Текст книги "Джони, о-е! Или назад в СССР 4 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Почему я и удрал за кордон, потому что понимал, что в Союзе мне не дадут пробиться со своими идеями решений многих, стоящих перед наукой и производством, задач. Не дадут ни фондов, ни лабораторий, ни производственных мощностей. Кто я такой? Тут вона какие дяди умные сидят и мозг морщат, а я кто? Самозванец! Сумасшедший! Не нормально развитый ребёнок.

Тут надо было показывать уже готовый к употреблению продукт. Вот я и показывал, хе-хе… И показывал не показывая, хе-хе…

Когда все зрители собрались на лабораторной веранде и всмотрелись в первую мишень, отстоящую на расстоянии ста метров – а это был старенький, избитый болванками танк Т-34 – я просто отдал в рацию команду и все увидели, как сквозь стекло окна блеснул красный сантиметровой толщины луч. Луч тронул танк и в танке взорвался боекомплект. Бедняга танк сбросил башню, вздрогнул, но остался стоять.

– Что это за фокусы? – спросил Леонид Ильич. – Его, что, подорвали?

– Нет, – сказал я, – сдетонировал боеприпас. Мы положили туда пару зарядов от Т-64.

– Да там и пробоины то нет, – сказал Цинёв, снова, как и прежде допущенный к оздоровлённому моей кровью телу генсека.

– Вон тот снаряд, что стоит в двухстах метрах – можете глянуть в эту стереотрубу – Просто снаряд. Он сейчас взорвётся от теплового воздействия. Мощность луча будет снижена в тысячу раз.

Я снова скомандовал в рацию. Луч вырвался из лаборатории сквозь стекло и снаряд тут же взорвался.

– Лазер очень быстро, почти мгновенно, разогревает тротил до температуры две тысячи градусов и тротил, как и любое другое взрывчатое вещество, детонирует, – ответил на недоумевающие взгляды я.

Глава 10

– Кхм! Это если попасть в зарядный отсек, но ударного и взрывного действия луч не имеет?

– Не имеет, Леонид Ильич. Просто прожигает дыру в танке, но получается кумулятивный эффект. Расплавленная сталь струёй влетает во внутрь танка. На «Т-64» – толщина бортовой брони шестнадцать миллиметров. Наш лазер может прожечь пока только сталь толщиной двадцать сантиметров, но это не предел. Мы продолжаем экспериментировать с элементами напыления кристалла.

– Мы, это кто? – озабочено спросил генсек.

– Мы, Леонид Ильич, это – ваш покорный слуга, – вздохнул я. – Всё сам, всё сам…

А про себя добавил: «Аки пчела».

– Понятно. Значит, есть резервы? – заинтересовался Устинов.

– Боюсь прогнозировать, но по расчётам – резервы есть. Не удаётся добиться абсолютной чистоты при изготовлении кристаллов. Надо строить специальные цеха, но у нас для них нет такого оборудования. Не производят. На западе можно сделать, но не привезти, слишком громоздкое.

– Так пусть у нас сделают, – напрягся Брежнев. – Или не смогут наши?

– Может быть и смогут, – с сомнением в голосе сказал я, – но все заводы озадачены выполнением плана.

– А вам, что, надо очень срочно?

– Да, нет, – пожал плечами я. – Можно в течение следующего года.

– Тогда до конца этого года составляйте план, а в ноябре на политбюро мы наших производственников озадачим.

– Двадцать сантиметров пробоя, это не так много? – спросил Брежнев у министра обороны. Дмитрий Фёдорович Устинов откашлялся в кулак.

– Да как сказать, Леонид Ильич. У западно-германского Леопарда бортовая броня всего семь сантиметров. Лоб, конечно, этот лазер не пробьёт, но если под башню попасть… Ведь скорость луча приближена к скорости света? Я правильно понимаю?

Это министр обороны обратился ко мне.

– Правильно понимаете, Дмитрий Фёдорович, – подтвердил я.

– Ну вот! Достижение цели почти мгновенное, а это значит, что даже в лоб поражение современных видов бронетехники вполне возможно. Дальность выстрела как я понимаю свыше пяти километров, раз вы установили танк-мишень на таком расстоянии?

