Текст книги "Операция «Феникс»"

Автор книги: Михаил Прудников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– В этом мы разберёмся с ним сами.

– Разберётесь? Думаю, что для этого он слишком занят. А чем заняты вы?

– Я? – удивился Кухонцев. – Служу. Как исправный чиновник каждое утро хожу на работу. Ровно к девяти.

– Вот именно ходите! И только… Что-то никто из ваших товарищей не слышал о ваших трудовых подвигах.

Кухонцев поднялся, расправив ремень.

– Послушайте, капитан… Не слишком ли много вы на себя берёте? Как говорят англичане: «Mind your own business».[3]3
  Не суйте нос не в своё дело…


[Закрыть]

– I’m afraid that this affair is not only yours, because it concerns your father-in-law.[4]4
  Боюсь, что это дело не только ваше, поскольку оно касается вашего тестя.


[Закрыть]

– О! – Большие глаза Кухонцева расширились. – Капитан ГАИ говорит на прекрасном английском! Уж не Оксфорд ли вы окончили, капитан?

– На вашем месте я не настраивался бы на весёлый лад, – заметил Рублёв.

Кухонцев сел, не сводя взгляда с Рублёва, достал пачку сигарет.

– Курить можно?

– Курите.

Кухонцев чиркнул красивой зажигалкой, выпустил облачко дыма.

– Что вы хотите, капитан? Чтобы я предал друзей?

– Можете называть это так. Я формулировал бы это иначе: помочь найти преступников.

– С вашей точки зрения они преступники, с моей – милые друзья, облегчающие нам жизнь. Поэтому ищите, я не возражаю, но без меня.

– Тогда «мерседесу» придётся отдохнуть. Владелец его пожал плечами и поднялся.

– I hope to see you again, captain.[5]5
  Надеюсь, что ещё увижусь с вами, капитан.


[Закрыть] Не сомневаюсь, что права будут у меня.

– I don’t think so.[6]6
  Уверен, что нет.


[Закрыть]

– Хорошо, посмотрим. Но не переоценивайте свои силы, капитан.

Рублёв сделал вид, что не слышал угрозы.

* * *

Кухонцев рассчитывал, что права ГАИ ему вернёт. Если не добровольно, то под нажимом кого-нибудь из его влиятельных знакомых. К самому тестю он по этому вопросу обращаться, конечно, не решится. Больше он рассчитывал на друзей тестя, которые бывали у него в доме. «Подумаешь, какой-то капитанишко! Позвонят ему – сам принесёт на блюдечке».

Кухонцев, конечно, не знал, что в тот же день Рублёв позвонил в московское городское ГАИ и договорился с его сотрудниками, чтобы владельцу «мерседеса» ни в коем случае не возвращали права и не выдавали новые, даже если бы у Кухонцева нашлись влиятельные ходатаи.

Рублёв не сомневался, что, убедившись в бесполезности своих попыток, Кухонцев сам придёт в ГАИ и назовёт фамилию водителя той самой «Волги», который, как предполагал Сергей Николаевич, и поставлял Кухонцеву запасные детали.

Он был убеждён, что дипломатическая машина появилась у дома Смелякова не случайно, что дело здесь не только в деталях к машинам иностранных марок. Вполне естественно было предположить, что запчасти служили только поводом для налаживания контактов с семьёй Смелякова. Эту догадку Рублёв и высказал на очередном совещании у Петракова. Тот согласился, однако распорядился вести проверку и в иных направлениях. Из милиции, из спецчасти института к Рублёву стекались сведения о других сотрудниках, причастных к работе над жидкостью «зет», но эти сведения не давали никакой зацепки. Сотрудники не были замешаны во внеслужебных контактах с иностранцами, около них не крутились подозрительные личности.

Мысли Рублёва всё чаще и чаще возвращались к показаниям пожилого уполномоченного, который упомянул горбоносого человека с родинкой на виске. Этот Горбоносый даже снился ему по ночам. Кто он? Чем он занимается? Почему он появился на кладбище у могилы купца Маклакова? По случайному стечению обстоятельств? Или всё же между ним и Рыжим есть какая-то связь?

