Текст книги "Джони, о-е! Или назад в СССР 4 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Я лежал в «отрубе» словно в нокауте и снова видел себя со стороны, и снова пребывая в состоянии прижатости к границе ментальной оболочки. Дальше, я понимал, имелись ещё другие оболочки, но понимал и то, что если мой разум перескочит дальше, то вернуться обратно и обладать телом уже никогда не сможет. А пузыристое нечто точно хотело выпихнуть меня за пределы разума. Так старалось, что разозлило меня до невозможности. Я, больше от боли, конечно, сам надулся и заорал так, что чужая оболочка дрогнула. А я, поняв, что в силах противостоять чужому напору, напрягся ещё сильнее. Я орал мысленно, но почти с такими же ощущениями, как я кричал «хиа», выполняя низом живота дыхательные упражнения «ибуки», при котором должна выделяться внутренняя энергия.

Не знаю, энергия мне помогла или просто «нечто» испугалось моего внутреннего «рыка», но пузырь снова сдулся до приемлемого для меня размера. Однако я, ещё раз набрав воздуха в Женькины лёгкие, сделал напряжённый выдох и пузырь пискнул, прижатый уже моим раздувшимся самолюбием.

Глава 12

– Ага, – подумал я, – значит это всё-таки не опухоль! Чего бы это она так реагировала на мои внутренние напряжения? Опухоль – или есть, или нет. С ней всё просто, хоть и страшно. А эта фигня живая, мать её! Не червяк же поселился в голове. Читал я про такие страшилки. Бр-р-р!

Поняв, что надо срочно лететь в Лондон, я отряхнул колени и исцарапанные руки, осторожно, мысленно контролируя «нечто», побежал в свою избушку.

– Товарищ генерал-лейтенант, мне надо в Париж по делу. Срочно!

– Что за дело? – спросил куратор, не выдавая сразу же возникшее у него напряжение.

– Подписать план транзакций на следующий год. Да и на этот, я уже из лимита вышел. На вклады же денежка капает, если их не трогать. А нам приходится нарушать условия договора с банком. Не хватило денег. И сильно не хватило, между прочим. Встречаться с руководством банка надо, объяснять, оправдываться.

– Выдумал ты эту суету. Перекинул бы все средства в советские банки, тебе бы и здесь процент капал.

– В рублях? – «удивлённо» вскинул брови я. – Да, бога ради! Мне проще! Только валюты у вас будет вполовину меньше.

– Ой… Ладно-ладно, хорош запугивать. Когда хочешь улететь?

– Пока ваши «яйцеголовые», как говорил товарищ Устинов, ковыряют мои лазеры, я бы смотался на недельку. Заодно в Лондон заскочу, подпишу контракты на перепечатку научных работ в публикациях моих публикациях. Пора уже запускать типографию, да и вашим учёным дать возможность ссылаться на источники.

– Нашим учёным, Женя! Нашим учёным! – генерал разделил два слова.

– Ну, нашим, нашим, – махнул рукой я. – Но они, всё же, ваши! Потому что не мои, это – точно. Наши учёные в Лондоне работают и двигают нашу, советскую, науку. А ваши, друг у друга идеи воруют и доносы пишут.

– Те тоже доносы пишут, – вздохнул куратор. – Вообще… Интересную ты схему придумал, что никто из них не знает, что и остальные работники лабораторий – наши штатные сотрудники. Очень получается объективно, если сложить все отчёты. Правда, контрразведка британская рядом ходит, но твои почтовые, э-э-э, электронные ящики пока не взломаны ведь? Ты сам мне говорил.

– Их никому не взломать, – покрутил головой я. – То, что они читают научную литературу в Лондонском дата-центре, это нормально. А то, что в том документе прописывается сообщение, которое кто-то тут же считывает и затирает, никому не заметно.

– Да, ты мне объяснял, но я так ничего и не понимаю в этой вашей переписке, – вздохнул генерал. – Сегодня доложу Юрию Владимировичу и сообщу о его решении.

– Ага. А я пока съезжу в Москву, чемоданы соберу. Так и не перевёз сюда вещи.

Генерал молча сопел в телефонную трубку.

– Что-то не так? – спросил я.

