Текст книги "Джони, о-е! Или назад в СССР-3! (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Всё! С утреца?

– Давайте созвонимся. У меня другие были планы на утро. Я позвоню. Телефон оставь свой.

– А у тебя тут какой? – спросил, ткнув пальцем в аппарат, Ситковецкий.

– Давайте созвонимся. У меня другие были планы на утро. Я позвоню. Телефон оставь свой.

– А у тебя тут какой? – спросил, ткнув пальцем в аппарат, Ситковецкий.

Я сказал, он записал в маленький алфавитный блокнот. Я записал его номер в свой блокнот. И проводил гостей к выходу.

– С девчонками бы поближе познакомиться, – сказал Кельми.

– Покумают сей1час. Потом как-нибудь, – улыбнулся я. – Расстроили вы их.

Мне была понятно их поведение и я на них даже не злился. А вот моя молодёжь могла и подраться. Там такая Надежда! Я случайно посмотрел на неё раздетую – зашёл в девичью раздевалку – со спины посмотрел, но там такая рельефная спина! А в одежде – нормальная, симпатичная девчонка.

– Ну, так сейчас успокоим, – «улыбнулся» Макаревич.

– В морге тебя успокоят, – сказал я низким баритоном. Макаревич вздрогнул, а я улыбнулся. – Кавказская пленница. Очень люблю этот фильм. Потом-потом ребята. Всё, пока. До понедельника.

Войдя в Большой зал увидел девчонок и парней пьющих чай и кофе с какими-то плюшками. Они придвинули столы, стоящие обычно ближе к сцене, к передним креслами и мирно попивали горячительные в прямом смысле напитки.

– Вам налить кофе, Пьер? – спросила Светлана.

– Налей чаю, – кивнул я. – Пересохло в горле. В понедельник писать будем в нашей студии «Высокосное лето».

– Ух ты! У них крутая музыка! – сказал гитарист Толик из «девичьего состава».

– У вас уже круче. Уж поверьте мне. Потому они и, э-э-э, испугались пускать вас на фестиваль. Вы круче, но не зазнавайтесь.

– Мы круче, потому что ты с нами, Пьер. Мы все прямо чувствуем твою силу, когда играем. Это не только я… Все говорят. Правда, ребята? – спросила Рита. – Ты, наверное, колдун. Когда ты уедешь, карета превратится в тыкву, а наше платье в обноски?

– Ха-ха! – рассмеялся я. – Ну, я ещё долго тут тереться буду. И не бойтесь на счёт платья. Это пока сценические костюмы, но вы купите себе ещё круче. Вот поедем на гастроли западный мир на уши ставить и купите себе всё, что захотите.

– Тавк у вас же есть уже главный состав! – сказал Семцов.

– Вы все – главный состав. Понимайте это. Каждый из вас уже лучший музыкант в Союзе. Только заакрепить надо моё в вас вливание. Вы – лучшие.

* * *

[1] Плот – Юрий Лоза – https://rutube.ru/video/873824154512204caae7e5491367e578/?r=plwd

[2] ПЛОТ ( Ю. Лоза) на английском языке – https://vk.com/video-49300555_456240429

Глава 32

Всё воскресенье я посвятил изучению «базиса и надстройки» социалистического общества, сравнению их с капиталистическими, и попыткой их совмещения. Скрестить ужа с ежом никак не получалось. Простыми словами, организация какого-то ни было производства здесь в СССР, по моим прикидкам не имела смысла. Никакая схема из придуманных мной не работала и я подумал:

– Ну и к чёрту! Не стану открывать в СССР завод по производству грампластинок или колбасы. Никого я тут этим не удивлю, не обрадую и ситуацию с дефицитом не изменю. Оно мне надо? Да и возможно ли победить систему в одиночку? Если уж комитет государственной безопасности ничего сделать не может, то я тут кто?

В очередной раз поняв, а таких попыток уже накопилось с сотню, что не в моих силах справиться со скатыванием «бронепоезда» в пропасть, я позвонил «генералу».

– Товарищ генерал, никак не могу определиться с направлением своей деятельности. Нет ли у вас каких-нибудь мыслей по этому поводу? – сказал я, после тога, как мы обменялись приветствиями.