Насчёт подлинной профессии рыжего англичанина у Рублёва не было никаких сомнений: уж очень он активно вёл себя в последнее время. Если этот «дипломат» встречается с Горбоносым, то тогда появление последнего у подъезда Смелякова никак нельзя назвать случайностью. Не есть ли это та цепочка, по которой информация о работе над жидкостью «зет» попала к разведке противника?

Кто же всё-таки этот Горбоносый?

В пятницу, вернувшись с работы, Павел Рудник обнаружил в почтовом ящике конверт. Обратного адреса на нём не было. В конверте лежал счёт за квартирную плату. Обычный бланк, в котором была проставлена сумма причитающейся квартплаты. Если бы он попал в посторонние руки, то вряд ли на него обратили бы внимание. Но Руднику он говорил многое: цифры обозначали не только сумму, но и дату и место его встречи с Гансом Кушницем. Первые две цифры означали число и месяц, две вторые – время, номер бланка – место встречи.

Да, Кушниц вызывал его на связь.

Встреча должна была состояться 27 июля в 18 часов на семнадцатом километре по Ленинградскому шоссе, там, где оно пересекается с Окружной дорогой.

В назначенный день Рудник взял такси и отправился за город.

Жара ещё не спала, и в старой «Волге» с продранными сиденьями было душно и разило бензином. Ленинградское шоссе было загружено машинами: все спешили после работы на дачи. Рудник то и дело смотрел на часы: он боялся опоздать на встречу, что строжайше запрещал шпионский кодекс. Но без пяти шесть Рудник уже был на семнадцатом километре. Кушница он заметил ещё издали: тот стоял на автобусной остановке. Когда до остановки оставалось метров двести, Рудник попросил водителя остановиться. Он вышел из машины и неторопливо пошёл вперёд, но привычке скрыто оглядываясь. Не заметив ничего подозрительного, он подошёл к Кушницу. Тот был в светлых брюках и полосатой рубашке с короткими рукавами, с синей авиационной сумкой через плечо, молодой, здоровый, лицо и шея покрыты лёгким загаром.

– Пожалуй, пройдёмся пешком. – Он встретил Рудника приветливой улыбкой.

И Рудник впервые подумал, что, собственно, заставило этого красивого молодого человека заниматься столь сомнительным ремеслом? Ведь он мог бы стать учёным, бизнесменом, инженером или даже артистом. Неужели он не понимает, что рискует головой? Эх, будь он в его возрасте, да ещё с такой привлекательной внешностью, он нашёл бы себе занятие получше теперешнего.

На лице своего партнёра Рудник не обнаружил никаких следов тревоги, что подействовало на него успокаивающе.

Они спустились с автострады, прошли метров двести по узкому шоссе, которое вело в город Химки, а затем по пыльной тропе. Выбрались на берег канала. Кушниц шёл уверенно, видимо, уже побывал здесь раньше.

– Устроим небольшой пикник, – сказал Кушниц, усаживаясь под кустом орешника. – Мы простые советские граждане, пришедшие после трудового дня искупаться и закусить на лоне природы.

Кушниц вынул из сумки целлофановый пакет, аккуратно расстелил его на траве, потом достал четыре бутылки чешского пива «Будуар» и полдюжины бутербродов. Он ловко открыл маленьким ножом одну из бутылок и протянул её Руднику.

– Угощайтесь. Что-то не видно бодрости на вашем лице.

– Просто устал…

– А может быть, что-нибудь случилось?

– Ничего особенного.

– Тогда радуйтесь жизни, Павел. Вон как те люди внизу. Посмотришь на них и поверишь, что советский человек, как утверждает ваша пропаганда, оптимист со дня рождения.

«У него ещё хватает духу острить», – подумал Рудник, глядя, как внизу, на пляже, ребята играли в волейбол, а в воде весело плескались люди.

– Ну, выкладывайте, что у вас нового?..

Рудник рассказал о знакомстве с Кухонцевым, о том, что передал тому ветровое стекло для «мерседеса», карбюратор, несколько зажигалок и две пары джина.

– Мне удалось сделать главное – установить фамилию его тестя. Смеляков Роман Алексеевич, доктор химических наук. Ему сорок восемь лет, имеет жену и дочь.

– Прекрасно! Привычки, хобби, слабости?..

– Насколько я могу судить по рассказам Вадима, Смеляков – настоящий фанатик. Он не ездит ни на рыбалку, ни на охоту. Ничего не коллекционирует. Его интересует наука – и только. В деньгах, естественно, не нуждается.

