Текст книги "Эмигранты (СИ)"

Автор книги: Михаил Шмейсер-Кенарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– Ну что ж, – беря коробку, разулыбался ее получатель, – может и дальше наладим постоянный контакт?

– Нет, мы этим делом не занимаемся, – сурово сказал Тихон Григорьевич. – Нам свобода дороже. Правда, Леня?

– Правда. – испытывая огромную благодарность к Тихону Григорьевичу за то, что он отвел от него беду, ответил Леонид.

– Ну что же, жаль! А то бы постоянный навар был.

– Без навара обойдемся, – слегка подтолкнул в спину получателя Тихон Григорьевич. – Гуляйте, господин, а нам убираться да отдыхать надо!

– Большое вам спасибо, – сказал Леонид, когда они остались одни. – Вы так выручили меня!

– Это ты меня выручил, а не я тебя, – засмеялся Тихон Григорьевич. – Триста даянов серебром пополам поделим, как с неба свалились!

– Нет, мне не надо, – застеснялся Леонид.

– Экий ты еще суслик, – покачал головой Тихон Григорьевич. – Кто же от денег отказывается? Только мы пока их хорошо заховаем у меня в вагоне, а то вдруг полиция с обыском нагрянет. Этот тип может стукнуть, что у нас серебряные даяны есть, вроде за контрабанду мы их получили, китайцы сразу отберут.

И, действительно, как только поезд отошел от станции Маньчжурия, в вагонах у Леонида и у Тихона Григорьевича несколько полицейских сделали обыск. Они молча шарили во всех шкафах, ящиках, выстукивали стенки вагонов, перерыли все белье, однако ничего не нашли и вышли в Чжалайноре, так и не сказав, чего искали.

– Пронесло, – хитровато усмехнулся Тихон Григорьевич, когда поезд пошел.

– Я надежно запрятал. А ведь донес полиции господин-то хороший, это его работа, значит заодно с полицией работает.

– А почему же он тогда сразу не сообщил полиции о посылке?

– Да очень просто, почему. Если бы он сообщил, то полиция у него наверняка, весь героин забрала, а так он с ними только доходами делится, откупается вроде, чтобы они его не трогали. А тут он просто решил нам отомстить и дунул полиции, что у нас серебряные даяны есть за провоз контрабанды.

– Так нас могут и в Харбине еще обыскать, маньчжурская полиция и туда может сообщить.

– Вряд ли, харбинская полиция с маньчжурской делиться не будет, себе все заберет. Но все же осторожность соблюдать надо, всякое может случиться.

Тихон Григорьевич оказался прав. По прибытии в Харбин все обошлось благополучно, обыска не было и когда вагоны отвели на запасные пути, Тихон Григорьевич принес Леониду завернутые в плотную бумагу тяжелые колбаски сложенных в стопочки серебряных даянов.

– Вот, получай свою долю. А только не советую больше такими делами заниматься. Один раз прошло, а в другой и засыпаться можно.

Леонид взял деньги. Было в них что-то нечистое, словно украл он их. Но одновременно чувство торжества шевелилось где-то внутри от сознания, что Меньшикову и его маньчжурскому сообщнику не удалось провести его, как слепого щенка. Правда, заслуга в этом была Тихона Григорьевича, но этот случай заставил Леонида смотреть на все более осторожно.

Нести домой сто пятьдесят даянов серебром Леонид не рискнул. Мать, узнав о них, подняла бы панику, решив, что ее Леня занимается контрабандой или какой другой нечестной работой. Надо было их где-то сохранить и Леонид отнес деньги Виктору.

– Ты сохрани их у себя, – попросил Леонид. – Если надо, то бери себе сколько надо. А так пусть до свадьбы лежат.

– Здорово ты гребанул, – удивился Виктор. – Так, работать можно! Это не то что у Порфирия Ивановича!

– Это случайно так вышло. На такие заработки надеяться нельзя. Вот для свадьбы поберегу.

Мечты о скорой свадьбе с Леокадией становились теперь все более реальными. Заработок был не высок, но все же определенный. Правда, его еле-еле хватало ему одному, теперь доходов от продажи чая не было, питаться в дороге нужно было за свой счет, скоро надо было заказывать зимнюю форму, значит опять большой расход. Но ведь живут-де как-то другие проводники с семьями, думалось ему, значит и он с Леокадией проживет.