– Потерь мощности излучения лазера на этом расстоянии не наблюдается. Максимальное расчётное – тысяча километров, но испытаний не проводили. Даже не знает никто, что у нас в этой лаборатории.

– Так и стреляли, кхе-кхе, через стекло? – вопросил, усмехаясь, Брежнев.

– Так и стреляли, – кивнул я. – Продолжим демонстрацию?

– Продолжайте.

– Продолжайте, – сказал я в рацию, и из окна сверкнуло красным импульсом.

Вдалеке я увидел вспышку взрыва и через пятнадцать секунд негромко громыхнуло. Брежнев с Устиновым переглянулись.

– А как в дождь, туман? – спросил маршал Советского Союза.

– Потеря мощности не более одного процента, рассеивания нет.

– Гхм-гхм… У нас есть где эту штуку применить, да, Дима?

– Да, Леонид Ильич. Вовремя, товарищ, э-э-э, Пьер, показал свою разработку, и хорошо, что мы не стали запускать в производство, кхм-кхм, нашу.

– Это я тебе сказал, подожди подписывать, помнишь?

– Помню, Леонид Ильич. Вы-то знали.

– Ничего я не знал про боевой лазер. Я знал про его, как их… Станки эти, что печатают микросхемы… Лазерную литографию. Вот я и думал, что он не остановится на мирных, хе-хе, целях. А эти паразиты молчали.

Генсек ткнул пальцем в Андропова и моего куратора.

– Пошли покажешь чудо машину, – сказал Брежнев и толкнул меня в плечо. – Молодец!

Прошли в «грязную» лабораторию, где терминал стоял закреплённым на станине, взятой от фрезерного станка. Лазер представлял собой коробку, меньшие рёбра которой составляли сорок сантиметров, большие – два метра. В коробку с одной меньшей грани уходил пучок проводов, соединявшийся с распределительным электрическим щитом, в другой грани имелась линза.

– Хм! И это всё? – спросил Устинов и посмотрел в окно в сторону полигона и расположенных на нём мишеней. Хорошо просматривался дым от взрыва дальнего танка.

– Нет слов, – сказал он и с недоверием посмотрел на меня. – Если оно стреляет в туман и при плотной облачности, то цены такому оружию нет.

– Стреляет, Дмитрий Фёдорович. В густом тумане стреляет. Специально делали плотную водяную взвесь. Правда на расстоянии ста метров. А при простом тумане, даже не замечает. Но… Надо пробовать стрелять сквозь облака. Знаю, у вас есть лазерные радары… Можно попробовать наводиться ими. Но… Я не хотел бы этим заниматься. Полагаю, у вас есть кому это по профилю, Так сказать. А мне бы хотелось продолжить эксперименты по наращиванию мощности лазера.

– Есть резервы? – заинтересовался Устинов.

– Боюсь прогнозировать, но по расчётам – есть резервы. Не удаётся добиться абсолютной чистоты при изготовлении кристаллов. Надо строить специальные цеха, но у нас для них такого оборудования. Не производят. На западе можно сделать, но не привезти, слишком громоздкое.

– Так пусть у нас сделают, – напрягся Брежнев. – Или не смогут наши?

– Может быть и смогут, – с сомнением в голосе сказал я, – но все заводы озадачены выполнением плана.

– А вам, что, надо очень срочно?

– Да, нет, – пожал плечами я. – Можно в течение следующего года.

– Тогда до конца этого года составляйте план, а в ноябре на политбюро мы наших производственников озадачим.

– Да, – сказал я, вроде, как что-то вспомнив. – Я рассчитываю на установку лазера на космическом спутнике. Вес аппарата всего двести килограмм. Может выпускать импульсы с частотой в две секунды от стационарной сети или от генератора мощностью двадцать киловатт, от блока литиевых батарей такого же размера – десять выстрелов.

Брежнев посмотрел на министра обороны.

