Текст книги "Эмигранты (СИ)"

Автор книги: Михаил Шмейсер-Кенарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Одна из попыток Леонида включить мотор насоса, откачивавшего воду из затопленного помещения, едва не закончилась трагически. Взяв в руку провода, идущие от мотора, Леонид закинул из на те, что висели на рубильнике и в то же мгновенье какая-то чудовищная сила тряхнула его изнутри, пронзила все тело, вывернула, казалось, из сустава руку. Он хотел выпустить провода, но они точно вросли в ладонь и не отрывались.

– Витя! – хрипло крикнул Леонид, чувствуя, что сейчас потеряет сознание.

Виктор сразу понял что происходит, подскочит и выключил рубильник. Ощущение страшного напряжения сразу исчезло, но все внутри еще трепетало, болела правая рука, окружающее плыло перед глазами. Виктор посадил его на скамейку. Лицо Леонида вдруг покрылось потом, наступила расслабленность во всем теле.

– Здорово меня шарахнуло, – сказал Леонид, немного очухавшись. – Как это получилось?

– Так ведь провода то почти без изоляции, она вся истлела. Да вообще т-т-акую п-п-роводку нельзя ис-спользовать. – Виктор был взволнован и заикался. – Этот с-сволочной хозяин к-каждую к-копейку экономит, новую п-проводку не хочет ставить!

– Ты уж не говори ему, что меня током ударило, – попросил Леонид, – а то материться будет.

– А к-как же н-не с-сказать? – все еще заикаясь от волнения, возмутился Виктор. – А если бы тебя убило?! Ведь пол в подвале сырой, кругом железо. А не скажи ему, так он и не почешется!

Когда хозяин пришел в мастерскую, Виктор сказал ему, что из-за неисправности проводов чуть не убило электротоком Леонида. Порфирий Иванович выматерился длинно и смачно, с опаской поглядел на Леонида, словно желая убедиться, что тот жив, а убедившись, сразу стал его ругать.

– Раззява ты, надо смотреть как следует! Я вот завсегда включаю и ничего со мной не бывает! Что там провода оголенные! А ты бери за то место, где не оголенные!

– Другую проводку надо поставить! – вмешался Виктор.

– Эва, какой ты быстрый! – рассердился Порфирий Иванович. – Другую поставить! И с этой хорошо! Итак кругом одни расходы.

– Так ведь это копейки стоит! – не унимался Виктор.

– Там копейка, здесь копейка! Где этих копеек то напасешься?!

– Ну хотя бы новую изоляцию намотать, – примиряюще сказал Виктор.

– Изоляцию это можно. – тоном, подчеркивающим, что он согласен сделать такое благодеяние, закончил разговор хозяин.

Но прошло еще несколько дней, прежде чем Порфирий Иванович заизолировал провода. Ругаясь и бормоча под нос что-то о маменькиных сынках, он обмотал изоляционной лентой те места, где изоляция совсем иструхла.

– Ну все, теперь еще на сто лет хватит, – оторвал лишнюю ленту хозяин.

Такое решение вопроса техники безопасности Порфирий Иванович считал наиболее правильным и экономичным.

Между прочим на всех производствах Маньчжурии, как больших, так и малых, термин «техника безопасности» был неизвестен. Если рабочий травмировался на станке – значит зазевался, отвлекся, а раз так, что виновен только сам пострадавший. И ни один владелец мастерской или фабрики даже не представляет, что рабочему нужно платить в период его болезни из-за травмы. И в случае гибели рабочего его семья не получала ни пенсии, ни компенсации за погибшего кормильца. Все это считалось естественным.

Дома Леонид не сказал матери, что его едва не убило электротоком. Мать и без этого была огорчена тем, что Леонид работает в мастерской, приходит усталый, стонет ночью во сне, видно от боли в мышцах. Стоило, думала она, кончать гимназию, чтобы вот так, случайными заработками, добывать скудные гроши на жизнь. Конечно, кто-то должен работать и в мастерской, но не в таких каторжных условиях, как ее Леня. Один раз она зашла в мастерскую и была потрясена всем ее видом, полумраком, сыростью на полу и на стенах, тяжелым, каким то липким воздухом.

– Леня, – сказала она вечером, когда он вернулся из мастерской, – я не разрешаю тебе там работать! Ты же там наживешь чахотку! Проживем как нибудь и без твоего заработка!