А письма от Леокадии приходили все реже и реже. В каждом новом письме она отговаривалась тем, что все время занята, что писать нечего, да и на ее письма Леонид отвечал не сразу, так как обычно приходили в его отсутствие и ждали его по несколько дней. Но Леонид не сомневался, что скоро должен наступить день их встречи и Леокадия станет его женой.

Меньшикова Леонид встретил на крыльце дома, когда вернулся из поездки. Меньшиков разулыбался, сверкнув золотыми зубами, и вкрадчиво спросил:

– Ну-с, как посылочка? Доехала благополучно?

– Благополучно, – сухо ответил Леонид, но внутри поднималось желание ударить этого скользкого типа. – Так какое это лекарство Вы отправляли? Героинчик! Дураков искали! – распаляясь, крикнул он.

– Что Вы, Леня, – возмутился Меньшиков. – Как Вы смеете так со мной разговаривать?! Какой героин? Я понятия не имею что было в посылке!

– А почему же тогда вы предупреждали запрятать ее понадежнее?

– Ну просто на всякий случай. Клянусь честью дворянина, что я не знал! А откуда Вы узнали? – насторожился он. – Вы посылку вскрывали?

– Вскрывали! И узнали, что там героин!

– И кому Вы отдали посылку? – испуганно спросил Меньшиков.

– К сожалению, тому, кто за ней приходил. А надо было сдать в полицию!

– Вы напрасно так шутите, – сощурил глаза Меньшиков, видимо сразу успокоившийся, что посылка добыла по назначению и сразу обнаглевший. – С организацией, которая поручила мне отправить посылку, шутки плохие! Я Вам не советую так вызывающе держать себя! И рекомендую всю эту историю никому не разглашать! В Ваших же интересах! Понимаете? В Ваших! А то всякое может случиться, я, к сожалению, помочь тогда не смогу!

– Это что – угроза?

– Нет, только предупреждение. Я надеюсь, Вы поняли?

Меньшиков надменно поднял голову и пошел к калитке, обернулся и смерил Леонида гневным взглядом. Но одновременно в его глазах почудился Леониду подленький страх и весь он показался сейчас похожим на большую крысу, трусливую и гаденькую.

Пришла и прошла зима с топкой вагонов, выстаиванием на морозе при посадках пассажиров, ее сменила короткая весна, так же быстро пролетело лето и опять наступила погожая маньчжурская осень, сухая, безветренная. Казалось, что природа отдыхает от весенних ветров, летней жары и дождей. Только пухли реки, все еще не вмещавшие всю воду, пролившуюся в период дождей и растекавшуюся сейчас по полям и заливавшую пашни и огороды. Как всегда начинались в Маньчжурии наводнения.

Леонида перевели на поезд, курсировавший на линии Харбин-Пограничная. Здесь он был впервые. Природа восточной линии резко отличалась от природы западной. Здесь на сопках буйно рос дикий виноград, местность была гористая, железная дорога в некоторых местах делала неожиданные повороты, взбираясь на гору, и тогда из окна вагона был виден внизу путь, по которому только что прошел поезд. На станцию Пограничная поезд пришел под вечер. Когда вагоны отвели на запасные пути, Леонид вышел на перрон станции. За спиной садилось солнце, освещая сопки, за которыми лежала русская земля. И опять стало очень тоскливо, как тогда, в Маньчжурии, когда он с Тихоном Григорьевичем ходил смотреть на русскую землю. Теперь за этими сопками лежали русские просторы до самого Тихого океана. Где-то там был Владивосток, где сейчас жил Миша Ерофеев, от которого в прошлом году Леонид неожиданно получил письмо. После отъезда из России Леонид первое время переписывался с Мишей, но потом переписка оборвалась. В этом недавнем письме Миша Ерофеев писал, что адрес Леонида узнал от его тетки, которую встретил в Крыму, куда ездил отдыхать. Тетка изредка все же писала матери Леонида, почему-то боявшейся, что переписка с ней может повредить сестре.