Кушниц усмехнулся.

– Неужели бывают такие, люди… Просто не верится…

– Вадим рассказывает, что Главный два года ходит в одном костюме…

– А вы говорите, что не нуждается…

– Да не в этом дело. Жена купила ему несколько костюмов, но он их не одевает. Говорит, что привык к старому и менять его не хочет.

– Странный тип!

– И в самом деле странный! Например, на работу он ездит не на служебной машине, а на велосипеде. Говорит, что это укрепляет здоровье…

– Любопытно!

– Ему, например, ничего не стоит появиться на работе в тренировочном костюме. Он уверяет, что это самая удобная и рациональная одежда, которую только изобрело человечество.

– Да… – протянул Кушниц. – Сподвижник от науки, бессребреник. Не верю я этим бессребреникам. Знаете, Павел, это мне напоминает один случай. Группа гангстеров хотела подкупить судью. С этой целью направили к нему агента. Вскоре агент вернулся и сообщил, что судья неподкупен, взяток не берёт. «Что значит не берёт! – возмутился главарь шайки. – Ну, десять тысяч не берёт, ну – сто. Но миллион-то он возьмёт!»

Рудник засмеялся, а его собеседник продолжал:

– Нет неподкупаемых, Павел! У каждого человека есть своя, как это по-русски… червоточинка! Вот в неё-то и надо бить!

– Насколько я знаю, – начал после паузы Рудник, – у этого человека только одна слабость – честолюбие! Профессиональное честолюбие!

– Вот видите! – встрепенулся Кушниц. – Я же вам говорил! У каждого человека есть ахиллесова пята – иначе как бы мы с вами работали, Павел! Честолюбие – это уже кое-что стоит. Спасибо, вы не плохо поработали, Павел!

Они помолчали. Рудник искоса наблюдал за своим соседом. Тот потягивал из горлышка бутылки пиво и смотрел на пляж. Впервые Рудник слышал, что его напарник высказывался откровенно. Рудник знал, что правила игры запрещают расспрашивать партнёра о чём-то личном, вдаваться в детали, не относящиеся к делу. И всё же любопытство сейчас взяло в нём верх.

– Ганс, извините за нескромный вопрос. Что вас заставило взяться за такое вот дело? Можете не отвечать, если хотите…

– А вас? – Кушниц скосил глаза в сторону своего собеседника.

– Меня? – Рудник замялся. – Ну, я рыбка, которая однажды попалась на крючок. С тех пор кто-то водит удочкой, а я мечусь в мутной воде… И уж, видно, никогда не всплыву на чистую.

– Все мы рыбки на крючке… – Кушниц покрутил бутылку. – Мои родители были эмигранты, апатриды, люди без гражданства. Мы жили в бараках для перемещённых лиц. Поверьте – это не такое уж счастье. Образование получить я не мог. Что меня ждало? Изнурительная работа на конвейере. За гроши. Нищета, вечная нищета! А знаешь, Павел, бедность особенно противна, когда под носом у тебя безрассудная и без интеллекта роскошь. И вот однажды мне предложили работу за хорошие деньги. Я мог себе сколотить приличную сумму и, вернувшись, зажить как человек…

– Но эти деньги за риск…

– Да, риск… Но как говорят у вас: «Кто ничем не рискует, тот ничего и не выигрывает».

«Зелен ты, – думал Рудник. – Будь у меня сын, не пожелал бы ему такой профессии, если шпионаж можно назвать профессией. Не от хорошей жизни занялся ты этим делом».

Размышления Рудника прервал грохот музыки: из-за поворота внезапно появился теплоход, ослепительно белый, и нос его гнал косую волну. Было что-то праздничное, торжественное в его облике, в его медленном движении. У поручней стояли люди и махали тем, кто был на пляже. Руднику вдруг захотелось оказаться там, на борту этого красавца. И хорошо бы, если рядом была Лида, весёлая, беззаботная, а кругом грохотала музыка, и они танцевали бы с ней в толпе таких же весёлых и беззаботных людей.

Рудник так живо себе представил эту сцену, что невольно поморщился, когда голос Кушница вернул его к реальности.