– Ты знаешь, мама, – Леонид говорил медленно, точно что-то обдумывал, – ты всегда говорила мне, что каждый труд почетен. А теперь выходит, что для меня работа в мастерской позорна. Так что ли?

– Что ты говоришь? – с изумлением посмотрела на него мать. – Я просто очень беспокоюсь за твое здоровье!

– Здесь я хоть какую-то копейку заработаю, а в страховом обществе за месяц гроша ломаного не добыл. Только ботинки износил! Да ты за меня не беспокойся. – стараясь быть как можно ласковее, успокоил он мать. – Подвернется какая нибудь другая работа, сразу же уйду из мастерской.

Мать только горестно вздохнула. Леонид был прав. Парень большой, не может же он сидеть на шее у матери.

Виктор и Леонид, каждый день сдавая свою работу Порфирию Ивановичу, аккуратно записывали число принятых без брака пробок. Однако в конце недели, когда Порфирий Иванович стал им выплачивать деньги, оказалось, что каждому из них на несколько даянов насчитано меньше.

– Ошиблись, Порфирий Иванович, – сухо сказал Виктор. – Не с того конца, видно, считали.

– Как это не с того конца? – не понял сначала Порфирий Иванович. – Все точно до копеечки!

– А вы пересчитайте еще раз! – голос у Виктора был злой. – Пересчитайте! Итак бракуете чуть ли не половину пробок, а и за хорошие не хотите правильно платить!

– А я их снова пересматривал, там тоже брак оказался! – злобно глядя на Виктора, выматерился Порфирий Иванович. – Не нравится – уходи, а мне указывать нечего. Других найдем!

– Не найдете! Не всякий в вашу дыру пойдет! А коли пойдет, так быстро сбежит!

– Ты что, бунтовать вздумал! – разъярился Порфирий Иванович. – Мы таких бунтовщиков раньше быстро усмиряли! Думаешь здесь с такими не управимся?!

– Порфирий Иванович, – примиряюще сказал Леонид, – вы, правда, ошиблись, просто случайно. Пересчитайте снова, у нас же записано сколько пробок вы от нас приняли. Вот смотрите!

И Леонид на бумажке сделал умножение.

– Ну, значит, ошибся малость, это может быть! А только денег у меня сейчас все равно не хватит все заплатить. С заказчиков не все получил. Сам без копейки остаюсь. Ладно, потом доплачу, на следующей неделе.

– Вот гад! – со злобой сказал Виктор, когда они вечером шли из мастерской. – На каждой копейке норовит обмануть. «Сам без денег остался» – передразнил он Порфирия Ивановича. – Ты посмотрел бы какой у него дом в Нахаловке – целое поместье, свиней держит, коров, кур, гусей, уток. Кобель по двору бегает на цепи, здоровый как бегемот. Ты не смотри, что он так бедно одевается, а на самом деле он тысячами ворочает. Хвастает, что раньше бунтовщиков усмирял!

– Да ладно, успокойся, хорошо еще, что такую работу нашли. Будешь с ним ругаться, может уволить, скажет, что работы нет и все!

Но Виктор долго не мог успокоиться и всю дорогу ворчал. А Леонид все трогал в кармане деньги – приятно было, что это его, фактически, первый заработок. А то, что каждый хозяин норовить при расчете обмануть, становилось привычным. Вспомнились коробки с шоколадом голландского представителя, посчитавшего их при расчете за обучение своего сына «по оптовой цене». Недалеко от него ушел и Порфирий Иванович. Видно так здесь полагалось.

Потянулись однообразные дни работы в мастерский. Руки постепенно перестали болеть, выработались навыки в работе, казалось, что штамповочные станки стали послушными и были каким-то продолжением его рук. Утомляло только однообразие работы. С утра и до темна крутить крестовины штампов, вправо, влево, вставил заготовку, вынул, вставил новую. И так до бесконечности.