Миша писал, что отслужил в армии, на флоте, и теперь живет во Владивостоке, работает на заводе и заочно учится на юридическом факультете. Спрашивал – был ли Леонид на военной службе или ему дали отсрочку. Звал приехать к нему, как только у Леонида будет отпуск.

Это письмо взбудоражило и как то особенно резко провело грань между жизнью, которой жил Миша Ерофеев, и той, которая выпала на долю Леонида. Миша служил в армии, был моряком, плавал на военном корабле, а он, эмигрант, играл в солдатики и его готовили стать солдатом армии, готовой служить любому агрессору, который нападет на Россию. Миша обеспечен работой, учится, уверен в завтрашнем дне, а он мыкается, никогда не имел отпуска, о котором писал Миша, да и не может быть уверенным в постоянной работе. И, значит, Миша думает, что Леонид советский гражданин. А на самом деле Леонид пристал к кучке людей, которые бросили Родину и враждебно настроены к ней. Выходит, что теперь они стоят на противоположных полюсах и если возникнет война с Советским Союзом, то окажутся во враждующих лагерях. А ведь когда-то они были закадычными друзьями, строили совместные планы…

Все эти мысли, тяжелые и горькие, нахлынули сейчас, в вечерний тихий час, когда солнце, опускаясь все ниже и ниже, заливало теплым светом дальние сопки, которые, наверно, были уже на русской стороне. Леонид неотрывно смотрел в ту сторону и мысленно перешагнув границу, был уже, казалось, на родной земле. Так простоял он до глубоких сумерек. А потом с тяжелым ощущением какой-то невозвратной потери пошел в свой вагон, где было пусто, темно и как всегда пахло дезосредствами из туалета.

В одном из рейсов, когда поезд шел в сторону станции Мулин, Леонид увидел в тамбуре своего вагона высокого бородача в домотканной куртке, с двустволкой за спиной.

– В тамбуре стоять нельзя, – сказал Леонид бородачу.

Тот обернулся и глянув на Леонида, неожиданно схватил его за плечи.

– Ленька! Ты что, друг, не узнаешь? Али из гордости признать не хочешь?!

– Арсений? – неуверенно сказал Леонид, всматриваясь в бородача. – Ты откуда это?

– Признал! – радостно засмеялся Арсений. – А я уж подумал – не хочешь! А ты вон где, значит, мантулишь. Не знал. Начальством, никак, сделался?

– Каким там начальством, – усмехнулся Леонид. – Проводником. Надо мной все начальники. Если ты билет второго класса купишь, тоже для меня начальником будешь. Ну, пойдем в вагон. Ты откуда едешь-то?

– С хутора. Я, брат, теперь к староверам ушел, ихнюю веру соблюдаю. Вот сейчас в Мулин за порохом, да за гильзами еду.

Они зашли в купе проводника. Арсений стал вроде как-то шире, занял почти все купе. Он поставил двустволку в угол и осторожно сел на краюшек скамьи.

– А закурить у тебя не найдется? – с лукавинкой в глазах спросил он. – Страсть курить охота. У нас на табачное зелье запрет наложен, так дома то я не курю, а сейчас можно. Потом лимонником зажую и баба не узнает.

– А ты что женился?

– Женился! Знатную девку взял! Красивая, здоровая! Во баба! – поднял он большой палец. – Парнишку мне родила – весь в меня! Ну, закурить-то дай!

Он затянулся сигаретой, сладко зажмурился. Леонид смотрел на Арсения и невольно чувство зависти шевельнулось внутри. Ведь вот живет же человек спокойно, женился, доволен, видимо, своей жизнью. А тут все неопределенно, о женитьбе только приходится мечтать. Леокадия пишет все реже и реже.

– Так как же ты живешь? Не жалеешь, что из города уехал?

– Не-ет, – обжигая губы сигаретой, протянул Арсений. – Живем в лесу, молимся колесу. На хуторе у нас дворов немного. Пасека у каждого, хозяйство, скотина. Охотой занимаемся, на птицу, да на зверя.

– И ты тоже?

– А как же, конечно. Какой же я мужик буду, ежели свою семью всем не обеспечу. В тайге хорошо, тихо, не то что в городе. Я уж от города то и отвык, да и ничего в нем хорошего и не нашел.

