вечеринок и прогулок в лодках по Ивонне. Наказание – заключение в концентрационный лагерь. Рядом с объявлением физиономия генерала Дарнана. Еще один герой! В Софии это был царь Борис, в Италии – дуче, чьи портреты по размерам всегда превышали картинки с профилем короля; Марсель намозолил мне глаза отечными мешками и склеротическим носом Петена, выставленного, как для продажи, в витринах магазинов и лавок. Оккупированная Франция оригинальнее в выборе символов: портрет начальника полиции отражает суть и дух режима. «Будь осторожен, Слави. Помни: тебя ждут в Берлине».

– Гарсон!

Расспрашиваю официанта, как отыскать собор. Надо, оказывается, вернуться к станции и, взяв влево, идти прямо, никуда не сворачивая.

– Месье хочет послушать мессу?

– Просто помолиться.

– Это можно. А вот службы – они теперь бывают редко. Власти не любят, когда много людей. На каждый случай нужно разрешение.

– Везде одно и то же, – говорю я.

– Месье француз?

«Я же предупреждал: осторожнее, Слави!..»

– Я из Эльзаса.

– У вас такой акцент… Значит, держите прямо и не сворачивайте. Улица Капуцинов, два. И не стремитесь на площадь – там комендатура.

Решительно встаю. Голос мой сух и строг.

– Вам не кажется, мой милый, что кое-кто оценил бы ваш совет как нелояльность? Получите с меня. Без сдачи.

Выходя, слышу свистящий шепот официанта, адресованный буфетчику: «Этот тип из Эльзаса; настоящий коллаборационист!..» На сердце у меня тревожно.

Улица Капуцинов, 2.

Католический собор сер и угрюм. Его башенки и своды заштрихованы сизым голубиным пометом. Самих голубей что-то не видно. Вымерли или сдобрили постные супы горожан. Мраморные ступени, истонченные подошвами, безукоризненно чисты. При входе окунаю палец в чашу со святой водой и останавливаюсь, давая глазам привыкнуть к полумраку. Сквозь цветные витражи с библейскими сценами льется меркнущий где-то на полпути багровый свет. Иисус Христос, распятый на кресте, улыбается кроткой улыбкой мученика. У алебастровых ступеней трепетно колышутся огоньки тоненьких свечек.

Тишина. Такая глубокая, что кружится голова.

Мне нужен священник, отец Данжан, но как отыскать его, не задавая вопросов? Иду вдоль стены, описывая круг, и вспоминаю приметы Данжана. Среднего роста, коренастый, нос с горбинкой, серые глаза… Попробуй разобрать в полумраке цвет глаз! «У него привычка часто и негромко кашлять. Ищи кашляющего, Слави».

Впереди меня дама. Черное платье, черные волосы. Вдова? Надо держаться за ней – вдовы в храмах по большей части не только молятся, но и ищут утешения в беседах со служителями церкви.

Шаг за шагом подходим к кафедре. Священников целых пять! Коленопреклоненные, они шепотом молятся, перебирая четки. Который из них Данжан? И вообще, есть ли он здесь?

Дама замирает, и я следую ее примеру. Неверие в чудеса и догматы не лишает меня обязанности уважать чужие обряды. Один из священников оборачивается и через плечо долго и пристально смотрит на нас. Поднимается с колен. Он сед, аскетически сух и прозрачно бледен.

– Мадам? Месье?

Женщина судорожно протягивает руку.

– Отец Антуан! Помогите мне!

– Но чем, дочь моя?

Короткий придушенный кашель доносится до моих ушей. Отец Антуан успокаивающе гладит даму по плечу.

– Не отчаивайтесь. – И ко мне: – Месье?

– Сначала мадам, – говорю я.

Священник проницательно смотрит на меня.

– Вы не из нашего прихода?

– Я издалека, святой отец.

Еще один – в темных одеждах – поднимается с коленей. Мягко ступая, подходит к нам. Кашляет.

– Вы впервые в нашем храме?