– Да не вопрос. Спутник из группировки радио-космической связи «Радуга», которые мы в этом году поставили на вооружение, весят две тысячи килограмм. Запас веса ракетоносителя ещё тонна. Вполне могут довесить двести килограмм.

– Не потянет энергоустановка «Радуги», – покрутил головой я. – Предлагаю в спутник «Космос» вдобавок к радио-локатору довесить эту коробку. Тем более, что она может работать и как лазерный целеуказатель и для этой задачи использует всего десять ватт электроэнергии. А антенны послужат для наведения луча в случае ракетной атаки. Его ядерной установки как раз хватит для зарядки батарей на сто выстрелов.

Устинов нахмурился.

– Не понимаю, откуда он знает про «Космос»? – удивился маршал и посмотрел сначала на Андропова, потом на Брежнева.

– Пьер, это тот, кто рассчитал падение спутника «Космос-954» на территорию Канады, – сказал Андропов.

– Да? – министр обороны нервно дёрнул из стороны в сторону головой. – Помню-помню, как возмущались и орали «яйцеголовые», что никто не может рассчитать траекторию падения спутника, пока он не начал падать. Они же его хотели вывести на орбиту «захоронения» после выработки ресурса ядерной установки, а он – спутник – не стал на ней оставаться, а начал сваливаться с орбиты. И если бы наши умные головы начали спуск в запланированную дату, то точно радиоактивные остатки упали бы на Канаду. А так попали точно в Тихий океан. Вот за это большое вам спасибо, что не обделались на весь земной шар.

– Да, пожалуйста, – пожал плечами я.

В моём мире спутник «Космос» с ядерной энергоустановкой упал таки на территорию Канады в семьдесят восьмом году, и нам пришлось дать всему миру слово, что «Мы больше не будем». А эти спутники вели разведку и наведение на подвижные морские цели наших баллистических ракет, в том числе и ядерных. Хоть спутник и сгорел в атмосфере, радиоактивность обломков была минимальной и упали они на пустующие территории, вой стоял громкий.

– И ещё… Пусть попробуют сделать двух-модульные управляемые станции. Тысяча часов для работы ядерной установки – это очень мало. Пусть хотя бы отработанный ТВЭЛ отстреливается газом. Надо, для установки нового реактора, предусматривать стыковочный модуль. Тогда не надо будет топить дорогостоящее оборудование.

– Мне кажется, есть такие решения, – сказал Устинов задумчиво поглядывая то на меня, то на Брежнева. – Вообще, ему бы с Челомеем и другими конструкторами поговорить.

– Не надо, кхм, ни с кем ему говорить, – пробасил Брежнев и ткнул пальцем мне в грудь. – Ты готовь техническое задание, мы его обсудим, утвердим и отдадим в работу. И всё!

Брежнев повысил голос.

– А то, млять, спутники у них падают.

* * *

Вообще-то я с удовольствием передал бы все работы по лазерам в какой-нибудь институт, но, сука, знал по собственному опыту, что без, как говорили, толкача, никакая работа в СССР не двигалась. То фондов не хватает, то загружают не той фигнёй, по которой хотелось бы работать.

Ведь я сам работал в нескольких крупных НИИ. Правда больше по подводной роботехнике и ориентации балистических ракет в водной среде, но и космос немного задел, проведя девять месяцев в ОКБ-52[1] во время проработки ими проекта «Алмаза», когда подготовленная к старту в 1981 году автоматическая станция ОПС-4[2] пролежала в одном из цехов монтажно-испытательного корпуса космодрома Байконур несколько лет ввиду задержек, не связанных с работами по ОПС и к восемьдесят седьмому году, когда к ней прикоснулся я, уже морально устарела. 29 ноября 1986 года была предпринята попытка запуска этой станции под названием «Алмаз-Т», оказавшаяся неудачной из-за отказа системы управления РН «Протон».

25 июля 1987 года состоялся удачный запуск автоматического варианта ОПС «Алмаз», который получил обозначение 11Ф668 «Космос-1870». Высококачественные радиолокационные изображения земной поверхности, полученные со спутника, были использованы в интересах обороны и экономики СССР. В наладке новой автоматики ОПС участвовал и я.

