Текст книги "Самозванец. Кн. 1. Рай зверей"

Автор книги: Михаил Крупин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Глиняны

Как-то воины различили неподалеку от шляха скрытый в светлом березняке яркий рыдван. Из-за тонких стволов молодой рощи на походную колонну взглядывали амуры и фантастические птичьи хвосты, резанные по золоченому дереву каретицы. Иные пытливые рыцари хотели уже, подскакав, выяснить что-нибудь о здоровье и чине лесной важной особы, но опытный князь Адам отсоветовал: он вспомнил, что в таких бричках гуляют обычно по свету шпеги[82]82
  Лазутчнк, соглядатай, шпион (пол.).


[Закрыть] испанского кардинала. Чуть где забрезжит война или тайная склока, они тут как тут. Шпеги – ехидные, дикие, всем известно: знакомства с ними лучше не заводить.

Рыцари послушались Адама Александровича, – не тревожа испанцев, проехали мимо, осторожно косились в сторону прячущегося возка. Но едва последний жолнер, проследовав, скрылся за поворотом пути, великолепный рыдван, качаясь на коленчатых пругах, выдрался из березняка и покатил вслед войскам.

В пределах Львовщины отряд двигался пестрой, нестройной колонной, без прапорцев и командиров. С выбором начальников не торопились, так как войско еще нагоняли бойцы-ветераны, один другого страшнее и опытнее. Лишь в Глинянах, крайнем, самом восточном имении Мнишка, воеводы решили созвать круг.

Посередине майдана установили широкий стол, накрыли алой парчой; на стол поставили лавку для высших людей войска, закутали лавку зеленым атласом и прибили к ней, как корабельную мачту, древко стяга Дмитрия (с черным на алом двуглавым и четырехкрылым орлом). На звук бубнов и сурен[83]83
  Музыкальный инструмент, похожий на трубу.


[Закрыть] подошел и возлег по майдану отряд.

Драбанты[84]84
  Личные охранники и адъютанты польских военачальников.


[Закрыть], одетые испанцами и гайдуками, подсадили на эти подмостки князей Вишневецких (Адама, Константина, Михайлу) и воеводу-старосту Ежи Мнишка; Дмитрий, так и не смогший привыкнуть к необходимости мелкой подмоги слуг, сам запрыгнул на сооружение.

Знать присела под флагом, прислушалась к шуму оружия и голосов, пошепталась. Мнишек, кашлянув, встал. Бубны и барабаны умолкли. Бряки сабель и ружей еще не могли присмирнеть.

– Панове гусары и аркебузиры! Товарищи реестровые казаки! – начал воевода-староста.

– Шибче! Громче шепчи! Не слыхать! – завопили из задних рядов.

– Говорю: много в наших отрядах прославленных витязей! – понатужился Мнишек, но его бархатный голос, приученный сладко наушничать, а не набатно звучать, вдруг взлетел до высокого скрипа (по образцу немазаных скоб и проваливающихся половиц). – Разделяйтесь на роты, взводы и подчасти, а начальствовать ими назначьте славнейших панов!

«Рыцарство» расхохоталось, дивясь воеводину писку. Константин Вишневецкий подменил тестя.

– Мы созвали вас, рыцари-братья, на раду! – крикнул он. – Вскоре путь наш пойдет по владениям недругов нашего дела, а после и за рубежи, в неизвестную Русь. Значит, время для большего ладу похода и удали боя – назначать воевод по войскам – от главнокомандующего до старшины!

– Дмитрия – гетманом!

– Адама Александровича! – оживился, заспорил майдан сам с собой.

– Вишневецких всех разом!

– Царевича! Он в свой край нас ведет, ему и стяг в руки!

– Молод! Мнишка, старосту!

– Стар! Давай Константина!

– Адама! Свой брат – не продаст!

– Капитана Дворжецкого!

– Дмитрия!

– Мнишка!

