Текст книги "Операция «Феникс»"

Автор книги: Михаил Прудников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Глава одиннадцатая
В поисках выхода

Кларк был приятно удивлён, что кассета с плёнкой, переданная агенту, вернулась к нему явно не тронутая никем. Её тщательно обследовали эксперты и пришли к выводу, что она не вскрывалась.

Рудник вроде бы засвидетельствовал свою лояльность.

И всё же Кларк не чувствовал себя спокойным. Настроение агента ему не понравилось. По опыту он знал, что лучшие агенты – это те, которые действуют против своей страны в силу личных убеждений. У Рудника не было убеждений. Он выполнял их приказы движимый только страхом. И, конечно, корыстью. Идеальный агент, по мнению Кларка, должен быть фанатиком, холодным, рассудочным, одержимым идеей бескомпромиссной борьбы против режима.

Но где такого взять? Такого у Кларка не было. «Деньги, выплачиваемые агенту, – рассуждал он, – лучший заменитель фанатизма. Ибо человеческая алчность – это одна из самых сильных страстей».

Благоразумнее всего было бы вообще отказаться от услуг Рудника. Но Кларку нужен был Смеляков, и Рудник на данном этапе был единственно возможным связующим звеном между Кушницем и Смеляковым.

Маккензи отнёсся к этому плану резко отрицательно. Он без труда усмотрел в плане Кларка незнание реальных условий действительности.

– Допустим, – в который раз приводил он свои доводы, – что Гансу это удастся. Представим себе такую картину: он как представитель социалистической державы запросто беседует со Смеляковым. Верю, что Ганс обладает огромным обаянием: он способен очаровать русского учёного. Что дальше?

– Он нащупывает его слабые места.

– Но всё-таки, как вы себе их представляете?

– Смеляков честолюбив.

– Допустим. Что дальше?

– Ганс может использовать эту его слабость. Например, Кушниц берёт на себя роль сочувствующего коммунистам. Он знает английских учёных, которые, по понятным причинам, не могут действовать от своего имени и просили его, Кушница, передать высокочтимому советскому доктору их труды. Эти труды имеют, естественно, не только научное, но и военно-стратегическое значение. Учёные из-за рубежа позволяют Смелякову использовать их работы для блага мира. Если он не поверит Гансу и пожелает сам встретиться с этими английскими учёными, то это мы устроим.

– Вы считаете Смелякова за идиота?

Кларк окинул своего помощника сожалеющим взглядом: боже мой! – вот тот самый случай, когда беда человека в том, что у него отсутствует воображение! И этот рыжий верзила ещё смеет называться разведчиком. «Вот такие-то, – думал он с горечью, – и определяют политику борьбы умов!»

Но вслух он сказал:

– Вы считаете Смелякова за ангела? За супермена? За человека без недостатков?

– Нет, конечно, – устало ответил Маккензи. – Но поверьте мне, Боб,[7]7
  Сокращённое Роберт.


[Закрыть] вы не знаете здешних условий. Недостатки личности – это не есть абстракция. Это конкретная субстанция, которая или развивается в благоприятной среде, или погибает.

– Слушайте, Джо, сколько лет вы в России?

– Восемь.

– Они не пошли вам на пользу. Особенно если учесть, что вы – профессиональный разведчик. Мы солдаты, Джо, и не можем руководствоваться философскими категориями. Мы призваны руководствоваться приказами.

– Но приказы, Боб, нужно выполнять с умом.

– Вы имеете что-нибудь предложить?

– Ничего конкретного. Просто я предоставил бы событиям идти своим путём. В конце концов так ли уж важно для нас это топливо? Ведь мы, кажется, декларируем мирные принципы.

– Но на нас лежит обязанность по защите демократии, – высокопарно произнёс Кларк.

– Э, бросьте заниматься демагогией. Мы с вами не на плацу. Вы не сержант, я не новобранец. Кое-что повидал за свою жизнь.

Разговор этот происходил у Кларка. Развалясь в тяжёлом кожаном кресле, Маккензи лениво следил за шефом.

– По-моему, ты устал, Джо, – дружелюбно похлопав своего собеседника по плечу, сказал Кларк.

