Текст книги "Эмигранты (СИ)"

Автор книги: Михаил Шмейсер-Кенарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Утром 28 мая эмигрантские газеты вышли с сенсационными сообщениями – в Харбинском Генеральном консульстве СССР китайские власти произвели накануне обыск. Были помещены снимки: комнаты консульства с разбросанными по полу бумагами, китайская полиция выводит из консульства его сотрудников. Давалось сообщение китайских властей, что при обыске в консульстве обнаружены документы, подтверждающие подрывную деятельность красных советских против гоминьдановского правительства. Обвинение это было явно нелепым, но газеты его все же поместили. Приятно было посмаковать такую сенсацию, порочащую ненавистных большевиков.

В городе сразу стало напряженно, словно какая-то туча нависла над головами и вот-вот должна была разразиться грозой. По улицам ездили грузовики с «серыми» солдатами гоминьдановской армии, прозванными так за форму из бумажной материи мышиного цвета. На русских солдаты покрикивали зло, не разбирая, кто «красный», «хундан», а кто эмигрант. На Китайской Восточной железной дороге советскими служащими стали чинить всяческие препятствия. На границе с Советским Союзом участились нападения гоминьдановских и белоэмигрантских отрядов на советскую территорию. Гоминьдановский Китай явно шел на обострение отношений с СССР, подстрекаемый империалистами, жаждавшими чужими руками нанести вред ненавистным им большевикам.

Эмигрантские круги по-разному встретили развивающиеся события. Одни, типа Родзаевского, явно ликовали, считая, что в ближайшее время начнется война с Советской Россией и большевики будут побеждены; другие держались выжидательной тактики, не зная, к чему еще приведет эта враждебная к России политика Китая; третьи просто были напуганы всем происходящим и боялись, что на их головы опять свалятся новые беды.

Работа на КВЖД была, фактически, парализована. А одиннадцатого и двенадцатого июня гоминьдановцы захватили дорогу и арестовали тысячи советских граждан. Их свозили в Сумбей – район Фудзядяна, где за колючей проволокой, в грязных бараках, в антисанитарных условиях, было собрано несколько тысяч человек, вся вина которых была только в том, что они имели советский паспорт.

Гоминьдановская пресса, а за ней и эмигрантские газеты были полны все новыми и новыми сообщениями о столкновениях на китайско-советской границе, которые якобы провоцировала советская сторона. Обстановка все больше и больше накалялось. Советское Правительство несколько раз обращалось к Нанкину с предложением урегулировать конфликт мирным путем, но гоминьдановцы заносчиво отвергали эти предложения.

После ареста советских граждан на Китайскую Восточную железную дорогу ринулись тысячи эмигрантов в надежде получить работу на дороге. Около Правления дороги с раннего утра стояли толпы народа, стремящегося прорваться к какому-нибудь авторитетному начальнику и заручиться его поддержкой. Но удачливыми были только единицы, в основном принимали только молодых людей в фашистской форме, шнырявших в толпе и доказывавших, что доступ на работу открыт только для членов фашистской партии Родзаевского. Иногда появлялся сам Родзаевский, приезжавший на машине и проходивший через толпу с поднятой головой и отрешенным взглядом. К нему бросались десятки людей, но он никого не удостаивал вниманием, подчеркивая этим важность проблем, которыми был занят. Протоптавшись весь день на солнцепеке. Измученные и усталые, неудачливые искатели работы к вечеру расходились по домам, чтобы с утра вновь собраться около Правления дороги. Авось да повезет?!

Порфирий Иванович с необычной для него живостью реагировал на происходящее. Арест советских граждан он встретил с восторгом. Брызжа от торопливой речи слюной, особенно вычурно матерясь и даже притоптывая ногой, он просто ликовал.

– Вот, доигрались, сволочи! – кричал Порфирий Иванович. – Всех теперь за решетку посадили! Я бы их в яму, в яму и воды бы не давал! И еды тоже! Пусть дохнут с голоду! Скоро большевикам каюк! Китайцы только начнут, а союзников у них много найдется, быстро большевикам голову скрутят! Дождались и мы светлого дня!

– Еще неизвестно, чем все кончится, – осторожно бросал Виктор.

– А ты не сомневайся, – назидательно говорил Порфирий Иванович. – Скоро мы на родные места поедем. Вот помяни мое слово – новый год на родине встречать будем!