Константин Вишневецкий подал знак суренщику унять сумятицу, но сигнал потонул в плеске выкриков и препирательств. Тогда князь Константин взвел оба курка на пистоле и разом нажал их.

Воины инстинктивно взглянули в сторону выстрела, на миг убрав свой звук, и Константин тут же закрепил тишь своим словом.

– Панове! Мы нашим вельможным умишком раскинули так: Дмитрий – наш вдохновитель, наш стяг, то, панове, бесспорно. Но как военачальник неопытен, молод, горяч. Так ли я говорю? – Константин положил руку на плечо принца, тот, вытянув шашку, слегка покрутил ею и, зевнув, вложил в ножны. – К тому же по многим голосам вашим мы видим, что желалось бы войску иметь во главе соотечественника, шляхтича польской Короны, с которым бы стремя к стремени и воевать, и домой возвращаться, дабы каждому уверену быть в воеводе, как в отце. Такой рыцарь сидит среди нас, он и возрастом мудрости, и званием воеводы сандомирского к чину этому годен. И мы, князья Вишневецкие, и сам князь Дмитрий хотим видеть владетельную булаву в его цепких руках! К этому пану мирволит король! На подвиг богоугодной помоги московскому князю благословил пана нунций, то есть римский Святой престол! И все это, друзья, – пан сенатор, староста самборский и львовский Ежи Мнишек! Тот, кому вы обязаны тем, что жужжите сейчас дружным ульем на сходном кругу!

Князь Константин не сказал напрямую, что сам факт руководства войной Мнишком, баловнем короля, послужил бы надежной гарантией, что самодеятельная экспедиция в случае любого исхода избежит суда вального сейма; но по самому тону весомых, осторожно подобранных выкриков князя многие почуяли это второе, неявное дно, тот же, кто не почуял, принял все похвалы и восторги самборским старостой всерьез, и едва Константин Вишневецкий окончил речь, майдан начал скандировать: «Мни-ше-ка!»

Старшина литовских реестровых казаков Счастный, по обычаю, вручил избранному шестопер. Мнишек, по обычаю же, до трех раз отклонял тяжкий жезл, затем принял и сел на отдельный, готовый заранее стульчик. Воевода был очень доволен таким назначением, прошедшим согласно его желаниям, – в его понимании главнокомандование сводилось к большим привилегиям по захвату и распределению важных трофеев. Затем сход начал выборы прочих старшин. Войско построилось и сосчиталось при помощи грамотных гайдуков княжеской свиты. В правильных плотных рядах оказалось не так густо народу, сколько чудилось в вольно кишащей толпе. Всего-то две с половиной тысячи ратников (около шести сотен гусар, пяти – пехоты и полторы тысячи казаков реестровых и надворных, составляющих собственно дружины Вишневецких, Мнишка и некоторых других вельмож). Отряд разложили на два полка – избрали ветеранов Адама Дворжецкого и Адама Жулицкого полковниками. С повышением Дворжецкого освободился ноет гусарского ротмистра. Крылатые гусары составляли гордость «частного» воинства – здесь командира поставить следовало с большим бережением: и хотелось почтить первым сорвиголовой удальцов, да нельзя было их головами в грядущих боях рисковать понапрасну. Самуэль Зборовский, тоже сделавший и прицепивший себе соколиные крылья, подал здравую мысль:

– А пущай сын гетманский, Станислав, станет ротным. Мальчишка лихой: мал, еще не боится ни раны, ни смерти, а лозу сечет, как атаман! К тому же сенатор наш не пошлет небось сынку на явную гибель, под убойный огонь с русских стен, с ним и весь эскадрон проживет.

Гусары души не чаяли в маленьком пане, звонко позвавшем их послужить правому делу Димитрия и надевшем сразу гусарские легкие латы; соображение Зборовского пришлось как нельзя кстати, и Стась Мнишек под бряк и крик воодушевленного рыцарства был избран ротмистром.

