Текст книги "Эмигранты (СИ)"

Автор книги: Михаил Шмейсер-Кенарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Приближались выпускные экзамены и Леонид целыми днями готовился к ним. Весна, как всегда, пришла после пыльных тайфунов, все деревья как-то разом оделись яркой листвой, часто омываемой быстро проходящими ливнями. И эта весна казалась совсем особенной – она несла перемены в жизни: окончание гимназии, самостоятельность, а главное – восторженное и неповторимое чувство первой любви. Все это делало каждый день значительным и запоминающимся.

Мать видела резкую перемену в Леониде и понимала ее причину. Ей было, видимо, и грустно немного, что ее сын становился взрослым, и приятно, что он так возмужал, стал похожим на отца. Она часто видела теперь в его лице отцовские черты, его речь и даже жесты были так схожи с жестами и речью его отца, когда тот был молод. И невольно вспоминалась ее молодость, ушедшая так быстро и оставившая только воспоминания о большом и недолгом счастье.

Мать сказала, что заниматься уроками лучше у них в комнате, а не у Леокадии. Она хотела ближе узнать эту девушку, оставившую при первой встрече хорошее впечатление. Когда Леонид сказал Леокадии, что мать предлагает заниматься у них, Леокадия сначала ответила, что это неудобно, ее родители могут не разрешить, но потом все же поддалась на уговоры Леонида.

Была она очень смущена, когда их встретила мать Леонида, усадила пить чай и как-то особенно просто и душевно подошла к этой милой девушке, напомнившей собственную молодость. Леонид сначала тоже чувствовал себя несколько связанным, но видя, что постепенно проходит смущение Леокадии, ощутил большую благодарность к матери, так осторожно и деликатно давшей понять, что не против его дружбы с Леокадией.

И теперь они шли заниматься к Леониду. Матери в эти часы обычно не было дома, но она всегда оставляла для них на столе что-нибудь к чаю. Леонид ходил за кипятком, они садились за стол, Леокадия разливала чай и ему было от этого приятно. Но сказать Леокадии, что она ему нравится, он все не решался, как не решался ее поцеловать. Единственно один раз он взял ее руку и поцеловал пальцы, но Леокадия смущенно отняла руку и сказала: «Не надо так». И все же без всякого объяснения он чувствовал, что тоже дорог ей.

Воскресные занятия в унтер-офицерской школе все же приходилось посещать. Теперь на большом дворе мельницы, отгороженной от улицы с одной стороны зданием, а с другой высоким забором, был устроен плац, на котором маршировали повзводно, ползали по пластунски, делали перебежки, кололи штыками соломенное чучело, на которое были напялены рогожные штаны и рубашка с большой красной звездой на груди. На нем отрабатывали прием «вперед коли, назад прикладом бей». Красная звезда на груди соломенной жертвы говорила сама за себя – было ясно, кого должны будут колоть будущие унтер-офицеры, если не играя, а всерьез, им придется взяться за оружие.

В здании мельницы теперь было сыро и прохладно, тянуло сквозняками и только в «штабе», где сидел «господин подпоручик». По-прежнему в дождливые дни подтапливали железную печурку.

В унтер-офицерской школе занималось теперь около сотни человек. Это была молодежь, перешедшая от крестоносцев и мушкетеров, организации которых стали постепенно хиреть. В школу же привлекала перспектива после ее окончания попасть в какой-нибудь охранный отряд. Но пока что вся эта молодежь была без работы и тешила себя надеждами, поддерживаемыми обещаниями «господ офицеров».

По воскресеньям теперь занималась вся школа. Это устраивало и начальство, которое, в отличие от рядовых, было устроено на работу. Саша Рязанцев привез откуда-то пулемет и теперь все, повзводно, занимались изучением, сборкой и разборкой старенького «Гочкиса», невесть где побывавшего.