Однако, когда Виктор и Леонид попросили Порфирия Ивановича отпустить их на один день, чтобы съездить в Правление дороги насчет устройства на работу, тот остался недоволен.

– А что вам там делать? Или вам у меня плохо, что ли? Может, работа там временная будет, а у меня постоянная. Цельный день потратите, а здесь работы вон сколько!

– Да мы наверстаем! Нам только узнать насчет работы. А вдруг повезет?! – постарался успокоить Леонид Порфирия Ивановича.

– Напрасные хлопоты, – скептически хмыкнул Порфирий Иванович, но все же на один день отпустил.

Леонид и Виктор пришли к зданию Правления дороги к восьми часам утра, но уже застали там массу народа. Одни толпились у главного входа, другие стояли группами в ожидании каких-то «ходатаев», обещавших помочь устроиться на дорогу. Таких «ходатаев» появилось немало. Обычно они подходили к такой группе или к одиночкам и доверительно говорили, что могут помочь получить работу, нужно только дать деньги влиятельному китайцу, от которого зависит все дело. Называли и фамилию китайца. И многие доверчивые люди давали последние деньги в надежде получить работу. «Посредник» брал деньги, записывал фамилии своих жертв, на другой день говорил, что передал их куда надо, что работа наверняка будет, потом несколько дней поддерживал веру в своих подопечных, а затем исчезал.

Когда Виктор и Леонид пристроились к толпе у главного входа, появились трое парней в фашистской форме и обращаясь к толпе стали говорить, что на дорогу будут принимать только членов фашистской партии. Затем они предложили желающим тут же вступить в ряды партии и стали записывать подходивших к ним мужчин, среди которых была не только молодежь, но и люди в годах. Агитация явно возымела свое действие, как только была обещана работа.

Солнце палило, хотелось пить, двери Правления по прежнему были закрыты. Толпа то подпирала к самым дверям, то утомленно отталкивалась назад и этим напоминала морской прибой. Наконец в дверях показался мужчина в костюме песочного цвета, с выхоленным лицом и неторопливыми манерами.

– Господа, – сказал мужчина, – сегодня приема не будет. Можете расходиться по домам!

– Это Михайлов, – сказал кто-то позади Леонида. – Ванька-Каин. Пристроился, сволочуга. Раньше министром был, теперь у китайцев в почете. Везет же людям!

– Господа, – повышая голос сказал Михайлов. – Повторяю, не ждите! Приема не будет!

– А как, членов фашистской партии будут принимать? – крикнул кто-то из толпы.

– Да, конечно, членам российской фашистской партии будет оказываться преимущество. Но сегодня, повторяю, приема не будет!

Двери Правления закрылись, но толпа долго не расходилась. Молодчики из фашистской партии записывали обступивших их эмигрантов, понявших из слов Михайлова, что принадлежность к партиям Родзаевского может стать трамплином для получения работы.

– Пойдем, – уныло сказал Виктор. – Видно правильно сказал Порфирий Иванович, что напрасные хлопоты!

Через несколько дней Виктор и Леонид опять пришли к Правлению дороги и застали прежнюю картину: те же толпы осаждали крепко закрытые двери Правления, так же сновали молодчики Родзаевского, записывая вновь вступающих в фашистскую партию. В одном месте дружно били попавшегося «ходатая», кричавшего, что виноват не он, а китаец, которому он передавал взятки.

– Отчаливаем, – решительно сказал Виктор. – Толку здесь не будет, а к фашистам я записываться не хочу!

– Ну что, опять зря протопали, – с ехидцей встретил их Порфирий Иванович. – Лучшей работы, чем у меня, не найдете! А промежду прочим войны не миновать, – сказал он, помолчав. – Советы с Китаем дипломатические отношения порвали!

– Как порвали? – недоверчиво спросил Леонид. – Откуда вы знаете?

– А вот, читайте, – протянул Порфирий Иванович экстренный выпуск эмигрантской газеты. – Если дипломатические отношения прерваны, значит война будет. Эх, скорей бы началась! У большевиков кишка тонка, они перед китайцами не устоят! А ежели еще иностранцы помогут!..

Но, как показали дальнейшие события, кишка тонка оказалась у китайцев. Вторгшиеся в пределы Советского Союза китайские части были отброшены Красной армией, обрушившей сокрушительный удар на головы агрессоров.

