Текст книги "Два мира(СИ)"

Автор книги: Михаил Пузанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Пузанов Михаил Владимирович
Два мира

Два мира

Два мира есть: один, другой. И что бы ни было помимо, Небесный мир и мир земной – Источник и удел – едины.

Мир детских сказок, грез и слов, Догадок, мыслей и теорий. Мир звезд, природы и ветров, Планет, комет и метеоров.

На тонкой грани между них Героев сказок, мифов, песен Встречаем мы во снах своих, Уверенных, что мир – чудесен.

Казалось, всё – ушло, забыто, В руинах – мифы, замки, сны, Рациональность – победитель, Копьем сражен дракон мечты...

Но лист, упавший с древа жизни, Безмолвным ветром был спасен – Кленовый лист надежд и истин В союзе с млечным серебром.

От автора. Не имеет смысла проводить параллелей или искать сходств. Эта история – от начала до конца – сказка. Как, впрочем, любая книга. И сам автор для нее – лишь «летописец», наблюдающий пути и поступки своих героев наравне с читателем и старающийся рассказывать о них объективно. Сказка – это чей-то сон наяву, способ объяснить слишком сложные вещи простыми словами и образами без существенной потери смысла. Получилось это у меня или нет – не знаю. Невозможно судить самому – со стороны всегда видно лучше, так что любые мнения и оценки были бы интересны. В заключение просто повторю традиционную формулу: все герои, события и ситуации – плод авторского воображения, совпадения – случайны.

Глава 1. «Крест»

Ты – кузнец, и ты не менял привычек, Тянет гулкую песнь мех под ногой... Ты – кузнец, а каждый кузнец – язычник, Брось же крестик в огонь! (с) Олег Медведев, «Крестик»

Пасмурный вечер. Асфальт укрыт ковром грязных луж. Небо, отражающееся в них, тоже кажется грязным. Мутным. Неестественным. Возможно, оно на самом деле такое. Или, быть может, просто переживает не лучшие времена. А лужи лишь честно показывают неприглядную правду.

Еще один шаг. Брызги. Во все стороны – капли, вылетевшие из-под каблука. Вика не любила туфли с ровной подошвой, равно как и на шпильке. Зачем впадать в крайности? Зелено-карие глаза скользнули безразличным взглядом по небу. Пустое и хмурое, да еще и прохудилось. Волосы окончательно промокли – болтаются теперь спутанные русые пряди, как водоросли. Ну да ладно – позаботиться о красоте время будет еще, потом, когда доберется по сумеркам до своей комнаты в общежитии.

Еще несколько шагов. Слева притормаживает раздолбанная напрочь "тойота", водитель открывает окошко. Призывной, натянуто дружелюбный голос:

– Девушка, вас подвезти?

– Куда я иду, там тебе не припарковаться, – Резко бросила в воздух Вика. Попутно она скосила глаза в сторону окна машины. На лице парня отпечаталось недоумение. Видимо, раньше его просто посылали матом. Ну и ладно, пусть напряжет мозги – полезно для общего развития хоть иногда ими пользоваться.

– Ты, это, подвал что ли ищешь? – И глупый хохот. Чего и следовало ожидать. Еще один баран – и шутки соответствующие. Теперь все такие. Молодые – нищие бараны. Во всех смыслах – нищие. Тридцатилетние – возмужавшие бараны со средним достатком, но все такие же нищие душой. Иногда оба типа сочетаются тем или иным способом. Неизменным остается одно – на каждую сотню баранов приходится только один более-менее сообразительный человек. Но, к сожалению, чем сообразительнее – тем несчастнее.

– Подвал крысы ищут. Люди ищут счастье, – На этих словах Вика резко свернула на заросшую сорняками тропинку. "Тойота" вместе с ее водителем исчезла из виду. Постепенно утих и шум остальных машин за спиной. Тропинка уводила двадцатилетнюю студентку филфака в тихую рощу. Прямо за ней стояла испокон веков старая церквушка. В советские годы двери ее долгое время оставались заколочены, но в конце 90-ых нашлись в городе добрые люди – обратили внимание на всеми забытый дом Божий. Церкви подарили новую жизнь: покрыли облупившиеся местами стены свежей краской, починили деревянную лестницу, ведущую в храм, и отреставрировали внутреннее убранство. Видимо, это был какой-то иной класс людей: не бараны, но с достатком. Правда, в эту теорию Вика не верила – скорее всего, кто-то из зажиточных просто грехи перед небесами замаливал. Теперь это модно.