Леокадии Леонид рассказал про школу, но тут же просил ничего не говорить матери. Ее он до сих пор держал в твердой уверенности, что ее сын далек от политики и единственное, что его интересует – это учение и спорт. И, действительно, Леонид окреп и возмужал. Значит, думала она, гимнастика, рекомендованная доктором Зерновским, благоприятно сказалась на здоровье сына. Что ж, пусть занимается спортом и дальше.

Среди будущих унтер-офицеров прошел слух, что в районе Хайлара и Трехречья скоро будут формировать отряды для несения охраны границы. На вопросы учащихся школы «господа офицеры» ничего определенного не отвечали, но и не отрицали возможности создания таких отрядов. Леонида перспектива попасть в такой отряд не привлекала – уезжать из Харбина, оставлять мать, а теперь и Леокадию, ему совсем не хотелось. Но многие ребята стали тешить себя надеждой, что как только они закончат унтер-офицерскую школу, так сразу же будут направлены в какой-нибудь отряд. Многие интересовались Трехречьем, расположенном на границе с Россией, в северо-западной части Маньчжурии. Там были поселки, населенные перешедшими из Забайкалья казаками, занимавшимися сельским хозяйством и скотоводством.

– Махнем в Трехречье, – говорили будущие унтер-офицеры, – живут там сытно!

За последнее время Леонид сдружился с числившимися с ним в одном отделении Арсением Авдеевым – высоким, сутуловатым парнем, приехавшим в Харбин с восточной линии в поисках работы и жившим у своих дальних родственников. На маленькой станции жила мать Арсения, о которой он всегда говорил с большой почтительностью. Кончил Арсений четыре класса начального училища, потом, как он рассказывал, работал мальчиком в лавке у скупого и прижимистого хозяина, а когда ему минуло семнадцать лет, хозяин его уволил, взяв на это место своего тринадцатилетнего племянника. Арсений решил искать счастья в Харбине, но и здесь не мог найти работу. Направил его в унтер-офицерскую школу генерал Пацковский, заверивший, что после окончания школы работа Арсению будет обеспечена.

Виктор Ващенко по-прежнему работал штамповщиком в слесарной мастерской и в те дни, когда там было очень много работы, хозяин брал на несколько дней еще одного рабочего. Когда Виктор предложил Арсению поработать временно в мастерской, тот с радостью ухватился за эту работу и отработав там с неделю и получив деньги, отправил их матери.

– Пусть думает, что я на работу устроился, – говорил Арсений. – Я у дядьки пока живу, мужик не вредный, в пекарне работает. Говорит: «Хлебом я тебя всегда накормлю, а чего другого не умею. И на одном хлебе прожить можно».

Леонид как-то видел дядю Арсения – огромного, с большим животом – и подумал, что вряд ли дядя живет на одном хлебе, что же касается племянника, то тот, действительно, кроме хлеба мало чего получал с дядькиного стола и поэтому всегда был голоден.

Иногда Виктор или Леонид покупали пол дина дешевой колбасы или обрезки в гастрономическом магазине и приносили их на занятие в школу. Они звали Арсения и садились где-нибудь в уголок, говоря, что хотят перекусить. Тот всегда отнекивался, но потом соглашался и незаметно один съедал все, после чего удивительно говорил:

– А вы что же, ребята, так мало ели?

– Как мало? – говорил Виктор. – Одинаково все ели, ты просто не заметил.

Леонид все больше привязывался в Виктору Ващенко. Было в этом невысоком, скромном парне что-то такое, что заставляло говорить с ним о самом сокровенном, делиться последним пятаком, чувствовать в нем верного друга. Казалось бы, что среди одноклассников он скорее мог найти друзей, но ни с одним из них он не был дружен. Многие были детьми состоятельных родителей или сынками генералов и полковников и это отделяло их от Леонида высокой стеной.

Дядя Семен писал редко, ограничиваясь поздравлениями к праздникам, да ко дню рождения матери. Иногда в Харбин приезжала тетя Зоя, но останавливалась она всегда в гостинице Ориант в Новом Городе. Николай и Галина жили на квартире в семье железнодорожников и Леонид редко их встречал, а к ним они за все время ни разу не зашли: Галина, видимо, из-за явной неприязни к матери Леонида, а Николай из-за своего напыщенного безразличия ко всему вообще.