Голос у генерала был сиплым. Вероятно,мой звонок разбудил его. Я посмотрел на настенные часы. Восемнадцать тридцать две…

– Кхе-кхе, – откашлялся генерал. – Вот, не берёт тебя, Пьер. Выкроил минутку, чтобы вздремнуть, а тут ты, со своим звонком. Кхе… Ты в Союзе всего двадцать дней, а надоел мне, хуже горькой редьки. В Британии от тебя было меньше вопросов и хлопот.

Мы могли говорить свободно, так как и у меня, и у генерала на столах стояли кодировщики сигнала, а комната оборудованы постоянно работающими глушилками.

– Чего тебе не ймётся? Ты с жильём своим определился. Что ты как пёс помойный в кабинете ночуешь? Понаедут журналюги зарубежные, а у тебя и жилья нет. Ты смотрел квартиру на Косыгина?

– Смотрел.

– И что?

– Это не серьёзно, товарищ генерал. Жить в трёхэтажном гостевом доме, предназначенном для иностранных правительственных делегаций? Это смешно!

– Это, млять, ты делаешься смешным и нас позоришь, проживая в кабинете директора театра. Ты не понимаешь что ли, что ты тоже – правительственная делегация, а рассуждаешь как последний босяк проживающий в СССР с рождения. У тебя менталитет советский! Ты палишься по полной. Жил в Париже в особняке, а тут довольствуешься каморкой Папы Карло…

Генерал перевёл дыхание и снова откашлялся.

– Чтобы сегодня же переехал на Косыгина. Или в крайнем случае на Мосфильмовскую. Но лучше на Косыгина. Там, всё-таки, под нашей охраной особняки.

– И что я там буду делать в двух этажах?

– А что ты в Париже делал? То и там делай. Вечеринки закатывай, выставки свои. Богема к тебе потянется.

– Богема – это цыгане, – напомнил я. – Тогда зачем я здесь студию звукозаписи делаю?

– Как это – зачем? А где ещё? Там себе домашнюю студию сделаешь, в театре будет рабочая. Всё правильно. И ещё. Раз уж позвонил, скажу. Там в университете есть такая Игумнова Зоя Петровна. Это жена Кузнецова, кандидата в члены Политбюро, первого заместителя Председателя Президиума ВС СССР. Она читает лекции по «основам марксизма-ленинизма на географическом факультете. Баба она неплохая, но её закусило, что целый Большой театр, как они называют твою сцену, отдали какому-то рок-клубу. Она курирует 'Клуб географов 'Паганель», куда приглашает каждый месяц представителей МИДа. А раньше в поточной аудитории факультета проходили даже концерты, но их запретили. И вот вы тут со своим роком. Обиделась она, короче. Дама возрастная. Девятьсот третьего года рождения.

– Ух, ты! Семьдесят пять тетке⁈ И она ещё буянит?

– Осторожнее с ней! – не принял моего тона генерал. – Если придёт, лучше вообще молчи. Хотя вряд ли тебе это удастся. Стой! Что значит «буянит»? Вы встречались?

– Встречались, – ответил, вздохнув я. – На той неделе заглядывала в театр воо время репетиции. Спасибо, что предупредили, но, полагаю, уже поздно. Я её уже послал.

– Куда послал⁈ – испугался генерал.

– Куда? В Московский горком партии и в Совет министров.

– И что она сказала?

– Сказала, что пойдёт и туда, и туда. А что мне ещё оставалось, если она верещала, как бензопила «Дружба» и никак не хотела уходить? Грозилась костьми лечь. Вспоминала, как закрывала предыдущих театралов.

– Странно. Там же у них на двадцать первом этаже многие выступали: Высоцкий в этом году, группа «Цветы» в начале семидесятых,

– Так она, наверное и закрывала, чтобы самой перебраться, а тут мы…

– Ладно. Что сделано, то сделано. Сегодня же чтобы ночевал в отведённом тебе доме. А то не дай бог ещё она тебя с девками в кабинете застанет, беда будет.

Моё лицо запунцовело.

– Какие девки, товарищ генерал? Французо туристо! Облико морале!

– Всё-всё! Знаю я твоё облико, предпочитающее двух блондинок, вместо одной. И это… Не сегодня – завтра к тебе люди приходить станут и узнают, что ты живёшь, как несчастный Буратино. Не позорься и нас не позорь. Уже сейчас за тобой наши папараци пытаются охотиться. А после фестиваля и подавно. Привыкай, обживайся.

– Здесь я ещё ни с одной. Ей Богу! Уже уши в трубочку сворачиваются.