Маккензи поёрзал в кресле:

– Мне пятьдесят три. В моём возрасте пора думать о душе. Или хотя бы катать внуков в коляске. Но у меня нет внуков, Боб. И детей тоже. Ты, вероятно, знаешь, что моя жена погибла в автомобильной катастрофе. Это было семнадцать лет назад, и с тех пор я так и не удосужился жениться. Всё, знаешь, защищал нашу демократию. Старался что было мочи. Просто не можешь себе представить, как я старался.

– Джо, но родина не забудет, – начал было Кларк.

Маккензи хихикнул:

– Не надо, Кларк. Родина забудет. А если вспомнят на Уайтхолле, чтобы всучить мне какую-нибудь медальку, то она мне и ни к чему. Это всё эмоции, Джо. Вернёмся-ка лучше к делу.

Кларк сел за рабочий стол и, отхлебнув очередную порцию виски, принялся чертить на бумаге загадочные линии.

* * *

Было четверть шестого. Но казалось, что уже наступил глубокий вечер, – настолько низко опустилось тёмно-сиреневое небо.

Когда Лидия Павловна добралась до дома Павла Рудника, дождь перестал, небо на западе посветлело. Она почувствовала себя спокойнее: наверное, подействовал элениум.

Не успела она нажать кнопку звонка, как обитая коричневым дерматином дверь отворилась: Павел, вероятно, услышал её шаги на лестничной площадке. В прихожей он поцеловал её, помог снять плащ.

– Промокла? – Он был без пиджака, в голубой рубашке с распахнутым воротом, в домашних туфлях.

– Почти нет. Есть хочешь? Ты обедал? – Она старалась быть непринуждённой.

– Нет. Мы ведь скоро идём в ресторан.

– Ах да, я и забыла.

– Может, пока выпьем кофейку? Ты ведь озябла?

Лицо Павла обычно было жёстким, мрачноватым. Но стоило ему увидеть Лиду, и глаза его теплели, складки у рта и на лбу разглаживались. Когда-то Лиде это льстило: в такие минуты она чувствовала свою власть над этим мрачноватым человеком.

Она прошла на кухню, быстро приготовила кофе. А в голове стучала мысль: только бы он ничего не заметил. Сейчас она, как никогда, чувствовала, что вести двойную игру – задача для неё непосильная. Нужно сказать об этом молодому человеку в коричневом твидовом пиджаке.

Павел сидел в кресле, у журнального столика. Скрестив руки, он молча наблюдал за тем, как она ставит крохотные, пёстро расписанные керамические чашечки, открывает коробку печенья, разливает из «турки» кофе.

Несколько минут они молча пили кофе.

– Знаешь, Лида, у меня к тебе вопрос. – Он поставил чашечку на столик. – Ты ведь знаешь, что я отношусь к тебе с полным доверием. – Она испуганно вскинула глаза, но выдержала его напряжённый прищуренный взгляд. – Если ты помнишь, я никогда не донимал тебя ревностью. Но сегодня мне кажется, что ты была в обществе мужчин.

– С чего ты взял?

Он расхохотался, как показалось Лидии Павловне, несколько принуждённо.

– Интуиция! Ну? Так я прав? Только откровенно…

– Разумеется, была. Но только почему ты догадался?

Он молчал, только смеялся глазами, а внутри у неё всё похолодело. «Неужели, я чем-нибудь выдала себя? Или у него на моей работе есть свой человек, который сообщил, что меня вызывали в отдел кадров?»

– Скажи, с кем ты была?

– Я тебе отвечу. Только хочу сначала знать, чем вызвана твоя подозрительность?

Он улыбнулся:

– Это очень просто. Вокруг таких красивых женщин, как ты, всегда вьются мужчины. И я боюсь, что наступит день, когда один из них похитит тебя.

– Вот уж не думала, что ты ревнив. Во всяком случае, раньше этого не замечала за тобой. – Она поняла, он что-то не договаривает. Дело вовсе не в ревности. Но в чём? – У нас сегодня было совещание. Там, конечно, были в основном мужчины. Накурили так, что у меня до сих пор голова раскалывается.

Они допили кофе, она собрала со стола посуду и отнесла в раковину. Всё в ней дрожало от напряжения. «Нет, нет, – думала она, – больше я не могу сюда приходить. Это в последний раз».