– Э-э-э… А ты не сбежишь? – спросил генерал.

Я задумался. Реально задумался!

– Ты чего молчишь? – с тревогой в голосе спросил меня куратор.

– Хм, – хмыкнул я. – Трудно односложно ответить на такой вопрос. Сказать «нет»? Или вы ожидали ответ «сбегу»? Хе-хе!

Я захихикал, но потом мне стало противно, и я тяжело вздохнул.

– Сложно с вами, товарищ генерал.

– А с кем легко? – пробурчал он. – На полиграф согласишься?

– Вы же знаете ответ, товарищ генерал. Или вы доверяете мне, или я с вами не работаю.

– А с кем работаешь? – буркнул в трубку генерал.

– Ни с кем не работаю. Ухожу в нирвану, как буддийский монах, и делайте со мной, что хотите. Свою я миссию почти выполнил. Не хотите по-хорошему – пусть будет никак.

– И ты так просто расстанешься с жизнью? – хмыкнув, спросил генерал, психологически уже «сдавая назад».

– У меня такое ощущение, что я живу двести лет. У меня воспаление мозга от мыслей. И я бы с удовольствием столько же лет просидел в позе дзэн.

– Оттуда может не быть возврата. Тело того монаха, всё не могу запомнить его имя, глупые ученики пересыпали солью и ему сейчас не вернуть свой дух в своё тело.

– В своё не вернуть, так можно в другое, – небрежно бросил я.

Куратор напрягся и замолчал.

– Ты что-то об этом знаешь?

– Хм! – хмыкнул я. – Конечно, знаю. Вы же видели мой дзэн…

– Хм! – хмыкнул он. – В последнее время ты, и вправду, впадаешь в такое состояние, что мне страшно становится, что ты не вернёшься. Зачем тебе это?

– А на всякий случай, – ответил я. – Захотите вы меня прижучить, а я – «прыг в дзэн», а из дзэна в другое тело.

– Ну, ты дал! Ха-ха! – рассмеялся куратор. – Думаешь, у тебя получится?

– Уверен! – сказал я таким серьёзным тоном, что куратор резко прервал смех.

– Значит, ты точно знаешь что-то такое, о чём не говоришь, – наконец сказал он.

Я вздохнул.

– Това-а-а-рищ генерал! К чему эта «ромашка»? Знаешь, не знаешь? Любит, не любит? Мы тратим драгоценное здоровье. Кстати, как здоровье Леонида Ильича? Юрия Владимировича?

– Нормальное здоровье, – буркнул куратор. – Ромашка, говоришь? Ну-ну… Джентльмен удачи… Всё, отбой связи. Жди команды!

Куратор повесил трубку. Я вздохнул.

– Млять! «Жди команды»! Могут эти долбоящеры испортить настроение! – подумал я и сконцентрировал внимание на «опухоль».

Самое интересное, что она, «опухоль», теперь ощущалась не в голове, а во всём теле. Я уже давно заметил, что разум не «сидит» в голове, а распределён по всему телу и даже немного за его пределы. Как некое электромагнитное поле… Хотя… Не так.

Сам разум сидел, естественно, в голове. В процессоре, так сказать, но БИОС, то есть – предустановки системы, находился в позвоночнике. Но и по всему телу располагались узлы «связи», напоминавшие управлявшие различными функциями организма терминалы.

Я и в той жизни, как уже говорил раньше, годам к пятидесяти достиг состояния дзэн. В этом мире, поначалу я стремился его достичь, но был так погружён в «гонку технологий», что, по понятным причинам, попытки впасть в состояние дзэн, я оставил. Хотя и простые медитации меня сильно успокаивали.

Сейчас же, по мере достижения намеченных технологических высот, я успокаивался и в конце концов, где-то в феврале, достиг-таки желаемого состояния успокоения сердца и разума. Этому способствовало, наверное, ощущение того, что моя работа положительно оценивалась советским руководством. Ну… Э-э-э… Хотя бы получала поддержку. Не было препятствий ни в культурном, хе-хе, развитии общества, ни в технологическом.

Было завезено оборудование для университетской типографии и выпущены пробные тиражи студенческих методичек и песенников Владимира Высоцкого с гитарными аккордами над словами. Распродались сто тысяч экземпляров, при цене пятьдесят копеек, мгновенно. Практически не выходя за пределы нашего театра.

