Текст книги "Операция «Феникс»"

Автор книги: Михаил Прудников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– А у вас нет его телефона?

– Нет. Он не оставил.

Рублёв пристально посмотрел на Вадима: лжёт или говорит правду?

– Нам нужен его адрес или телефон, без этого прав вы не получите.

Кухонцев на мгновение задумался.

– Послушайте, на кой чёрт он вам сдался? Ну, подумаешь, продал пару деталей – неужели это преступление?

– Скажите, Кухонцев, а этот ваш знакомый не интересовался вашим тестем?

– А… вот вы куда клоните? Шпион живёт этажом ниже. Свихнулись вы все на этом деле. Только и слышишь вокруг: это нельзя, то нельзя. А почему? Потому что у меня тесть знаменитый учёный! Ну и пусть он знаменитый, пусть занят какой-то там секретной работой – при чём здесь я? Что ж мне теперь нельзя ни с кем и познакомиться? Я должен замуровать себя в четырёх стенах и, став на колени, с утра до ночи молиться на своего гениального тестя?

– Ну, по-моему, от одиночества вы не страдали? – усмехнулся Рублёв и подумал: как же Катя могла с ним жить? И где-то в глубине души шевельнулась неприязнь к ней, но только на мгновение. Рублёв вспомнил волну светлых волос, по-детски приоткрытый во сне рот – и раздражение растаяло. «Каждый может ошибиться: тем более в восемнадцать лет».

Последнюю реплику Рублёва Вадим оставил без ответа – лишь едва заметно повёл плечом.

– Ну, всё-таки… интересовался Горбоносый вашим тестем или нет?

– Не помню. Возможно, что-то и спрашивал…

– И вас это не насторожило?

– А почему это меня должно было насторожить? Мало ли кто интересуется моим тестем?

– Ну, а зачем он Горбоносому?

– Не знаю. Он сказал, что видел его несколько раз на приёмах… Слышал, что он автор какого-то изобретения, благодаря которому мы обгоним американцев в ракетостроении.

«Что это всё значило? Может быть, со стороны Горбоносого это было невинным любопытством. Но с какой стати он так стремился завязать с Кухонцевым знакомство? Почему оказывает услуги – и не дешёвые?» – Все эти вопросы невольно волновали Рублёва.

– Я был бы не прочь познакомиться с этим… Горбоносым, – сказал Рублёв.

– Чёрт побери, как же это сделать… Подождите, – встрепенулся Вадим. – Однажды мы ехали из ресторана, и он попросил завезти его в переулок около улицы Кирова.

– Вы сможете показать дом, где он сошёл?

– Наверное, смогу, – пробормотал Вадим.

– Тогда поехали прямо сейчас.

* * *

Несколько дней назад между ними возникла размолвка, всё из-за непонятного для Лидии Павловны стремления Рудника оградить их отношения от посторонних глаз. Она опять усмотрела в этом для себя обиду: значит, ему стыдно с ней показаться на люди. А разговор возник в тот вечер, когда подруга пригласила её в гости. «Видишь ли, – ответила Лидия Павловна не без тайной гордости, – я теперь не одна». «Ну и прекрасно! Поздравляю! Тогда приходи вместе со своим другом», – сказала Лидина знакомая.

Матвеевой очень хотелось, чтобы Павел пошёл в гости. Как всякая женщина, она нуждалась в том, чтобы её выбор одобрил кто-то другой. И она представила себе, как муж подруги и Павел будут неторопливо беседовать в комнате, а они, женщины, улучив минутку, посудачат на кухне. Лидии Павловне не терпелось поделиться новостями с подругой.

Мягко, но достаточно решительно Павел отверг приглашение пойти в гости. Лидия Павловна заплакала от обиды.

– Неужели тебе за меня стыдно?

– Да как тебе такое могло прийти в голову! – возмутился он.

– Тогда почему мы никуда не ходим? Почему ты до сих пор не познакомишь со своими друзьями? Или у тебя их нет?

Есть ли у него друзья? Он, собственно, никогда не задумывался над этим. Да и не придавал такому пустяку никакого значения. На работе он иногда сближался с кем-нибудь. Но ненадолго. Выпьет раз-другой с этим человеком в кафе, поговорит о служебных делах – и всё. Были ещё короткие связи с женщинами. Но и к женщинам он не привязывался надолго, а если замечал, что она становилась чересчур настойчивой, то старался от неё отделаться.