– Мы отвлеклись от дела. Как вы считаете, может ли этот, как его… Кухонцев быть нам полезен?

– Вряд ли. Он сообщил всё, что знает. Думаю, что поддерживать с ним контакт и дальше не стоит. Он болтлив, особенно когда выпьет, и вообще… ненадёжен.

– Тогда прекратите с ним всякие отношения. Но найдите благовидный предлог. Вы можете, например, куда-нибудь уехать. Кстати, он знает ваши координаты?

– Нет.

– Прекрасно. Теперь о вашей знакомой. Можно привлечь её к сотрудничеству?

– Не стоит, – поспешно ответил Рудник. – Ведь она, насколько я понял, не имеет доступа к секретным материалам. Она всего-навсего – старший лаборант.

– Тогда попытайтесь через неё познакомиться с человеком, полезным для нас и более влиятельным. Пусть вас не стесняют расходы. Деньги, дефицитные вещи… Помните – неподкупных нет. Если не берут десять тысяч, то сотни тысяч возьмут.

Рудник обещал попытаться, хотя в душе не был уверен. «Хватит тех сведений, что я добыл. На кой чёрт мне совать голову в петлю! Что ни сделай – им всё мало. Потом они потребуют что-то ещё и ещё, до тех пор пока не завалишься». – Так думал он, когда, договорившись о новом способе связи, они разошлись и Рудник в подавленном состоянии брёл к Ленинградскому шоссе.

На следующий день Кушниц передал Маккензи добытые сведения. Подробно характеризуя Смелякова, он, между прочим, писал:

«Вряд ли реально добровольное сотрудничество Смелякова с нами. Это можно сделать только в принудительном порядке. Рекомендую пригласить его под каким-нибудь благовидным предлогом в Великобританию и там заняться им тщательным образом. Операция «Феникс» продолжается».

Максимов ошибался, рассчитывая, что Маккензи не заметил, что у памятника купцу Маклакову поставлено наблюдение.

Обычно, положив сообщение в тайник, Маккензи не сразу уходил с кладбища, а совершал вокруг памятника небольшую прогулку. Слившись с толпой, он обычно прохаживался по соседним аллейкам, наблюдая, не подойдёт ли кто-нибудь к памятнику.

Так поступил он и на этот раз. Но теперь, проходя в третий или четвёртый раз мимо, Маккензи обратил внимание на человека в соломенной шляпе с букетом цветов в руках. Человек этот открыл ограду и рассматривал памятник слишком внимательно и долго. Это показалось Маккензи подозрительным.

Он перешёл на соседнюю аллею и стал наблюдать за человеком в соломенной шляпе. Тот постоял у памятника, потом прошёлся по аллее, то и дело оглядываясь, посидел на скамейке, время от времени посматривая на памятник. Затем снова подошёл к памятнику, положил цветы и ушёл, оглядываясь. Сомнений не было: за тайником велось наблюдение.

Взволнованный Маккензи вернулся в посольство. На следующий день к тайнику должен был подойти Ганс Кушниц и вынуть записку. Нужно было во что бы то ни стало предупредить того о грозившей опасности. Хотя инструкция категорически запрещала им встречаться, Маккензи всё-таки решил непременно повидать Кушница и предупредить его, чтобы тот не появлялся у тайника.

Сев в «мерседес», Маккензи направился к, зданию СЭВ. В шесть часов вечера у Кушница кончался рабочий день. Маккензи поставил машину на набережной так, что ему хорошо был виден подъезд СЭВа.

Над Москвой теснились огромные лиловые тучи, где-то за Ленинскими горами висели косые полосы дождя. С реки тянул свежий ветер. Маккензи нетерпеливо посматривал на часы. Было четверть седьмого, когда он заметил тонкую фигуру Кушница. Выйдя из подъезда, тот поднялся на Арбатский мост и зашагал по направлению к Кутузовскому проспекту. Маккензи дал ему пройти метров двести, потом, завёл машину, выскочил на мост и обогнал быстро идущего Кушница.

Прижав машину к обочине, он сделал вид, что осматривает колесо. Кушниц узнал Маккензи сразу, хотя ни на мгновение не замедлил шага. Он продолжал идти, глядя прямо перед собой.