Рощу она прошла быстро – и остановилась перед церковью. На фоне невыразительно-серого неба бело-голубое здание казалось ослепительно чистым и сияющим. Даже купол золотился ласковым светом, несмотря на полное отсутствие Солнца. Вика улыбнулась. Она с презрением относилась к нынешним церквям, но эта – сказ особый. Кто бы там ни возродил ее, оплот еще не успели "запачкать". Здесь было запрещено заниматься ростовщичеством – иконками и свечками не торговали. Свечи мог свободно взять каждый прихожанин, нужно было лишь честно, глаза в глаза, подтвердить батюшке, что приложил все собственные силы перед тем, как просить о помощи Господа и святых его.

Вика очень хорошо помнила батюшку Павла: осанистый мужчина с седыми волосами, неуловимо похожими на львиную гриву, и внимательными голубыми глазами, словно бы две искры ясного весеннего неба, только что пролившегося на землю щедрым дождем. Ему было уже далеко за семьдесят, но батюшка, сколько раз ни приходила она в церковь, всегда казался ей наполненным жизнью и мечтами с избытком. Словно бы и не старился совсем с годами. Вика понимала – этот человек служит Господу от всего сердца, стараясь все свои силы и идеи посвятить делу, в которое верит. И Мир, его невидимое сердце, платит батюшке той же монетой, не позволяя стареть ни душой, ни телом до самого исхода из жизни. Возможно, эти мысли выглядели совсем не по-христиански и показались бы иному верующему каким-то полуязыческим домыслом, но Вике было все равно – она чувствовала свою правоту и соблюдение канонов веры ее волновало мало. Человек верит для того, чтобы увидеть в мире и себе нечто большее, чем заметно глазу, – так она считала, и эта мысль не позволяла ей опуститься до уровня чьих-то личных толкований таинств Мира и Бога. Хоть и открывали тайны признанные служители церкви – они были такими же людьми, пусть и весьма начитанными, но их мнение при этом оставалось лишь точкой зрения на непостижимое умом. Вике же соображений подобного толка хватало и своих – природа не обделила ее ни умом, ни сердцем, а их, вместе взятых, девушке казалось достаточно, чтобы и самой разобраться: где правда, а где – заблуждения.

Однако отец Павел ее поразил – отнюдь не исключительным знанием "краеугольных камней" христианства или обрядов церкви. Нет, он удивил девушку своей способностью понимать и чувствовать саму веру: ощущения, переживания и сомнения искренне верующего человека. Вика не раз разговаривала с батюшкой и хорошо помнила, какими глубокими и мудрыми могут быть его глаза, и как просты истины, что он высказывал открыто, не стремясь облачить их в какие-то сложные и недоступные пониманию "простого смертного" слова. И еще – встречаясь лицом к лицу с этим человеком, она просто не способна была ему соврать. Казалось, в присутствии батюшки просто невозможно лукавить: ни его обманывать, ни саму себя – душа не позволяет так поступить.

В прошлом Вика однажды пришла в церквушку, чтобы поставить свечку просто так: скорее по мнимой необходимости, чем из-за искреннего желания. В тот раз ее сокурсница и соседка по общежитию, расставшись с парнем, целую неделю ходила за ней, как привязанная, и изливала на Вику бесконечные рассказы о своей боли и безнадеге. Девушка отталкивать ее не хотела, понимая, что Ире на самом деле тоскливо, но и браться за "душеспасительную миссию" решительно не желала. Сама успокоится и нового найдет. В конце концов, это всего лишь парень – не муж, но подруга продолжала крутить старую пластинку о всеобщем непонимании и мужиках-козлах. Наконец, устав выслушивать раз за разом слезливые излияния соседки, от которых и самой становилось на сердце "слякотно", Вика решила поставить свечку за здоровье души Иры, раз уж советы и просьбы забыть о личной проблеме подруге не помогают. Может быть, совесть после этого успокоится и позволит отправить ее по нужному адресу вместе с неприлично затянувшимися страданиями... Тогда-то она и пришла впервые в эту церковь. Почему именно сюда – девушка и сама сказать не могла, просто ноги принесли. То ли судьба, то ли случайность, то ли "подарок небес", кто знает... Переступив порог оплота, она готова была уже достать кошелек и заплатить за воск, при этом неприязненно поморщившись при одном виде церковного лотка. Однако обнаружить противоестественного "киоска" Вика не смогла.