Интересно, что для защиты от спутников-инспекторов и перехватчиков потенциального противника, а также ввиду потенциального использования космических челноков для похищения с орбиты Земли советских ДОС (долговременных обитаемых станций) «Салют» и ОПС (орбитальных пилотируемых станций) «Алмаз» разрабатывались меры по противодействию враждебной деятельности. Так, «Алмаз» оснащался модифицированной 14,5-мм автоматической пушкой конструкции Нудельмана – Рихтера (система активной обороны «Щит-1») созданной на базе пушки Р-23, на смену которой должна была прийти система активной обороны «Щит-2», состоящая из двух самонаводящихся реактивных снарядов класса «космос-космос»[3]. Предположение о «похищениях» основывалось исключительно на открыто объявленных американскими разработчиками челноков габаритах грузового отсека и массе возвращаемой полезной нагрузки Шаттлов, близких к габаритам и массе «Алмазов».

Я надеялся, что использование моего лазера, в качестве оборонительно-наступательного оружия покажется разработчикам предпочтительным.

Дело в том, что в том же восемьдесят седьмом году должны были запустить на орбиту боевую лазерную орбитальную платформу «Скиф», в работе над которой наша группа тоже принимала участие. Задач правительство ставило много, а «рук не хватало», вот и привлекали сторонних специалистов вроде меня.

Однако президент СССР Горбачёв громогласно заявил, что космос не должен стать полем боя', или что-то в этом роде, и поэтому запустили «Скиф-ДМ». Литера «Д» означала, что модуль демонстрационный.

Все работы после восемьдесят седьмого года по космическим лазерам прекратили и только в двадцать первом году программу «Скиф» возобновили, но в режиме спутников связи с суммарным трафиком ста шестидесяти гигабит. Думается, что над боевыми лазерами тоже начали работу, но о том история пока умалчивает.

Так вот сейчас, в принципе, можно было бы мне от лазерной темы отойти, переключившись на строительство завода по производству нанометровых чипов и на базе его лаборатории работать над уменьшением площади переноса архитектуры полупроводникового объекта. Путь по которому следовало двигаться, я знал, но сам ни разу его не проходил. И это для меня было особенно интересно. Надоедало уже идти проторенными путями.

Оно-то, конечно, для СССР мои разработки были манной небесной, как выразился профессор Басов из МФТИ. Мы уже многого сделали, чтобы СССР не казалась ущербной. Мы, это я и команда советских специалистов в Британии, прошедшая практику на заводах и в лабораториях компании «Рейнбоу» и продолжающих эксперименты с изготовлением микропроцессоров и других полупроводников. Только благодаря им у меня получилось собрать по-настоящему боевую лазерную установку и, кстати, литиевые батареи повышенной мощности и энергоёмкости. Мне и в моём мире нравились батарейки на паре: литий и ди-сульфид-железа. Вот и здесь наши специалисты в Британии собрали такие аккумуляторы. На продажу сии батареи не выставляли, а гнали только в СССР под простейшим европейским брендом, через Индию, естественно. Ха-ха… Емкость такие батареи держали при минусовых температурах бесконечно долго, а это нам в космосе «самое оно».

Под именем Джона Сомерсета я ещё в семьдесят шестом году запатентовал в США сначала литий-ионный аккумулятор, то есть в паре с графитом, а потом и в паре с двойным сульфидом железа. Джон Сомерсет позже продал патент Пьеру Делавалю и теперь пора продавать его Евгению Семёнову. Хе-хе… Или не продавать? Но теперь надо налаживать производство батареек здесь, в СССР, только как?

С другой стороны, это дело Пьера Делаваля следить за своими правами, а не кого-то ещё. Можно ведь продать лицензию. Кстати, точно! Пора завозить оборудование. Но где взять трудящихся? Корейцев что ли завезти?

Так я размышлял, пытаясь уснуть, лёжа на двуспальной одинокой кровати в своём щитовом домике после весьма результативных испытаний боевого лазера. В СССР уже были готовы системы обнаружения динамических целей и системы на них наведения. Кстати, как радио, так и лазерные, которые, если доработать по моим технологиям и с моими диодами, будут невосприимчивы к любым помехам, связанным с погодными условиями.