– Не ходите к тайнику, – успел вполголоса крикнуть ему Маккензи. – Опасно…

Серые глаза Кушница на мгновение сузились, но он прошёл мимо, не сказав ничего…

Маккензи ещё раз ткнул каблуком заднее колесо, потом сел за руль и поехал в посольство.

Глава восьмая
Его зовут Павел

Едва Смеляков переступил порог квартиры и в прихожей увидел озабоченное лицо жены, он сразу понял, случилось что-то неприятное. Однако он знал по опыту, что расспрашивать жену вот сейчас, сразу – бесполезно: она будет уверять его, что всё в порядке, что ровным счётом ничего не случилось, что просто ему показалось. Пройдёт какое-то время, и она сама ему всё расскажет.

Поэтому, сделав вид, что ничего не заметил, он поцеловал жену и сразу прошёл в ванну. Там он долго плескался, потом посвежевший, с влажными, аккуратно расчёсанными белёсыми волосами, в лёгком тренировочном костюме (пижам он не признавал) вернулся в столовую, где уже стоял ужин.

– Катя дома? – спросил он жену.

– Нет. Куда-то ушла.

– А Вадим?

Жена пожала плечами, при этом брови её сдвинулись. Смеляков налил себе рюмку коньяку, с удовольствием выпил и принялся за салат из помидоров. Занятый едой, он посматривал на жену, которая забрасывала его обычными вопросами: как дела на работе? Что нового у Сидельникова, у Левашова? Когда он сегодня обедал? Она старалась казаться оживлённой, но он видел, что она только выигрывает время для серьёзного разговора. Надежде Ивановне было около сорока. Сохранилась она прекрасно, но выражение высокой ответственности, которое она как жена столь исключительного мужа постоянно, даже дома, сохраняла на своём лице, придавало её ещё очень молодым чертам старившую её солидность. Она большое внимание придавала внешним манерам и именно с этой точки зрения рассматривала других людей. Надежда Ивановна думала, что в доме её мужа, столь прославленного, должен господствовать элегантный, утончённый стиль. Вот почему она всей душой одобряла брак Кати с Вадимом: в этом молодом человеке чувствовались культура, умение себя держать, «хорошее воспитание». («Нынче этому не придают значения, – любила она говорить, – и от этого столько неприятностей».) Её муж ни в грош не ставил все эти вещи, и Надежда Ивановна считала его взгляды глубоким заблуждением, но прощала их, ибо считала, что её мужу можно прощать многое, что он слишком занят делами высокими. Она была очень огорчена, когда увидела, что за хорошими манерами Вадима кроется грубый эгоизм, внутреннее равнодушие ко всему, кроме собственной персоны. «Боже мой, что же теперь будет! – восклицала она. – Как я могла ошибиться в нём!» Родители Надежды Ивановны прожили до конца жизни, сохранив уважение и нежность друг к другу, и других супружеских отношений она не могла себе представить. «Что же будет с Катей!» Развод представлялся Надежде Ивановне полным жизненным крахом, позором, началом медленного ухода из жизни, причём не только расторгающих брак, но и окружающих их близких. Да, это так. Некоторые говорят: Надежда Ивановна, не волнуйтесь, не переживайте за Катю. Надежде Ивановне от этих слов становилось страшно. Её не только серьёзно беспокоила судьба дочери, по то обстоятельство, что её представление о настоящем человеке потерпело полный провал. И ещё беспокоило, что её дочь, в сущности, была в меньшей степени огорчена всем случившимся, – чем она сама. Надежду Ивановну и огорчало и пугало это лёгкое отношение современных молодых людей к браку.

В доме всегда шло всё хорошо, а сейчас чувствовалась напряжённость, действовавшая Надежде Ивановне на нервы. Сегодня она решила, что обязательно должна поговорить с мужем. Он закончил ужин и пошёл в свой кабинет. Одну из стен кабинета занимал стеллаж с книгами, альбомами, памятными подарками, сувенирами; противоположная стена была увешана фотографиями с дарственными надписями. Среди них фотографии известных учёных, общественных деятелей, крупных хозяйственников, лётчиков-испытателей, космонавтов. Это был мир больших людей, вершивших исторические дела.

Роман Алексеевич сел за свой рабочий стол, на который Надежда Ивановна уже положила новые научные журналы, информационные бюллетени – зарубежные и отечественные. Уже по выражению лица жены Смеляков понял, что она готова к разговору, но медлит, видимо не зная, как его начать.