– Смотри-ка, что я тебе принёс! – крикнул он из комнаты. – В руках у него был блок «Мальборо».

– Спасибо. Ты меня избаловал подарками. – Она поцеловала его в щёку.

– Ну, а теперь давай собираться. Мы давно не были с тобой в ресторане. В последний раз – в день твоего рождения. А сегодня мне хочется кутнуть как следует.

– Плохое настроение? – Она старалась, чтобы голос её звучал шутливо.

– Просто есть желание выпить. А ты?

– Прекрасно. Что мне в тебе всегда нравилось – твоя сговорчивость. С тобой всегда было легко.

Когда, вымыв посуду и сняв фартук, она снова появилась в комнате, он уже был одет. Тёмно-синий дакроновый костюм с отливами делал его моложе. Старили его высокие залысины и жёсткие складки, идущие от крыльев носа к уголкам рта.

– Ты элегантен, как дипломат на приёме.

– Что делать?! С такой женщиной, как ты, нельзя появиться одетым кое-как. Да ещё в ресторане. – Он долго пристраивал в нагрудный карман белый шёлковый платок. – Ты знаешь, мне кажется, что мы живём с тобой скучновато. Давай как-нибудь пригласим знакомых и устроим пир, а? Или мотнём на субботу и воскресенье в Сочи. Что мы, хуже других – не можем себе позволить, что ли?

– А кого ты собираешься пригласить? Не замечала, чтобы у тебя было много друзей.

– Ерунда. Выпить на дармовщинку желающих найдётся! Но, по правде говоря, я лучше бы махнул в Сочи. Согласна?

Она кивнула головой. «Бог мой, он не знает, что его ждёт».

Наверно, он заметил, что она подумала о чём-то невесёлом.

– Тебя что-то угнетает?

– Нет. – Она беспомощно улыбнулась. – Просто немного устала. Я всегда устаю от совещаний.

– Ничего. В ресторане отдохнём.

Небо очистилось, на западе цепочкой выстроились лиловые тучи, подпалённые снизу лучами заходящего солнца. И само солнце казалось неестественно огромным, оно утопало в сумятице оранжево-багряных цветов. Пахло сыростью, бензином и прелыми фруктами. На улицах было многолюдно, суматошно и весело. Но боль, как заноза, торчала где-то под сердцем.

Такси доставило их на Новый Арбат. Рудник дал шофёру рубль и взял сдачи, всё до копейки. Раньше её раздражала эта черта Павла. Скупость и мелочность казались Лиде самыми неприятными человеческими чертами. Теперь вдруг ей пришла в голову мысль, что это вовсе не скупость и не мелочность. Ведь по отношению к себе она никогда не замечала ничего подобного. Наоборот. Павел не любил приходить к ней без подарка, пусть пустякового. Ему всегда хотелось её чем-то порадовать; иногда это была просто шоколадка. «Он боится на людях показывать, что у него есть деньги, – подумала она. – Вот почему он так мелочен в расчётах с шофёрами, официантами, буфетчицами».

Лидия Павловна поймала себя на мысли, что теперь, после беседы в отделе кадров, она стала смотреть на Павла совсем другими глазами.

Огромный зал Новоарбатского ресторана был наполовину пуст. Они заняли столик в углу. Лидия Павловна почувствовала, что Рудник взволнован, и догадалась, что предстоит серьёзный разговор.

Он заказал бутылку «Гурджаани», сто граммов коньяку для себя, салат из помидоров, мясо с грибами и кофе. Она ломала себе голову: о чём же Павел будет говорить? Будет ли это как-то связано с вызовом её в отдел кадров? Может, он уже знает об этом разговоре? И какая загадка, в конце концов, кроется в человеке, с которым она так неожиданно сроднилась? «Боже мой! – думала она, вглядываясь в столь знакомое лицо. – Какая же я невезучая! Стоило полюбить человека, и опять всё не так».