Тетя Зоя, приезжая в Харбин, всегда прибегала навестить мать Леонида и, как правило, приносила большой торт.

– Бедно вы, Машенька, живете, – сокрушалась тетя Зоя. – Напрасно ты от нас уехала, жила бы, да жила! Разве тебе плохо у нас было?!

– Нет, почему же, очень хорошо! Но не могу же я быть приживалкой у брата, когда сама могу работать. А что бедно живем, так не мы одни так, живут и хуже нашего!

– Нет, нет, – не успокаивалась тетя Зоя, – ты сделала большую ошибку, уехав от нас! Ну вот, подожди, быть может скоро Семена в Харбин переведут, тогда мы обязательно заберем вас к себе!

– Вот Леня скоро гимназию кончит, легче станет, – как бы оправдываясь перед тетей Зоей, говорила мать.

– А дальше разве не будет учиться?! Надо в институт поступать!

– А платить чем? За ученье в гимназии еле-еле платим, а за институт тем более не сможем.

Тетя Зоя сокрушенно качала головой и садилась пить чай с принесенным ею тортом, торопливо рассказывая новости.

– Ты знаешь, – снижая голос до шепота, говорила тетя Зоя, – полковник Капельницкий ходил на ту сторону! Он под строжайшим секретом нам говорил! Их целая группа ходила. Когда рассказывал, так страшно становилось! Конечно, всего он не может рассказать, но из намеков понятно, что они там вредили большевикам! Какой он все же мужественный человек!

– Я с Леней в двадцатом году ездила на озеро Учум, на грязи, – сказала мать, – так в поселок один раз ворвалась банда бывших кулаков что ли, человек двадцать, разграбила все дворы, у дачников вещи поотнимали, милиционера убили. Вот и Капельницкий, наверное, такие же налеты делает.

– Ну что ты, он же идейный враг большевиков, – возмутилась тетя Зоя, – я не допускаю мысли, что он может грабить население! Просто он поднимает народ против большевиков!

– Так и те бандиты тоже говорили, что они против большевиков!

– Нет, нет, – не сдавалась тетя Зоя, – я очень высокого мнения о полковнике Капельницком! Но только ты никому не говори о том, что я тебе сказала! И это твое сравнение: банда кулаков! Разве здесь можно так говорить! А Костя уехал в Дайрен, – меняла тему разговора тетя Зоя. – Ты же его помнишь? Он тебе паспорт помогал обменять.

– К сожалению помню! – горько усмехнулась мать.

– Так вот он купил в Дайрене, вернее около Дайрена дом, развел фруктовый сад, живет как помещик! Все зовет приехать к нему погостить. И кто бы мог подумать, что у него окажутся деньги на покупку дома! Да, он и женился к тому же! Знаешь, говорят, что он брал взятки за оформление паспортов и разные там услуги. Говорил, что платит китайским полицейским, а брал себе! Но я не верю этому. Ведь он же в прошлом офицер, дворянин и вдруг взятки! А впрочем это его дело! – успокаивающе говорила тетя Зоя, но через некоторое время снова возвращалась к разговору о полковнике Капельницком: – Полковник говорит, что война с большевиками неизбежна, – опять снижая голос до шепота, наклонялась тетя Зоя. – Он точно знает, что Китай и Япония готовят удар по Дальнему Востоку. А англичане и американцы сразу же помогут им. Ведь большевиков везде не любят!

– Господи, неужели опять война будет! – с тоской говорила мать. – Только стали оправляться и снова кровь прольется! Все русскому народу жить не дают!

– А при чем тут русский народ? – наивно удивилась тетя Зоя. – Война будет против большевиков, а не против русского народа! Ах, Господи, что это мы все о политике, да о политике! – отмахивалась она. – Жили без этой политики и проживем дальше!