Всё серьёзное, значительное он откладывал на потом. Это «потом» он представлял себе, правда, смутно. Чётким в нём были только солидная сумма денег и свобода. Главным образом – свобода от постоянного страха.

Лидия Павловна была первой женщиной, которая вдруг стала для него по-настоящему близким человеком. В её присутствии он ощущал душевный уют, чего никогда не знал прежде. И он ловил себя на мысли, что ему было бы страшно её потерять.

Она делала всё, чтобы быть для него необходимой. Стоило ему заикнуться о том, что ему нравится какое-то блюдо, и на следующий день это блюдо в её исполнении красовалось на столе. Как-то случилось, что он передоверил ей и ведение своего холостяцкого хозяйства. Она стирала его бельё и носила в прачечную его рубашки.

Через месяц после знакомства он практически переехал к Лидии Павловне. Они могли бы жить и у него, но она настояла на таком варианте. («Привыкла к своей квартире, да и на работу мне отсюда ближе».) Когда впервые он дал ей деньги, она смутилась.

– Но ведь ты же не муж мне, чтобы отдавать зарплату.

– Считай, что я твой муж.

Она бросилась ему на шею, а он подумал, что выдал слишком щедрый вексель. Кушниц не одобрил бы наверняка этого жеста. А, к чёрту Кушница! Имеет, в конце концов, он право на свою жизнь?

Всё было бы ничего, если бы не навязчивое желание Лидии Павловны похвастаться перед знакомыми своим счастьем. Но не мог же он ей объяснить, что ни к чему сейчас ему новые знакомства: начнутся расспросы, где работаешь, что да как. А самое главное, он не хотел, чтобы их видели вместе. Пока не закончится эта его работа.

Ей он неизменно говорил:

– Я не хочу выставлять напоказ наше счастье. Боюсь, что кто-нибудь его испортит.

Это звучало у него напыщенно, но всё же действовало на Лидию Павловну, как таблетка седуксена, – она успокаивалась и опять ластилась к нему.

Как-то он застал её возбуждённой. На столе был готов ужин, почти праздничный: салат, мясо с изюмом (готовить она любила) и початая в прошлый раз бутылка коньяку. И сама Лида была не в халатике, как обычно, а в нарядном платье, даже с серьгами в ушах. Она выпила больше обычного, глаза её глянцевито блестели, и она много рассказывала о себе, о своём прежнем муже. По её словам выходило, что он был ужасно ревнив: стоило ей вернуться с работы на десять минут позже, и он закатывал скандал.

– Он поменял много мест работы, всё пытался разбогатеть, – торопливо рассказывала Лидия Павловна, – но и там ему не повезло: где-то под Норильском обморозил себе ногу.

– И что же, почему вы разошлись?

– У него был тяжёлый характер. Я много лет терпела, а потом невмоготу стало.

Наверное, ему полагалось ревновать Лиду к её прошлому, но странно: он не испытывал ревности, только разве любопытство. А может быть, её привязанность к нему действовала успокоительно.

Потом разговор незаметно перешёл на них самих, и Лидия Павловна вдруг спросила:

– А что мы будем с тобой делать дальше?

– Не знаю, – откровенно сказал он. – Мне не хотелось бы тебя потерять.

– И мне, – сглотнув, выговорила она. – А тут ещё… такое обстоятельство… Ну, словом… второй месяц пошёл… – И тут же, упреждая его ответ, добавила: – Но ты не волнуйся! Дело поправимое…

Она сидела в кресле, поджав под себя ноги и глядя куда-то в сторону.

– Почему же, – сипло выговорил он, чувствуя, как, в груди его поднимается волна нежности к ней, – почему же я должен не волноваться? Это дело наше… твоё и моё… – Он подошёл к ней и неловко обнял за плечи, она уткнулась ему в грудь и заплакала. – Ну, не надо… не надо… Это дело мы обдумаем.

– Мне так хочется ребёнка, – судорожно выдохнула она, отстранившись. – Но как скажешь.