– Вот и я о том же. А потому перебирайся в отдельное жилище.

– Так они же тогда вообще от меня не съедут, кхе-кхе. Попрячутся по комнатам на трёх этажах…

– Всё, хорош балагурить. Ты что звонил-то?

– Кхе-кхе! Да, уже ничего, наверное.

– И хорошо, что ничего. Верной дорогой идёшь, товарищ Пьер. Тут вокруг тебя такая буча закручивается. Только держись. Всё! До связи. Мне не звони. Сам наберу будешь нужен. Можешь провести в Театре свой фестиваль, но только после нового года. В январе, допустим. Мы нормальное жюри подберём. А ты бандитов своих готовь, чтобы рвануло так рвануло. Сразу после января пойдут официальные гастроли твоей главой банды…

Я перебил.

– Тут, это, дошли слухи что мои, э-э-э, Буйнов и Барыкин, снова к Слободкину вернулись.

– Как так? Это же срыв контракта?

– Да там рублёвый штраф ерундовый. Думаю Слободкин заплатит из своих, а эти оболтусы потом отработают.

– Не выдержала кишка? Ха-ха… И что делать будешь?

– Не знаю ещё. Думаю пока.

– Ну, думай-думай. На Новогодний вечер и концерт в России мы их, как ты там говоришь? Мотивируем! А дальше ты уж сам. Я не знаю, как можно кого-то заставить петь под пистолетом?

– Хм! Это мысль, – пошутил я.

– Ага! Всё! Отбой!

– Отбой! – согласился я, положил трубку и стал собираться на вечернюю пробежку.

До ворот особняка на Косыгина, 67 добежал минут за двадцать тихим ходом. Показав в окошко охраннику раскрытое удостоверение, был допущен на территорию. Со мной поздоровались, словно я каждый вечер возвращаюсь домой в это время:

– Добрый вечер, Евгений Семёнович.

– Добрый вечер, – ответил я.

– Будете смотреть особняк?

– А что его смотреть. Смотрели уже. Переезжать буду, – улыбнулся я. – Сегодня так переночую. Завтра вещи перевезу.

– Работники уже разошлись. В доме никого, только мы с коллегой. Он внутри территории. В объекте номер один. Можете его вызвать, если нужно будет помочь. На входе кнопка.

– Мне показывали. Думаю, сам справлюсь.

Проёдя на территорию, прошёл по асфальтовой дорожке, что вела от ворот к двухэтажному зданию. Когда меня водили по усадьбе, говорили, что её жилая площадь триста девяносто квадратных метров, а нежилая – двести девять. Год постройки усадьбы – пятьдесят шестой год. Дом кирпичный. Территория – полтора гектара с «небольшим» леском от самого дома до улицы Косыгина пятьдесят метров и по улице Косыгина сто пятьдесят метров. Это семьдесят пять сотых гектара только леса. То есть половина территории – лес.

Ссыкотно мне было, честно говоря, жить в такой усадьбе в СССР. В Париже было не ссыкатно, а тут… Напротив, если мне не изменяет память, располагается бывшая дача Хрущёва. А в двадцатые годы третьего тысячелетия в этом доме проживал бывший министр обороны Сердюков. А тут я со свиным рылом в калашный ряд. Хотя…

Правильно, конечно, рассуждает генерал. Я в СССР вкладываю огромные деньжищи. Мои, между прочим, деньжищи. Золото предка тут сыграло лишь роль паровоза, а приумножил то я богатство сам. Своими трудами! Только в фонде у меня сейчас было чуть меньше ста миллионов и ежемесячно «капало» по пять-шесть. А если брать корпорацию «Rainbow» то там в обороте крутится миллионов пятьсот и в недвижимости уже почти миллиард фунтов-стерлингов.

Продажи компьютеров и другого электронного оборудования у фирмы идут, как «из пулемёта», так как процессоры фирма не продаёт и изготовить подобные компьютеры ни у кого не получается. А те процессоры, которые кто-то выковыривает из игровых приставок и пытаться на их базе собрать аналог «моего компьютера», немного другие. А графические процессоры с их параллельной структурой, позволяющей выполнять и не графические вычисления, вплоть до обучения нейронных сетей! Материнская плата в моём компьютере имела не один, а несколько, не на много отличающихся друг от друга процессоров. Не на много, но… Надо знать как и для чего. А это не знал никто, кроме меня.