В растерянности она подошла ближе к иконостасу, не осмеливаясь пока задать вопрос служителям. По старой памяти девушка знала, с каким превосходством смотрят они на прихожан, задающих вопросы, будто те отрывают слуг Господа от их священного долга со своими мирскими проблемами... Батюшка подошел сам, видимо, заметив замершую в нерешимости девушку. Вика давно забыла, как принято здороваться в церкви, необходимо ли опустить поклон или можно обойтись обычным приветствием. Потому она просто покраснела и сказала: "Здравствуйте". Как ни странно, батюшка не стал отвечать церковным слогом, укорять девушку за нарушение принятого ритуала или неприязненно смотреть на нее. Он ответил точно таким же "Здравствуй", даже не добавив "дочь моя", что, наверное, в первую очередь Вику и удивило. Иной прихожанин посчитал бы, что священник сам не знает канонов и ритуалов, но Вика как-то сразу прониклась к батюшке доверием. От него веяло человечностью, а не привычной "собачьей покорностью" – как от большинства служителей, которых встречала она прежде. Как она это чувствовала – Вика и сама не понимала, просто ощущала этакий "эмоциональный аромат" и, по привычке, сравнивала его с чертами характера животных. Кошачье любопытство, змеиная гибкость, собачья покорность, птичья свобода – опять же сомнительные, с точки зрения христианской этики, мысли, но, как успела доказать жизнь, первое впечатление позднее нередко подтверждалось. От той же Иры, например, за версту веяло голубиной беспутностью. Сизых, под цвет потерявшегося между рассветом и закатом неба, голубей Вика не любила – волей-неволей похожее отношение проявлялось и к соседке по общежитию. Как выяснилось, не зря. Так и со служителями – ощущение выросло в душе давным-давно: когда еще ходила в церковь и верила в нее вместо того, чтобы верить в Господа и Мир...

Батюшка все также просто спросил у нее о деле, с которым пришла "прекрасная юная барышня" в храм Божий. Вика, уже смутно чувствуя неправильность просьбы, рассказала свою историю, ничего не скрывая и не утаивая. Обмолвилась даже о том, что скорее желает заключить сделку с совестью, чем и правда верит в искренность собственного порыва. Батюшка тогда покачал головой и ответил так:

– Неправильно поступаешь, девочка. Лучше сама подруге помоги или, напротив, посоветуй ей найти иное утешение. И то, и другое правильным будет, пусть и по-разному. А без веры приходить в храм Божий с просьбой, которая и самой не по нутру, – это, как ни посмотри, неправильно.

Ушла она тогда красная, как рак, правда, попрощаться с батюшкой и поблагодарить его не забыла. Подругу она потом, действительно, попросила оставить ее в покое – и совесть при этом даже не пикнула. Ира, правда, обвинила ее в бессердечности и эгоизме, но Вика на эти слова и вовсе внимания не обратила – ее мнение, ее и проблемы. И правда, поняла, что никому помогать не обязана, если помочь нечем. Да и незачем: позволять из себя веревки вить – тоже не дело, и ни к чему хорошему такая помощь, определенно, не приведет. Так батюшка не говорил, но девушка умела читать между строк.

Столь глупой ошибки она больше не допускала. С пустяшной просьбой или из дани традиции в церковь больше не приходила. Но когда на сердце становилось слишком тяжело или жизнь душила беспросветной тоской, Вика неизменно одолевала двенадцать ступенек и переступала порог храма. Она просто стояла неподалеку от иконостаса и подолгу рассматривала изображенных на нем святых: молиться нужды не было, да и желания тоже, а вот подумать в спокойной обстановке, разложить мысли по полочкам и отвлечься от собственных бед здесь было проще всего. В такие моменты даже старый серебряный крестик на груди будто нагревался, впитывая спокойную нежность, разлитую как бы по всему храму. Иногда к ней подходил батюшка Павел, неизменно угадывая те дни, когда Вике бывало особенно плохо и хотелось услышать совет или просто добрые слова от мудрого человека. Он умел чувствовать это. Вика должна была бы удивиться столь необычной способности служителя, но воспринимала ее как нечто самоочевидное. Просто человек такой.