– Так что с Катей? – задал он вопрос, чтобы облегчить ей задачу. – Как они с Вадимом?

Надежда Ивановна вздохнула.

– Вадим… Я его последнее время почти не вижу… Странный он человек…

– Почему странный? – спросил Смеляков, хотя знал, что имеет в виду жена. Неудачное замужество его дочери не было для него секретом.

– Знаешь, Рома, я давно хотела с тобой поговорить. Но всё не хотела тебя беспокоить.

Смеляков начал было листать журнал, но затем отложил его и выжидательно посмотрел на жену.

– Мне нужна твоя помощь, Рома, – тревожно проговорила она.

Он молча ждал.

– Сегодня я узнала такое, от чего у меня сердце оборвалось. Ты знаешь, Вадима вызывали в милицию.

– Что такое? Это ещё почему? – Он весь напрягся.

– Точно не знаю. Но что-то связанное с машиной.

– Откуда тебе это известно?

– Рассказали его товарищи по работе.

– И что же они тебе рассказали?

– Вызывали его… Лишили прав. За рулём в нетрезвом состоянии…

– Ну и правильно сделали. С ним это, кажется, не в первый раз?

– Да не в этом дело! – с раздражением перебила его жена. – Тут что-то связано со спекуляцией. То ли он чего-то продаёт, то ли незаконно приобрёл… Какое-то неприятное дело.

Смеляков сдвинул брови, помолчал.

– А что ты, собственно, ждала от этого субъекта?

– Но только не этого.

– Почему же? Я вообще не понимаю, как он попал в наш дом. Куда смотрела Катя? Красив, элегантен? Манеры… Ну и что из этого?

– Рома, не горячись. Мне он казался вполне приличным молодым человеком.

– Казался… Это серьёзный аргумент…

– Пожалуйста, не иронизируй. Лучше подскажи, что делать?

Роман Алексеевич встал из кресла и подошёл к окну. Жена вопросительно смотрела на его широкую спину и крутой затылок.

– А Катя? Она знает, что делать? Ты с ней говорила?

– Да, и я поняла, что она не очень дорожит им.

– И прекрасно! Вот пусть она и решает!

– Но ты поговорил бы с ней сам…

– Она что, маленькая? Разве она настолько глупа, что не может разобраться что к чему?

– Но, Рома. Она действительно ещё неопытна.

– Ну, нет. Ей двадцать три года. За её плечами вуз. Мне просто стыдно в этом возрасте учить дочь элементарным вещам.

Жена встала и, сцепив пальцы, нервно заходила по кабинету.

– Рома, ты меня извини за резкость. Ты учёный, а о молодой современной семье рассуждаешь примитивно.

Иногда Смеляков выпивал за ужином не больше одной рюмки, но тут, поддавшись возбуждению жены, он вернулся в столовую и налил другую.

– Рома, – наконец обратилась она к молчавшему супругу, – я всё понимаю. Ты человек принципа. Но в жизни, в семейной, иногда нужно идти на компромисс. Ведь юна дочь наша… Ну, разведётся она! Ну что в этом хорошего! Только и слышишь кругом: разводы, разводы, разводы…

– В данном случае развод – не самый худший вариант, – откликнулся он.

– Не худший? – Надежда Ивановна повернулась к нему. – Ну, нет. Развод – всегда трагедия. Он опустошает душу, сердце. Он обесцеливает жизнь.

– Возможно, что и так. Но что ты хочешь? Чтобы я собственноручно укреплял семью, в которой мужчина – просто не мужчина. Пустое место! Тунеядец!

– Ну зачем так, Рома! Он всё-таки инженер! Работает!

– Работает! Чепуха! Делает вид, что чем-то занимается. Никогда не слышал, чтобы он говорил о своей работе. Я не видел в его руках ни одной книги. Только друзья-приятели, рестораны. Он и Катю приучил пить.

– Ну, это ты преувеличиваешь!

– Нисколько! Он каждый день пьёт. Каждый день ресторан, гости… Почему он вообразил, что жизнь для него – сплошной праздник?

– Но ведь он молод, красив…

– Вот именно в его возрасте люди и создают что-то дельное.