…Потом, уже успокоившись, Лида призналась ему, что боялась говорить о своей беременности, боялась отпугнуть его.

– Но ведь ты не уйдёшь? Нет? – допытывалась она у него.

– Ну что ты!

– Ты хочешь ребёнка?

– Как-то не думал. Но если тебе…

– Нет, нет. Я хочу, чтобы и тебе хотелось…

– Это как снег на голову…

– Ты не рад этому?

– Рад, рад… – успокоил он её, хотя будь он откровеннее, должен был бы признаться, что скорее ошарашен и сбит с толку.

Она заснула счастливая, а Рудник ворочался всю ночь. «Боже мой, – думал он, – если бы она знала, на каком сыпучем песке строит свои надежды». Потом глядел на едва различимое в предрассветном сумраке лицо и лихорадочно думал, как же сделать, чтобы Лида не обманулась. Впервые за эти годы, а может быть, и за всю жизнь он прикоснулся к простому человеческому счастью. Впервые понял, что оно-то и есть то главное, ради чего стоит жить.

Рудник осторожно, стараясь не разбудить Лиду, встал, вышел на кухню и закурил. Светало быстро, и за окном всё чаще с рёвом и грохотом проносились машины. Зашуршала метлой дворничиха.

Исподволь, как плод во чреве спящей рядом женщины, вызревал его план.

* * *

Показав место, где в переулке, в районе улицы Кирова, сошёл Горбоносый, Кухонцев не удержался, съязвил:

– Никогда ещё не играл роли детектива. Надеюсь что, когда вы будете награждать отличившихся за поимку матёрого шпиона, вы не забудете и меня?

– А какие роли вы привыкли играть? – спросил Рублёв.

– Я играю только самого себя.

– И эта роль вам по душе?

– Вполне. – Кухонцев окинул взглядом своего собеседника с головы до ног. – Больше, чем ваша. Я, по крайней мере, не приношу зла людям.

– О! Вы ещё и гуманист! Так сказать, непризнанный Кампанелла. Кажется, ваша любовь к человечеству строго ограничена собственной персоной? Ладно. Вот ваши права. А насчёт гуманизма, кто знает, доведётся – потолкуем.

– Теперь мне ясно, откуда у вас это произношение.

– Нет, не оттуда, откуда вы думаете. Можем поговорить и по-французски, и по-немецки. и на некоторых других языках. Когда вы убивали время, я проводил его с пользой.

– Рад, что и наша милиция… или откуда вы там… растёт в культурном отношении, – бросил Кухонцев и, повернувшись, зашагал прочь.

Рублёв посмотрел ему в спину и подумал: сколько же гордыни в этом человеке и как трудно ему придётся, как и всякому, в ком живуча претензия на исключительность – и это только претензия! «Наверное, она-то и сбила с толку Катю», – пронеслось у него в голове.

Рублёв медленно прошёлся по переулку, короткому – всего в десяток домов по обе стороны, – он соединял две параллельные, две близлежащие улицы. Здесь было прохладно от теней старых лип. В таких переулках обычно много ветхих старушек в соломенных шляпках с букетиками искусственных роз и чёрных нитяных перчатках, и много особняков с неизменными колоннами, и кирпичных флигелей, у дверей которых жмурятся ангорской породы кошки.

«Если допустить, что Кухонцев говорит правду, – размышлял Рублёв, – и если Горбоносый сошёл действительно здесь, то из этого следует: 1) Горбоносый живёт в одном из этих домов; 2) Горбоносый приезжал к кому-нибудь из близких – к малознакомым в половине двенадцатого не придёшь (а Кухонцев утверждал, что он ссадил своего приятеля здесь именно в это время). В этом переулке живёт кто-то из агентов Горбоносого. Впрочем, последнее предположение Рублёв отверг: не может быть, чтобы Горбоносый, идя на связь, тащил за собой свидетеля. Почему не может? Да потому, что человек он осторожный. Ведь он не оставил Вадиму ни своего адреса, ни телефона.