– Панове… товарищи… – бормотал Стась, не смея поверить в себя и считая все шуткой для отдыха и расслабления, – я вас не подведу… Pater noster… Fiat voluntus tua[85]85
  Отче наш… Да будет воля твоя (лат.).


[Закрыть].

Тогда товарищи сгребли своего командира многорукой охапкой и пустились качать, обернув лицом вниз, чтобы не растрепать его коршунских крылышек. Со стороны был полный вид, что едва оперившегося херувима с усердием запускают летать.

Мнишек-старший не имел ничего против выбора и назначения Стася (так еще более укреплялись родимые властные нити, связующие полководца и войско).

Князья Вишневецкие, ради общего блага уступив пану Ежи формальное единоначалие, для себя посчитали зазорным принять любую иную, низшую, должность, но при этом остались в совете ставки отряда. Корела также уклонился пока от старшинства и есаульства казачьего – ждал себе в подчинение тысячи с Тихого Дона.

Когда с рассветом полки разобрались и двинулись в путь, подскакавший из арьергарда к Мнишку гонец доложил: на хвосте рушения вновь кардинальский рыдван. Гетман задумался.

– Не пора ли пугнуть шпегов из фальконета[86]86
  Легкая пушка.


[Закрыть]? – спросил полковник Дворжецкий.

– Будет международный скандал, – воспротивился по-прежнему князь Адам, – я манеры, обычаи знаю, безоружный подъеду, поговорю. Вы ступайте, я нагоню.

Приблизившись к резной рессорной карете, безоружный Адам Александрович тихо показал кулак кучеру; спрыгнув с коня, кинул ему поводья, молча рванул барочную дверцу кузова и сам сел в кузов.

– Перед всем рыцарством опозорить хочешь?

Дама во фламандских кружевах качнулась в другой угол кареты.

– Для того я испанский возок подарил, чтоб каталась за мной на войну?

– Ты не сказал…

– Ась?!

Женщина синими грозовыми глазами, как умела, жгла князя Адама:

– Ты не сказал, что сочиняешь войну! Как мышь, уполз из Бражни! Люди сказали!.. Что, мало шведских картечей, турецких ножей? Русской дубины еще не попробовал?

– Гризельда, будет!

– Адам, очнись! Кто нанял меч твой? – пылила супруга так, что на голове ее стала потрескивать куафюр «башня», свежая выдумка Маргариты Наваррской. – Наш кухарь или сенатор-лайдак? К твоей своячине съездила – сестрички Мнишки горюют: Димитрий папе под роспись полцарства отдал, что-то с этого выйдет?.. Сенатор, значит, за кровные земли пошел воевать. А ты-то, ты?! Опять родня твоей саблей, твоей грудью думает жар грести?

– Умолкни, знаешь сама – не в обычае у меня зря бумагу марать, числа, подписи эти, трактаты… Все, что возьму на аккорд с хода, – мое! Пусть Мнишек звук только против издаст – на манжеты пущу!

– Вишневецкий, послушай, прошу! – не умолкала княгиня Вишневецкая. – Наши имения ближе всех польских земель к азиятской границе! Едва Борис Годунов одолеет, обрушит орды России на край твой. А если Дмитрий начнет воевать так, как стряпал, – неотвратимо сие!

Адам Александрович дернул вбок головой, отбиваясь от доводов гибкого женского разума:

– Поздно, дрожжи взошли. В Лубнах в крайности отсидимся.

– В этом ты весь! – приблизила высохшие сумеречные очи жена. – В Лубнах он отсидится, а остальное гори огнем! Не обо мне, хоть бы о детях подумал, черт, всадник вечный!

– Что ты на меня сказала? – попробовал строжничать князь Адам.

– Вишневецкий, оставь эту игру поздорову, – не слушала Гризельда, – пусть без тебя все жулье, самозванца и гетмана повесят где-нибудь.