Сейчас готовились к выходу другие песенники. Скоро начнём выпуск пластинок… Спросите, где я взял сотрудников? Да просто привлёк к работе студентов университета. Это оказался такой сумасшедший ресурс, что мне оставалось только собрать из них команду «эффективных менеджеров». Дело, как мне было известно по прежнему опыту, это сложное, но за долгие годы и попытки создать систему управления моим бизнесом в виде спортивных секций и клубов, я кое-что знал и умел.

Расписав подробно каждому структуру мотивации и определив «Кипиай»[1] я почти полностью переложил на них управленческие функции. Однако контролировать и требовать отчёты продолжал регулярно. Ещё когда я сказал Максиму Дунаевскому, что «мне предложили открыть граммофонную фабрику» и спросил, «где набрать трудящихся», он сказал, мечтательно прищурившись и улыбнувшись:

– Студенты… Тут есть из кого выбирать.

Я, честно говоря, поначалу сильно сомневался. Это же производство, а производство – это кадры и управление ими. Финансы, опять же… Но потом, «тупо» развесил объявления и набрал столько желающих подработать в свободном графике, что пришлось перед многими извиняться, отказывая, и обещая: «как только, так сразу».

Правда, по рекомендации «товарищей» на ключевые должности: бухгалтеров, инженеров-строителей, автомехаников, энергетиков я взял бывших, а может быть и настоящих, сотрудников «комитета». Мне посоветовали, я согласился. Пусть работают. Правда, компетенции кандидатов проверял самолично. Такие горе-специалисты, как звукорежиссёр в «Машине времени» тоже попадались, но от них мне удалось «отбиться».

Почему я спокойно отнёсся к специалистам из «гэбэшного» кадрового резерва? А какая разница, штатный это сотрудник или не штатный? Всё равно стучать будут и куратор сразу меня предупредил об этом. А утаивать было нечего. Все мои ходы были прописаны заранее в плане с датами исполнения, ответственными и суммами затрат. Бухгалтерии всех структур, организованных «Фондом» в Советском Союзе, были чисты и прозрачны.

Все, кто получал «зарплату» в Фонде, а это было всего несколько человек штатных, а в основном, музыкальные коллективы, «стимулировались» разумно, без излишеств. По крайней мере, Никольский, Романов, Кутиков и Высоцкий, который стал режиссёром, худруком, и артистом нашего студенческого театра, зарплатой были удовлетворены и «Фонд» самолично перечислял за них все, полагающиеся налоги.

Музыкальные коллективы за концерты получали не по тарифам министерства культуры, а весь кассовый сбор, если выступление имело место на сцене театра МГУ. В иных случаях, вычиталась сумма аренды. Но таких коллективов, которым Фонд устраивал концерты на других площадках, были единицы. Зачем, когда у нас имелась своя сцена и приличный зал, который использовался для «раскрутки» коллективов?

К Макаревичу вернулись и Маргулис, и Кавагое, у которых ничего не получилось с созданием группы «Воскресение». Не было у них своих песен, а Никольский с Романовым неплохо себя чувствовали со своими «студенческими» коллективами, укомплектованными инструментами и аппаратурой, как говорится, «от души». О чём им ещё было мечтать, если я лично «натаскивал» музыкантов, как правильно играть мои любимые песни?

Оставлять хозяйство на «эффективных менеджеров» мне было не страшно, тем более, что это были не совсем «чужие руки», а почти что мои коллеги. Хе-хе… Комитетские кадры работали усердно, распоряжения выполняли беспрекословно и не «светили» передо мной своими полковничьими, в основном, погонами.

Многих «менеджеров» удивила система оплаты труда, основанная на мотивации за счет премиальных, рассчитанных из выполнения плановых показателей, а не перевыполнения. Управленцы сначала удивлённо хмурились и снисходительно улыбались. Выполнить план? Да не вопрос! Тем более, что план реальный. Пока мы планировали не выпуск продукции, строительство, монтаж оборудования, подключение оного к коммуникациям, сдача надзирающим и контролирующим структурам. Тем более, что планы составляли они же – менеджеры и причём я ещё и расширил временные рамки.