Постепенно Леонид привык думать о чем-то своем, не отвлекаясь от работы. Мысли текли плавно, внутри его шла какая-то интересная, одному ему дорогая жизнь. Вспоминалась жизнь в России, ученье в школе, куда шагали вместе с Мишей Ерофеевым по заснеженным улицам небольшого сибирского городка, всплывали в памяти отдельные моменты, словно нарисованные картины: вот он стоит на берегу реки, совсем еще маленький. По реке идет лед, льдины вздыбливаются, налезают друг на друга. И посредине реки на льдине мечется собака, она перепрыгивает с льдины на льдину, вот едва не сорвалась в воду, но удержалась, и снова прыгая со льдины на льдину, наконец выбралась на берег и повизгивая не то от радости, не то от неугасшего еще в ней страха, подбежала к Леониду и прижалась к нему, а мама, державшая его за руку, другой рукой стала гладить собаку и говорить ей ласковые слова. Вот они ранним утром выходят на маленькой пристани, пароход отваливает, шлепая колесами, а они садятся в лодку и едут через реку в деревню, где будут жить летом. Над водой туман, река сонная и гладкая, берега кажутся далекими, хочется спать, но все внутри полно этой впервые виданной красотой, этим слиянием с природой. Вот он стоит возле деревенской кузницы и смотрит как из молота кузнеца вылетают искры, потом кузнец разрешает ему покачать меха, Леонид тянет за веревку, но сил не хватает и меха еле-еле вздыхают. Вот за огородом, возле омшаника, к которому было боязно подходить, словно там жил кто-то страшный, в зарослях бузины, крапивы и огромных лопухов, пахнет нагретой травой и стрекочут кузнечики. Вот он идет по лесу, под ногами колючая хвоя и прошлогодние шишки, он останавливается около муравейника и смотрит на суету муравьев, но вскоре они начинают кусать ему ноги, точно стараясь отогнать от своего дома.

И ведь все это было Родиной, его Отчизной, страной, где он родился, где родились и жили его отец, мать, его деды и прадеды. Страна, про которую здесь, в эмигрантских школах, твердили, что она самая прекрасная, самая великая страна. Но тут же следовали оговорки: великая она была до тех пор, пока власть не перешла в руки большевиков. Они якобы растоптали былое величие России, сделали ее нищей страной, уничтожили все культурные ценности. Большевиков рисовали этакими варварами, кровожадными вандалами, на карикатурах большевик изображался обязательно всклокоченным, кривоногим, с ножом в зубах, увешанный пулеметными лентами.

Какими были большевики в действительности, Леонид сказать не мог, во всяком случае таких, какими их изображали на карикатурах, он в России не видел. Когда в город входили красные части, то вид у них всегда был усталый, одеты они были плохо. Потом, когда установилась советская власть, тоже нельзя было отличать – кто большевик, а кто не большевик. Все были люди, как люди. Но здесь, в эмиграции, всюду трубили, что Россия порабощена, что ГНУ уничтожает русский народ, что разрушены все святыни. И в душе получался сумбур. Где же правда? Если здесь все твердят, что большевики – враги России, то может быть он просто их не видел там, может они скрываются от народа и тайно ведут свою работу, как масоны в книжке, которую давал Юра Чесноков? Все было запутанно и непонятно. И в то же время годы, проведенные вне Родины, все больше отдаляли его от жизни, вспоминавшейся теперь только отдельными моментами, как какие-то хорошие сны. А сам он незаметно врастал в эмигрантскую жизнь. Школа, скаутская организация, союз монархической молодежи, унтер-офицерская школа, эмигрантские газеты и книги сделали свое дело. Исподволь, постепенно, но сделали. Он теперь считал этот эмигрантский мирок своим. Порой еще возникал вопрос: значит все, оставшиеся в России – враги? Но тут же появлялась успокаивающая мысль: враги только большевики, а они были абстрактным понятием, вроде того гориллообразного человека, которого так любили изображать эмигрантские газеты и журналы.

И хотя Маньчжурия непосредственно граничила с Россией, она казалась теперь невероятно далекой, отделенной непроницаемой стеной, за которой шла неизвестная жизнь.

Арсений Авдеев ввалился в мастерскую под конец рабочего дня, шумно захлопав сапогами в луже, накопившейся в коридорчике.

– Ребята, – крикнул он с порога, – я на работу устроился! – Он немного выждал, видимо любуясь произведенным эффектом и уже спокойно сказал: – Здравствуйте, Порфирий Иванович! Здорово, ребята!

– Вот с этого и надо было начинать, – сказал Порфирий Иванович, не поднимая головы от верстака. – Куда же это ты определился?