Думал-думал, а потом меня словно ударило. И не понятно, то ли по голове, толи в «душу», но заболело одновременно и где-то внутри в районе сердца, и в голове. Да так заболело, что я даже поднялся в постели и сел, свесив ноги с кровати. Голова кружилась и я словно плыл в глубинах моря-океана и кислорода мне не хватало. Постарался глубоко и размеренно подышать головокружение и «пузыри» перед глазами пропали, однако сердце билось, словно у пойманной птицы.

– Что за блять⁈ – спросил я мысленно непонятно у кого и вспомнил, что такие же «пузыри» видел, когда приходил в сознание в этом теле после его утопления.

– Ты что, Женька? – спросил я своё тело, но тело не отвечало не только на мой вопрос, но и не совсем слушалось приказаний. По крайней мере встать с кровати я не смог. И мне показалось, что кто –то удерживает меня за плечи.

– Что за на*уй⁈ – снова возмутился я мысленно и хотел сказать: «Кто тут хулиганит?», но сказать ничего не смог.

Тогда я подумал, что нужно попытаться хотя бы лечь… И лёг. Но голова продолжала кружиться и «пузыриться». Потом в голове пузыри стали собираться в один, Этот один пузырь стал расширяться и заполнил всю голову. Теперь мой разум находился снаружи пузыря, а другой разум находился внутри этого, раздувшегося во всю голову пузыря. И голова болела как, что казалось разум мой выскочит из черепной коробки и останется только другой разум, находящийся в этом пузыре.

Я терпел головную боль долго. Стонал, закрывал и открывал глаза, не смея даже пошевелиться, но потом вдруг потерял сознание.

* * *

[1] ОКБ-52 – одно из ведущих ракетно-космических предприятий СССР и России, один из двух (наряду с РКК Энергия/ОКБ-1) разработчиков полного спектра ракетной и космической техники – ракет-носителей, спутников, пилотируемых космических кораблей, пилотируемых орбитальных станций и их модулей, военных баллистических, крылатых и прочих ракет.

[2] ОПС – Орбитальная пилотируемая станция.

Глава 11

Интересно, что в своём «потерянном» сознании я тоже существовал, как некая единица. Или, скорее, как, Э-э-э… некая субстанция, которая пыталась вырваться из тела по причине тесноты, но это у неё никак не получалось. Зато другому разуму в теле нравилось. Ха! Конечно! Мне бы тоже нравилось, если бы я занимал столько пространства. Самое смешное, что второй разум вроде как не имел ничего против присутствия в голове Женьки и моего разума, но сквозь его пузыристую оболочку я проникнуть не мог.

А тот разум старался, да… И чувствовал, что мне не комфортно быть зажатым между его «раздувшимся самомнением» и ментальной оболочкой Женьки. Он даже немного сдулся, освобождая мне пространство и я перестал ощущать боль.

– О! – воскликнул я мысленно. – Я назвал его – «он». Почему я думаю, что это разум, а не какая-нибудь опухоль мозга? И как я вообще могу что-то видеть внутри черепной коробки? Или это не коробка?

Я «задумался» и понял, что это точно не черепная коробка, а что-то немного большее.

– Ха! Интересно! Значит разум находится не в теле, а… Где? Если считать разумом мыслительный процесс, то он происходит в так называемых «извилинах». Ха-ха! В виде электрических импульсов, ха-ха… А значит разум – субстанция электро-магнитная. Так что-ли? Наверное так.

Размышления о физической сущности разума немного отвлекли меня от произошедшей интервенции Женькиной ментальной оболочки и успокоили. Я попробовал напрячься и отодвинуть «пузырь» с чужим разумом и, к моему изумлению, частично преуспел. Мне, словно стало легче дышать.

– Что это за хрень? – спросил я сам себя, но понял, что этот вопрос понял и разум, так как тот «задёргался» в своём «пузыре» и даже хотел что-то ответить. Однако, как я не «морщил ум», но не то чтобы понять его не смог, я его даже не услышал. А он ведь точно что-то пытался мне сообщить, говорил что-то.