Я не стал подниматься на второй этаж, а посмотрев лежащую на круглом, застеленом белой скатертью столе гостиной газету «Правда» от 11 ноября, включил телевизор. По первой программе заканчивался хоккейный матч СК «Салават Юлаев» – ЦСК. Армейцы выигрывали три – один. Хоккей я не очень любил, а потому пошёл на кухню и заглянул в морозилку двухкамерного холодильника.

Я угадал. Пельмени там были. Причём ручной лепки, в пластиковом контейнере, а не в картонных коробках. Газовая плита была мной включена и вскоре вода бурлила и пельмени варились. Пока я занимался пельменями, начался «Клуб кинопутешествий» который я с удовольствием посмотрел. Рассказывали про Алтай, Гималаи, Рериха. Понравилось. В театре я телевизор не смотрел. Комендант грозилась принести, но я категорически отказывался.

В двадцать один ноль-ноль началась программа «Время». Я переключил на вторую программу. Поэзия Дудина. Хм! Кто такой Дудин и зачем мне нужна его поэзия, я не знал. На четвёртой программе шёл международный конкурс Чайковского. Да-а-а… Переключился на программу «Время» и вскоре под хорошо поставленные ровные голоса дикторов задремал.

Проснулся от камерной музыке и увидел на экране «Горизонта-723» прыгающих в балетных пачках девиц. О, мля! Балет я ещё больше не любил, чем хоккей.

– Может кто умер, – подумал я, но на экране вдруг появился диктор и стал комментировать увиденное мной.

– Нет, жив ещё Леонид Ильич, – понял я и, встав с дивана, снова переключил на другую программу.

На второй шёл какой-то телевизионный спектакль. Я посмотрел в программу.

– Д. Пристли «Он пришёл», – прочитал я. – Телеспектакль. Ага, что-то английское.

«Добрых товарищей» Джона Пристли я читал года два назад в Британии. Мне роман понравился. Играли наши актёры неплохо, но я всё равно уснул прямо в спортивном костюме. Британские романы тягомотны даже если хороши.

Утром, совершив моцион, я выбежал на пробежку в сторону университета, сказав охраннику, что буду к обеду. На воротах стоял другой человек, который взял «под козырёк» и сказал:

– Предупрежу обслугу.

Позвонил Ситковецкому в восемь тридцать, а в девять часов они уже прибыли в театр. И это не смотря на понедельник. Жигули «копейку» Кельми они, используя мою протекцию, загнали на «театральный дворик» прямо под фасад МГУ.

Настраивали аппаратуру минут тридцать, потом прогнали первую композицию, которую они называли «Увертюра». По мне так поолная хрень, но я даже не поморщился, а сделал всё, что мог, «вытянув» пустоту тактов.

– Но что можно сделать, если нет музыки, – думал я.

Прослушали запись. Вем понравилось. Следом проиграли песню «Ловец снов», настроили компьютер, записали, прослушали. Снова претензий не было. Причём как я не пытался урезать голос, Ситковецкий настоял на доминировании голоса над музыкой, хотя по лицам некоторых, например Кельми и Кутикова, было видно, что оони солидарны со мной. В общем, как не старался и не настаивал на своём видении музыки, получилось следующее[1]. Я переписал запись на обычную плёнку и передал Ситковецкому, а он передал мне двести рублей. Потребовалось для заработка таких денег три часа работы.

– Хороший бизнес, – сказал Ситковецкий.

– Это? – спросил я, показывая двести рублей. – Эти деньги даже капли пота моей не стоят. Но к сожалению, это цена вашей музыки. Больше она не стоит.

– Тебе не кажется, что ты слишком много на себя берёшь? – выпятив нижнюю челюсть, выступил вперёд Ситковецкий.

Теперь он сделал запись и смотрел на меня пренебрежительно, как на сантехника, пришедшего починить канализацию.

– Это так и есть, – сказал я. – И не обижайся, а сравни эту музыку с музыкой любой зарубежной группы, например той же «Пинк Флойд», или, если брать твой любимый арт-рок, Electric Light Orchestra.

– Да, чnо ты вообще понимаешь в арт-роке? Это тебе не хард-рок, где колбась по струнам и барабанам и в шуме никто не разберёт слов. Это настоящее искусcтво. Есть у тебя настоящее искусcтво, французский выскочка?