– Да, – говорю я.

– Хотите облегчить душу молитвой?

– Нет, исповедаться.

– Я готов принять вашу исповедь…

Он действительно почти непрерывно кашляет – скорее всего это запущенная нервная болезнь. Идем в исповедальню, куда совсем некстати направляется и отец Антуан в сопровождении дамы.

В кабинке тесно и пахнет свечами. Бархат тяжело обволакивает стены, глуша голос; сквозь окошечко в пологе мне видна часть лба отца Данжана.

– Говорите, сын мой. Мы одни, и только господь и я, его слуга, слышим вас в эту минуту.

– Я впервые в храме – не только в вашем. Как начать и о чем рассказывать? Все, что я помню и знаю, это слова к окончанию службы: «И дите с миром! Месса окончена!»

Молчание. Слышу неразборчивый шепот из соседней кабинки – там исповедуется вдова. Отец Данжан – если это он! – слишком медлит с ответом.

– Это так. «Идите с миром!»

– Где Жоликер?

– Подождите! – быстро говорит священник и мучительно кашляет. – Одну минуту… – И громко: – Неужели у вас нет иных грехов?

– Сколько угодно! – говорю я облегченно. – Во-первых, я чревоугодник и пьянчужка. Во-вторых, волочусь за каждой юбкой. И наконец, я ужасный трусишка. Каков букет?

Шепот по соседству смолкает. Шорохи и тишина.

– Где Жоликер? – повторяю я. – У меня мало времени – несколько часов. Говорите же! Почему он замолчал в мае?

– Он арестован.

Так… Сижу в тесной, как карцер, кабине, лишенной воздуха и света. Мне душно, и я расстегиваю пуговицу у воротника.

– Это случилось в мае?

– Да, в ночь с восьмого на девятое.

– Кто арестовал его?

– Немцы.

– За что?

– Выяснить не удалось.

– А вы пытались?

– Могли бы не спрашивать!..

Прощай, Жоликер! Прощай, товарищ! Из гестапо не возвращаются. Как оно добралось до тебя? С помощью техники или предательства? Вряд ли отец Данжан поможет мне разобраться и установить причины. Он только участник Сопротивления, честный француз, но не специалист по контрразведке. Жоликер для него был, есть и будет Анри Жоликером, хозяином маленькой велосипедной мастерской, приехавшим в город после оккупации и едва вошедшим в контакт с франтирерами и маки́. Его арест – рядовая потеря для организации Сопротивления, а для меня тяжелый удар. Крылья беды простираются над исповедальней…

– После Жоликера что-нибудь осталось?

– Ничего!

– Вы не доверяете мне?

– Я же говорю с вами…

– Это не ответ!

У Данжана новый приступ кашля. Он долго отхаркивается, и я чувствую, что у меня начинает першить в горле.

– Вы знаете больше меня, месье. Даже то, что Жоликер замолчал. Не хочу быть бестактным и спрашивать вас, что это значит.

– Хорошо. Но он не мог ничего не оставить. Он ждал меня.

– Это так. В начале мая Анри пообещал принести чемодан.

– Где он?

– Не торопите меня, месье!.. Я говорю: обещал, но не сказал: принес. Мы должны были встретиться в воскресенье здесь, но не встретились.

– Еще один вопрос, и я ухожу. Можно побывать у хозяйки Жоликера? Она, вероятно, что-нибудь знает.

– Лучше идите прямо в гестапо.

– Понимаю…

– Если вы действительно издалека, то уезжайте с первым же поездом.

– Спасибо. Прощайте.

– Не знаю, грешны вы или нет, но отпускаю вам все грехи. Идите с миром! Прощайте!

Окошко закрыто. Ни звука. Данжан растворился, как дым церковных свечей. Тем лучше – нам больше незачем видеть лица друг друга. Отныне мы не встретимся – разве что на небесах, куда таким неверующим, как я, вход, по всей вероятности, закрыт…

«Что ждет тебя в Париже, Слави?»