– В охранный отряд на границу, – почему-то снижая голос, ответил Арсений.

– На границу? Ну что же, это дело! Послужишь, значит, царю и отечеству!

– Он же китайцам будет служить, а не царю и отечеству, – ввернул Виктор.

– И у китайцев царю и отечеству можно служить, – назидательно сказал Порфирий Иванович. – Все же не у большевиков, а против них. Хвалю, хвалю! Служи исправно!

– Ребята, – обратился Арсений, – вы скоро закончите? Сходим в китайскую харчовку, отметим событие! За мой счет! Может и Вы, Порфирий Иванович, с нами?

– Нет, благодарствую, китайскую пищу не принимаю! У них там собак едят и всякую нечисть. И грех и для живота опасно!

В китайской харчовке на Мостовой улице, куда они пришли, пахло подгорелым бобовым маслом и чем-то пронзительно-острым: то ли соей, то ли чем-то сквашенным. Столы стояли в маленьких кабинках, отделенных друг от друга грязными занавесками. Доски столешницы были засалены и видимо только протирались, но никогда не мылись.

– Ну, что будем заказывать? – тоном радушного хозяина спросил Арсений. – Ханушки выпьем?

– Давай, – сказал Виктор, – ради такого случая следует!

– Не надо. Я не пью, – робко возразил Леонид.

– Эх ты, красная девица, – снисходительно усмехнулся Арсений. – Мы же немного, а такое дело нельзя не обмыть!

Подошедшему китайцу в грязном фартуке Арсений стал по-китайски называть какие-то блюда и вскоре на столе появились тарелки с едой, чашка с соей и конус подогретой ханы. Леонид впервые видел этот своеобразный графин для китайской водки: сделанный из жести конус. Вилок и ножей не было, вместо них дали деревянные палочки, запакованные в бумажные конвертики, что должно было служить подтверждением их стерильности.

– Ишь, как здесь здорово! – удивился Арсений. – А у нас в харчевке на станции палочки старые дадут и ладно, только тряпкой оботрут при тебе. Ну, давайте, за счастливую службу, – сказал он, разливая хану в маленькие чашечки. – Наконец-то я деньги зарабатывать буду!

Леонид впервые пил китайскую хану. Глотнув теплую, пахнувшую сливочным маслом жидкость, он поперхнулся, закашлялся. В нос шибануло чем-то противным.

– Заедай скорее, – сказал Арсений, ловко подхватывая палочками кусочки мяса. Обмакнув мясо в сою, он отправлял его в рот и смачно жевал. – Ты что – никогда в харчовке не был?

– Нет, не был, – ответил Леонид, с трудом овладевая палочками, крутившимися между пальцами и никак не захватывавшими ничего с тарелок. Наконец ему удалось захватить кусочек мяса, остро наперченного, сдобренного какими-то специями. В желудке от ханы появилось незнакомая теплота и слегка зашумело в голове.

– Ты ешь, ешь, – угощал Арсений. – Я китайскую кухню знаешь, как люблю! Самая мировая кухня! Ты вот трепанги бери, в сою их сперва макай. Хлеба здесь нет, пампушками еду такую заедать не надо. Ну, давай еще по одной!

– Нет, я не буду, – закрыл чашку рукой Леонид. – Пейте без меня.

– Ладно, допьем, – охотно согласился Арсений и налил ханы Виктору и себе.

– Ну, ты скажи, как ты устроился? – спросил Виктор, выпив ханы и заедая трепангом. – Всем, что ли, можно?

– Нет, брат, там такой отбор!

– Где это там?

– Ну, в отряде, что ли, а может, в штабе. Нас, кто со званием старшего унтера кончил, поручик Рязанцев к себе вызвал, сказал, что есть указание определить нас в отряды лесных концессий. Направил нас к генералу Бакшееву, такой сухорукий. А там и Родзаевский был, своих фашистов устраивал, их много в отряды приняли. Нас ровно лошадей осмотрели, – хохотнул Арсений, – в рот смотрели, все ли зубы целы, до гола раздевали, руки, ноги щупали, за задницу щупали. Кое-кто не прошел, а почему – не знаю. А меня приняли. Потом всех нас собрали и сказали, что мы будем служить около границы, за Хайларом, обмундирование и харчи казенные, а жалование тридцать даянов серебром. Знаешь, таких здоровых, там на них еще какой-то генерал, а может, царь изображен. Словом, завтра уезжаем!