Она по-прежнему была беспечна, все в жизни ей давалось легко, ее не мучили проблемы заработка, завтрашнего дня. Ведь живут же они хорошо, безбедно, значит и другие могут жить так же, а если не живут, то просто не умеют устраиваться в жизни. Вот как эта Машенька, все, что-то мудрит, могла бы жить у них и не работать, а ютится в крошечной комнатенке, целый день на работе, а получает гроши, да за ученье сына еще платит.

Тетя Зоя уезжала их Харбина по магазинам, размещала чемоданы и пакеты в уютном купе первого класса и весело махала рукой провожавшим.

– Легко жить таким людям. – как-то сказала мать Леониду, когда они, проводив тетю Зою, возвращались с вокзала. – Никаких забот не знает и живет сегодняшним днем. И судьба детей ее не беспокоит, а мне кажется, что тяжело им в жизни будет, не подготовлены они к трудностям. Да, впрочем, и тебе, наверное, не легко будет, – сказала она, промолчав. – Больно уже здесь жизнь сложная!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Итак, гимназия окончена! На торжественном выпускном акте вручен аттестат зрелости, веселым и запоминающимся прошел «белый бал», после которого всем классом бродили по городу и катались на лодках по сонной, в легком тумане Сунгари.

К выпускному вечеру мать купила Леониду дешевенький костюм – его первый «взрослый» костюм. Надев его, он почувствовал себя солидным, точно сняв ученическую рубашку и облачившись в шевиотовый пиджак с жилеткой, он распрощался с юностью.

Лето было уже в полном разгаре и так хотелось отдохнуть после выпускных экзаменов, побродить по засунгарийским просторам, посидеть в тихих заводях с удочкой. Но было не до отдыха – надо было искать работу. Леонид видел как тяжело матери работать с утра до вечера, не имея ни дня отпуска за все годы, как они приехали в Маньчжурию.

Занятия в унтер-офицерской школе тоже подходили к концу – весь курс наук, необходимых для младшего командира, генералы и полковники «генерального штаба» уже вложили в молодые головы и теперь можно было выпускать их в ряды ландскнехтов, готовых за грошевое вознаграждение подставлять эти головы под любые пули.

В поисках работы Леонид обошел ряд контор, но всюду был один ответ: «работы нет и не предвидится». Да и трудно было рассчитывать на работу, не имея никакой специальности.

Удача пришла после двухнедельных поисков: страховое общество, именовавшееся «французским», согласилось взять его на работу агентом. В Харбине было немало контор русских эмигрантов, укрывшихся под иностранными флагами. Контора или фирма регистрировала своим владельцем какого нибудь француза, голландца, итальянца, немца, получавшего за это от конторы известную мзду и прикрывавшего флагом своей страны далеко не всегда порядочное предприятие.

Французское страховое общество, принимая Леонида на работу, ничем не рисковало: свое жалование он должен был добывать себе сам, получая определенный процент от страховой суммы. Взяли его с месячным испытательным сроком. Все страховое общество помещалось в одной комнате, разделенной перегородкой, не доходившей до потолка, по одну сторону которой сидел сам директор, а по другую работники бухгалтерии. Тут же ютились два небольших стола страховых агентов, собиравшихся в конторе утром и возвращавшихся сюда к концу рабочего дня. Каждому агенту отводился в столе только один ящик – директор считал, что этого вполне достаточно для агента, которого, как волка, должны кормить ноги и поэтому рассиживаться за столами было не к чему.

В день, когда Леонида приняли на работу, бухгалтер общества выдал ему пачку страховых полисов, рекламные проспекты, призывавшие страховать жизнь и имущество только во французском обществе, и инструкцию по страхованию.

– Вы должны быть настойчивы, уговаривая клиента застраховаться, – поучал Леонида директор, в облике которого почему-то не было ничего французского. – Если Вас не примут один раз, идите второй, третий, десятый, пока не добьетесь согласия клиента застраховаться. Вы можете зарабатывать большие деньги, если будете работать на совесть! Вот наш агент Соловейчик умеет уговаривать самых несговорчивых. Ну и зарабатывает таки да! Он больше меня получает, несмотря на то, что я директор, а он только агент!