– Ну, а тебя то не искали, когда ты из отряда сбежал?

– А может и искали, да я хорошо заховался, здесь не найдут, да, наверно, от отряда-то и не осталось никого, всех, поди, порешили. Ну а как Виктор там живет?

– Да все так же, в мастерской у Порфирия Ивановича работает.

– Ох, и паразит же этот Порфирий Иванович, – закуривая вторую сигарету, закрутил головой Арсений. – Все норовит обмануть, да обсчитать. И как только его Виктор терпит?

– А куда ему деваться? Терпит, есть то надо.

– Да-а, плохо дело! Ну, а ты, поди, женился?

– Нет, Арсюша, ничего пока с женитьбой не получается. Леокадия в Мукден уехала.

– Да что на ней свет клином сошелся, что ли? Ну уехала, на другой женись.

– Нет, это исключено! Вот буду лучше зарабатывать, тогда поженимся.

– Худо у вас, городских. Все от денег зависит. У нас в тайге лучше – руки-ноги есть, работать не ленишься и точка. Все будет! Я вон раньше никогда не пахал, не сеял, а научился. От земли, брат, вся сила и вся радость – сказал он нравоучительно, видимо повторяя чьи-то слова.

– Да, может оно и так, но не всем же на земле работать.

– Это тоже верно, – кивнул головой Арсений. – А ты когда нибудь вырвись на недельку, приезжай к нам, поживешь, посмотришь. А понравится – примешь веру истинно-христианскую и женим тебя. Девки у нас хорошие есть!

– Спасибо, Арсюша, – в душе улыбнувшись наивности друга, сказал Леонид, – только не вырваться мне на недельку.

– Ну, а как в Харбине-то?

– Да все так же. Одни богатеют, другие без работы ходят. А в китайских деревнях около Харбина холера началась.

– У-у, это плохо. А что говорят, будто японцы какой то конфликт с китайцами затеяли?

– Что-то у Мукдена там было. Мало об этом пишут. Но вообще то обстановка опять напряженная.

– Так ты приезжай к нам, не пожалеешь. Дай еще сигарету, накурюсь до черноты. В Мулине-то не покуришь – могут наши староверы увидеть, увидят, тогда грех отмаливать заставят. А здесь никто не видит. Мать-то как у тебя?

– Спасибо, здорова, работает. А ты будешь в Харбине, обязательно к нам заходи!

– Не-ет, брат, в Харбин я не ходок. Еще надыбает кто из бывшего начальства, что я приехал, да донесет, тогда хана! Да и баба моя в город не отпустит, она у меня строгая. Ну, кажись к Мулину подъезжаем? Так ты приезжай!

Они вышли в тамбур вагона. Поезд уже постукивал колесами на стрелках, замелькали перронные огни.

– Ну, бывай! – пожал Арсений руку Леониду и тот почувствовал огромную силу таежного жителя. – Может еще когда свидимся. А плохо будет – приезжай к нам на хутор!

– Да где вас найдешь-то? Вы в тайге крепко запрятались.

– Захочешь – найдешь! И помни – девки у нас что надо! Получше твоей Леокадии!

Арсений, не дожидаясь остановки поезда, ловко выпрыгнул из вагона и Леонид не успел даже ответить ему на обидное замечание насчет Леокадии. Он долго всматривался в темноту, стараясь увидеть Арсения, но тот, видимо, на станцию не пришел. Поезд отошел от Мулина, опять монотонно стучали колеса, а перед глазами все еще стоял Арсений – здоровый, сильный, довольный своей жизнью, простой как природа, достигший, видимо, всего, к чему он стремился.

Поезд Харбин-Чаньчунь по времени обращения был похож на цицикарский, но считался образцовым – здесь больше всего ездило иностранцев и им надо было создать наибольший комфорт. Вагон первого класса был наполнен сиянием лаков, мягкие плюшевые диваны покрыты белыми чехлами и даже дезосредства пахли здесь иначе – с примесью каких то духов. Принимая вагон, Леонид выслушал от контролера длинное наставление как он должен обслуживать пассажиров, особенно иностранцев, каким вежливым и услужливым должен быть.