В Харбин с западной линии дороги ринулись жители станций, расположенных неподалеку от советско-китайской границы. Перепуганные, приехавшие в большинстве только с небольшими чемоданчиками, они, захлебываясь рассказывали о том, как им удалось бежать прямо из-под советской бомбежки, как панически бегут китайские части, выбрасывая из поездов штатских пассажиров.

В один из осенних дней в Харбин приехали дядя Семен с тетей Зоей и девочками. У тети Зои были остановившиеся от страха глаза, дядя Семен ругал китайцев и все время курил. Прямо с вокзала они приехали к матери Леонида, заполнив маленькую комнату чемоданами и баулами.

– Машенька, – с ужасом на лице говорила тетя Зоя, – ты не представляешь, что мы пережили! Советские аэропланы бомбили страшно! Мы едва успели сесть в поезд! Хорошо еще самые ценные вещи успели забрать, а обстановка погибла! Говорят, что в наш дом бомба попала! Боже, какой ужас, какой ужас! Я сказала Семену: увольняйся с дороги, получишь заштатные и будем жить спокойно! А он не хочет! Говорит, что не может без работы! Господи, неужели правда, что в наш дом попала бомба?! Ведь тогда все погибло, все, что годами наживали!

– Были бы кости, а мясо нарастет, – успокаивала мать тетю Зою. – Вещи дело наживное, хорошо, что сами не пострадали, успели уехать!

– И зачем это китайцы ввязались в этот конфликт? – не успокаивалась тетя Зоя. – Неужели они думали, что смогут завоевать Россию?! И-за чего им спорить с русскими? Ты извини, что мы тебя стесним немного, но мы недолго! Представляешь, ни в одной гостинице не могли найти места, все занято беженцами!

Этому слову «беженцы» тетя Зоя придала новый смысл. До сих пор беженцами называли себя сами эмигранты, то ли от слова «беда», то ли от слова «бежать». Было общество русских беженцев, беженский комитет. Теперь «беженцами» стали старые кавежедеки, не знавшие до этого никаких потрясений.

Воинственный тон эмигрантских газет сразу изменился, хотя в них изредка проскальзывала еще информация, фабрикуемая гоминьдановскими властями, о якобы имеющихся успехах китайских войск. Но теперь этим сообщениям уже никто не верил и большинство эмигрантов боялось только единого – как бы советские войска не дошли до Харбина. Некоторые эмигранты подались на юг – в Тяньцзинь, Циндао и Шанхай, где опасность встречи с советскими войсками сводилась до минимума.

Удушливое лето сменилось теплой, ясной осенью, но на политическом горизонте все еще было пасмурно. Временами гоминьдановцы вновь пытались вторгнуться на территорию Советского Союза, но каждый раз получали отпор и откатывались назад. Советские войска стояли на границе и дальше не продвигались.

Порфирий Иванович приписывал неудачи гоминьдановцев коварству капиталистических держав, не поддержавших китайцев.

– Опять пропустили такую возможность! – сетовал он. – Если бы японцы, англичане и американцы свои войска вовремя подбросили, то большевикам, считай, конец! Каждый раз союзники подводят! В гражданскую нас подвели и теперь тоже! А я то думал, что пора домой собираться!

– Рано, видать, засобирались, – подкусил Виктор. – Надо еще подождать!

– А ты чего радуешься, чего радуешься?! – кипятился Порфирий Иванович – ты выходит рад, что большевики верх берут?! Тебя тоже надо в Сумбей упрятать, там бы тебе мозги вправили!

В один из осенних дней «бабьего лета», когда в воздухе плавали нити паутины, в садах у домов цвели астры и георгины и солнце грело не обжигая, Леонид пришел с Леокадией на новое кладбище. Они теперь встречались где-нибудь вдали от людных мест – Леокадия все боялась, что хозяйка узнает о ее встречах с мужчиной, что она ей категорически запрещала, и уволит с работы. На кладбище редко кого можно было встретить и поэтому они чаще всего встречались именно здесь.

Они пошли к могиле жены Бухтина и здесь увидели какого-то нищего в рваной куртке из синей добы, китайских штанах, завязанных у щиколотки тесемками, и каких-то опорках на ногах.

– Пойдем отсюда, – потянула Леокадия за руку Леонида. – А то еще привяжется.

Но нищий обернулся и поманил их к себе рукой. И Леонид с трудом узнал в нем генерала Бухтина.