Однако план «поплыл» уже в первый месяц. Естественно, из-за смежников. Кто б сомневался? Потребовали скорректировать план, однако пересматривать его я не стал и полную зарплату менеджеры не получили.

Зато во в следующий месяц ответственные сотрудники подключили не только свои личные связи в министерствах и ведомствах, но и вышли на руководство КГБ. Даже мой куратор удивился.

– Чем это ты их достал, что они вынесли мозг своим кураторам? Даже Юрий Владимирович озадачился.

– Не хотят потерять семьдесят процентов зарплаты, – усмехнулся я.

– Ах, да! У тебя же какая-то хитроумная система оплаты труда. Ты объяснял. Там не то, что не выполнять нельзя, но и перевыполнять. Штрафуется и за то, и за другое… Хе-хе… Ну-ну… Не для русского человека такой режим. Мы же привыкли весь месяц ничего не делать, а потом за неделю…

– Да, какой там – месяц? Ха-ха! – рассмеялся я. – Год привыкли балду пинать, а потом за неделю, кое как смастрячить…

Это мы разговаривали с ним в феврале. Потом в марте снова немного посмеялись потугам и возмущениям моих управленцев, а в апреле «воз», вроде как, сдвинулся с места и потихоньку покатился. Первой поставили и запустили автомастерскую. К тому времени автомеханики прошли стажировку на заводах «Мерседеса», «Вольцвагена», «Рено», «Форда» и «Фиата». Куда ж без него? Иномарок в Москве было не так много, а в сервисы «Жигули-Лада» автовладельцы стояли в очереди по несколько месяцев.

Уже в июне установили автосигнализацию на «Мерседес» Владимира Высоцкого, «Жигули» Никиты Михалкова, и «Волгу» Максима Дунаевского. После этого электрики автосервиса работали полноценные восемь часов с двумя выходными. Перерабатывать, или, тем более, «сбивать шару» я им запретил под угрозой увольнения и востребования с них средств, потраченных на их обучение.

Автосигнализация была запатентована в Соединённых Штатах Америки в тысяча девятьсот тринадцатом году, а иммобилайзер в девятьсот девятнадцатом. Я не стал покупать лицензию, а добавил в иммобилайзер автоматическую смену настройки системы, скользящие коды, продвинутую криптографию и получил свой патент. Принципиальным новаторством в «моей» сигнализации было использование микросхем внутри ключа, которая активировалась небольшим электромагнитным полем, которое вызывает протекание тока внутри корпуса ключа, который, в свою очередь, передает уникальный двоичный код, считываемый блоком управления автомобилем. Когда блок управления двигателем определяет, что кодированный ключ является текущим и действительным, он активирует последовательность впрыска топлива и машина едет.

Если запустят хотя бы пять спутников связи, повесив их над территорией СССР, мои иммобилайзеры можно будет подключить к услуге слежения. Что весьма полезно не только в качестве средства розыска угнанной автомашины, но и для специальных, хе-хе, мероприятий.

Обдумав все за и против моей поездки в «Париж по делу срочно», я склонился к тому, что ехать надо. Хотя мне уже было понятно, что никакая аппаратура никакой опухоли в моей голове не покажет. С Джоном Сомерсетом у нас сложились весьма доверительные отношения, потому что я его взял на солидный такой финансовый крючок.

После моего исчезновения в Альпах и небольшой, вокруг этого, шумихи, я проявился в Индии, где в аффилированном компании «Рэйнбоу» банке установили мою, Джона Сомерсета младшего, личность, после чего я снова «благополучно» исчез из поля видимости «папарацци». Своё исчезновение после спуска с горы я объяснил усталостью от публичности и желанием попутешествовать. Сам же по другому паспорту снова вернулся в Париж, а потом в СССР. Так что для всего мира я, как Джон Сомерсет, остался живым и невредимым, но чудаковатым миллионером, чурающимся публичности.