Ситковецкого трясло. Он был нормальный парень и считался лучшим гитаристом Союза. И потом он выправится. Сделает группу «Автограф»,где чуть-чуть подправит уровни звука. Это общая беда наших ансамблей – звук, как решето.

Услышав в словах Ситковецкого вызов, я пошел к пульту, вставил в синтезатор нужный картридж, нашёл правильную программу, включил и сев за клавиши исполнил одну из моих любимых композиций группы ELO «Ticket To The Moon»[2]? Со всеми клавишными вариациями и раскладкой голоса на три в нужных местах.

Я пел и смотрел на изменяющееся лицо Ситковецкого. Он явно порывался уйти, но что-то его удерживало. Наверное – музыка. Я исполнял песню из следующего концерта ELO, вышедшего в восемьдесят первом году. Зачем я это делал? Не знаю, но мне было стыдно за то, что делают эти ребята. Стыдно и жаль их таланта. Им настолько промыли мозги, и так обложили красными флажками запретов, что они даже желая, не могли делать хорошую музыку. Может быть я хотел своим примером сломать барьеры, порвать верёвку с флажками. И видит Бог, я не хотел над ними издеваться или выставлять себя как некоего, прости Господи, Мессию. Музыка в моих руках было лишь средством, пробуждающим СССР ото сна.

* * *

[1] Группа «Високосное лето» – «Лавка чудес» 1977−78 год – https://youtu.be/VPCaXfgtM_4

[2] ELO – Ticket To The Moon – https://rutube.ru/video/8139a60157f28205c0822f33f2f3eb3e/?r=plwd

Глава 33

Ситковецкий скривился.

– Ты попробуй на русском сочини что-то путное.

– Дело не в языке, а в музыке. И даже не в музыке, как как её записывать. Вы пришли записать, я попытался записать так как я её понимаю, однако записал, как хотел ты. Записать, записал, но имею право на своё субъективное мнение. Причём мнение человека, знающего рынок. Правда зарубежный. Ваш не знаю. Он пока ещё странный, ваш музыкальный рынок и поэтому, даже такое творчество как твоё пока востребовано. Ибо нет такого, как на западе.

– Ибо… Откуда ты приехал и где учил русский язык? – Ситковецкий уже слегка подостыл.

– Из Франции и во Франции, – ответил я. – Ты не обижайся. Я бы на твоём месте наоборот прислушался. Холидея тоже я продюсировал и записывал и сравни его предыдущие диски с последним. Это я не хвастаюсь, а констатирую факт. Просто я знаю, как должно звучать и что надо сделать, что бы так звучало.

– А другие, значит, не знают? – хмыкнул Ситковецкий.

Я говорил спокойно, мягко, без нажима. Мне нужно было, чтобы он пришёл ещё, чтобы они пришли ещё.

– Давайте просто попробуем записаться ещё раз с моими заморочками. Вы даже продюсерские мне заплатите, только если понравится то, что получится. Ок? Только материал я вам подберу сам. Договорились?

Я протянул ему руку. Ситковецкий оглянулся на компаньонов и пожал плечами.

– Ну как на такого обижаться?

Да он просто прекрасный торгаш. Продаёт себя! Читал про такое! На западе выживают только те, кто может себя продать, – сказал Кельми.

– У Холидея и вправду последний диск лучше предыдущих, – сказал Кутиков. – Значит, это ты его мастерил?

Я кивнул. Ситковецкий шагнул ко мне и протянул руку.

– Договорились. Созвонимся. Спасибо за запись и за советы.

Мы попрощались. Я решил их не провожать, а задержался в студии. Задержался, чтобы немного «выпустить пар». Перенервничал я немного. Я знал, что этот альбом «Високосного Лета», записанный в моём мире Кутиковым в студии ГИТИСа так и не увидит свет до девяносто восьмого года. Почему? Не знаю. Знаю, что Кельми с Ситковецким рассорились, группа распалась и Кутиков вернулся к Макаревичу. Макаревич, как говорили, упросил Кутикова вернуться, так как остался вообще без музыкантов. Поуходили от него все.

Говорили, что Кельми предлагал Ситковецкому немного упростить музыкальный стиль. Кельми тяготел к попсе и я его понимал. Даже сейчас я видел на лице Кельми понимание и одобрение. Как, кстати и у Кутикова. Я даже опасался, что кто-нибудь из них скажет: «Я ведь тебе говорил». И тогда был бы конец моей игре. Ситковецкого я бы потерял. А сильно этого не хотел. Это был, действительно, лучший и самый перспективный гитарист в Союзе.