Но если он чего-то боится, – продолжал разговаривать сам с собой Рублёв, – то мог выйти далеко от своего дома. Возможен такой вариант? Вряд ли! Раз он осторожен, то зачем ему пользоваться чужой машиной? Доехал бы на такси. Но, скорее всего, он не хотел тратить времени на поиски такси, потому что торопился. Торопился! Если это предположение верно, то, значит, он сошёл где-то около нужного ему дома».

Петраков согласился с этими доводами, и на следующий день группа, куда кроме Рублёва и Максимова входил ещё Игорь Тарков, прибыла в переулок. Они опросили участкового, дворников, некоторых жильцов, но никто из них не встречал горбоносого с родинкой на виске.

– Мне кажется, – заметил Игорь Тарков, – что мы ищем иголку в стоге сена.

– Стог сена не такой уж и большой, – возразил Рублёв. – Скорее, просто охапка. Подойдём к делу с другого конца. Давайте посмотрим все домовые книги и выпишем фамилии тех, кто работает на закрытых объектах.

К концу дня, когда группа собралась в свободной комнате жилуправления, выяснилось, что всего семь человек из этого переулка трудится на предприятиях оборонной промышленности. Три кандидатуры отпали сразу: вряд ли заводами, на которых работали эти люди, мог интересоваться враг. Внимание Рублёва привлёк институт, который, как он уточнил, занимался проблемами, связанными с ракетостроением. В домовой книге в графе «место работы» название этого института стояло перед фамилией – Матвеева Лидия Павловна. Дом 6, квартира 14.

Все трое вышли из домоуправления, оживлённо переговариваясь. Был уже вечер, переулок затопил лёгкий полусумрак, и лишь в самых верхних окнах золотом отливало заходящее солнце.

Они остановились около дома номер шесть. Это был старый трёхэтажный кирпичный особняк. Видимо, недавно его капитально отремонтировали: краска на стенах была свежая, а окна нового образца без переплётов.

– Смотрите, Горбоносый сошёл вон там – всего в пятидесяти метрах от этого дома.

– Но, может быть, это случайность? – сказал Тарков. – Представьте себе, что у него здесь живёт какой-нибудь приятель!

– Всё может быть, – согласился Рублёв. – Это мы уточним. Прежде всего надо убедиться, что Горбоносый, слонявшийся у памятника на Новодевичьем, и Горбоносый, которого знает Кухонцев, одно, и то же лицо. Если одно и то же, то почему он крутится около людей, так или иначе связанных со Смеляковым?

В тот же день за домом номер шесть было установлено наблюдение. Уже – на следующий день камера оперативного работника зафиксировала высокого человека – горбоносый, крупная родинка на левой щеке. Тревожно оглядываясь, он входил в подъезд кирпичного особняка. Взглянув на фото, Максимов сказал:

– Похож. Да, по-моему, тот самый…

А Кухонцев даже не колебался:

– Он!

– Посмотрите лучше – не ошибаетесь? – переспросил его Рублёв.

– Да нет. Ошибки быть не может. – И с любопытством посмотрел на Рублёва. – Но как вы его нашли?

– Это уже секрет фирмы!

– Ах да! Пардон за нескромный вопрос. Ведь у вас сплошные секреты.

– Ну, если у вас их нет, то скажите: он больше не звонил вам?

– Нет.

– Надеюсь, вас не надо предупреждать ни о чём?

– Ну, что вы? Я, знаете, терпеть не могу неприятностей.

– На это мы и рассчитываем.

Вскоре сотрудники отдела Рублёва, приставленные наблюдать за Горбоносым, установили и его место работы. Это был один из гаражей дипломатического корпуса.

– Теперь, – говорил Петраков, – надо выяснить главное – чем интересуется Горбоносый и для кого старается?

* * *

Гоша Максимов был в ярости:

– Ну, прохвост, погоди, добегаешься ты у меня!

Эта угроза относилась к Руднику, который только что ушёл от преследования. И сейчас они с Тарковым сидели в служебной машине, не зная что им делать.

По тому, как Рудник осторожничал, они сразу догадались, что их Клиент идёт на какую-то важную встречу: он ехал сначала на такси, потом нырнул в метро «Парк культуры». Выйдя на «Фрунзенской», сел в троллейбус и сошёл у магазина «Синтетика». Вот тут-то они его и потеряли. Главная причина срыва заключалась, конечно, в том, что они боялись – Клиент их обнаружит.