Передав Сомерсету старшему полномочия по управлению заводами, фабриками и лабораториями, я оставил за собой право формирования бюджета, контроля и стратегического распределения финансов. Сомерсет о моём «финте ушами» сначала не знал. Потом мы с ним и с моим куратором обо всём переговорили и пришли к консенсусу. Исчезновение с их поля зрения мне и было нужно для подписания определённых документов, гарантировавших мне безопасность. Не доверял я, почему-то, никому к концу той и в этой жизнях. Вот и путал следы, как заяц. Хе-хе…

В Москве я быстро собрал необходимые для перелёта вещи в небольшую дорожную сумку, пообщался с Сашей Кутиковым и Владимиром Семёновичем. Сообщил им, что уезжаю по делам Фонда в Париж, выслушал охи и ахи Кутикова, и шутливые напутствия с дружескими похлопываниями по плечу Владимира Семёновича. Его сейчас выпускали вместе с Мариной Влади свободно, и Париж ему (как он сказал) надоел.

– Слушай, Пьер, у меня столько идей. И ребята такие толковые в труппе… Ставим Васю Шукшина, представляешь⁈ Получил разрешение у Любы на театральную инсценировку «Воли». Ну… «Я пришёл вам дать волю», помнишь у Шукшина? Или не читал?

Высоцкий подозрительно на меня посмотрел. Я улыбнулся.

– Да, нет! Читал! Я по глазам вижу! Ты же наш, хоть и французишка! Кхе-кхе!

Высоцкий простуженно закхекал.

– Слушай, Владимир Семёнович, поехали со мной? Я сначала в Париж, а потом в Лондон в одном медицинскую клинику. У моего отца там знакомый врач. Ты кашляешь как-то нехорошо.

– Заболел, что ли? – спросил Высоцкий, слегка напрягшись.

– Я? Нет! Он меня прокапывает разными витаминами, плазмами. Хрен знает чем, но я потом себя намного лучше чувствую и готов горы своротить.

– Хе-хе! Чем это он тебя прокапывает, что ты горы сворачиваешь?

– Совсем не тем, о чём ты подумал, – улыбнулся я. – Поехали? Хуже не будет, а у тебя вон сколько дел. Силы нужны, да и здоровье. Поехали?

– Кто ж меня выпустит? – усмехнулся Высоцкий. – Так вот, ни с того, ни с сего…

– Паспорт есть? Есть! Виза не нужна! Выпишем командировку. Вон, Сашку Кутикова возьмём. Я вам свой дом покажу…

– Млять! Как у него всё просто! – Высоцкий обратился к вставшему в стойку, как сеттер, Кутикову. – Хотел бы я так жить.

Высоцкий вздохнул.

– Так и живи. Марину бери и полетели.

* * *

[1] KPI (Key Performance Indicators) – это ключевые показатели эффективности или деятельности. Они в числовом выражении отражают качество и результат действий работника за определённый период времени.

Глава 13

– И тебе не жалко денег⁈ – спросил Высоцкий тоном Жеглова. – Ведь и поездка, и клиника, они же денег стоят. А мы тебе никто… Как это понимать?

– Понимай, как мою заботу о перспективном бизнес-партнёре. Некоторые фирмы за границей оплачивают сотрудникам медицинскую страховку, а высшему управленческому персоналу помимо медицины даже спа, другие косметологические процедуры и санатории. В СССР этим профсоюзы занимаются, а там – сами хозяева компаний. Вот и я озаботился.

Я сказал это так серьёзно, что Высоцкий нахмурился.

– А я думал, ты по дружески…

Я улыбнулся.

– И это тоже. Но, что это я тебе буду в дружбе признаваться, – сказал я тоже тоном Жеглова, только «жёсткого». – Ещё подумаешь, что «французишка» скабрезные цели преследует.

Высоцкий растянул губы в улыбке и восхищённо вскинул брови.

– Да ты артист, Пьер! Совсем меня скопировал, когда я Груздева допрашивал в «Месте встречи». Тебе сниматься надо. На сцене не потянешь, а вот эпизод сыграть ты сможешь.

– Кстати, про сцену и съёмки… Может быть кино про «Степана Разина» снимешь? То, что Шукшину не дали снимать. Не видел твой спектакль, но Разин, – это твой типаж.

– Нет ещё спектакля, Пьер, – скривился и потупил взгляд Высоцкий. – Пробуем только, с художниками работаем. Кстати… Нам бы денег…

– Пиши план и формируй бюджет, – пожал плечами я. – Как раз еду и за тем, чтобы денег добавить на наши проекты. Мне конкретная цифра нужна.