Однажды она осмелилась и рассказала батюшке о своем прежнем разочаровании. О напыщенности священнослужителей, о нелепости традиций и ритуалов, которые требовала соблюдать церковь, о холодности и ханжестве, царящих в ней. Наболело, накипело, будто за целую жизнь, – вот и вылилось в бессвязный поток по-детски глупых, обидных, наверное, для верного идеалам священника, слов. Помедлив, она рассказала и о странном своем восприятии людей, и даже о причудливом внутреннем разграничении Бога и Мира. Вика каждую секунду опасалась, что невольно оскорбит своими мыслями батюшку, но тот выслушал ее очень внимательно, ни на мгновение не прерывая ее речи, а после ответил неожиданным пониманием и словами, которые она запомнила раз и навсегда:

– Истинная вера является нам в тысячах форм, и никто в целом мире не имеет права сказать, что одна – верна, а другая – нет. Пусть бы это сделал даже и сам Христос, он не был бы прав: каждый человек имеет свою меру искренности в личной вере – а дальше все зависит лишь от чистоты его намерений. Если намеренья не чисты – и христианство в его руках превратиться в оружие, а коль чисты, но мысли непривычны, – так это лишь оттого, что всех путей к истине не сочтешь – через каждое сердце своя дорога проложена. И еще, Вика, запомните одну важную правду: церковь основана апостолами Христа – а они были только людьми, пусть и осененными благодатью царствия духа. Каждый из них имел свои представления о верном и неверном, свою правду, свой подход к воспитанию человека. И людям – всем нам без исключения – свойственно иногда ошибаться, просто некоторые свои ошибки исправляют, а иные – не видят вовсе или не желают видеть. Забывают, что церковь – лишь верный советчик для человека, подсказывающий, как самого себя найти, подходящий путь развития выбрать. Коль человек восхищен Богу, имеет душу и правду свою, то и ритуалов не нужно – только поддержка и добрые слова. А если не имеет пока формы души своей, то долг у церкви один – подсказать, как ее создать, и не обязательно в лоне храма Господня – ум и сердце у каждого человека свои есть, за ними в церковь приходить не нужно. Душу иметь – и есть Спасение. Для того все ритуалы, чтобы ее почувствовать – а значит, и найти. Но и без них человек способен свой путь выбрать, если словами ему советовать, а не канонами отвечать. Вижу, что искренняя ты в словах своих и идешь верно, так запомни и это: лучше крест с груди сорвать, отрекаясь, чем одобрение неверному высказать. Уж прости, что церковным слогом, но так оно вернее звучит и понять проще будет. Да и привык я давно к его мелодичности. А что до твоей души и образов, в которых ты иные видишь, – не знаю, кто как ответит, а сам я в этом вижу дар Господа, и не иначе. Или же Мира дар, раз ты разницу в них заметила – признаться, я слышал очень-очень давно схожие воззрения, но увы, немногие, очень немногие не только разницу, но и их единство понять сумели. Иначе, быть может, и христианство Богу не понадобилось бы. Но это лишь мои слова и мысли – человека, который многое видел, но совершенной истины не ведает. Возможно, ты лучшие ответы и объяснения найдешь, ведь в тебе силен этот дар – находить правду.

Странные слова, не вписывающиеся в представления людей о церкви и ее служителях. Но Вика и не считала батюшку служителем церкви – как ей казалось, он именно Миру служил и выглядел самым счастливым и мудрым человеком, каких только встречала Вика в жизни. И лишь во вторую очередь – отец Павел дарил верность свою Богу и людям. Потому ему она верила и сейчас решила выкроить немного времени, чтобы дойти до полюбившейся "чистой" церквушки и поговорить с батюшкой. Мама серьезно заболела, какое-то непонятное осложнение после летнего гриппа, температура уже который день держалась выше сорока, а врачи все твердили: пройдет да пройдет, только пейте то-то и се-то. Пили, конечно, только не помогало. Весь день Вика пробегала по больницам, а вечером решила дойти до церкви и снискать здесь иную помощь – нужную ее собственной душе. И теперь, правда, – свечку можно поставить, раз уж своими силами ничего сделать не удается. Но пока Вика хотела лишь одного: успокоиться и собраться с мыслями, а быть может, и дельный совет получить, ведь батюшка казался ей человеком, способным верно подсказать вне зависимости от дела, с которым она приходила.

С этими мыслями она решительно перешагнула порог и вдохнула знакомый аромат церковных благовоний. Улыбнувшись, девушка повернулась налево, выискивая глазами узнаваемую высокую фигуру батюшки, но внезапно помрачнела. Слева стоял аккуратный деревянный столик, за которым сидела мрачного вида служительница. А на его поверхности лежали кучками свечи с ценниками: тонкие – по двадцать рублей, средние – по сорок, и толстые – по шестьдесят. Рядом свалены грудой были разномастные иконки, крестики, цепочки, даже георгиевские ленточки – этакий скромный лоток начинающего коммерсанта. Детали Вика выхватывала уже на автомате, ее ощущения двигались в ином направлении – что-то изменилось в самой обители. Прилавок – только следствие, есть и причина. Вдохнув ладан еще раз, Вика, наконец, поняла, что именно встревожило ее чувства: церковь перестала быть живой. От нее веяло привычной по давно забытым девушкой годам стерильной деловитостью с легкой примесью высокомерия. Песий двор – загон для породистых овчарок. Церковь стала обычной.