Как не странно, но даже в беспамятстве я чувствовал Женькино тело. Чувствовал, что лежу в своей постели и глубоко дышу грудью. И ещё чувствовал, что могу очнуться в любой момент… Или проснуться… Так это я что, не потерял сознание, а просто уснул. А что такое вообще, это «потерял сознание»? Вроде, как кратковременная остановка сердца?

Тут я понял, что это была не потеря сознания, а попытка отключить меня от управления этим телом.

– Ни хрена себе! – выругался, а потом спросил сам себя я. – Это «нечто» пыталось захватить над телом власть? И что? Какой результат? Похоже никакой. Как «оно» сидело в своём пузыре, так и сидит, а я вроде как себя чувствую. Э-э-э… Не себя, конечно, а тело Женьки. Но за эти годы я уже сросся с ним, свыкся. Да и не видел я себя изнутри никогда, как бы не медитировал. А сейчас, гляди ка, вот тебе сердце, вот тебе печень, селезёнка, почки. Всё работает, как часы, кстати благодаря мне, а не какому-то второму разуму, сидевшему, оказывается, в той же самой, что и у меня, оболочке. Тихо сидевшему, между прочим, до поры до времени. Что сейчас-то случилось? Что не так? Что разбудило его? И вообще, кто это?

«Это» запульсировало пузырём, вроде как пытаясь мне что-то сигнализировать.

– Не понимаю тебя, – сказал мысленно я, покрутив головой.

И голова спящего Женьки послушно повторила движения.

– О, как! Ха-ха! Шевелится! – обрадовался я и проснулся.

Однако, даже лёжа в своей постели и видя окружающий мир Женькиными, то есть, – моими глазами, у меня не проходило ощущение заполненности «моей» головы некоей чужеродной субстанцией.

– Может быть, это сон? – подумалось мне. – Может быть, у меня в голове растёт опухоль и это всего лишь ощущения от неё? Надо бы провериться. Но где?

Только в Британии в клинике Джона Сомерсета я мог чувствовать себя уверенным за своё здоровье и в принципе за свою безопасность. Юридически мной были так оформлены документы на бизнес, что без меня в нескольких ипостасях, то есть как Пьера Делаваля или – если он де юре исчезнет – другим моим «личинам» сей бизнес переходит в благотворительный фонд. Причём, в фонд не известно для всех, кроме моего нотариуса, какой. Завещание было окончательным и не подвергалось изменениям или аннулированию.

И поэтому, никому из моих партнёров не было выгодно убивать меня, ни Сомерсету, ни «гэбэшникам», ни молдовано-цыганскому «барону» Роману Григорьевичу.

Тревога наполнила мою душу. То есть, я, вдруг почувствовав себя плохо, пытался встатьс постели и тут у меня произошёл сердечный сбой, приостановилось сердце. Из-за этого я потерял сознание. А во время потери сознание что только не привидится. Было в моей прошлой жизни такое несколько раз, когда видишь себя во время потери сознания, чуть ли не со стороны. Ага… Так и тут?

В Британию давно хотелось. Делавалю, как президенту аффелированного фонда, гостевой доступ на производственные объекты компании был разрешён в любое время, а мне очень хотелось посмотреть на творение моего разума и моих рук. На «детище», так сказать… Да-а-а… Правы криминальные психологи – тянет преступника на место преступления. Ха-ха! Да и заключить надо было контракты на использование интернет ресурсов Лондонского дата-центра. Бесплатный доступ у меня через сервер компании «Рэйнбоу» имелся, но если использовать в коммерческих, как собирался я, то нужны соответствующие разрешения от собственников.

Лондонский дата-центр оказывал услуги цифровизации и хранения не только Большой Британской библиотеки, но и маленьких университетских библиотек Англии, Уэльса, и Шотландии. Ирландцы пока не вняли разуму, ибо у них имелись противоречия с Британским правительством. Но в особенности меня интересовали научные учреждения Великобритании: Институт Бабрахама, Институт исследований лугов и окружающей среды, Центр Джона Иннеса, Институт исследования Ротамстеда, Редингский университет.