Нашпигованный напутствиями директора, Леонид начал свой первый трудовой день с обхода магазинов на Китайской улице. Он добросовестно шел из одного магазина в другой, но владельцы магазинов, узнав зачем пришел к ним молодой человек в синем костюме с картонной папкой под мышкой, холодно говорили, что они уже застрахованы и вторично страховаться не желают.

День был жаркий, хотелось пить, рубашка взмокла, но Леонид упорно ходил по магазинам, пока не дошел до конца Китайской улицы. Потом он пришел в контору, где к этому времени стали собираться другие агенты.

– Ну и как Ваши успехи, молодой человек? – спросил директор, попыхивая дешевой сигаретой, источавшей запах паленой шерсти. – Многих застраховали?

– Никого не застраховал, – сумрачно ответил Леонид, стараясь не смотреть на директора и чувствуя себя в чем то провинившимся перед ним. – Все говорят, что они застрахованы.

– И где же Вы были? – пыхнул сигарным дымом директор в лицо Леониду.

– Во всех магазинах на Китайской и еще в других магазинах.

– Нет, вы посмотрите на него! – директор беззвучно засмеялся и закашлялся вонючим дымом. – Он ходит по Китайской, как будто до него туда не заглядывал ни один наш агент! Молодой человек, Вы, как говорят в Одессе, «мишигине копф»! Надо ходить по квартирам, уговаривать как следует! Вы же молодой, Вы можете улыбаться женщинам! Нет, вы посмотрите, он ходил по Китайской! – опять беззвучно засмеялся директор. – Но не отчаивайтесь, молодой человек, – успокаивающе сказал он под конец, – Вы сможете работать, я в этом уверен!

Однако, ободренный директорской уверенностью, Леонид ни на другой день, ни во все последующие, не смог оправдать директорских надежд. Робко позвонив в очередную дверь и в большинстве случаев двери сразу же захлопывались у него перед носом. Его редко пускали даже за порог и он все время чувствовал себя в роли какого то жалкого просителя, словно просил подать Христа ради. Жалкий проситель, думал про себя Леонид, выпрашиваю страховку, чтобы получить с нее какие то гроши. Да к тому же агенты говорят, что директор всегда задерживает выплату процентов за страховку. А директор, видя, что Леонид не застраховал еще ни одного человека, сменил свой доброжелательный тон на явно недовольный.

– Я просто удивляюсь, – говорил он, – Вашей системе работы! Почему никто не хочет у вас страховаться?! Если Вы хотите заработать деньги, то уговаривайте, уговаривайте и уговаривайте! Что значит – никто не хочет страховаться?! Нет, я спрашиваю Вас – почему у других агентов страхуются, а у вас нет?

Но разговаривая с другими агентами во время утренних и вечерних встреч в конторе, Леонид узнал, что у большинства из них дела идут так же скверно, как и у него. Только двое агентов – Соловейчик и Волчков – почти всегда говорили, что им удалось «подловить жучка», то есть застраховать кого-то. Правда, потом Леонид выяснил, что часто «короли страхования», как называл директор этих двух удачливых агентов, просто любили прихвастнуть и тоже зачастую заканчивали свой рабочий день с таким же плачевным результатом, как и остальные агенты.

Месячный испытательный срок прошел и Леонид сдал в бухгалтерию бланки страховых полисов, ни один из которых так и не был заполнен. На память о работе страховым агентом осталась потрепанная папка и пара рваных ботинок, сношенных Леонидом за этот период.

– Плохо, плохо, молодой человек, – сказал Леониду в напутствие директор, – А я возлагал на вас такие надежды! В Вашем возрасте я мог уговорить даже ангела стать чертом и вот видите – теперь я директор и курю сигареты, а не бегаю по городу!