– Но, Рома, вся эта история бросает на нас тень. Ведь эта повестка…

– Ну и что? – Он живо повернулся к жене. – Что повестка? Разве Вадим ребёнок? Пусть отвечает за свои поступки сам. На меня может бросить тень только моё поведение, мои ошибки.

– Но Катя – твоя дочь… – прошептала жена, округлив глаза. – И ты несёшь за неё ответственность.

– Наверное. Но до определённого возраста. Они с мужем взрослые люди. И пусть не думают, что сумеют свои неурядицы прикрыть моим именем.

– Рома, что ты говоришь? По-моему, твоя работа высушила у тебя все чувства.

Смеляков усмехнулся.

– Ну, ты всегда отличалась страстью к драматическому искусству.

– Ты же должен воздействовать на детей. – Жена подошла к нему, присев рядом на стул. – Ведь у тебя же есть характер. Ты же умеешь влиять на других людей. Ну, например, на подчинённых.

Смеляков тяжело вздохнул.

– Может быть, – проговорил он после паузы. – Но я им не навязываю свою волю. Самая главная ошибка – навязывать свою волю. Человек, если он только человек, должен сам уметь управлять собой. Кстати сказать, в институте я никого не насилую. Я даю возможность проявить себя каждому. Может, поэтому мы и сумели добиться кое-чего.

– Рома, ты увлекаешься! При чём здесь институт? Речь идёт о твоей дочери.

Смеляков склонился над журналом.

– Что ты хочешь? – спросил он наконец, подняв голову.

– Поговори с Катей, с Вадимом. Всё это ужасно неприятно.

Смеляков нахмурился. С дочерью он поговорить не против, но с Вадимом? Он представил себе его самодовольную физиономию, его крупное, сильное тело красивого животного и невольно в душе поднялась волна неприязни. Говорить с этим тунеядцем, прожигателем жизни? Нет! И противно, и бесполезно. Смеляков не одобрял выбора дочери, хотя понимал её как женщину. Красота подкупает. Но он не мог понять, как она не могла разглядеть своевременно его внутреннюю сущность.

– У него отобрали права, – продолжала жена.

– И правильно сделали. Давно пора. Что ещё за мода садиться за руль пьяным?

Жена вздохнула.

– Он дал мне слово, что больше этого не будет.

– И ты поверила?

– Рома, но он муж нашей дочери. Надо бы ему помочь. Всё-таки без машины неудобно – далеко ездить на работу.

– Ничего, доберётся на общественном транспорте.

– Но, может быть…

– Никаких но… И не вздумай обращаться за помощью к моим знакомым. А с дочерью я поговорю…

* * *

В понедельник, едва только Рублёв переступил порог рабочего кабинета, ему позвонил Петраков.

– Сергей Николаевич, зайдите ко мне.

Петраков взволнованно расхаживал по кабинету, ероша свою густую с проседью шевелюру.

– Вот, читайте, – протянул он вошедшему Рублёву лист бумаги.

«Просим всё своё внимание сосредоточить на том, чтобы установить фамилию автора изобретения и возможности вступления с ним в контакт», – пробежал Рублёв машинописные строчки.

Это была расшифрованная записка, найденная в тайнике на могиле купца Маклакова.

– Что вы скажете? – спросил Петраков, когда Сергей Николаевич вернул ему текст записки.

– Скажу, Анатолий Васильевич, что разведка противника, безусловно, интересуется новой антиракетой. Дело это вполне естественное: ведь мы с вами ожидали подобных действий со стороны противника. Но не знали, с какой стороны эти действия последуют.

– Пока у нас есть только одна зацепка – Горбоносый. Кто он? Знает это только Вадим. Займитесь-ка им, Сергей Николаевич, вплотную.

Рублёв замялся.

– Тут есть одно щекотливое обстоятельство. Может быть, кто-нибудь другой?..

– В чём дело? Выкладывай. – Петраков посмотрел на Рублёва с любопытством. – Что случилось?

– Почти невероятная история. Видите ли… – Сергей Николаевич с трудом подбирал слова. – Я познакомился с девушкой… И, как бы вам это сказать… В общем, у меня в отношении её серьёзные намерения…

– И прекрасно! Красивая? – Петраков был явно польщён откровенностью Сергея.