Сон куда-то улетучился. Я лежал на спине, впялившись в потолок. На полигоне и у меня в доме стояла абсолютная тишина. И дом, и фабрику грампластинок, и лаборатории мы отнесли несколько дальше в лес от старых военных построек, а поэтому казалось, что здесь совершенно другой, сказочный мир тишины и покоя. И всего-то в трёх километрах от шоссе.

Вообще-то этот танковый полигон в наше время назывался «Алабино», но сейчас о нём, практически никто не знал. Официально полигон был создан в 1952 году и сейчас представлял собой огромную территорию, на которой находятся множество специализированных учебных комплексов и полигонов. Один из них был арендован «Дзержинцами». Только в две тысячи тринадцатом году здесь прошли соревнования по танковому биатлону, а в четырнадцатом заложили первый камень «Парка Патриот».

Танки для тренировки сюда всегда завозили железнодорожными платформами через станцию «Кубинка». И, наверное, и сейчас где-то далеко проходили танковые тренировки, мы ездили смотреть, но территория раскинулась на пять тысяч гектаров, а поэтому до моих ушей не долетало ни звука.

Я, прихватив плед и вступив в тапки, вышел на улицу, сел на лавочку и, вдохнув прохладу ночи, снова задумался.

– Что дальше, Дава? – спрашивал один из персонажей сериала «Ликвидация» главного героя.

– Что дальше? – спрашивал я себя, чувствуя, что накатывается тоска.

К сожалению, я так и не свыкся ни с Женькиным телом, ни с «советской» жизнью. А больше всего я не привык находиться под постоянным надзором и быть постоянно кому-то должным. При СССР – да, нас пытались заставить принять факт того, что каждый гражданин обязан строить коммунизм, а уж пионер, комсомолец или, не бай Бог, коммунист, должны идти в первых рядах строителей… Да… И, честно говоря, я, крутясь, как белка в колесе на благо Родины, несколько подустал. А поговорить то мне и не с кем. Не создалось у меня ближнего круга лиц. Как у ребёнка, постоянно переезжающего с родителями из города в город.

Где мы заводим друзей? В школе, институте, на работе. А у меня? Даже института нормального не было. Остались в Британии несколько ребят из колледжа, хорошо ко мне относившиеся. Сьюзи, опять же… Но, ведь это когда я был Джоном… Правда, пластику на моём лице можно объяснить улучшением внешности. Не такая уж она критическая. Тем более, что Пьер получился красивее, Джона. А перекрасить волосы и отпустить бородку… Ха! Делов-то!

– Рвануть, что ли, по бездорожью? – мысленно спросил я себя. – Отдал долг Родине, положил кирпич в общественную стройку, – пора отскочить в сторону, чтобы строители коммунизма не затоптали.

Роковые дела, как-то сами собой покатились. Никольский с Романовым лихо взялись всё организовывать. Саша Кутиков тоже себе рок-группу собрал, но, в основном, звукозаписью занимается. Макаревич звал его к себе, но тот сказал буквально: «Мне и тут хорошо…». Зарплату я им плачу приличную. Концерты чуть ли не каждую неделю при полном, пока, аншлаге… Записи продаются неплохо. Сейчас пластинки выпускать начнут…

Причём, и госбезопасность, вроде как, «довольна». Снизился, говорят, протестный настрой молодёжи. Во как! Всего полгода работы клуба, а пар выпустили. Теперь, глядя на наш «Театр», дозволили «свою музыку» играть и на других концертных площадках Москвы. Правда, не обошлось без «черезвычайщины», и, прямо сказать, сатанизма. Всплыли такие коллективы, что никогда бы и не подумали, что есть такие в социалистическом обществе, движущемуся к коммунизму и «светлому будущему».

Во многих моих проектах хорошо себя показали студенты. С опережающими темпами шло возведение вышек и установка оборудования сотовой связи. Басов увлечён лазером и это благодаря и ему, в СССР появилось лазерное оружие. И он готов работать и дальше по алгоритму, выработанному мной с ним совместно.