– А куда?

– Пока, сказали, в Хайлар, а дальше скажут. Мы теперь люди военные, куда прикажут, туда и поедем! – с ноткой хвастовства сказал Арсений.

– А какие же лесные концессии за Хайларом? – удивился Виктор. – Там одна степь да пески.

– А пес его знает, может и есть где, – ловко подбирая палочками еду с тарелочек, кивнул головой Арсений. – Мне один хрен, где служить, важно, что тридцать даянов платить будут, матери смогу помогать. Я вот давно так не ел, как сейчас! Нажрался, аж пуп на сторону! На дядькиных хлебах и ноги протянуть можно!

Леонид слушал рассказ Арсения, а в захмелевшей голове вертелось: «тридцать даянов… тридцать серебром…» «Как раз Иудино вознаграждение» – вдруг сказал какой-то внутренний голос. И теперь в мозгу крутилось: «тридцать сребреников… тридцать сребреников…».

– Ну, чего ты не ешь-то? – прервал его мысли Арсений. – Что, боишься собачиной накормят?! Так ее здесь нет, здесь чушка – мясо, да трепанги, да фынтеза. Ешь, знаешь, как вкусно! Нам аванец по пятерке дали, пожрать вволю можно!

От выпитой ханы и китайской еды Леонида немного мутило. Выйдя из харчовки и распрощавшись с Арсением и Виктором, он сразу поехал домой, около дома зашел в лавку и купил жевательной серы. Дома долго жевал ее, сплевывая слюну, стараясь убить запах ханшина. Матери дома не было. Он, не раздеваясь, лег на постель и уснул. Разбудившая его мать повела носом и сказала:

– Что это у нас так дурно пахнет?

– Да, наверно, от меня машинным маслом, – стараясь не дышать в сторону матери, соврал Леонид.

– Боже, какой ты гадостью там дышишь! – сокрушенно покачала она головой. – Хоть бы какую другую работу найти!

– Вон ребята в охранные отряды устраиваются. Может, туда пойти?

– Ты что? – испуганно посмотрела мать. – В своем уме? Еще этого не хватало! Для того я тебя растила, чтобы ты под хунхузские пули полез?! Ты, видно, совсем обо мне не думаешь! – вдруг всхлипнула она.

– Да никуда я не поеду, – успокаивающе сказал Леонид. – Просто сказал, что ребята в отряд уезжают.

На другой день Порфирий Иванович сам затеял разговор об Арсении.

– Вот, – сказал он, – правильно парень сделал – пошел на военную службу! Будь я большим начальником, я бы всю молодежь под ружье поставил, полки бы сформировал, не сидел бы сложа руки! Во какая бы сила против большевиков была!

– А кто бы вам разрешил в чужом государстве полки формировать? – спросил Виктор.

– Это в каком же чудом? – не понял Порфирий Иванович. – Это ты про Китай, что ли? Так какой же он чужой?! Маньчжурия, она завсегда, почитай, нашенской была. А китайские генералы очень против большевиков настроены. Ежели им доказать, что если они с большевиками сейчас не покончат, то весь Китай коммунизмом заразится, то они нам все что угодно разрешат! Слюнтявое у нас начальство в эмиграции! Я мечтал, что атаман Семенов за дело возьмется, а и он, прости Господи, в Дайнере с бабой отсиживается!

– Что же это вы так непочтительно про своего атамана говорите! – съязвил Виктор. – Ведь под его атаманской волей служили!

– Я почтения к нему не теряю, а считаю, что надо всех под ружье поставить!

Порфирий Иванович многозначительно замолчал, давая понять, что разговор на эту тему окончен, надел кепку и вышел из мастерской.

– Ты еще долго вчера с Арсением был? – спросил Леонид Виктора.

– Да еще побродили с часок. Бодрится он, а чувствуется, что неохота ему туда ехать. А без работы тоже нельзя.

– А ты не пытался тоже в отряд устроиться?

– А ты? – испытующе посмотрел Виктор.

– Да меня мама не отпустит, – не поднимая глаз, смущенно сказал Леонид.

– Тебя мама, а я просто не хочу туда закабаляться. Ведь потом трудно будет оттуда вырваться. Уж лучше у Порфирия Ивановича пресса крутить, чем в гаоляне от хунхузов прятаться!