Максимов соединился по рации с Рублёвым, ожидая неприятного разговора. Но Рублёв отнёсся к их неудаче спокойно.

– Никуда не денется. Возвращайтесь в управление.

А Рудник между тем в одной из аллей парка перед университетом на Ленинских горах беседовал с Кушницем.

– Послушайте, Ганс, по-моему, я свою задачу выполнил. Пора нам расстаться друзьями.

– Вы так считаете? – Ганс посмотрел, как его собеседник покусывает тонкие губы. – Боюсь, что там, наверху, не поймут вашего настроения. Операция, можно сказать, только началась.

– Но я сделал всё, что вы просили… Фамилию учёного я установил. Адрес института тоже… Я честно отработал, вознаграждение…

– Я передам вашу просьбу. Но скажите откровенно, что вас заставило прийти к этому выводу?

– У меня сдают нервы… Мне ведь уже под пятьдесят.

– Нервы?.. Это плохо. Надеюсь, вы не наделаете глупостей?

– Если только вы меня не доведёте до точки.

– О… Это уже звучит как угроза!

– Я никому не хочу угрожать. Я только прошу меня оставить в покое.

– Повторяю, я передам вашу просьбу. Но ведь это может повлиять на вашу карьеру!

– К чёрту карьеру!

– Вы, насколько мне известно, собирались на Запад?

– У меня изменились обстоятельства.

– Что случилось?

Рудник ответил не сразу. Достал сигарету, помял её с руках. Кушниц поднёс ему горящую зажигалку.

– У меня появилась женщина, которую я не хочу потерять. К тому же у нас будет ребёнок…

– Ах, эти женщины! – вздохнул Кушниц. – Сколько прекрасных умов они погубили!

– Можете смеяться. Но для меня это важно. Важней всего на свете.

С минуту они шли молча. Рудник жадно курил. Вид у него был мрачный.

– Вы, Павел, – заговорил наконец Кушниц, – нарушаете правила игры. Тот, кто однажды впрягся в нашу повозку, тянет её всю жизнь.

– С меня хватит! Я устал!

– Будьте благоразумны. От вас не так много требуется. Ещё месяц, другой, и всё окончится. Стоит ли поднимать бунт на корабле.

– Нет. Я выхожу из игры.

– Ваше дело. Смотрите. Только без глупостей. Это может плохо кончиться…

– Не только для меня…

Взгляды их встретились. Кушниц добродушно рассмеялся и похлопал своего собеседника по спине.

– Хорошо, я попытаюсь всё устроить. Договоримся о связи…

…Рудник возвращался на квартиру Матвеевой усталый, опустошённый. Он не мог вспоминать без злобы самодовольное лицо Кушница, его снисходительный тон. «Сопляк! Неужели этот юнец не понимает, что он у меня в руках. КГБ простило бы мне кое-какие грехи, выведи я его на чистую воду!»

Они его, конечно, будут шантажировать. Напомнят о прошлом. Что ж, он возьмёт в руки то же оружие. И посмотрим, кто кого!

Нет, не всё ещё потеряно. Есть ещё выход. Но он воспользуется им только в крайнем случае!

Глава девятая
Кларк вступил в игру

Вот уже полтора месяца как Кларк приехал в Москву.

Прежде ему никогда не приходилось бывать в советской столице. Поэтому первые дни Кларк посвятил знакомству с городом. Он объездил на машине и исходил все интересные исторические места. Город понравился ему сочетанием древности и современной архитектуры с её панелями из стекла и бетона.

Решив во что бы то ни стало изучить русский, нанял себе преподавателя из числа русских служащих посольства, накупил книг по истории России, по истории искусства и архитектуры. Кларк рассматривал новое назначение как значительный шаг вверх по служебной лестнице, как вершину своей тридцатилетней карьеры и поэтому устраивался в Москве прочно и надолго.

Дня через два после приезда он встретился с Маккензи. Первую беседу они провели в специальной «тёмной» комнате, которая опечатывалась после рабочего дня и куда посторонним вход был воспрещён. Маккензи проинформировал Кларка о том, как идёт операция «Феникс».