И, как бы в подтверждение сказанного, он пыхнул вонючим сигаретным дымом в лицо Леониду.

Выйдя последний раз и конторы «французского» страхового общества, Леонид испытывал двойное чувство: недовольство собой из-за того, что оказался таким неспособным и потерял видимость работы, и в то же время облегчение от сознания, что ему не надо будет целыми днями ходить по незнакомым квартирам и выпрашивать страховку. Весь этот месяц, весь «испытательный срок», его не покидало ощущение, что он выпрашивает себе милостыню. Страховых контор было много и все они держали таких же агентов, перед которыми не несли никаких обязательств, считая, что наиболее напористый агент будет тогда, когда ему не дадут гарантированного заработка. Никого из «директоров» не интересовало: а как живет такой агент, чем питается, питается ли вообще ежедневно? Важно было использовать человека с максимальной пользой для своей конторы, а, следовательно, и для себя лично.

Итак, надо было снова искать работу! Было стыдно сидеть дома и ничего не делать, жить на скудный заработок матери. А найти работу было просто невозможно!

Леокадии повезло – она устроилась бонной к семилетней дочери владельцев большого магазина на Китайской. Виделись они теперь редко, урывками. Принимая ее на работу, жена владельца магазина предупредила, что не потерпит никаких кавалеров, так как это может испортить ее Розочку.

Леокадия жила теперь в шикарной квартире, но спала в крошечном чулане за кухней, из которого выселили повара-китайца. В чулане остался острый запах каких то специй и чеснока. Окна в чулане не было и свет падал через фрамугу над дверью. Повар спал теперь в кухне и свою постель на день вносил в «комнату» Леокадии, отчего, видимо, запах чеснока оставался неистребимым.

Один раз Леонид встретился с Леокадией в городском саду, когда та гуляла там с Розочкой. Они недолго посидели на скамейке. Леокадия все время опасливо оглядывалась по сторонам, боясь, что их может увидеть Розочкина мать.

– Ну, ты иди, – сказала Леокадия, – а то я боюсь. Знаешь, хозяйке ничего не стоит уволить меня, она же предупреждала!

Но когда они через несколько дней встретились вновь, Леокадия сказала, что ей здорово попало за встречу с ним в городском саду. Маленькая Розочка сказала матери, что бонна встретилась с каким-то мужчиной и разговаривала с ним. Мама сильно рассердилась и пригрозила уволить непослушную бонну. И только робкое оправдание Леокадии, что она случайно встретила бывшего соученика, спасло ее от увольнения. А потерять такое место было страшно: все же она жила на всем готовом и небольшое жалование могла полностью отдавать семье.

Торжество по случаю окончания занятий в унтер-офицерской школе было обставлено очень помпезно. На плацу во дворе мельницы были выстроены буквой П молодые командиры, внутри буквы был установлен аналой, на котором лежали крест и евангелие. В строю стояли около часа, ожидая приезда высоких гостей. Наконец на плацу показались генералы Кислицын и Эглау, полковники «генерального штаба», обучавшие выпускников, и священник и дьякон в облачении.

Генерал Пацковский вышел навстречу гостям и рапортовал генералу Кислицыну. Под грохот двух барабанов вынесли бело-сине-красное знамя, на котором, почему-то, были георгиевские ленты.

Начался молебен. Священник молился о ниспослании побед христолюбивому воинству, дьякон провозгласил многолетие «государю императору Кириллу Владимировичу и всему царствующему дому», после чего гости приложились ко кресту, а «христолюбивое воинство» батюшка одним взмахом креста благословил на подвиги.

Подпоручик Рязанцев огласил перед строем приказ начальника школы генерала Пацковского о присвоении выпускникам званий унтер-офицеров: младших, просто унтеров и старших. Последним званием – старших унтер-офицеров – были пожалованы наиболее преуспевшие в военных науках и старательные. Среди них был и Арсений, а Леонид получил лишь звание младшего унтер-офицера и одну лычку на погоны.