– Так Арсений говорил, что на охрану границы их отправят.

– А на кой черт мне чужую границу охранять?!

Виктор стал ожесточенно крутить крестовину пресса. Наступило долгое молчание. Леонид последнее время замечал большую перемену в настроении Виктора. Тот стал раздражителен, часто по пустякам схватывался с Порфирием Ивановичем, был настроен скептически, говорил с едким сарказмом.

– Витя, – прервал молчание Леонид, – у тебя какие-нибудь неприятности? Почему ты так изменился? Каким-то другим стал.

– Какие неприятности? Никаких неприятностей нет. Просто все осточертело! Ты сам подумай – что нас здесь в жизни ждет? Безработица, нужда! А жизнь-то уходит!

– Но не всегда же так будет, – успокаивающе сказал Леонид. – Да и не все здесь плохо живут.

– Вот лучше бы все плохо жили, не так бы обидно было! А то одни живут – во! – из горла прет, не знают, куда деньги девать, а другие с голоду помирают! Ты видел, как большинство китайцев живет? Нищенствует!

– А причем здесь китайцы? Я про русских говорю.

– А далеко мы с тобой от китайцев ушли? Разве что в бане чаще моемся, да не на канах, а на кроватях спим! А за душой-то все равно ни гроша! Вот так!

– А что же ты думаешь дальше делать?

– Да я и сам не знаю! Не знаю, куда податься! В Шанхай ехать – деньги нужны, да без английского языка там никуда не сунешься. Вот ты знаешь, в детстве, помню, у нас в кладовке такую мышеловку ставили – долбленая колода, высотой аршина полтора, стенки внутри гладкие, до блеска обтесаны. Мыши туда упадут, а вылезти не могут, по стенкам пытаются наверх выбраться, а лапки у них скользят, они обратно падают. Пищат там, шебуршат, а потом подохнут от голода. Так вот и мы вроде этих мышей!

– Ну, ты совсем меланхолию развел!

– Нет, это не меланхолия, а трезвый взгляд на жизнь! Я вот часто думаю – за что мы, молодежь, здесь, в эмиграции, столько лишений терпим? Ну ладно, наши отцы с большевиками не поладили, убежали от них, но мы-то здесь причем?

– А что делать? Какой выход?

– В том-то и беда, что нет никакого выхода. Как у мышей!

– Ну, опять ты про своих мышей! Потерпим, может какая получше работа подвернется! А почему бы тебе не взять китайский или советский паспорт и устроиться на дорогу?

– Эк, чего выдумал, – усмехнулся Виктор. – Во первых на дорогу сейчас невозможно устроиться даже имея какой-нибудь паспорт – советский или китайский. А потом я ни тот, ни другой не возьму! У нас в семье строгие традиции, еще со времен, когда отец был жив. Он при постройке КВЖД сюда приехал, а умер в семнадцатом году. Монархистом был убежденным, считал, что для России только царская власть подходит. Когда Николай отрекся, отец горькими слезами плакал. У нас до сих пор в квартире портреты всей царской семьи висят.

– Значит, вы не эмигрировали?

– Нет, с девятисотого года здесь. Если мне другой паспорт взять, то значит порвать со всей семьей. А этого я не могу сделать. Может быть и надо решиться на такой шаг, но нет силы воли, что ли.

– А если тебе на курсы шоферов поступить. Ведь ты сейчас вечерами можешь учиться.

– Так теперь, почитай, все на курсах шоферов учатся, а кончат и все равно сидят без работы. А хозяева машин этим пользуются, стали шоферам платить так мало, что в мастерской я больше заработаю. Пойми, меня сейчас не заработок беспокоит, выколачиваю я сносно, а то, что дальше штамповщика я подняться не могу! Чему-то учился в коммерческом училище, два года в институте, а оказывается зря! Пресс-то можно и без грамоты крутить! Ведь хотелось бы закончить институт, работать где-нибудь инженером, что-то строить, созидать, творить! А вместо этого Порфирию Ивановичу пробочки штампую!

И было это сказано с такой горечью, что Леонид сразу понял, как муторно и сумбурно на душе у Виктора. И подумалось, что и он сам в точно таком же положении, только еще не осознал этого.