– Идите, идите, мадемуазель, не бойтесь! – голос Бухтина был хриплый, простуженный, в горле у него что-то булькало. – Не пугайтесь моего вида, это, знаете, по причине… по причине пристрастия к водке. Не беспокойтесь, я сейчас трезвый!

– Здравствуйте, Василий Александрович, – неуверенно сказал Леонид. – Как Вы живете?

Этот вопрос самому Леониду показался абсурдным. Ясно было как живет генерал, еще недавно державшийся таким подтянутым и элегантным.

– Слово «живу», Леничка, ко мне не подходит! Не живу, а прозябаю, доживаю! Вот никогда не думал, что так кончится моя жизнь! Да вы садитесь на скамеечку, я ее сейчас оботру, а то после меня опасно садиться, шизы, извините, могут наползти!

– Сидите, сидите, Василий Александрович, – остановил его Леонид.

– Ну что же, вы молодые, постойте, коли хочется. – Генерал устало опустил голову. – А я вот теперь каждый день сюда хожу, все с Лизой беседую. Все переговорил, все вспомнил, повинился перед ней во всем. Ты, говорю, не сердись, что я таким стал, это я не от того, что тебя не стало. И не сердись на меня за то, что тебе в чужой земле лежать приходится. Не удалась жизнь и все тут! А все потому, что не правильно повернул, не на ту дорогу вышел…

Леониду показалось, что Бухтин забыл о них и говорит сам с собой, отрешенный от всего мира, погруженный в свои мысли. Но Бухтин внезапно резко поднял голову и хитро усмехнувшись, сказал:

– А здорово наши китаезам то вмазали! Туда же – с русскими воевать! Да русский солдат любого в порошок сотрет и, извините, с дерьмом смешает. Вон сколько интервентов на Россию сунулось, а всех русский солдат доконал! Ты что так удивленно на меня смотришь? Думаешь с ума спятил белый генерал? Нет, милок, не спятил, я теперь только правду говорю. Вот другому не скажу, а тебе откроюсь – в жизни я ошибку сделал, что с белыми пошел. Надо было с большевиками идти, сколько наших кадровых военных к ним пошло!

Бухтин опять замолчал, казалось, что он задремал. Над головой тихо шелестели деревья, кладбищенское безмолвие создавало ощущение какой-то отрешенности от всего мира, солнце пронизывало даль и казалось, что светились сами деревья.

– Вот я к такому заключению пришел, – снова прервал молчание Бухтин. – Россия сейчас все сильнее и сильнее становится. Но и врагов у нее все больше. Ты думаешь почему Муссолини да Гитлер к власти пришли? Да потому что их поддерживают антисоветские силы! Они думают выкормить и на Россию натравить! Ведь как никак, а я военную академию окончил, кое в чем тоже разбираюсь! Академик! – горестно хохотнул он. – На стопку ханушки пятаки собираю! А так бы грош им цена, вроде Радзаевского. Впрочем, если врагам России он будет полезен, то и его поддержат. Ты к фашистам то не записался? – глянул Бухтин на Леонида. – Подальше от них держись, мой тебе совет! А вообще, жалко мне вас, молодежь…

– Ну, мы пойдем, Василий Александрович, – робко сказал Леонид, ощущая двоякое чувство к этому несчастному человеку – и жалость и уважение. Показалось, что сейчас его устами говорила совесть Леонида, его самые сокровенные мысли, даже им самим не осознанные.

– Ну, идите, – не поднимаясь со скамейки, кивнул Бухтин. – Желаю вам счастья!

Они отошли несколько шагов, когда Бухтин окликнул Леонида.

– Ты извини, – тихо сказал Бухтин, – не хотел при твоей невесте говорить. Дай, сколько можешь, презренного метала. Выпить надо, а не на что. Может найдешь?

Леонид выгреб из кармана все деньги, какие с ним были и отдал генералу.

– Ну, брат, теперь у меня праздник! Может тебе часть вернуть? А, впрочем, не буду. Ты заработаешь, а мне негде взять. Воровать не научился! Все пропил, а совесть не пропью! Это, брат, все, что у меня осталось! Ну, бывай здоров! Спасибо тебе!

– Какой он жалкий и несчастный, – задумчиво сказала Леокадия, когда они отошли далеко от могилы, около которой по прежнему сидел Бухтин. – Неужели он так и погибнет?!

– А он тебя моей невестой назвал, – не отвечая на вопрос Леокадии, сказал Леонид. – А ведь верно, ты же моя невеста! Невеста, невеста, – радостно закричал он.