В заключение генерал Кислицын, сильно картавя, сказал речь, в которой поздравил выпускников с воинским званием, призвал всегда быть верными защитниками веры православной, царя и отечества и пообещал в самое короткое время найти работу всем выпускникам, намекнув, что они приложат свои знания в охранные отряды.

– Слушай, – сказал Леониду Виктор Ващенко, – на следующей неделе в мастерской будет большой заказ на штамповку пробок, временно нужен будет штамповщик. Хочешь немного подработать?

– Конечно хочу! – обрадовался Леонид.

На другой день он пошел с Виктором в мастерскую. Помещалась она в низком и темном подвале, одна половина которого была затоплена водой, плескавшейся у высокого порога, а в другой стоял верстак с тисками, токарный станок и три штамповочных станка. Хозяин мастерской – низенький, большеголовый, лысый, матерясь вычурно и, видимо, незаметно для себя, повел с Леонидом разговор с того, что работа здесь не для интеллигентов, тут надо думать руками, а не головой, да и силенка нужна. Хотя Леониду не совсем было понятно, как это «думать руками», но он, боясь, что хозяин ему откажет и потрясенный количеством матов, которыми сыпал тот, робко сказал:

– Ничего, я справлюсь! Я справлюсь, вот увидите!

– И чтобы браку не делать! За брак буду вычитать! Сделал сто штук, а пятьдесят браку, вот другую половину я и удержу с тебя! Выйдет, что ничего тебе не будет причитаться! Ясно?

– Ясно. Да вы не бойтесь, я справлюсь!

– И воду из той половины подвала надо откачать, а то нас затопит, – продолжал хозяин, сопроводив фразу цветистым матом. – Включать будешь мотор и выключать. Вот сюда провода накинешь, когда нужно мотор включить, а потом сбросишь.

Хозяин ткнул рукой под потолок, где тускло горели две лампы. Прямо от рубильника висели оголенные провода, куда и надо было набрасывать провода от насоса. На конце проводов, покрытых истертой изоляцией, было загнуто два крючка, которые и должны были служить контактом.

– Если хочешь, – сказал хозяин, – можешь хоть сегодня начать работать, подучишься. Но только платить я тебе пока не буду. Со следующей недели, а сейчас так поработай. Может и не подойдешь еще!

– Хорошо, – все еще почему-то робея, ответил Леонид. Он все время боялся, что хозяин мастерской откажет ему, стоит только сказать что-либо против.

– А насчет брака Вы загнули, Порфирий Иванович, – неожиданно вмешался Виктор. – Как же это получается – пятьдесят испортил, а за них пятьдесят хороших удержите?! Просто брак не оплачивается, и все! А так у вас никогда никто не заработает!

– Ишь ты какой разговорчивый стал, – зло выматерился хозяин. – А материал испорченный ты не считаешь?! Кто за него платить будет? Все мне же раскошеливаться!

– Так Вы и так гроши платите, – не унимался Виктор. – В других мастерских дороже платят!

– Ну и иди к другим, коль там лучше! Что же не идешь? На твое место я десяток найду, стоит только свистнуть!

– Знаю, что найдете, да только не больно долго у вас люди держатся! Вы из рабочего все соки выжать хотите! – не унимался Виктор.

– Да бросьте вы спорить, – видя, что разговор принимает слишком острый характер, примиряюще сказал Леонид. – Будем работать как вы скажете.

– Ты насчет прав рабочего с большевиками говори, – не унимался теперь уже хозяин. – У них там профсоюзы разные! А мы по старинке работаем, как наши отцы, нам профсоюзы не к чему!

– Неправильно Вы про удержание за брак, – примиряюще сказал Виктор. – У меня же Вы так не удерживаете, а с новенького думаете все вывернуть.

– Ладно, развел! – уже более миролюбиво матюкнулся хозяин. – Буду платить как и тебе. Ишь, защитник нашелся! – цветисто выматерился Порфирий Иванович. – Тебя как звать то? – обратился он к Леониду. – Ленькой. Ладно, вот тебе Витька покажет как что делать, а ты вникай! Смотри, браку меньше делай!