Потом, когда она выпила несколько рюмок вина и вновь ощутила, с какой нежностью, предупредительностью Павел относится к ней, Лида внутренне расслабилась, обмякла, и все недавние страхи показались ей обычной мнительностью. Она с интересом наблюдала, как на эстраде появились оркестранты в голубых смокингах и белых брюках, как оживился зал, – многим, видимо, не терпелось потанцевать. Несколько минут оркестр исполнял что-то торжественное – вроде приветственного марша. Потом вышел певец, волосатый молодой человек со шкиперской бородкой. Раздались аплодисменты, бородач польщённо поклонился.

«Вновь твоя рука в моей руке…» – запел он. И Лида невольно поддалась настроению этой модной мелодии, которая ей ужасно нравилась.

– Послушай, Лида, – голос Павла вывел её из задумчивости. – Есть новость.

У неё сразу всё оборвалось внутри. Заметив на её лице промелькнувший испуг, он добавил: – Да нет, не волнуйся. Новость хорошая. Предлагают интересное дело. Обещал подумать до завтрашнего дня. Всё зависит только от тебя. Поедешь со мной?

– Куда ещё?

– В Одессу.

Она удивлённо посмотрела на него.

– А что? Прекрасный город и должность ничего себе: заведующий автоколонной. Это тебе не баранку крутить. В моём возрасте пора в начальство выходить.

Она допила рюмку вина, помолчала. «А может, это действительно выход? Уехать – и начать новую жизнь. Родить ребёнка, готовить обеды, ходить по магазинам и вообще жить нормальной семейной жизнью. Но тот молодой человек из отдела кадров, нет-нет, это не сон, ведь он что-то знает о Павле больше, чем она. Что?» – Все эти вопросы мучили Лидию Павловну непрерывно.

– Подожди. Вот так, сразу, Одесса, а как же моя квартира, работа?

– Ну и что? – обрадовался он, не встретив отказа. – Квартиру обменяем, и твою, и мою, на большую, трёхкомнатную, где-нибудь на Приморском бульваре. Представляешь – море, порт, каштаны. Ты хоть была когда-нибудь в Одессе?

– Нет.

– Поверь мне, не город, а сказка. – И добавил вполголоса – А детям, между прочим, морской воздух очень полезен. Ну? Давай решать.

– Что ж, – сказала она, – я согласна. Хотя, по правде, не представляю себе жизнь без Москвы.

– Да что Москва? Клином свет на ней сошёлся? Нам с тобой будет хорошо, где угодно, главное, чтоб вместе, Лида, – добавил он дрогнувшим голосом и поцеловал ей руку.

Он прослезился. И это было для неё так странно, что она чуть не разрыдалась сама.

Потом, когда они возвращались домой и Рудник бережно держал её под руку, он – в который раз! – перебирал в уме детали своего плана. Уехать, скрыться, сменить фамилию (он был уверен, что за деньги достанет новый паспорт), стушеваться, стать незаметным, сделать всё, чтобы уйти из-под власти своих «хозяев». Вряд ли они станут рисковать, чтобы отыскать его. И заживёт он наконец как нормальный человек. И когда-нибудь, на старости, может, и расскажет историю своей жизни Лиде.

Глава двенадцатая
Завещание

Не без внутреннего колебания Рублёв частично посвятил в свои замыслы Лидию Павловну. Вначале это не входило в его намерения. Но потом, когда он увидел эту женщину, и особенно, когда поговорил с ней, Рублёв решил: самое лучшее – не скрывать от неё правды, а превратить её в помощницу.

– И что вам дало основание считать, что она не предупредит Клиента? – спросил его Петраков, выслушав подробный отчёт Рублёва о беседе в отделе кадров института.

– Только твёрдое убеждение, что этому человеку можно доверять.

Петраков скептически хмыкнул:

– Но представьте себе, что ваше убеждение ошибочно?

– Возможно. В таком случае есть ещё один довод: не в интересах этой женщины подводить нас. Она прекрасно понимает, что Клиенту помочь она не сможет, а только повредит своей репутации.

– Так-то оно так, – вздохнул Петраков. – Но беда в том, что далеко не все женщины поступают логично. Особенно, когда по уши влюблены.

Рублёву показалось, что за этими словами шефа кроются воспоминания о своём, может быть, не очень весёлом личном опыте общения с женщинами.