И тут я вспомнил про другого «перспективного» музыканта и набрал телефон Константина Никольского, которому звонил ещё в пятницу и с которым договорились созвонится в сегодня в понедельник после обеда. Константин, как оказалось, ушёл из «Группы Стаса Намина и не прижился в 'Фестивале», то есть сейчас нигде не играл, а поэтому на приглашение «записать его песни» отреагировал сначала с недоверием, а потом, когда я сказал, что с утра буду писать «Високосное Лето», с энтузиазмом.

– Ловлю мотор и еду, – коротко бросил Никольский, положил трубку, а уже через тридцать минут стучался в мою дверь, на которой я ещё неделю назад повесил табличку «Студия звукозаписи» и «Нажмите кнопку», а над дверью световое табло «Идёт запись! Не входить!». По серьёзному всё. Хе-хе! Поэтому, Никольский сразу нашёл, то, что искал. И «позвонил». В студии вместо звонка вспыхнула красная лампочка и я крикнул:

– Входите!

Константин, осторожно приоткрыл дверь и заглянул. Увидев меня, сидящего в чёрном кожаном звуко-режесёрском кресле, он улыбнулся. Я спустился в студию.

– Нифига себе, как у тебя тут… Э-э-э… Серьёзно. Кутиков мне рассказал. Я звонил ему в субботу. Были они? Писались?

– Писались.

– Нормально?

– Нормально.

– Ты предлагал записаться. Э-э-э… Что ты имел ввиду?

– Да, понимаешь, – я улыбнулся. – Я тут сделал минусовки твоих песен. Предлагаю записать твой голос и «пустить песни в народ». За деньги, конечно.

– Э-э-э… Поясни, во-первых, что такое «минусовки», а во-вторых кто это станет их продавать?

– Минусовки это фонограмма без голоса. Продавать буду я. У меня есть разрешение издавать и продавать. И даже не платить налог, если все деньги поступают и используются в рамках деятельности фонда. Я тебе рассказывал чуть-чуть.

– Ну, да. А мне какой с этого навар? – удивился Никольский.

– У моего Фонда есть статья расходов на поддержку творческих инициатив, композиторов, художников и тому подобных граждан.

– А-а-а… Понятно! Ну, нормально. А где ты взял эти «минусовки»?

– Сам наиграл.

– Наиграл? – удивился Никольский. – Хрена себе как ты неуважительно к моей музыке… Ты уверен, что ты правильно наиграл?

– Уверен. Сейчас включу.

Я включил рекордер на воспроизведение и зазвучали песни Никольского. Константин слушал и какое-то время хмурился. После третьей композиции он скрестил руки, прося остановить музыку.

– Какой же это минус? Это, млять, плюс! Тут и голос и гитара. Я-то здесь нахрена?

– И голос и гитара убираются. Как и всё остальное. Тут шестнадцать каналов. Можно любой отключить.

– И это кто поёт?

– Я.

– Хм! И интонации все мои и акценты с ударениями. Не то что некоторые, млять, исполнители. Понаписали херни всякой! Стыдно слушать.

– Так и я про то же. Слышал, что ты не доволен, гуляющими записями. Да и путают тебя с «Машиной Времени». Им твои шедевры приписывают.

– Да, знаю я, – поморщился Никольский. – Только ты про шедевры, это, загнул слегка.

– Если только слегка, – улыбнулся я. – Ну так что? Пишем?

– А х*ли? Пишем конечно! Только я одну аустику взял. Ты говорил, что у тебя есть «фендер»?

– Даже такой же красный, как у тебя.

– Вообще нормалёк!

Однако гитару пока Константин брать не стал, а распевшись гаммами сказал что готов писать голос. Подвёл его к микрофону, дал наушники и мы записали первое, что шло у меня на записи: «Музыкант»[1]. Прослушали.

– Ну как? – спросил я.

– Идеально! – Никольский был задумчив. – Ты знаешь… Можно я не буду переписывать гитару? Она тоже исполнена идеально. Как ты так подобрал многозвучия? Я над ними долго мудрил. И так и так пробовал. И сыграно тобой так, словно ты выстрадал эту музыку, прямо как я. В армии такая была жопа… И клавиши тут в тему и другая аранжировка.