– Ты понимаешь, что предложила? – Князь Адам хлопнул на жену большими ресницами. – Езжай зараз до Бражни, сбирай, перевози в Лубну рухлядь свою.

Князь пнул точеную створку возка – вылезать.

– Вишневецкий! – Гризельда стиснула мужу больно запястье.

– А?!

Молчала, смотрела страшно как-то, ненасытимо. Адам Александрович сглотнул в горле.

– Ой…

– Да что?

– Не увижу боле тебя… – Головой упала ему на колени, прическа-«башня» уехала набекрень – среди газовых ленточек, проволок каркаса прически там и тут заиграла мерцанием седина. – Говорит кто-то, сердце мое говорит: не увижу!..

Князь Адам вырвал руку, выкатился из кареты, быстро сел на коня. Коротко махнул холопу, кучеру Гризельды, плетью, – гони назад!

Брат Костя, Мнишек, Дворжецкий, Бучинский, вся свита принца тревожливым нетерпеливым молчанием встретили князя. Не глядя ни на кого, Адам Александрович подскакал к Дмитрию, отозвал в сторону с марша.

– Что, много гишпанцев в рыдване? – спросил царевич покачивающегося грустно рядом в седле Вишневецкого, подумав: князь позабыл, как начать разговор.

– Там вся Испания, – буркнул Адам. – Царевич, если возьмешь Русь, латинство не выдумай насаждать. Не слушай шепоты Мнишка – католик хитер и туп. Запомни, скипетр московских царей удержит лишь православный.

– Тебе это кардиналисты сказали? – изумился Дмитрий, глянув вслед пыльному облачку – обозначению кареты.

– Я тебе говорю, дупло! Смотри, в бою вперед не рвись – ты государь, – продолжил наставления Адам Александрович, – но и в хвосте тебе плестись – нехорошо, тем паче в середину не толкайся, там, знай, всего опаснее. Дружину гайдуков я оставляю – зря не транжирь. Ну вот… – князь уместил литую пятерню на голове царевича, пошатал друга вкупе с конем. – Передавай своим латынцам: «Vale!»[87]87
  Привет, будьте здоровы! (лат.)


[Закрыть]

И, прежде чем Дмитрий успел поправиться в седле, князь вольной метью полетел прочь, против движения войска.

– Что он сказал? – не утерпел пан гетман, издали наблюдавший беседу, едва ошеломленный принц вернулся к компании.

– «Вале» сказал…

– Dixit![88]88
  «Он сказал», т. е. это его последнее слово (лат.).


[Закрыть] – перевел иезуит Лавицкий для Корелы, уже понимавшего некоторые слова.

Нагнав ажурный рыдван, Адам Александрович прыгнул на ходу в кузов, откопал в пуфах на сиденье жену, поднял и, гладя по кружевам, лентам, седеющим проволочкам, стал утешать, укоряя:

– Грезочка, эк же ты так промахнулась? Неужто видишь меня? Как же твое предсказание? Ну полно, полно, жартую, обое глупые мы, ну полно, едем домой.

Разведка Корелы

Наступил месяц вересень. По ночным небесам побрела, сияя блестками шубы, вокруг Стожара Медведица. Земные стожары[89]89
  Кол, втыкаемый в землю в центре стога, а также старое название Полярной звезды.


[Закрыть] в овинах по сторонам киевского старого шляха валились от сжатых хлебов. Уже веяло плотной прозрачностью, и солдаты Дмитрия, отвлекшись с марша, спешили помочь управиться с урожаем в садах и на бахчах.

Не дойдя полумили до Киева, войско стало на отдых – прошли слухи, что к городу с севера вот-вот подойдут гайдуки князя Острожского, могла произойти стычка с ярым противником русского принца. И Димитрий, уже побывавший в когтях киевского воеводы, и Мнишек предпочитали, обойдя древние холмы и стены, Голосеевским лесом пройти на пристань в устье Почайны и без лишнего шума переправиться через Днепр.