Пассажиров вагонов первого класса всегда было немного. Однако они требовали к себе особого внимания. Разговаривали же с проводником сквозь зубы, обычно по-английски, не интересуясь – знает или нет проводник этот язык. Этим они как бы проводили грань между ними и обслуживавшими их.

– Бой! – впервые услышал Леонид окрик из купе, – бой! – Он не сразу понял, что это относится к нему. – Бой! – уже раздраженно раздалось из купе, где ехал какой-то краснолицый американец или англичанин, пивший коньяк и куривший сигары.

Леонид зашел в купе. Иностранец повертел перед его носом скрюченным пальцем и зло сказал по-русски:

– Ты что, глухой? Почему не являешься сразу?

– Я не знал кого Вы зовете, – чувствуя одновременно стыд унижения и закипавшую злобу, ответил Леонид. – Меня еще никто не звал боем!

– А как же еще тебя звать? – с той же злобой опросил иностранец. – Для нас всякая прислуга – бой, другого слова мы не знаем! Выброси из пепельницы. Плохо обслуживаешь!

Леонид молча унес пепельницу, выбросил пепел и огрызки сигар и так же молча принес ее обратно. В душе кипело возмущение, но высказать его вслух он не мог. Итак, он «бой», прислуга, с – ним можно обращаться как угодно и никто не сочтет такое поведение пассажира неправильным. С его человеческим достоинством никто не обязан считаться. Он «бой»! А ведь так, вспомнил он, в доме дяди Семена звали китайчонка Василия и тогда это его не возмущало! Почему же теперь, когда это коснулось его, он оскорблен?

А колеса по-прежнему выстукивали свою монотонную музыку, как бы говоря, что им безразлично что ощущает и что думает проводник вагона первого класса. Чаньчунь был небольшим чистеньким японским городом на китайской территории. Было странно, что на китайской земле были эти островки японской империи – Чаньчунь, Дайрен, где все управление находилось в руках японцев. Но позднее Леонид узнал, что в Тяньцзине и Шанхае были английские, американские, французские и японские, концессии, делившие города на маленькие островки чужеземного влияния и оставлявшие коренному населению, китайцам, окраины с их жалкими лачугами и грязью.

В Чаньчунь поезд приходил вечером и уходил обратно утром. Надо было убрать вагон и успеть немного поспать, чтобы потом, в течение дня, во все время пути, сохранять бодрый вид и успевать угождать пассажирам. Это бесконечное мотание от города до города как то выхолащивало все мысли, превращало в полуавтомата, делало жизнь однообразной и лишенной интересов.

В один из последних приездов домой Леонида мать передала ему письмо от Леокадии. Было оно распечатано и мать немного виновато сказала: – Ты извини, это я вскрыла письмо. Давно не было от Леокадии писем и я хотела узнать что с ней.

– Ну что ты, какие могут быть у меня от тебя секреты.

Он взял письмо, чувствуя на себе внимательный взгляд матери. Текст был неожиданным и показался неправдоподобным. Он вчитывался в несколько строк, написанных знакомым почерком, и никак не мог осознать их смысл. Леокадия писала, что просит забыть ее и больше ей не писать. Забыть и не писать! Он непонимающе посмотрел на мать, устало сел. Внутри как будто что-то оборвалось. Рушилось все, что казалось нерушимым. Рушились все планы, надежды, мечтания, которыми он жил все это время.

– Ума не приложу, что с ней случилось, – стараясь говорить как можно спокойнее, нарушила молчание мать. – Может она просто хочет дать тебе возможность устраивать свою жизнь как тебе удобнее. Решила пожертвовать своим чувством?

– Не знаю! Ничего не знаю, мама! Что-то случилось, но что – не пойму!

– Хочешь, я сама напишу ей? – наклонилась к нему мать. – Быть может она мне скорее объяснит все.

– Но ведь она и мне могла откровенно написать обо всем. Ничего не могу понять!

Они долго сидели молча, каждый думая о чем то своем. Потом так же молча легли спать. Мать долго вздыхала и, как показалось Леониду, всхлипывала. Ночью он часто просыпался и ему казалось, что полученное письмо – это только коротенький дурной сон, только что увиденный им.