– Оставляем?

– Оставляем и… Спасибо тебе, что позвал и… Что так играешь мою музыку.

– Да, брось ты. Тебе спасибо. Мне твои песни очень нравятся.

Следом записали «Зеркало мира»[2], «Поиграй со мной, гроза»[3], «Я сам из тех…»[4], «Ночная птица»[5], «Когда поймешь умом»[6], «Мой друг художник и поэт»[7], «До свиданья, милый друг»[8].

К сожалению больше я не знал песен, написанных Никольским до семьдесят девятого года, а потому и не записал на эту плёнку других. Когда эти песни закончились, Константин даже расстроился.

– А другие ты не записал?

– Я, наверное их не знаю, ведь я не местный, – засмеялся я.

– Ах! Ну, да! Ты так здорово говоришь по-русски, что я забыл, что ты француз. А ты точно – француз?

– Поедем весной в Париж, я покажу тебе мою трёхэтажную виллу. Там, кстати, рядом Джонни Холлидей живёт. Знаешь такого французского рокера?

– Конечно знаю.

– Я с ним играл почти полгода. Диск ему записал.

– У тебя ловко получается. И играешь ты классно. И на барабанах, и на клавишах, и на гитаре? Группу не набираешь?

– Да как не набираю. Набрал одну, концерты отыграем – разбежимся. Короткий проект. Молодёжь набрал к фестивалю готовлю. Помогаю пока. Сейчас в зале репетируют.

– Можно посмотреть? – заинтересовался Никольский.

– Пошли. Пока поставлю переписывать, посидим, посмотрим, что там делается, кофе попьём.

В зале ребята работали, разбившись на группы и надев наушники.

– А по чём это стучат ребята? Барабанщики да?

– Барабанщики, да. Это электронные барабаны.

Электронные барабаны фирмы «Rainbow» пришли ещё в ту пятницу, но растаможил я их только в эту среду. С ними было удобнее полноценно репетировать на одной сцене нескольким коллективам. Надел наушники и колоти от души по шестигранным подушкам. Причём мои ударные были значительно лучше первых ударных установок, которые выпустит компания Simmons. Хначительно. Опять же потому, что я знал как их сделать такими, какими они стали в двадцатых годах третьего тысячелетия. У меня у самого дома были такие. Ха-ха…

Никольский налил себе большую кружку заваренного в кофеварке кофе и внимательно смотрел на репетирующих. Потом сказал:

– А послушать можно?

– Ха-ха! Ты же просил посмотреть? А теперь ещё и послушать…

– Я, как-то, не думал, что у тебя тут так наворочено, – тоже посмеялся Никольский. – Зашифровано…

Я встал, перебрался к пульту, переключил коммуникаторы и зал вздрогнул от тяжёлого девчачьего рока. Краем глаза я заметил, как вздрогнул и пролил на себя кофе Никольский.

– Там салфетки есть, – прокричал ему я.

– Охренительно! – прокричал Константин, беря салфетки и вытирая джинсовую рубашку. – Всё, хана рубашке. Будешь должен!

– Сам виноват! Крепче руки иметь надо и нервы, – прокричал я смеясь.

– Предупреждать надо, – громко смеялся Никольский.

Кофе в стеклянном кофейнике тряслось, словно от землетрясения.

– Потише сделай! – крикнул Константин.

Я сделал звук нормальным.

– Что у тебя за девчонки такие⁈ – удивлённо крутя головой спросил он. – Где ты их взял?

– Тут. Сами пришли.

– Да они играют как богини! Ха! Нет-нет! – он рассмеялся. – Как чертовки! Это ты их настропалил?

– Совсем немножко.

– Ага! Они на тебя косятся, как тигрицы в клетке. Те тоже вроде не замечают дрессировщика, а сами на стек посматривают и на хозяина.

– Выдумываешь! – отмахнулся я, но мысленно согласился с ним. Надо бы уменьшить н а них своё давление. Хотя… Может так и надо. До фестиваля, по крайней мере, пусть потерпят.

– Тут ко мне Серёжа Кавагое и Женя Маргулис подкатывались… Э-э-э… Ты, кстати, зачем Серёгу евреем назвал?

– Я назвал⁈ – удивился я. – Не мог я назвать его евреем. Он же японец.

– А он говорит, что назвал. В пятницу, когда вы обсуждали, можно работать в воскресенье или нет.