Опасаясь услышать ожидаемый ответ на свой вопрос, Вика все-таки подошла к служке-ростовщице и несмело спросила:

– Здравствуйте... Извините, я хотела спросить...

– Подойди к иконостасу и опусти поклон Господу, дочь моя. Его приветствуй. И после уже с уважением обратись к служителю церкви со своей просьбой.

Вика поморщилась, но ради ответа на вопрос выполнила требование служки. Дело, выполненное без желания, казалось глупостью и почему-то вызывало отвращение, но девушка проглотила обиду и предельно вежливо осведомилась у служки, могла бы она увидеть батюшку Павла. Служка помрачнела:

– К Господу отправился батюшка, окончилось служение его. И пусть грешно так говорить, но неспроста Бог прибрал к себе нерадивого сына. Кто средства для нужд церковных средь мира праздного за стенами обители ищет, а прихожанам вольности дозволяет в отношении храма Господня, – плохой служитель. А уж коли с детьми дьявола беседы ведет – и вовсе Бога в душе потерял, прости меня Господи всеблагой и милостивый за слова кощунственные!

Последняя фраза прозвучала карикатурно. Наиграно. Без малейшей доли искренности. Гнев служка вложила лишь в само обвинение. Вике почудилось на мгновение, что слева от женщины сидит ободранная, грязная, трусливая собака, попытавшаяся оскалить морду в волчьей манере... Получилось больше похоже не шакала, чем на волка, но присмотреться Вика к привидевшейся картинке не успела – та рассеялась в воздухе облачком зыбкого тумана. Девушка закрыла глаза. Секунду постояла так, задержав дыхание. Она не хотела еще раз увидеть лица служки или трусливой морды шакалоподобной "химеры" – боялась, что не выдержит и либо расплачется, либо залепит женщине пощечину "от всей широты душевной". Но сдержалась. Слова были непонятными, но обидными до боли, оскорбительными. То ли вложенный в них смысл, то ли ощущение – Вика не успела осознать. И не хотела этого понимать. Она открыла глаза и сделала еще один шаг вперед.

Серые лужи. Грязное небо. Будто расползающееся на части. Похожие на клочки изодранного одеяла облака. Природа так напоминает сейчас этот оскверненный храм. Еще один – очередной. Державшийся прежде на человеке, который навсегда ушел. И только он исчез – шакалы, выросшие из одичавших без хозяина собак, заплевали слюной его могилу. Вика открыла глаза и непривычно ледяным голосом произнесла, положив руку на грудь и нащупав похолодевший вместе с ее душой крестик:

– К собаке – и смерть придет собачья.

Служка открыла рот, чтобы выдать, наверняка, очередную нравоучительную тираду, но Вика резко рванула руку на себя и выбросила вперед, открывая ладонь. На горки оцененных свечек упал серебряный крест. Пока служка оторопело смотрела на святотатство, девушка успела перешагнуть порог вновь. На мгновение ей показалось, что шакалоподобная собака рядом со служкой разлетелась в пыль после ее холодных слов – но поручиться за это Вика не могла. Так – ощущение, а ей было уже не до них – боль где-то в глубине груди, за самым сердцем душила. Пока она сдерживалась, но прошагав на негнущихся ногах одиннадцать ступенек вниз, на двенадцатой Вика все-таки расплакалась. Небо над головой казалось уже совершенно невыразительным...

Взглянув на него, Вика неожиданно поняла, что в церковь она больше никогда не придет. "...Лучше крест с груди сорвать, отрекаясь..." Прав был батюшка Павел. Не выдержал храм искушений дьявола – и поделом ему. Чтобы под таким небом веру сохранить – нужно крепче камня быть, а церковь... Нет уже истинной церкви на Земле – видимость одна.

Вика отмахнулась от этих бессвязных мыслей и резким шагом пошла прочь от храма, изо всех сил стараясь не оглядываться через плечо на, как и прежде, сияющие приветливым теплым золотом купола. Под ними – она это поняла – царили теперь отнюдь не царствие Христово и не Мир, а одна лишь хищная безликая пустота и деловитая стерильность.

В лицо бил пахнущий городом ветер, сдувая со щек почти высохшие уже слезинки. А на душе стало также непонятно, как и там – где-то далеко наверху, среди изорванных облаков.