В глубине души Маккензи относился к этому мурлыкающему толстяку снисходительно. Странно, думал он, что этого типа прислали сюда, чтобы руководить операцией. Что он понимает в России? Вот он, Маккензи, прожил здесь семь лет и то не посмел бы сказать, что он специалист по этой стране. Но одно Маккензи усвоил твёрдо: все эти разглагольствования политиков об агрессивности Советской России, о военной угрозе с её стороны Западу не соответствовали истине. Он пришёл к этому выводу на основе личных впечатлений. Пришёл не сразу. Первое время мешало предубеждение. Но потом у него была возможность поездить по стране. Маккензи побывал в Сибири и в Средней Азии, в Серпухове и Дубне. Страна была занята гигантским мирным строительством. Зачем ей война? Мир – вот что ей нужно в первую очередь. И она действительно делала всё, чтобы над её городами и полями сияло мирное солнце.

Но, разумеется, все эти мысли Джозеф Маккензи хранил при себе. Он послушно выполнял то, что ему поручили, и с нетерпением ждал, когда окончится срок его пребывания и он сможет вернуться в свой чистенький уютный коттедж в пригороде Лондона, чтобы выращивать розы и стричь газоны.

Кларк пришёлся Маккензи не по душе: он много курил, хлестал виски и, как показалось ему, был абсолютно лишён чувства юмора – качества, которое Джозеф Маккензи считал первым признаком истинного джентльмена.

– Как Ганс? – спросил англичанин, покончив с приветствиями и приготовлением виски. – Обжился?

– Да, его встретили неплохо. Едва не угодил в лапы русской контрразведки.

Взгляд Кларка остекленел.

– Вы шутите?

– Нисколько. Тайник раскрыт.

И Маккензи рассказал, как он заметил у могилы купца Маклакова «хвост», как успел всё-таки предупредить Кушница об опасности.

Кларк долго молчал, задумчиво отхлёбывая из гранёного стакана с толстым дном виски.

– Тайник сменим, – проговорил он наконец. – На это нужно два-три дня. Я должен найти надёжное место.

Кларк был явно взволнован, но старался говорить с Маккензи спокойно.

– Что нового сообщает Кушниц о Смелякове?

– Пока только самые общие сведения. Нужно какое-то время, чтобы он как следует сблизился со Смеляковым.

Маккензи не спеша закурил.

– Из того, что мне стало известно о Смелякове, напрашивается вывод, что у этого человека есть только одна большая страсть: наука. Его не интересуют деньги. Да он в них и не нуждается. Научная слава – вот предел всех его желаний. Он фанатик. Фанатик от науки. И здесь его слабое место. Со всех других сторон он неуязвим. Правда, у него есть зять, ещё совсем молодой человек. Муж дочери Смелякова. Это вполне подходящий материал для работы. Но недавно мне стало известно, что им заинтересовались органы милиции.

– Тогда воздержитесь от контакта с ним, – посоветовал Кларк.

– Мы так и решили…

– Значит, вы говорите, – Кларк задумчиво крутил стакан в руках, – что Смелякова интересует только научная слава? Если я не ошибаюсь, он работает над проблемой твёрдого топлива для стратегических ракет?

– Да, это так.

– Прекрасно. Знаете, дорогой Джозеф, у меня есть неплохая мысль. Тщеславие – ахиллесова пята Смелякова, и почему бы нам не метнуть копьё именно в это место. Вот послушайте…

Кларка охватила лихорадочная жажда деятельности. Он принялся сам разрабатывать систему связи для своей агентурной сети. Но в тот самый момент, когда он считал, что дела идут прекрасно, от Кушница поступило тревожное сообщение – взбунтовался агент, игравший главную роль в операции «Феникс». Кларк знал, как трудно в этой стране найти подходящих сотрудников вообще, а для данной операции – особенно. Уход Рудника мог замедлить дело. А этого допускать нельзя.

Но больше всего Кларк боялся, что, этот агент побежит в органы контрразведки с повинной. От такой мысли у Кларка пробегал холодок по спине. Ведь явка Рудника с повинной означала провал и его, Кларка. Последовал бы отзыв из Москвы. Скандал в прессе. Нет, этого Кларк не допустит. Операция «Феникс» должна поднять его ещё на одну ступеньку служебной лестницы. Кларк не хотел уходить на пенсию жалким, никому не известным неудачником. «Неизвестные солдаты, – любил говорить он, – хороши только в могиле».