После дневного припека вечер выдался мягкий и чуткий. В шелковой палатке царевича Ян Бучинский, два отца иезуита и Андрей Корела ели арбуз. Огромное, рассыпчато-закатное облако в малахитовой кожуре преподнесли принцу драбанты гетмана, разбившего рядом свой шатер. Бучинский резал на сочные тучки атласный подарок и рассказывал польские сказки. В частности, слушатели, упиваясь арбузом, узнали о споре доброго рыцаря Крака с вавельским чудищем. Когда-то в пещере под скалой-Вавелем жил ужасный дракон, он держал в страхе Польшу. Негодяй-дракон требовал каждую ночь несравненную деву, но под утро он так выбивался из сил, что съедал бедную, и нужна была новая девушка. Князь Крак сумел перехитрить зверя: раскачал на вершине скалы страшную глыбу и уронил ее на голову чудища. С тех пор город, возникший на месте славного боя, и назван в честь благородного витязя – Краков.

Иезуиты, жуя, кивали в лад Яну – они уже слышали эту легенду, а Корела и Дмитрий дивились древнейшей истории.

Но сказитель вдруг остановился – всем почудился гомон на улице, будто легонький, но выразительный в полном безветрии вихрь полетел по биваку. Ян Бучинский взял нож, но не стал уже резать арбуз.

Чьи-то суматошные шаги смолкли у шатра Мнишка, затем повели к Дмитриеву шатру. Полы завеси входа раскинулись, и в палатку вошли Вишневецкие и гетман Мнишек.

– Ах! Вельможные паны! – встал навстречу своей знати Дмитрий, заставляя себя безмятежно смотреть в напряженные лица вельмож. – Угадайте, князья, почему стольный город наш Краковом назван?

– Потому что там много ворон и они много кракают, – отвечал раздраженно пан Ежи, – но под Киевом, как оказалось, есть птицы, которые меньше звучат, больше делают!

– Сейчас вернулся наш конный дозор, – подтвердил Константин Вишневецкий, – то есть кони его принесли. Все солдаты избиты и поперек седел привязаны, все промазаны медом, посыпаны гарбузной коркой и семечками. Говорят, поступил с ними так незнакомый разъезд, что сказался дружиной Острожского, и велел передать тебе, принц, что заказаны нам и на Русь, и на Дон, и даже на Запорожье пути.

– Велика ли дружина Острожского?

– Наши забыли спросить. Гетман сейчас приказал увеличить посты.

– Да всех сил его, может, сонливый разъезд, – возмутился Корела, давно спрыгнувший с пуфа. – Воевода, а ну подымай полки, враз нагоним драконов по свежим следам, разнесем в пух и прах, помяни мое слово, корки дынь жрать заставим.

– Цемно[90]90
  Поздно, темно (пол.).


[Закрыть], пан атаман, – леденисто ответствовал Мнишек, – ночью ратные сурны молчат, только воры и демоны рыщут.

– Налететь на засаду недолго, – разумно заметил князь Константин.

– Государь, повели – возьму сотню, – кинулся казак к своему царю, – поквитаюсь с ворами Острожскими! Неспроста обнаружились явным огурством, я уж чую их, что-то готовят, и нам медлить нельзя. Сотню дай, государь!

– Сотню – это ни рыба, ни ящерица, – раздумывал Константин, – да и в драку лезть рано. Острожские сами крови не ищут. Вишь, дозорных-то наших прислали живьем. Бить по войску, идущему за королевским сенатором, – не на сеймиках лаять, напасть вряд ли решатся. Но мне кажется, молодой человек, – кивнул князь на донца, – в чем-то прав. Ежи, дай ему сопровождение, пусть промнется, разведает шлях за буграми.

– Добже. Десять драбантов из роты Зборовского. Атаман, я молю вас грядущей короной царевича не завязывать бой.