– Нарисуем! – снова «расцвёл» Высоцкий.

Я мысленно усмехнулся.

– А что это ты про съёмку кино сказал? Это, друг мой, не спектакль. Кино – это оборудование, павильоны…

Он встретился своим взглядом с моими глазами и остановился на полуслове. Яулыбался.

– Слушай, Саша! – Высоцкий снова оглянулся на Кутикова. – Ну, это просто невозможно! Я сейчас просто заплачу! Он говорит о съемке кино, как о простом концерте.

– Ты, Владимир Семёнович, видел, как мы снимаем кино? Тфу, млять! Как мы снимаем концерты? Какие у нас видеокамеры? И как мы потом монтируем видеоряд?

– Это не то кино. Другой жанр. Могу не справиться. Я попробовал, когда Слава Говорухин уезжал, поснимать «Место встречи». Эпизод когда «Векшина» убили… Ну, ты знаешь… Так артисты чуть не разбежались. Ха-ха…

Высоцкий говорил, вроде смеясь, но лицо его было напряжено и на лбу собрались глубокие складки.

– Вот ведь озадачил меня, паршивец, – дёрнул головой Высоцкий. – Это ведь! Снять если такой фильм, так и, считай, жизнь не зря прожил.

– Ты, Владимир Семёнович, и так жизнь не зря прожил, – хмыкнув, сказал я. – И хотелось бы, чтобы ты и «Разина» снял и ещё что-нибудь, такое же стоящее. А когда ты будешь снимать кино про Разина, мы будем снимать кино, как ты снимаешь кино про Разина. И наше кино, я тебя уверяю, будет котироваться не хуже твоего. Хе-хе!

Высоцкий взглянул на меня несколько снизу вверх и, вроде как, исподлобья и искоса с прищуром. Колоритно так взглянул…

– Вот такой взгляд должен быть у Разина, – подумал я. – С недоверием и надеждой.

– Кхэм! – кашлянул он. – Не могу отказаться от такого предложения. Тогда там и оборудование присмотрим. Кхе-кхе… В Париже.

А я подумал, что место на бывшем танковом полигоне как раз на киностудию. Да и места для батальных сцен предостаточно. Наши с Высоцким взгляды снова встретились и я понял, что и он подумал про те земли, но опередил его я.

– Там, где фабрику грамзаписи ставим, там и киностудию построим, и снимать будем. Там какую хочешь площадку для съёмок можно найти. И речка тебе, и лес, и чисто поле. Крепость построить можно.

Высоцкий всё больше и больше расплывался в мечтательной улыбке.

– И снимать надо полноценный западный формат, – задумчиво сказал я. – И диалоги адаптировать сразу под английский язык. Можно, кстати, и кого-нибудь из зарубежных артистов пригласить. Керка Дугласа, например. Он всё равно уже не снимается.

– Хм! А оно нам надо? Ведь он, наверное, дорого стоит⁈ Слышал, что за Спартака Керку заплатили полмиллиона долларов.

Я пожал плечами.

– Наверное, вы правы, Владимир Семёнович. Вам решать.

– Да, как же мне-то? Если ты говоришь – под западный стандарт… А я не знаю, как это, «под западный стандарт».

– Ничего, – махнул я рукой. – Марина ваша знает. Я подскажу.

– Ты что-то знаешь про то, как за рубежом снимают кино?

– Знаю немного, – поморщился я и почти не соврал. – Ходил на курсы. Летом, когда студенты уходят на каникулы, некоторые творческие вузы Франции организуют школы и резиденции. Это интенсивные курсы, где участники со всего света в течение одного-двух месяцев слушают лекции и отрабатывают практические навыки, встречаются с мэтрами своего дела и с нуля создают собственные проекты. Эти программы поддерживает министерство Европы и иностранных дел Франции: вуз организует учебный процесс, а министерство предоставляет стипендии, которые покрывают стоимость обучения, дороги и аренды жилья.

– Мне Марина что-то рассказывала про эти школы. Она говорила, что такие программы организуют для режиссеров, художников, саунд-артистов и представителей других творческих профессий – в зависимости от того, какие вузы участвуют в конкретном сезоне.