– Мне не показалось, – сказал он, – что их отношения можно назвать безрассудной любовью. Скорее, это длительная привязанность, привычка. Во всяком случае, с её стороны. А с его они вообще далеко не бескорыстны. Хочу напомнить вам, Анатолий Васильевич, что интерес к ней возник у него, когда он узнал, что она работает в закрытом институте. А уж потом он привязался к ней и как к женщине. Ему ведь почти пятьдесят, а в этом возрасте появляется консерватизм – привязанности не меняются легко.

На мрачноватом лице Петракова появилось нечто вроде улыбки.

– Психолог! Достоевский! – воскликнул он. – Действуй всё-таки осторожней, а то как бы психологические изыскания не повели тебя по ложному пути. К сожалению, человеческая психика довольно сложная штука – она не всегда следует известным законам.

– Это, конечно, верно, Анатолий Васильевич. – Рублёв на мгновение задумался и продолжал: – Но согласитесь, какие выгоды даст нам помощь Матвеевой. Мы будем знать о каждом шаге Рудника.

Петраков встал из-за стола и прошёлся по кабинету. Шаги его были размашисты и плавны: казалось, он почти не касался подошвами ботинок пола.

– Насчёт выгоды, – проговорил он наконец, – спорить не приходится, но не стоит при этом забывать и о Клиенте. Если столько лет он ничем не обнаружил себя, надо полагать, он не дурак и разбирается в психологии не хуже тебя. А ведь Матвеева – женщина, к тому же не столь уж молода. Нервы у неё, наверно, ни к чёрту.

– Нет, мне показалось, что она человек трезвый и неглупый, – возразил Рублёв.

– Показалось… – скептически протянул Петраков. – Достаточно Клиенту заметить, что она чем-то взволнована, и он сразу насторожится.

– Такую возможность я тоже учёл: у неё есть мой телефон. Мы договорились, что она позвонит, если заметит что-то необычное или подозрительное.

Петраков опустился в кресло, устало провёл рукой по лицу.

– Хорошо. Ты меня убедил. Действуй. Теперь самое главное – завещание. Повтори-ка, что она говорила о завещании.

– Как-то Клиент сказал ей, что отец оставил ему наследство, но получить он его не может. Потому, что отец ему, собственно, не отец, а отчим, с которым он при жизни не разговаривал. Теперь он не хочет пользоваться его деньгами.

Петраков остановил на своём подчинённом отсутствующий взгляд.

– Любопытно… Почему? Я хочу сказать, почему он не может получить наследство? Ваше мнение?

– Пока не знаю. Возможно, что наследства, как такового, вообще не существует.

– Возможен и такой вариант.

– Да. Я заметил, что люди, живущие двойной жизнью, обычно сочиняют о себе массу историй. Просто привычка к вымыслу стала их второй натурой.

– Это опять из области психологии. А чтобы опираться на факты, необходимо проверить через Главное нотариальное управление все не вручённые адресатам завещания. Займитесь-ка этим, Сергей Николаевич, и через день, максимум два доложите мне о результатах.

Петраков подвинул к себе папку с бумагами, и Рублёв понял, что разговор окончен. Он встал и хотел было попрощаться, но Петраков сказал:

– Вот что, Сергей Николаевич. Возможно, что Клиент вовсе не тот человек, за кого он себя выдаёт. Не исключено, что его «гладкая», как вы сказали, биография чистейший вымысел. А о его настоящей биографии мы попросту ничего не знаем. Копните как следует его прошлое – оно может пролить свет и на его настоящее. Не сразу и не вдруг, чёрт побери, он стал врагом! Не хочу утверждать наверняка, но если завещание действительно существует, то оно поможет узнать, кто же на самом деле этот Павел Рудник? И Рудник ли он?

– Вы думаете, что он живёт не под своей фамилией?

– Не знаю. Возможно, что и так. И самое главное – не спускайте с него глаз. Не забывайте ни на минуту, что, если наши предположения верны, мы имеем дело с опытным врагом. Жду вашего доклада, Сергей Николаевич.

Петраков встал и протянул Рублёву тяжёлую, сильную руку.