– Что ты, перестань, – смущенно сказала Леокадия.

– А разве тебе неприятно это слышать?

– Нет, почему, приятно, – повеселела она. – Но ведь это…

– Ты любишь меня? – ощущая необычайно сладостное чувство в груди, спросил Леонид.

– Очень! – глянула ему в глаза Леокадия. – Очень! – повторила она.

– Значит мы скоро поженимся? – все с тем же не утихающим восторгом спросил он.

– Поженимся? – переспросила она. – Разве можем мы мечтать об этом? А на что мы будем жить в будущем?

– Почему у тебя всегда на первом месте мысль о том, на что жить?

– Потому что я смертельно устала от нужды, от вечного беспокойства где достать денег, что бы помочь семье. Ведь, фактически, я и мама содержим всю семью, в отец работает от случая к случаю. Да к тому же и выпивает.

– Но пусть он больше заботится о семье! Почему ты должна жертвовать всем?!

– Не надо, Леничка, об этом! Он мне отец и мне больно, что он такой! Не надо!

Они долго молча шли по аллеям кладбища. Солнце спустилось низко, от деревьев и крестов легли длинные тени, на крыше кладбищенской церкви ворковали толстые голуби. На повороте одной из аллей на них пахнуло ладаном – неподалеку была свежая могила, около которой толпился народ и слышалось погребальное пенье.

Они пробродили по кладбищу почти до глубоких сумерек, изредка перебрасываясь словами, в которых, казалось, была особая значимость, понятная только им двоим.

Как-то, выйдя из мастерской вечером, Леонид столкнулся за углом с высоким бородачом.

– Не узнаешь? – спросил тот. И только по голосу Леонид догадался, что перед ним Арсений Андреев.

– Арсюша, здорово! – обрадовался Леонид. – Ты как сюда попал?! И почему в мастерскую не зашел?

– Я тебя и Виктора здесь поджидал, – сказал Арсений тихо. – Нельзя мне в мастерскую заходить!

– Почему нельзя?

– Я, брат, из отряда сбежал. Боюсь знакомым на глаза попадаться. А Порфирий Иванович узнает, сразу донесет. Тогда мне крышка!

– Так почему же ты сбежал?! Где сейчас живешь? – засыпал Леонид вопросами Арсения.

– Слушай, – сказал Арсений, – может у тебя немного грошей найдется? Пойдем в харчевку, посидим там, я все расскажу. Да и пожрать хочется!

– Пойдем, – согласился Леонид. – Пара даянов найдется.

В харчевке Арсений сел спиной к дверям, чтобы, как он объяснил, его никто не узнал, хотя в харчевке было только несколько китайцев. Видимо он был здорово запуган и чувствовал себя в шкуре загнанного зайца.

– Так что у тебя вышло то? – спросил Леонид, когда китаец поставил на стол еду и принес для Арсения маленький конус ханы. – Почему ты из отряда сбежал?

– Я поначалу не сбежал, – жадно пережевывая еду, ответил Арсений. – понимаешь, мать у меня умерла, грибами отравилась и померла. Получил я телеграмму от соседей, командир отпустил меня мать похоронить, больше некому, один я у матери был. Приехал, похоронил мать, а тут эта заваруха началась, конфликт этот самый. А китайцы русские отряды норовят вперед себя посылать. Ну я и подумал – на кой черт мне под пули лезть и не поехал назад в отряд. В нашем поселке долго не задерживался, сказал, что обратно в отряд возвращаюсь, а сам в Харбин подался. К дядьке пришел, сказал ему в чем дело, а он говорит: «Уходи из моего дома, а то на меня беду навлечешь! Поймают тебя у меня и мне по пяткам бамбуками надают!». Я ему объясняю, что не знаю, мол, где сейчас мой отряд, а он все твердит: «уходи, да уходи». Спасибо тетка сжалилась, в сарае разрешила ночевать, тулуп мне дала, я промеж полениц заберусь, в тулуп завернусь, все не так зябко. Ночи то сейчас холодные стали. Ну, когда дядьки дома нет, тетка иной раз и пожрать чего-нибудь принесет. А вот зима придет, тогда хана!

– А как же ты думаешь дальше жить?