Получив известие от Кушница, Кларк заперся в кабинете, решив тщательно обдумать сложившуюся ситуацию. Налив себе виски и выпив, поднялся и зашагал по комнате. Кларк испытывал чувство, которое, наверное, испытывает человек в падающем самолёте. Он знает, что мчится навстречу гибели, он мечется в ужасе, но изменить ничего не в силах.

Кларк изо всех сил пытался не поддаваться этому чувству. Нет, катастрофы допустить нельзя. Тридцать лет он, сын простого бухгалтера, карабкался наверх, падал и снова карабкался, интриговал, обманывал, завидовал более удачливым, работал не покладая рук. Так неужели все его усилия войти в число вершителей судеб мира должны разбиться вдребезги?

* * *

В середине августа отдел печати МИД СССР организовал для дипломатов, аккредитованных в Москве, поездку в Ясную Поляну. Изъявили желание поехать главным образом те, кто недавно жил в Москве и кто пользовался любым случаем, чтобы расширить свои познания о русской культуре. Многие отправлялись вместе с жёнами и детьми, многие ехали просто потому, что экскурсия давала им возможность познакомиться со своими коллегами из других посольств, установить более тесные с ними контакты. Некоторые согласились принять участие просто потому, что поездка давала им возможность развлечься.

Поездка была назначена на двадцать пятое августа. Незадолго до этой даты был разослан список участников экскурсии. Просматривая его, Кларк обратил внимание на фамилию Штрассера. Значит, Павел Рудник будет с ним, поскольку дипломаты отправлялись в Ясную Поляну на машинах. Кларк решил, что настал удобный случай встретиться с агентом. Он принялся обдумывать эту встречу. Что он должен сказать Руднику? Как остаться с ним наедине? Как проверить его надёжность? Кларку казалось, что если он встретится с Рудником сам, то сумеет переубедить его, а если нет – соблазнить крупной суммой денег. Он верил, что деньги – универсальное средство от всех моральных недугов.

Утром двадцать пятого августа Кларк вместе с двумя сотрудниками выехал из посольства на длинном чёрном «плимуте». Кушниц сообщил ему:

«Рудник будет ехать в чёрной «Волге» Д8-73».

С утра шёл дождь, серое небо с быстро бегущими по нему тучами нависло над самыми крышами домов. Асфальт блестел тусклым старинным серебром, зигзагообразно отражая силуэты машин и деревьев Александровского парка. Видимо, из-за дождя и желания дипломатов следовать вместе на площади собралось около тридцати машин всевозможных марок. Неподалёку от Манежа о чём-то оживлённо переговаривалась группа дипломатов, сотрудников отдела печати и журналистов. Кларк поздоровался с двумя знакомыми американскими корреспондентами и, как бы разминаясь, прошёлся по площади, отыскивая машину с нужным ему номером. Он нашёл её неподалёку от гостиницы «Москва». На заднем сиденье он увидел молодую привлекательную женщину с двумя девочками, а сквозь запотевшее переднее стекло рассмотрел хорошо знакомое лицо с горбатым носом и узким ртом. Так вот он, Павел Рудник, – человек, с которым у Кларка было связано столько надежд и страха.

К машине подошёл высокий тучный человек. «Штрассер», – догадался Кларк. Не успел он вернуться к своему «плимуту», как кавалькада машин, выстраиваясь в цепочку, обогнула Манеж и помчалась по направлению к Каменному мосту.

Кларк подождал, когда «Волга» советника Штрассера проехала мимо него, и пристроился ей в хвост.

Скоро они оказались в густом потоке автомашин. Кларк то и дело обгонял тяжёлые, коптящие грузовики с платформами, на которых пирамидами возвышались стенные панели. Повсюду виднелись силуэты башенных кранов, проносились мимо заборы, огораживающие стройки. «Русские действительно много строят», – подумал Кларк. В этом районе он был впервые и сейчас с интересом рассматривал открывавшуюся перед ним индустриальную панораму Москвы. Он часто проводил параллели между Соединёнными Штатами, где он много раз бывал, и Россией и с удивлением обнаруживал сходство. Здесь была та же масштабность, широта, размах и в человеческих характерах и в природе.