Размышляя и щурясь на звёзды, я всё больше склонялся к тому, что из Союза надо уезжать. И не только потому, что я вроде как «всё сделал». Нет, не по этому, а потому, что я, не указывая на «виновников» распада СССР, в принципе знал многих. Это кроме Яковлева, Лигачёва и ещё некоторых, коих я сдал. Но ведь я не назвал многих, кто может быть, и хотел, как лучше, а получил «как всегда». Многие потом быстро поняли свою ошибку, не удержав вожжи пятнадцати республик и позволив «сверзиться» птице-тройке с кручи, разорвав удила. Да-а-а…

Просто я видел, что организаторам польской перестройки в лице Папы Римского и Польских ксёндзев гэбэшникам противопоставить нечего. Упустили они сей процесс. А если от стран СЭВ отвалится Польша, то распадётся и весь Варшавский договор. Тем более, что Польша уже практически интегрировалась экономикой в Западную Европу. Да и выплачивать кредиты, как я понимал, никто за неё не собирался. Фактически, руководство Польши преднамеренно обанкротило свою страну, вложив кредитные средства в сырьевые отрасли, которые вскоре станут не востребованы. И от этого никуда не деться.

Шансы, что Союз не развалится, конечно же, оставались. Своими технологиями я выбивал аргументы у тех «всёпропальщиков», которые пугали санкциями и звёздными войнами, но процесс развала уже пошёл изнутри. Раскручивалось в Узбекистане хлопковое дело, которое не надо было «раскручивать». Не могло народное хозяйство СССР выполнять «нереальные планы» без приписок. Ну и раз уж план всё равно не выполняется, то почему бы ещё от него чуть-чуть не отщипнуть? Вот и щипали для малых хозрасчётных предприятий и артелей, оставшихся в национальных республиках.

Чёрт! Но больше всего меня испугало это нечто, поселившееся в моей голове. Отдаваться здешним эскулапам я не хотел. Боялся, что меня закроют. Я-то и сейчас оставался выездным, так как имел потребность периодического подтверждения банковских транзакций, заверяемых личным присутствием. Да-а-а… Только так и не иначе. Дурак я что ли переводить все свои деньги в СССР. До конца года надо дать письменные указания банку о графике перевода денежных средств в восьмидесятом году. Пытался куратор надавить на меня, но я аккуратно отбился.

Спустившись к речушке, протекавшей мимо моей избушки, я уселся на скамейку и, под журчание текущей воды, продолжил размышлять.

С Женькиной матерью, приезжавшей в январе, вообще получилась неприятность. Да что там неприятность? Истерика с матерью случилась. Даже вспоминать сейчас страшно. Она так ине прияла меня с изменённой внешностью и возмужавшим телом. И фотографии я ей высылал, и принимала она их нормально. А вот представляла меня себе она совсем другим. А уезжала через два дня, так и сказала: «Не мой ты сын». Да-а-а… Почти как в кинокартине «Ширли-мырли»: «Не мой ты сын, Васятка». Эх! Беда-а-а… Сейчас и во Владивосток не поедешь. Тоже ведь никто не признает. Паспорт паспортом, но бьют-то не по паспорту… А хочется во Владивосток. Вообще, к морю хочется. Но не к южному, а к настоящему, где млять, купаться можно, не опасаясь акул всяких или иглохвостов. У нас в Приморье, кроме ежей морских, опасаться не чего и не кого, а там на юге… Ну его нафиг.

Незаметно я успокоился и стал подрёмывать. Потеплело и я, свернув плед и убрав его под голову, разложился на широкой скамейке, собранной из подогнанных одна к другой досок и уснул.

До сентября мне пришлось полностью погрузиться в строительство граммофонной фабрики, так как на ней работали французские специалисты. Головные боли и ощущения чужеродной субстанции у меня в голове не беспокоили, и я, в суете, позабыл о них, когда как-то утром на пробежке мне снова не «ударило в голову», так, что потерял сознание прямо на бегу и «зарюхался» в кусты.