Собираясь утром в поездку, Леонид вдруг подумал, что ему необходимо съездить в Мукден. От Чаньчуня там рукой подать, надо только договориться с начальником поезда, чтобы тот оставил его на один рейс в Чаньчуне.

– Мама, ты не волнуйся, если я не вернусь из этого рейса, – сказал он матери.

– Господи, да ты что это вздумал! – воскликнула она. – Ты обо мне подумай! Девушка-то у тебя и другая может быть, а я-то ведь одна!

– Да ничего я не думаю делать, – взял руку матери Леонид. – Просто я хочу съездить в Мукден, отстану на один рейс от своего поезда. Попрошусь у начальника поезда, скажу, что заболел.

– А стоит ли это делать? – внимательно посмотрела на него мать. – Только душу бередить. Бог ее знает почему она решила не писать. Глупостей еще наделаешь! Да и на работе как бы себе не повредил.

– Не бойся, глупостей не наделаю. А отпроситься, думаю, смогу.

– Ну смотри, делай, как хочешь. Но только береги себя!

Мать была очень взволнована, было видно, что почти всю ночь она не спала. Бедная моя, бедная, подумал Леонид, прощаясь с матерью, сколько тебе забот из-за меня. Из-за меня ты и здесь мыкаешься, работаешь с утра до ночи, все мои беды к сердцу принимаешь. А чем я смогу отплатить тебе за все это?

Начальника поезда, которым был по-совместительству, директор вагон-ресторана, Леонид знал недавно, но надеялся, что тот отпустит его на один рейс. Начальник Поезда Волгин года на три старше Леонида, но уже заметно полысел. В обращении он был всегда ровным, не кричал, не изображал себя большим начальником, как другие ресеверы и этим заслужил уважение проводников.

– Сергей Андреевич, – обратился Леонид к Волгину, когда тот с очередной проверкой зашел к нему в вагон, – у меня к Вам большая просьба. Понимаете, мне нужно остаться на один рейс в Чаньчуне.

– Как это остаться? – спросил Волгин, присаживаясь на скамейку в купе. – А вагон без проводника, что ли, пойдет? Это что – какую-нибудь коммерцию хотите сломать?

– Нет, не коммерцию. А в Мукден мне надо съездить, там что-то с родственницей случилось. А за меня можно проводника из третьего класса послать, там же их двое. Могу же я заболеть?

– Да, обдумал ты все не плохо, – переходя на ты, задумчиво сказал Волгин. – Ну, а если контролер тебя застукает и увидит, что ты здоров? Тогда как?

– Так я сразу же уеду, а проводникам Вы скажете, что я заболел. Для страховки, чтобы кто-нибудь из проводников не донес.

– Так ты, значит, считаешь, что я вроде бы как твой союзник? А если я тебе откажу?

– Ну что же, откажете, значит не смогу поехать. А мне очень нужно, только на один день! От этой поездки многое для меня зависит!

– Ладно, уговорил. Родственница, говоришь? Поверим на слово. Только ты уже сейчас изобрази больного, чтобы у проводников сомнения не было. Пожалуйся всем на плохое самочувствие.

– Ясно! Спасибо, Сергей Андреевич!

– Да за что же? Ты давно ездишь то?

– Да уже второй год. А Вы недавно в Вагон-Ли поступили? Что-то я вас раньше не встречал.

– Да тоже уже больше полгода катаюсь. Как из Шанхая вернулся.

– А где Вы так хорошо английский язык выучили? В Шанхае?

– Где? Да как тебе сказать. Во-первых, не так уж и хорошо. А школ было много – шанхайский порт, американская тюрьма и американский грузовой пароход.

– А почему американская тюрьма? За что вы туда попали?

– За нелегальный въезд в Америку. Это, брат, длинная история, в двух словах не расскажешь. Отец у меня в Америку уехал, я с матерью остался, он обещал нас потом выписать, да забыл, видно про нас. Мать умерла, когда мне шестнадцать лет было. Я у тетки сначала жил, потом решил самостоятельно в Шанхай подался, там везде околачивался. Языка не знал. Ботинки чистил, рассыльным был, потом в порту вроде старшинки над китайскими кули.