Через полчаса они выскочили на просторы пригородного шоссе. Кларк всё время не выпускал из виду чёрную «Волгу» Штрассера. Постепенно у него складывался план действий. Нужно было только найти подходящий момент.

– Ребята, – бросил он через плечо беззаботно болтавшим сотрудникам, – держитесь крепче. Могут быть всякие неожиданности.

– В чём дело, шеф? – спросил Кларка его помощник Питер Брук, которого тот взял в поездку как переводчика. Брук жил в Москве уже четвёртый год и свободно говорил по-русски.

– В чём дело? – ухмыльнулся Кларк. – А в том, малыш, что мне жаль твоего красивого носа. Держись крепче, иначе он может пострадать.

Сотрудники недоуменно переглянулись, однако упёрлись ногами в спинку переднего сиденья. Увидев гладкие, нежно-розовые щёки Брука, Кларк с завистью подумал: ах, если бы ему сейчас было тридцать! Он всё начал бы заново. Он стал бы членом парламента, министром, президентом корпорации или, на худой конец, послом.

Но возраст давал о себе знать. Особенно чувствовались годы, когда он оставался наедине с секретаршей. Желания оставались те же, а сил уже не было.

«Плимут» мчался по районному центру. Впереди, метрах в двухстах, виднелась широкая площадь с церквушкой. На площади, как заметил Кларк, прогуливалась стайка голубей. Кларк нажал на акселератор, и триста лошадиных сил «плимута» приглушённо взревели. «Плимут» легко обошёл «Волгу», сопровождаемый взглядами её пассажиров. Несколько мгновений Кларк держал машину впереди, метрах в пяти от «Волги».

Стайка голубей вспорхнула прямо перед радиатором «плимута». Кларк утопил педаль тормоза до отказа – и в то же мгновение послышался лязг и скрежет металла. Со звоном на асфальт посыпалось стекло.

«О чёрт!» – Брук потирал ушиб на лбу. Второй сотрудник испуганно таращил глаза. Кларк выскочил из машины. Лицо его выражало неподдельный испуг. Радиатор «Волги» был смят в лепёшку. Бампер и багажник «плимута» тоже сильно пострадали.

– Извините, ради бога, извините! Голуби… понимаете, голуби! – бормотал Кларк, подскочив к машине Штрассера. Оттуда доносился детский плач. Штрассер платком прижимал ссадину на скуле и помогал жене выбраться из машины. Кларк кинулся ему помогать. Девочки были напуганы, но, видимо, не пострадали. Жена Штрассера, схватив в охапку детей, тревожно осматривала их, гладила по светлым головкам: «Гретхен, болит? Где у тебя болит? Луиза, ты не ушиблась?» Те отвечали ей дружным рёвом. Девочки были напуганы. В последнее мгновение Рудник, видимо, успел притормозить, и это смягчило удар.

– Чёрт бы вас побрал! – зашумел Штрассер, придя наконец в себя. – Вы что, первый день за рулём!

– Голуби! Я боялся раздавить голубей, – оправдывался Кларк.

– Ах, вы боялись раздавить голубей, – рассвирепел Штрассер, – но чуть было не укокошили моих детей.

– Я приношу свои извинения…

– И это называется шофёр! Не может водить машину!

– Успокойся, милый, кажется, всё обошлось, – смешалась жена.

У места происшествия остановилось ещё две машины – бельгийского и французского посольств. Вокруг Кларка и семейства Штрассера собралась толпа местных жителей, и Штрассер постепенно успокоился. Воспользовавшись этим, Кларк назвал себя. Советнику пришлось представиться тоже.

Убедившись, что ничего серьёзного не произошло и что их помощь не нужна, бельгийцы и французы уехали. Толпа местных жителей тоже стала редеть. Девочки успокоились и жевали бутерброды, которые заботливая мать прихватила с собой. Возбуждение первых минут улеглось, и Штрассер с Кларком обсуждали создавшуюся ситуацию вполне миролюбиво. Штрассер даже извинился перед англичанином за свою недавнюю вспышку.