– Я долго мозговал и надумал, что лучше всего мне к староверцам податься. Мой батька из староверов был, только отошел от них. Может в Медяны подамся, что возле Мулина, а лучше куда-нибудь на хутор, в тайгу. Там они охотой промышляют, туда к ним и не заезжает никто. Мне один хрен, что двумя, что тремя пальцами в лоб тыкать! Скажу им, что батька старовер был и я хочу их веру блюсти, они и примут. Сейчас в Медяны подамся, а потом в тайгу. Вот хочу у тебя и Виктора денег на дорогу попросить. Дадите?

– Конечно дадим! В субботу получим и дадим! До субботы потерпишь?

– Да уж как-нибудь дотяну! Авось не замерзну!

– А в отряде тяжело было служить?

– А ты знаешь какие это отряды? – чуть усмехнувшись, спросил Арсений, – Ты думаешь мы лесные концессии охраняли? Мы на ту сторону ходили! Хочешь, не хочешь, а иди! Не пойдешь – здесь расстреляют, пойдешь – там пулю схлопотать можешь!

– А зачем вас туда посылали? – испытывая непонятную дрожь от рассказа Арсения, спросил Леонид. – Что вы там делали?

– Слушай, закажи еще маленький конусочек ханушки, – попросил Арсений. – Может еще хватит денег? Давно не приходилось вот так посидеть, выпить и закусить. Так ты спрашиваешь для чего мы туда ходили? – отхлебнул Арсений глоток ханы из принесенного китайцем нового конуса. – Шпионить нас туда посылали! Это в Харбине думают, что на границе все спокойно, а там, брат, особая жизнь кипит, ни на минуту не затихает! Там несколько отрядов вдоль всей границы стоит – Пешкова, Широкова, Бянкина, да всех не запомнишь. Мне ребята, которые давно там служат, отрядов пятнадцать называли. Они вдоль всей границы шныряют, и по Аргуни, и по Уссури, и по Амуру. И контрабандисты все время ходят, китайцы, японцы. Советские пограничники ловят многих, а некоторые помногу раз через границу ходят и не попадаются. Эх, житуха, – горько вздохнул Арсений, – век бы ее не видеть! Привезли нас в Хайлар, а через несколько дней отправили по разным отрядам вдоль границы. Предупредили, что если кто задумает бежать, будут судить по военным законам. А в отряде тоска смертная, гоняют цельными днями то по словесности, это значит как надо вести себя, если на советскую сторону попадешь, как разговаривать с населением, чтобы тебя не опознали, думали, что ты свой, советский, то по подрывному делу, а то маскировке – это как незаметно границу переходить и маскироваться, что бы советские пограничники не заметили.

Арсений промолчал, словно ему было тяжело рассказывать дальше. Закурил, отхлебнул еще глоток из конуса.

– Ну а потом, для первоначала, – продолжал он, – стали направлять на самую границу наблюдать за советскими пограничниками. Ночью приведут двоих в окопчик, воды с собой принесешь, жратвы на несколько дней, тетрадку, карандаши и бинокль. Вот сидишь в окопчике и наблюдаешь за советской границей. Когда наряды пограничников приходят – отмечаешь время, где посты можешь обнаружить – засекаешь, все в точности записываешь и часы и минуты проставляешь. Видишь, что опять пограничники, наряд их, обратно идут, замечаешь через сколько времени они вернулись. Итак по несколько дней сидишь. Хорошо, если погода добрая, а то как пойдет дождь, беда! Из окопчика не вылезешь, вода под ногами хлюпает, лечь не ляжешь. Спим по очереди. Потом, когда сменят, в штабе отряда все точно расспрашивают, записи проверяют, у себя в журналы записывают.

– А для чего это такие наблюдения? – спросил Леонид.

– А чтобы знать, где и в какое время удобнее диверсантов на ту сторону переправлять. Где «окно» вернее. «Окном» это такое место называют, где с этой стороны на ту людей перебрасывают.

– А тебя перебрасывали?

– Было дело! Первый раз на Аргуни, а второй на Уссури.

– Ну и как там? Страшно было идти?

– А ты думаешь нет? Конечно страшно! Не пойдешь, считай тебя здесь расстреляют, а попадешься – пограничники ухлопают. Гам говорят: если не сможете уйти от пограничников – стреляйтесь, чтобы им в руки живыми не сдаться. Они, говорят, все равно расстреляют, прямо на месте. Вот и выбирай, что лучше! Первый раз нас двое через Аргунь на бревне переплыло, ночь в кустах просидели и день, все выясняли где лучше мимо пограничников проскользнуть. На следующую ночь пошли. Пройдем немного, затаимся. Еще пройдем, опять затаимся. Так всю ночь шли. А к утру к деревне вышли. Цельный день на опушке пролежали, наблюдали что в деревне делается.