Ну и надумал махнуть зайцем в Америку на грузовом пароходе. Перед уходом корабля в трюм забрался, между грузами спрятался. Поплыли. А того не учел, что еды и воды на дорогу надо много, чуть с голода не сдох, пришлось через несколько дней на помощь звать. Обнаружили меня матросы, накормили, доложили капитану, тот решил, что в море меня не высадишь, поплыл я до Америки уже вроде пассажира. Матросам помогал. А по прибытию в Америку меня полиция на Остров слез, как называют там, отправила. Там я несколько месяцев в тюрьме просидел. Все обещали, что если отец меня на поруки возьмет, то можно будет в Америке остаться. Отца долго разыскать не могли, а когда нашли, то он отказался за меня поручиться и залог внести. Ну меня и отправили обратно в Шанхай, на этот раз уже как пассажира. И обратно я в Шанхай вернулся. Вот и вся история. Если здесь не обоснуюсь, опять куда-нибудь подамся, меня уже все время куда то тянет. Говорят в Сингапуре интересно. С английским у меня теперь получше, китайский тоже немного осилил. Главное языки знать.

– А не тянет спокойно пожить? Вы не женаты?

– Нет, какая тут женитьба! Холостому куда легче. Ну, так ты смотри, не подведи, к следующему рейсу не опаздывай!

В Мукден Леонид приехал утром. Внешне город носил европейский облик, но было в нем что неуловимо восточное. С вокзала он перешел площадь, от которой в разные стороны лучами расходились улицы. Он пошел по наиболее оживленной из них и вскоре увидел несколько магазинов с вывесками на русском языке. Вот, наверно, где-то здесь и был магазин хозяев Леокадии. Он зашел в книжный магазин и спросил – не знают ли где можно увидеть коммерсанта, приехавшего из Харбина и открывшего здесь магазин готового платья.

– А вон, напротив, показал владелец книжного магазина через окно. – Только они не так давно открыли новый магазин.

Леонид перешел через улицу и с каким-то внутренним волнением вошел в магазин. Приближался момент, когда он должен был увидеть Леокадию. В магазине было прохладно, за прилавками дремали три приказчика, а хозяин магазина сидел за кассой. Да, это был магазин хозяев Леокадии.

– Скажите, – обратился Леонид к хозяину магазина, – где я могу увидеть Леокадию Владимировну, которая работает у Вас? Я приехал из Харбина от ее родителей, – почему то солгал он.

– Леокадия Владимировна у нас больше не работает, – лениво посмотрев на Леонида, ответил хозяин магазина. – А если вы хотите ее повидать, могу дать вам ее номер телефона. Можете из конторы позвонить, – показал он рукой на дверь за его спиной. – Вот, возьмите, – протянул он листок бумаги с написанным на нем номером телефона.

Леонид зашел в небольшую комнату, где сидел какой-то конторский работник, молча кивнувший головой на приветствие Леонида. «У нас не работает, у нас не работает» – вертелась у него фраза в голове. Где же она работает?

Он набрал номер телефона. Рука почему-то дрожала и он не мог сразу попасть в отверстия диска.

– Алло, я слушаю, – раздалось в трубке. Это был голос Леокадии, несколько измененный телефоном, но все же такой знакомый. Он мог бы его узнать среди тысячи других голосов.

Мне нужна Леокадия Владимировна, – хрипловатым от волнения голосом почему-то спросил он, хотя знал, что с ним говорит Леокадия.

– Да, это я, – как-то настороженно ответила она, словно о чем-то догадываясь. – А кто со мной говорит?

– Это я. Не узнала?

– Боже мой, Леня! – испуганно крикнула Леокадия. – Откуда ты говоришь?

– Из магазина твоих бывших хозяев.

– Как ты сюда попал?! Господи, зачем ты приехал? Что случилось?

Голос у Леокадии был метущийся, он то снижался почти до шепота, то звучал особенно громко.

– Я получил твое письмо и приехал узнать, что у тебя случилось? Ты можешь где-нибудь встретиться со мной?

– Да, да, конечно! А, впрочем, зачем? Нет, нет, я не то говорю! Что делать, что делать?! Зачем ты приехал?! Где ты остановился?

– Нигде. Я от поезда до поезда. Так можем мы с тобой увидеться?