Я, действительно, посещал эти курсы в Высшей национальной школе аудиовизуальных искусств «La Femis», когда погрузился в живопись, но это было в том мире. И они мне не понравились, так как сильно отличались от того, чему меня учили в Японии. А поэтому я перевёлся на писательский курс, где и получил представление о том, как правильно, по меркам запада, писать сценарии. Тогда я, на старости лет, тоже пытался писать книжки. Да-а-а… Как давно это было…

– Так, ты, вроде не иностранец, для Парижу-то, – удивился Высоцкий.

– Так, мне и стипендия была не нужна и место нашлось. Туда ограниченное количество желающих принимают. Ограниченный бюджет.

– Понятно. И какие ты курсы посетил?

– Художественные, сценарные и режиссёрские. Я тогда хотел научиться снимать концерты, – немного приврал я.

– И ты считаешь, хм, что у нас сценарии пишут и фильмы снимают неправильно? – спросил, криво ухмыляясь, Высоцкий.

– Ну, почему? Для России – очень даже хорошо. А для того, чтобы смотрели за рубежом, формат надо изменить. И, если коротко, то – да. Считаю. По крайней мере, те сценарии, которые я читал, мне кажутся не сценариями, а обычными художественными произведениями. Краткими переложениями романов.

– А какие сценарии ты читал? – удивился Высоцкий.

Я дёрнул плечами.

– Да, хотя бы, того же Разина. Он же публиковался.

– А-а-а… Так это литературный сценарий, – рассмеялся. – Кинематографический – он совсем другой. Эх ты, Пьерушка. А ещё курсы оканчивал… В самом городе Парижу… Хе-хе-хе…

Высоцкий расслабился, и на его лице проявилось снисхождение. Он не терпел, когда ему перечили, доминировали в чём-то или пытались поучать. Вот потому я и «подставился».

– И всё равно. Слишком много в том сценарии пустых фраз, размытых образов, не передающих окружающую историческую атмосферу. Хотя… Давно читал, может чего и не понял.

– Какая же там атмосфера была? – снисходительно, но как-то сразу подобравшись, спросил Высоцкий.

Я посмотрел на него и снова дёрнул плечами.

– Польская аристократия в Руси в семнадцатом веке включала в себя представителей различных крупных дворянских семей, например Чарторыйских, Сангушко, Сапег, Вишневецких, Заславских, Збараских и семьи Острожских. Они потребовали царя закабалить всех крестьян, прикрепив их к земле, и отменить «Юрьев день», когда крестьянам можно было переходить с места на место. Вольных крестьян не стало. Вот эту волю хотел дать народу Разин, а не свергнуть царя. Крестьян тогда ещё не продавали, как скот за деньги, но уже меняли на другие полезные вещи. Нет в сценарии о Разине этого. Нет сути конфликта с властью. Вроде как у него одни бояре и воеводы-взяточники виноваты, а царь-душка. И другого царя Алексея-Алексеевича ставить на трон шёл. Так чем другой царь лучше первого? Не сказано.

– Ну, ты задвинул! – Высоцкий почесал в затылке. – Конфликт с властью, говоришь? Кхе-кхе… От того и не разрешили Шукшину снимать кино, что побоялись разбудить народный бунт. Конфликт с властью, кхе-кхе…

– С ханской дочкой тоже… Штамп же! – хмыкнул я. – Свалено всё в кучу, честное слово, а подноготная казачества не раскрыта. Да там ничего не раскрыто. Грабитель, разбойник и пират Степан Разин. И не он один. И до него были разбойники, и после него. Ведь власти на него ополчились, когда Разин ограбил струги царские и митрополичьи. И до него на Москву ходили пограбить города и веси. И не жалели ведь никого. Ни крестьян, ни горожан, ни жён, ни детей. А до этого смута на Руси была. Смута! Потом Поляки Москву захватили. В шестьсот тринадцатом году поляков «выгнали» из Москвы, но на самом деле, допустили шляхту до кормушки. И продолжился грабёж России. Оттого народ стал то там, то сям бунтовать. С семнадцатого года по Столбовскому договору выплачивали шведам двадцать тысяч рублей и снабжали хлебом. В связи с чем подняли налоги и иные поборы. От того возникли первые бунты. В сорок шестом – соляной бунт, сожгли Москву, в шестьсот сорок девятом году соборным уложением закрепостили крестьян, и началось их бегство на юг. Вот эти-то крестьяне и стали основной силой армии Степана Разина. Крестьяне и на Дону оставались голытьбой. Им просто не куда было податься. И они считали, что царь их продал полякам. Вот такое было времечко, Владимир Семёнович, о котором ты кино снимать хочешь.