Выходя из кабинета шефа, Рублёв не мог отделаться от ощущения, что Петраков остался недоволен его действиями, хотя и одобрил их. Но самое главное, что в глубине души он понимал, что опасения шефа небезосновательны. Видимо, всё-таки он зря положился на Лидию Павловну. Сейчас он и сам не был уверен, что в столь сложной ситуации она будет себя вести так, что ни словом, ни жестом не выдаст себя. Рублёву хотелось ещё раз встретиться с Матвеевой, чтобы проверить своё первоначальное впечатление. Неужели он всё-таки в ней ошибся?

Рублёв понимал: нужно торопиться. Чем скорей они соберут материал на Рудника, тем меньше риска, что Лидия Павловна оступится и усложнит им работу. Но прежде чем речь зайдёт об ордере на арест Рудника, необходимо было срочно выяснить его связи, и здесь он рассчитывал на Максимова, который вёл наблюдение за Клиентом, и на помощь Матвеевой. И затем необходимо срочно ответить на вопрос: что же всё-таки из себя представляет Рудник? Соответствует ли его официальная биография подлинной?

– Вот что, – сказал он Максимову, когда тот по его вызову появился в кабинете, – срочно свяжись с Главным нотариальным управлением и выясни: есть ли у них незатребованные завещания и если есть, то на какие фамилии. Составь список таких завещаний и основные исходные данные на тех, кому они предназначены. Понял?

– Не совсем, Сергей Николаевич. Это касается Рудника?

– Совершенно верно. У нас есть сведения, что он должен был получить наследство, но почему-то получить его не захотел. Сделай как можно скорее, отложи все другие дела. Я должен иметь все необходимые данные к завтрашнему утру – к десяти часам.

Сроки были жёсткие, и на полном добродушном лице Максимова промелькнула тень неудовольствия. Однако вслух он его не высказал, только пробормотал «слушаюсь» и поспешил из кабинета.

Оставшись один, Рублёв попытался – в который раз! – проанализировать тот материал, которым они располагали в отношении Рудника. Самая серьёзная улика против него – это появление тайника на Новодевичьем кладбище. Его попытка завязать связь с семьёй Смелякова. Что ещё? Его видели на Симферопольском шоссе вместе с Кларком во время автомобильной аварии. Не так уж и мало. Неясно самое главное: чьё задание выполняет Рудник? Кому он служит? Кто платит ему деньги? И только ли новым топливом ограничены его интересы?

Допустим, что появление у могилы купца Маклако-ва – случайность. Но встреча с Кларком? Правда, Кларк совсем недавно в Москве и не дал ещё никаких оснований считать, что занимается недозволенной деятельностью.

И всё же какое-то чутьё подсказывало Рублёву, что между всеми фактами последних дней есть какая-то связь. Но это были только подозрения, которые ещё необходимо подтвердить.

Размышления Рублёва прервал телефонный звонок.

– Сергей Николаевич, – раздался в селекторе голос секретарши. – Вас спрашивает Матвеева. Соединить?

– Да, обязательно. – Он снял трубку.

– Здравствуйте. Это Лидия Павловна. – Голос её прерывался, она явно волновалась. – Мне бы хотелось с вами поговорить…

– Очень рад, что вы позвонили. Сможете приехать?

– Куда? К вам?

– Да, да. Я закажу вам пропуск. Вам ведь нужно со мной поговорить?

В ответ тихое, еле слышимое «да».

– Прекрасно. Приезжайте. Я вас жду.

Рублёв назвал адрес управления, номер подъезда, комнаты и положил трубку.

И почувствовал облегчение: всё же он был прав. Она позвонила сама. Теперь он почти не сомневался, что у неё есть что сообщить ему. Крупица информации за крупицей, и портрет Рудника будет готов – омерзительный портрет одного из хитро замаскировавшихся предателей.

Эту породу людей Рублёв ненавидел всей душой.

– Ты не должен вносить в своё дело эмоции, – наставлял его Петраков, когда Сергей Николаевич горячился. – Эмоции мешают объективной оценке фактов. Холодность и бесстрастность – лучшие средства уберечь себя от ошибок.

Но Рублёв не мог быть бесстрастным к Клиенту. Он был его личным врагом, а не только объектом изучения. Он снился ему по ночам и постоянно напоминал о себе, как болезненная опухоль на теле. Он не выходил у Рублёва из головы. Кто он, этот Павел Рудник? – в который раз задавал себе вопрос Рублёв.