«Зачем ехать тогда?» – хотел спросить казак, но вдруг понял, что пятиться поздно: можно будет подумать – он струсил, получив под начало такой слабоватый отряд.

– Храни Бог, Андрей, – обнял друга Дмитрий.

«Чтоб ты сгинул, чернявый татарин, во мгле», – пожелал гетман.

Корела поправил на груди орден гривны, на ремне – саблю и скользнул из шатра.

Выбрав вместо жолнеров Зборовского кого попроворнее из украинских казачков, он хотел еще проводниками (до места стыковки разъездов) взять дозорных позорников – кто способен еще передвигаться в седле. Как и предполагал Вишневецкий, разъезд отделался радужными синяками, теперь ругался и клялся чем свет стоит, но, увидев Корелу, не выказал сильной охоты ехать с ним в ту же темень на горе-отмщенье Острожскому.

– Ну и ладно, я сам за всех дураков отомщу, – приободрил себя атаман и пустил жеребца перебоем.

Сбежав с кургана, где белели палатки, чернели потушенные по приказу воеводы-старосты угольные пятна костров и вокруг них повсюду вполголоса хмуро судачили воины, рысак Корелы пустился, вдыхая всей грудью полуночный воздух, к днепровским горам. За ним едва поспевали кони взятых в разведку бойцов, а над ним пролетала, не трогаясь с места, Вселенная. Изумрудные звезды смотрели вниз с какой-то прозрачной и явственной, но ускользающей от понимания и рысака, и Корелы выразительной мыслью, – очевидно, смотрели они не на землю, а куда-нибудь мимо земли.

В перелеске разведчики взяли короче поводья, чтобы лошади их не запнулись за корни дерев, подымавшие шлях, и своих седоков не расшибли о темную почву. На того, под кем конь хоть слегка спотыкался, остальные смотрели уже как на смертника, – галицкие казачки подобрались сплошь суеверные.

Скоро лес поредел, на макушке холма впереди все увидели чью-то фигуру, махавшую им.

– Если ты чоловик, подойди, если черт – сгинь, – выкрикнул казачок, о котором ходила молва, что умеет общаться с нечистым и справлялся с ним тысячу раз.

Неизвестный не двинулся и не пропал, но приветливо покивал головой казачку-куму.

– Тебя просят, иди, – подтолкнул разведчика Корела.

Казак закрестился: «Святый и крепкий…» – спешившись, полез на холм, взял махальщика и с ним вернулся назад. Знакомый бес оказался роскошным подсолнухом, каждый казак вышелушил по горсти; саму голову, отломив, укрепил перед седельной лукой добытчик, и разъезд поспешил дальше.

С подсолнухом скакать стало веселее, потеплели, казалось, к скитальцам высокие звезды, и сама сокровенная мысль их уже проявлялась, даже горы и пропасти страшной земли показались вдруг складками бархата.

Но едва казаки обогнули Каневский холм, снова вздрогнули и натянули поводья. На всех разом пахнуло речным воздухом – в низине шел Днепр, полосато-белесый от звездных волн, важно, круто петляющий. Киев спал на каком-то холме во мгле слева, впереди же по берегу и, может быть, по воде хлопотливо витали капельные огонечки, и оттуда летел слабый плеск.

– Против блуждающих русалок я заклятий не знаю, – заявил казачок, победивший подсолнух.

– Да вы что, черти? Живо за мной, – разозлился Корела. – Там шалят рыбаки.

Но дети теплой Галиции, в брожении избыточных соков слагающей страшные сказки, уже поворачивали лошадей.

– Ладно, ждите меня за Каневским бугром, – приказал атаман чудакам и сам начал спускаться в лощину.

Упершись в плотные сучья терновника, Корела приколол к ним коня, пешим полез сквозь угодья кустов. Вскоре он обнаружил фазанью, чуть ощутимую тропку, ведущую, кажется, вниз, и идти стало несколько легче. Огоньки приближались, под ногами захлюпала вязкая от разнотравья водица, чапыж кончился, ласково защекотали по щекам донца шомполики камышей. Миновав осторожно, без плеска, этот мелкий залив, казак упал на песок.