– Да! Впрочем, нет!

– Что с тобой? – стараясь говорить тише и спокойнее, спросил Леонид. – Я же не для того сюда приехал, чтобы поговорить с тобой по телефону.

– Да, да, конечно! Хорошо, я сейчас. Жди меня в японском кафе за углом направо, как выйдешь из магазина.

Леокадия повесила трубку. Леонид посмотрел на конторщика, равнодушно глядевшего в сторону, но, видимо, с любопытством слушавшего весь разговор, и ему стало неприятно, что кто-то посторонний прикоснулся к его тайне. Вот он уйдет и все дремавшие приказчики, хозяин и этот конторщик станут обсуждать его разговор с Леокадией и строить свои догадки.

В японском кафе в этот час было малолюдно. Леонид сел за столик у окна и заказал кофе подошедшей японке в кимоно, низко поклонившейся и пролепетавшей какое-то приветствие. Он стал глядеть в окно, думая еще издали увидеть Леокадию, но она зашла с другого конца улицы, и он увидел ее уже в дверях кафе. На какое-то мгновенье ему показалось, что он ошибся, что это не Леокадия, настолько непривычен был ее вид. Он привык видеть ее в дешевеньком простеньком платьице и в стареньких туфлях, скромную, серенькую мышку. А сейчас он увидел интересную женщину в дорогом костюме английского покроя, в шляпке с небольшой вуалью и модных лакированных туфлях.

Она быстро подошла к столику и сразу села на стул, точно ей было трудно стоять. И точно стараясь скрыть что-то, левой рукой прикрыла правую. Да она и действительно скрывала, но не успела – Леонид заметил на ее пальце обручальное кольцо.

– Леня, милый, зачем ты приехал? – шепотом спросила она. – Это же ужасно, ужасно! Я никогда не думала, что ты приедешь!

– Значит, ты вышла замуж? – почему-то растягивая, слова и чувствуя, что голова наливается свинцовой тяжестью, спросил он. – А я-то верил тебе! Значит вот почему тебе больше не надо писать!

– Леня, пойми, я не могла поступить иначе! Я не могла больше терпеть эту нужду, эту вечную боязнь за маму, братьев, отца! Нужда, нужда, все время нужда!

– Но разве мы не могли пережить эту нужду вместе? Значит все, о чем мы мечтали, теперь к чертям собачьим? Эх ты, а я то тебе верил! – снова повторил он. – Ну зачем ты так поступила? – с просил он после небольшого молчания.

– Леня, я виновата перед тобой, я проклинаю себя! Но не могла поступить иначе!

На мгновенье в его душе поднялась жгучая ярость, ему захотелось ударить Леокадию, бросить ей в лицо оскорбление, назвать ее продажной тварью, но глянув в ее скорбное лицо, он сразу как-то почувствовал, что им сейчас обоим одинаково горько и больно.

– Зачем ты так сделала? – тихо спросил он. – Ведь ты же любила меня!

– Я и сейчас тебя люблю, – глядя ему в глаза, так же тихо сказала она. – Так же люблю и всегда буду любить! Всегда, всегда!

Губы ее задрожали, на ресницах повисли крупные слезы. Она коснулась пальцами руки Леонида, и его точно ударило током. Теперь эта рука гладит волосы кого-то другого – захватившего власть над Леокадией, купившего ее. А он уже никогда больше не почувствует тепло этих рук, не услышит этого голоса.

– Но как ты решилась? Как решилась?!

– Леня, милый, пойми, я жила все эти годы в богатой семье, видела как они живут и мне особенно тяжело было мое почти нищенское существование. И нищета, в которой живут мои родные. А тут, в Мукдене, мне сделал предложение один богатый коммерсант. Он главным образом пушниной занимается. Он на, мое имя деньги в банк положил. Он много старше меня, ему уже за пятьдесят.

– Что ты все он, да он!

– Но теперь я могу обеспечить и маму и братьев, – точно не слушая его, а говоря для своего оправдания перед собой, сказала она.

– И отца, – с горькой усмешкой сказал Леонид.

– Да, и отца. Я знаю, ты его не любишь. Но для меня все они дороги – и мама, и братья, и отец!