Высоцкий долго смотрел на меня ошалелыми глазами, потом потряс головой, словно сбрасывая морок, и провёл руками по лицу, словно умываясь.

– Ничего себе ты картину нарисовал, – прохрипел Высоцкий. – Тогда всё понятно. А то я, честно говоря, никогда не понимал причину народного бунта.

– Хуже всего то, что царь отменил правило: «с Дона выдачи нет». Крестьянам просто не куда было бежать, вот они и влились в ватагу Разина.

– Но как же теперь снимать-то? Мне уже не по нраву тот сценарий. Да и образ Разина распался. Как теперь Разина играть, если он бандит и разбойник, а не народный герой?

– А он же не дурак был, Разин. Он с детства видел тех крестьян, что приходили на Дон. Его отец пришёл из Воронежа, примкнул к казакам и был такой же голытьбой, пока пару раз не сходил на разбой на Волгу, да в Персию. И Степан сызмальства ходил с отцом и братьями в набеги. Оттого Разины и «поднялись» по финансам, но не стали казакам своими. Оттого и предали его оседлые казаки, схватив в плен. С самого детства Разина надо снимать картину, а не последний год. В его детстве формировался характер, ненависть к царизму и желание свободы и воли.

Высоцкий некоторое время смотрел в пол и хмурился, плотно сжав губы.

– Теперь понимаю я тебя, Пьер, почему тебе не нравится сценарий Васи Шукшина. Всем он хорош, но, действительно, прост, как азбука Буратино. Хе-хе! Скартинками, хе-хе.

Высоцкий разулыбался.

– Спасибо, Пьерушка! – он хитро прищурился. – Ты же мне напишешь новый сценарий?

– Если перестанешь так меня называть, напишу.

– Но это получится большой сценарий, – проговорил Высоцкий вкрадчиво. – И с большим бюджетом.

– На самом деле, в имеющийся сценарий надо добавить сцены Разинских воспоминаний и некоторое количество дворцовых сцен с «новыми русскими» в шляхетских, британских и голландских камзолах. Из них зрителю станет многое понятно, кому на Руси жить хорошо.

– Поляки – понятно, а откуда британцы и голландцы взялись в московском дворце? – удивился Высоцкий.

– А ты думаешь, у кого цари Михаил Фёдорович и Алексей Михайлович деньги на выплату шведам взяли? Это английские и голландские кредиты, за которые ещё долго Русь расплачивалась.

– Здорово ты в нашей истории разбираешься. Это в каких таких университетах её так учат? Не у нас – точно.

– Зря ты так думаешь. Это вполне известные не только зарубежными, но и советскими историками факты. Просто никто этим глубоко не интересуется. Это же надо специальную литературу читать в архивы погружаться. Я имею ввиду – обычный народ. А вот если ты тему разжуёшь, расскажешь и покажешь, народ тебе в ножки поклонится и спасибо скажет. Вона как «Вечный зов» и «Тени исчезают в полдень» идут. Сколько уже лет? С семьдесят шестого? И края ещё не видать.

– Так, то телефильмы. Совсем другой формат, – вздохнул Высоцкий.

– Да, про формат… Надо снимать на широкую плёнку. На широкий формат и стереозвук ставить.

– Но это другое оборудование, кинокамеры. Я не знаю их.

Высоцкий разволновался.

– Ничего страшного. Подберём толковых операторов, а киносъемочные аппараты уже заказаны в НИКФИ: четыре «Берёзка» 1СШН, и три «Маска-70» – аппараты для комбинированных съёмок 70КСК.

– Как «уже заказаны»? – остолбенело посмотрел на меня Высоцкий. – Когда заказаны?

– Э-э-э… Ещё в январе.