Воздух в мастерской был сырой, казалось, что он пропитан каким-то прогорклым отработанным маслом и с трудом входил в легкие. Несмотря на жару на улице, в подвале всегда было холодно и даже скупой Порфирий Иванович иногда включал самодельного «козла», чтобы немного обогреться. Провода от «козла» так же накидывались на оголенные провода у рубильника, но перед этим Порфирий Иванович производил какие-то манипуляции около счетчика, чтобы обогрев помещения не ложился на его бюджет.

Работа была проста и в то же время требовала навыка. На первом штампе из тонкого листа железа высекались кругляшки величиной с пятак – заготовки, как их называли в мастерской. Затем на втором штампе их «протягивали» в первый раз, получался контур будущей пробки, похожий на маленькую гильзу. На третьем штампе гильзу протягивали дальше, затем меняли матрицу и протягивали еще раз, придавая ей окончательную форму. Следующие две операции проходили на токарном станке: сначала на пробке делали витки для ее завинчивания, а затем обрезали неровные края. Пробки выходили аккуратные и трудно было поверить, что они сделаны вот на этих примитивных тяжелых прессах.

Пресс надо было заворачивать ровно, плавно, чтобы не порвать металл, затем раскрутить тяжелую крестовину пресса, вынуть заготовку, вставить новую. И так до бесконечности, до судорожной боли в мышцах рук, до ломоты в пальцах. Отдыхали редко. Виктор старался наштамповать пробок как можно больше, а Леонид не хотел от него отставать. Решили делать все операции вместе: один штамповал заготовки, второй делал первую штамповку пробок, затем оба становились на пробочные прессы.

– Ишь, как вы наладились, – посмотрев на их работу, сказал хозяин. – Так вы столько наделаете, что и денег у меня не хватит на расчет. Браку, смотрите, меньше делайте.

Хозяин иногда уходил из мастерской в поисках заказов. Он ремонтировал примусы, утюги, паял и лудил кастрюли и самовары, делал противни и духовки. В мастерской всегда стоял грохот железа, гул паяльной лампы, пахло горелым машинным маслом, сизый дым стелился под потолком и не мог найти выхода, так как вентилятора не было. От дыма першило в горле, временами становилось трудно дышать.

В мастерскую Леонид старался прийти пораньше, но уже всегда заставал там хозяина, обычно громыхавшего железом или что-нибудь паявшего. В полутемной мастерской язык пламени от паяльной лампы казался особенно ярким, Порфирий Иванович склонялся к самой лампе и тогда чудилось, что ревущее пламя вырывается у его изо рта.

За несколько дней работы на прессах кожа на ладонях омозолела, в нее тонкими прожилками въелось машинное масло, ничем не отмывавшееся, ночами мучительно ныли мышцы рук и суставы. Но Виктор говорил, что это постепенно пройдет, у него первое время так же болели руки.

Штамповали весь день, стараясь сделать как можно больше. Однообразие движений при штамповке превращало работающего в полуавтомат. Положил заготовку, повернул рукоятку пресса вправо, развернул влево, вынул из гнезда матрицы отжатую заготовку, положил новую, снова поворот вправо, затем влево, вынул заготовку, положил новую. И так до бесконечности. Затекали от долгого стояния ноги, начинала кружиться голова, мысли текли какие-то обрывочные, да особенно и задумываться было нельзя – чуть зазеваешь и получается брак. Все внимание нужно было сосредоточить на черном громоздком штамповочном прессе, порой казавшимся каким-то тираном, заставлявшим думать только о нем.

После нескольких дней работы Леониду показалось, что он не сможет больше крутить эти тяжелые пресса, настолько болели руки, все тело было налито свинцовой тяжестью. Но боязнь потерять работу заставила превозмочь это состояние и пойти в мастерскую, как всегда, рано утром.