Дежурный из бюро пропусков доложил, что Матвеева находится внизу, ей выписан пропуск.

Через несколько минут Лидия Павловна появилась в кабинете, осунувшаяся, побледневшая. На сей раз она показалась Рублёву несколько старше, чем в первую их встречу. Но одета она была по-прежнему тщательно, с большим вкусом. Опустившись в кресло у стола, она тут же достала сигарету и, прикурив от протянутой Рублёвым зажигалки, несколько раз нервно, глубоко затянулась. Пальцы её дрожали.

– Не волнуйтесь, Лидия Павловна, – сказал Рублёв как можно мягче. – Поверьте, что вы пришли к людям, которые вас поймут и, если надо… помогут.

– Постараюсь, – полушёпотом проговорила она. – Хотя не волноваться, наверное, невозможно.

– Что-нибудь случилось?

– Да… Вернее, нет. Ничего особенного. Если не считать, что мне показалось – вы правы. В отношении его я имею в виду, – какое-то мгновение она молчала, борясь с волнением. – По-моему, я не подхожу для той роли, которую вы мне отвели. Просто не справлюсь.

– Никакой роли мы вам не отводили. Поймите, речь идёт о государственной безопасности. Успокойтесь и расскажите, как вёл себя Рудник.

Лидия Павловна рассказала, как Рудник выпытывал, где она была. Она просто похолодела от страха: неужели он догадался, что им заинтересовались? Просто собачья интуиция. Правда, потом он прикинулся этаким ревнивцем, но она ему не поверила: дело не в ревности, просто он чует что-то неладное.

– Но каким образом? – удивился Рублёв.

– Не знаю. Я подумала: а вдруг у него на моей работе есть свой человек? Но это глупость, конечно.

– Наверное, вы просто были взволнованы.

– Может быть. Во всяком случае, он о чём-то догадывается. Вечером, когда мы вернулись из ресторана, он заявил, что должен на несколько дней уехать. Вообще мне показалось, что он чем-то встревожен. Даже подавлен, хотя он изо всех сил пытался скрыть своё состояние.

Помолчав, она добавила:

– Да, самое главное. Я вспомнила, что Рудник почему-то очень интересовался начальником нашей лаборатории – Смеляковым.

– Что он хотел о нём знать?

– Всё, буквально всё.

– Например.

– Например, где он живёт, какие у него привычки, буквально всё.

– И вы рассказывали?

– Да. Я думала, что это просто любопытство. А теперь поняла, что неспроста всё это. Зачем ему Смеляков?

– Действительно, зачем? – Рублёв задумался. – Это мы выясним. А ещё чем он интересовался?

Дрожащими пальцами Матвеева гасила сигарету. Теперь Рублёв был почти убеждён, что идёт по верному следу. Перед ним был тщательно замаскировавшийся вражеский шпион. Иначе зачем бы Руднику, этому простому шофёру, собирать досье на учёного, занятого секретной работой.

– Видите ли, – заговорила опять Лидия Павловна, – он предлагал переехать в Одессу, его пригласили туда работать.

– Ну, а вы – согласились?

Лидия Павловна вздохнула:

– Ну а что мне оставалось делать?

– Вы правильно сделали, – сказал он и подумал: «Какая, в сущности, казённая, будничная фраза у него вырвалась. Эта женщина нуждалась сейчас, как никогда, в сочувствии».

– Лидия Павловна, я знаю, что вам тяжело. Не можете с ним встречаться – не надо. Но если встретитесь – держитесь непринуждённо. В случае чего – звоните…

Матвеева сидела, опустив голову. Наконец она подняла на Рублёва глаза. В них стояли слёзы.

– Скажите, Сергей Николаевич, в чём вы всё-таки его подозреваете?

– А разве вы не догадываетесь?

– Я хочу знать всё.

– Со временем узнаете. Пока я просто не могу, да и не имею права говорить вам всего. Да всего я ещё и сам не знаю. Ясно одно: Павел Рудник – тёмный и опасный человек.

Она тяжело поднялась с кресла.

– Боже мой, какой стыд! Что же мне делать? Что мне делать?..