Впереди лежало несколько перевернутых чаек[91]91
  Длинная узкая лодка.


[Закрыть] и легких долбанцов, а чуть дальше на волнах качался, темнел целый флот челноков, окружая широкий вместительный ботник с высоким бортом. В лодках сидели и стояли гребцы, некоторые держали в руках тусклые, догорающие факелы. На бот-нике масляно плавал в фонарной коробке огонь посильнее. Чтоб, подкравшись, узнать, о чем держат совет на судах, Корела начал тихонько толкать один долбанец к реке, захватив с кочек топкого моха, на случай, если бесхозное судно даст течь.

– Что ж, православные мои хуторяне, – вскоре услышал он неприятно знакомый голос, – допустим, здесь все корабли, что у вас есть, не считая гнили, списанной на песок… Сей же ночью суда ваши должны быть на том берегу – там проверит Василий Острожский! Понимаете вы, православные?! – говорил человек с борта струга, помахивая пистолей под фонарем.

– Каштелян ясный, – плачуще недоумевали лодочные хуторяне, – своим ходом назад нам потом не доплыть. Коли чайки нужны, пришли гридей, пусть все забирают.

– Мои люди без дела не рыщут. С устья Почайны флот сейчас угоняют. А ваше дело – тупое, не рассуждай, знай греби на ту сторону!

– А когда же назад?

– Когда рать самозванца от Киева вспять отойдет.

– Пощади, каштелян ясный! Може, войско царевича здесь зазимует. А у нас по овинам хлеба горят: молотить, веять – самая треба.

– Недоумки! Когда самозваные роты через Днепр переправятся, со станицами Дона и голью черниговской соединятся – вот тогда вам покажут и жатву, и веяние.

– Да мы бы чайки сховали и тут от царевича. Дела тайных засад и укрытий нам ведомы, или нешто мы не казаки?

– Вы холопы. Ваше дело холопье – левый берег Днепра. Между вас нет того казака, на чье слово хоть один шляхтич рискнул бы положиться.

– Тот казак здесь! – негаданно выкрикнул кто-то хрипато и звучно из задних рядов.

– Ну греби сюда, поглядим, кто ты таков! – махнул пистолей пан с ботника.

Меж рядов пошел валко меленький челн. Не имея весла, гребец ловко работал какой-то корягой и попутно отчерпывал сапогом воду. Вслед ему восхищенно смотрели со всех лодок – вольный возглас обрадовал каждого.

Подведя свое судно к высокому стругу, этот вызвавшийся казаком ухватился за смоляной борт.

Важный шляхтич приблизил к его лицу свой стеклянный фонарь и пистолю. Казак тоже пытливо взглянул на вельможу, и тут оба взревели.

– Младший князь!

– Посол с Дону!

– Пушку, Ян Константинович, спрячь. Может, ты не слыхал, эти штуки, бывает, палят, мы потом поквитаемся, – первым взял себя в руки настоящий казак. – А на слово мое, что Дмитрий завтра же на твой берег сойдет, можешь вполне положиться. – И, встав в рост в долбанце, обратился ко всем: – Хуторяне! Я – передовой войска Дмитрия! Все слыхали? Вам нечего делать на том берегу. Ждите с лодками здесь государя Москвы, молотите спокойно. Так ли я говорю, люди? Слава царевичу Дмитрию!

– Слава! Слава! – вскричал, развеселясь, народ в чайках. Рванулись к звездам мурмолки и шапки из войлока.

Януш Острожский, перегнувшись через борт, приставил пистолю к груди донца и нажал спусковой крюк. Плеснул огонь, ворох белого дыма пошел вверх, а Корела, руками крутнув, как ветряк крыльями, полетел в звездную воду.