– Сами понимаете, для меня лучше нет…

– Ну что ж, очень рад! В свидетели возьмёшь?

– С удовольствием. Но тут, понимаете, такое дело… Она дочь Смелякова. Я узнал об этом совершенно случайно…

– Ого! – воскликнул полковник. – Как же это получилось?

Рублёву пришлось рассказать всё от начала до конца. Петраков слушал его внимательно, постукивая кончиком карандаша по столу…

– Да, ситуация! – вырвалось у него.

– Понимаете, Анатолий Васильевич, помимо моей воли к служебному делу примешалось личное. Может быть, вы отстраните меня от операции?

– Ну, что за разговор? Кому это нужно! Продолжайте. Конечно, желательно, чтобы эта девушка не знала, что вы занимаетесь фирмой её отца… Она может проговориться дома, а это – нежелательно. Мы не имеем права беспокоить самого Смелякова.

– Мне трудно ей говорить неправду.

– И не говорите.

– У меня случайно вырвалось, что я знаю её мужа. Вернее, она догадалась.

– Ах да!.. Она что, разводится?

– Этот вопрос решённый. Иначе я бы не был с ней знаком.

– Но, надеюсь, не из-за тебя?

– Нет. Они не ладили давно и уже, по существу, давно чужие.

– Я её понимаю… Насколько я знаю Кухонцева, иметь такого мужа – счастье небольшое. А как дети? Дети у них есть?

Рублёв ждал этого вопроса. Он представлял, как трудно было бы Петракову с его цельностью и бескомпромиссностью представить себе, что его сотрудник замешан в чём-то предосудительном.

– Нет, – ответил Рублёв.

– Тогда ещё полбеды. Но она-то серьёзный человек?

– Уверен, что да.

– Смотри, Серёжа… – Петраков впервые назвал его по имени, – не промахнись… В общем, желаю счастья. А что касается её… Как, кстати, её зовут?

– Катя.

– Так вот… сделай так, чтобы Катя пока ни о чём не догадывалась.

– Я решил с ней временно не встречаться.

– Ни в коем случае. Ты должен вести себя так, словно ничего не случилось.

– Хорошо, попробую…

Вадим не сомневался, что ему удастся вернуть права. И тут он больше всего рассчитывал на тёщу. Он знал, что она была женщиной мягкой и неравнодушной к вниманию. Поэтому в последние дни Вадим стал особенно внимателен к ней. Несколько раз он даже приносил цветы, хотя прежде дарил их тёще только ко дню её рождения и то не всегда. Наконец решив, что почва для разговора достаточно подготовлена, он рассказал ей о разговоре в милиции. Она обещала помочь. Но, узнав от Надежды Ивановны о категорическом отказе «папы Ромы», как фамильярно он звал тестя за глаза, Вадим понял, что ему придётся капитулировать. Правда, неприятно, что он подводил этого Павла. Но что поделаешь! В конце концов он не виноват, что им заинтересовалась милиция. Пусть выкручивается сам.

Как-то в конце дня Сергею Николаевичу позвонили из милиции и сообщили о визите Вадима.

– Он разыскивал вас. Говорит, что у него какое-то важное к вам дело, – докладывал начальник отделения. – Мы сказали, что вы будете завтра с утра.

– Хорошо. Завтра я заскочу к вам. Большое спасибо за помощь.

На следующее утро Вадим действительно появился в отделении, как всегда, элегантный, сияющий свежестью и здоровьем. Вёл он себя уверенно, как будто ничего не случилось.

– А вы и в самом деле вернёте мне права, если я вам назову того челыовека? – спросил он, улыбаясь.

– Я вашими правами не распоряжаюсь, но буду содействовать, – подтвердил своё обещание Рублёв.

– Хорошо. Только я не знаю его фамилии. Зовут его Павел.

– Но этого ещё мало.

– Да, я понимаю. Кажется, он возит какого-то дипломата.

– Это уже лучше. Опишите его внешность. Вадим на минуту задумался.

– Ну… высокий, нос с горбинкой, на виске родинка.

– А как вы с ним познакомились?

– Да у меня раз забарахлил карбюратор. Ну, я возился у гаража. Он подъехал, предложил свою помощь. Достал новый карбюратор. Ну, а потом я дал ему свой телефон. Вот так и познакомились.