Проводив Матвееву, Рублёв тут же набрал номер телефона автобазы, где работал Рудник. Уже знакомый ему кадровик ответил, что ни о каком переходе Рудника на новую работу он не имеет понятия. Теперь Рублёв не сомневался, что его противник задумал какой-то ещё непонятный ход. Нужно было торопиться, пока Клиент не осуществил своего замысла.

Утром в кабинете Рублёва появился Максимов. Вошёл поспешно, с трудом сдерживая распиравшее его торжество. Поздоровавшись и усевшись в кресло, долго просматривал записи в папке.

– Ну, выкладывай с чем пришёл? – поторопил его Рублёв.

– Сейчас, Сергей Николаевич, сейчас. Наберитесь терпения. Не пожалеете. Можете смело выписывать ордер на арест Клиента.

– Так уж и ордер.

– Да, ордер. Это я вам точно говорю. Раскусил я Клиента.

– Так в чём всё-таки дело?

– А в том, что Рудник вовсе не Рудник. Настоящая его фамилия Обухович, Павел Аркадьевич Обухович.

– Как тебе это удалось узнать?

– Очень просто. Благодаря завещанию.

– Давай по порядку.

А по порядку всё выглядело так. Вчера Максимов заехал в Главное нотариальное управление и в списке невостребованных завещаний наткнулся на одно – Обуховича. Старик парикмахер из Одессы завещал своему сыну Павлу Аркадьевичу Обуховичу дом, принадлежавший ему на правах личной собственности, и тысячу двести рублей. Конечно, Максимов обратил внимание на это завещание потому, что имя и отчество, указанные в нём, совпадали с именем и отчеством Рудника. И год рождения, и место рождения тоже.

– Это могло быть и случайностью, – рассказывал Максимов, – но я исходил из предположения, что завещание действительно адресовано Руднику. Самым главным теперь было выяснить, менял ли Рудник фамилию и если да, то когда?

– А главное – почему? – перебил Максимова Рублёв. – Что именно его заставило изменить фамилию?

– Вот на этот вопрос я и искал ответа, – продолжал Максимов. – Пока мне удалось установить через райвоенкомат, что Рудник был призван в армию в тысяча девятьсот сорок четвёртом году, то есть в возрасте двадцати трёх лет.

– Любопытно. Почему его не призвали раньше? Возможно, у него была бронь…

– Нет. – Максимов выдержал паузу и медленно добавил: – Рудник находился на оккупированной территории – в Белоруссии. А в армию был призван в Риге…

– На оккупированной территории? – Рублёв остановил на подчинённом удивлённый взгляд. – Но в анкетах он не указывает этого.

– Совершенно верно. Это я обнаружил случайно – в анкетных данных его отца. Перед самой войной его отец переехал в Могилёв и прожил там до сорок седьмого.

– Но Павел Рудник мог жить в это время в другом городе?

– Нет. В документах я обнаружил справку с места жительства, в которой чётко сказано, что Обухович Аркадий Ефимович проживает совместно с сыном – Обуховичем П. А. и женой такой-то по адресу такому-то.

Несколько мгновений они молчали. Дело принимало совершенно неожиданный поворот. Прошлое Рудника проступало, как строки симпатических чернил после обработки. Но хоть эти строки и становились различимыми, они порождали новые вопросы.

– Теперь нам остаётся доказать, – сказал Рублёв, – что Обухович П. А. и Рудник Павел Аркадьевич – одно и то же лицо.

– Я не сомневаюсь, что так оно и есть. К тому же через час у нас будет точное документальное тому подтверждение.

– Каким образом?

Губы Максимова тронула довольная улыбка.

– В документах я нашёл письмо младшего Обуховича, адресованное отцу. Графическая экспертиза уже заказана. Если она подтвердит идентичность почерков, то…

– То тогда остаётся выяснить, что делал Рудник на оккупированной территории и почему поменял фамилию?

– Наверное, у него были серьёзные причины.

– Не сомневаюсь. Впрочем, тут нам может помочь Могилёвское областное управление. Придётся тебе покопаться в их архивах. Как только поступят результаты экспертизы, немедленно сообщи мне. Я свяжусь с Могилёвом.