– Ха! Так это я в общем. Если бы Маргулису сказал, тот бы точно обиделся. А так смотрел на Кавагое, а говорил для всех евреев.

– Ха-ха! Понятно! Я поясню ему. Так вот… Подходили с предложением сделать группу типа «Машины Времени». Серёге не нравится, как Макар поёт и что он на себя одеяло тянет.

– А как он тянет? Он песни пишет, он их и поёт. По-моему неплохо поёт. Своеобразно, конечно. Немного по бардовски. Голоса у него нет, но народу нравится.

– Народу нравится, потому что другого такого и рядом нет. Воскресенье распалось. Стас Намин мудрит с музыкой и кормится из госкормушки. Нет других, но Женька с Серёгой уйдут. Сергей точно уйдёт, а Маргулис… Если будет куда. Макар сложный, хотя и добрый. Он быстро загорается, перепрыгивает как воробей, с темы на тему. Короче… Я не могу. Учусь. Времени совсем нет. А ты, смотрю, берёшься за всё и сразу.

– Ты предлагаешь мне с ними сойтись?

– Ну…

– Да, пусть приходят. Посидим… У меня коньяк есть нормальный. Трезво всё обсудим. И ты приходи, приводи ещё ребят. Места на всех хватит. У меня тут большой проект намечается. Очень большой. Сейчас вокруг этого рок-клуба всё крутится станет. Уже крутиться начинает. Концерты проводить будем, музыку записывать.

Никольский слушал внимательно и дышал глубоко, словно всасывая в себя, вдыхая воздух свободы.

– Куда приходить? Сюда?

– Зачем сюда? Мне на Косыгина особнячок выделили. Пока не построю себе что-то приемлемое, – сказал я скромно, но смело глядя в глаза Никольскому.

– На какой Косыгина? На этой, что ли? – Константин мотнул головой куда-то влево.

– А у вас две улицы Косыгина? Не знал. А где вторая?

– Да, одна улица, – нахмурился гость. – Там только верхние обитают. Какой адрес?

– Шестьдесят семь. Напротив Хрущёвской дачи.

– Е*темать! Вот куда тебя занесло⁈ Приедем, конечно. Когда приезжать?

– Да в эту пятницу и приезжайте, – мясо пожарим. А, нет! Мы ж в Черноголовку едем. Можно и в будни. Тема горит. Надо ковать железо пока оно горячо.

– Большой проект говоришь? Тогда может большой сбор сделаем? Как у Гайдара в «Тимуре». Ха-ха!

– Не-е-е… Большой сбор рановато. Нет у нас ещё команды. И вряд ли будет. Каждый себе рвать будет А мне надо с каждым по отдельности поговорить. Как вот собрать вместе Макаревича, Кутикова, Кавагое? И таких доброжелателей много. Музыканты индивидуалисты и люди творческие, любят только себя и своё творчество. Остальных ненавидят в разной форме и степени. Сам же знаешь.

– Ты тоже? – спросил Никольский, с явным интересом.

– И я. Только у меня амбиции другие. Хочу сделать из вас такую мощь, чтобы на западе все охренели. И поэтому я готов делиться с вами и своим умением, и своим творчеством и, даже, своими деньгами.

– Е*ануться! – прошептал Никольский. – Ты кто?

– Конь в пальто! – рассмеялся я.

– Может по коньячку?

– Нельзя. Когда идёт репетиция, даже я не употребляю. Приезжайте завтра. Говорю… Берите всех своих, э-э-э, близких по духу. Не даром же именно к тебе пришли Кавагое и Маргулис. Значит у вас есть что-то общее.

– У меня есть, где взять кое-какую аппаратуру. Они же бесштанная команда. Пользуются гитарами, усилителями, колонками Мелик-Пашаева. Ованес – парень горячий, амбициозный и предротимчивый. Он на них хорошие бабки поднимает, и пишется на афише крупными буквами – «художественный руководитель – ОВАНЕС МЕЛИК-ПАШАЕВ».Ха-ха! Знаешь, как Макара это заедает⁈ Он ведь написан мелким шрифтом: «Музыкальный руководитель Андрей Макаревич». Ха-ха! Кто платит, тот заказывает музыку. Пока платит Макару Ованес – он рулит. А Андрюшу на х*й посылает, когда тот начинает ерепениться. Ха-ха! Вот такие кандебоберы.