– Ну и как там? Правда, что плохо живут?

– А что плохо? Живут как люди. На пашне работают, на огороде, скот пасут, песни поют. Ребятишки бегают, видать сытые, играют. Пограничников и не видно. А ночью обратно пошли. По дороге отмечали где речки, где мосты, где дороги, где лес. До реки дошли, снова залегли, а ночью вплавь на эту сторону вернулись.

– А зачем речки, мосты и дороги замечали? – спросил Леонид.

– Экий ты, право, наивный! Да для составления карты пограничного района русских. А потом другим, кто на советскую сторону пойдет, задание дадут: вот такой-то мосточек подорвать, там-то в колодец отравы подсыпать. Понятно?

– Неужели делают это?

– Конечно делают! Правда, сколько знаю, советские пограничники многих диверсантов ловят, не дают обратно уйти. А на советской стороне наши с кулаками связь держат. Война, брат, идет! Никто вроде ее не видит, а война идет!

– А как ты через Уссури ходил?

– А приехало в отряд какое-то начальство, спросили кто умеет хорошо плавать. Командир отряда на меня и еще на одного указал. Мы уже через Аргунь плавали. Ну нас и отправили на Уссури. Там река то пошире. Тоже несколько дней наблюдали когда и где способнее переплыть. Ну ночью и поплыли. А река широкая, да еще дождь пошел. Для маскировки то это лучше, а плыть плохо. Все же доплыли, вылезли на берег, а одежда хоть и была завернута в мешок, а подмокла. Всю ночь зубами стучали, да комары ели здорово. Днем опять осмотрелись, когда наряд пограничников прошел, вглубь пробираться стали, за сутки далеко отошли, вышли к большому селу. Там хорошо, видать, живут. Машины ходят, тес возят, мешки, должно быть с мукой или с зерном. Заводик какой-то работает. Мы все вокруг села обходили, в кустах да в молодняке хоронились. Ночью обратно пошли, а на другую ночь обратно вернулись. И как подумал я, что еще на ту сторону посылать будут, так решил, что нужно сматываться, а то завсяко просто пристрелят пограничники. А если бы они нашего брата не расстреливали на месте, пошел бы я к ним, да сдался!

– А это точно, что расстреливают?

– Ну, наше начальство говорило, что точно, называли даже фамилии тех, кого расстреляли. А может это они для того такую байку пускали, что бы наши пограничникам не сдавались. Пес их знает! А только сбежал я оттуда и надо теперь куда-то сматываться. Серачей на границу нагнали страсть сколько! Говорят тысяч триста. А хорошо, что я драпу дал, теперь там такая заваруха, что может от наших отрядов никого и не осталось. Ну, бывай здоров! – допил Арсений остатки ханы.

Они вышли из харчевки поздно вечером, договорившись, что Арсений встретит Леонида и Виктора около мастерской и они дадут ему деньги на дорогу. Леонид не сомневался, что Виктор тоже даст денег Арсению.

Всю дорогу до дома Леонид был под впечатлением только что услышанного от Арсения. Человек ходил «на ту сторону», видел, хотя и издали, как живут там люди, дышал воздухом России, ходил по русской земле. И все это крадучись, боясь, что в любой момент может настичь пуля, выпущенная из винтовки пограничника! У Арсения появилось какое-то новое отношение к Арсению – уважение, что ли, перед его храбростью. Ведь сам Леонид не рискнул бы вот так, тайком перебраться через границу. Переплыть реку, прятаться в кустах. А, собственно, зачем и кому это нужно? – вдруг мелькнула у него мысль. Ведь Арсений был, фактически, слепым исполнителем чьей-то чужой воли, посылавшей его почти на верную смерть ради чьих-от интересов, направленных против большевиков. А может не только большевиков, а против вообще всей России?! Он думал, что эмиграция живет только прошлым, только мечтает о том времени, когда будут свергнуты большевики. А оказывается, что кто-то не прекращает борьбы с большевиками и сейчас, воюет с ними на границе. И от этой мысли стало жутковато. И какое-то подсознательное чутье говорило, что все это гадко, что вояки эти не герои, а подлецы, стремящиеся нанести вред России! Почему-то всплыл в памяти образ полковника Капельницкого. Ведь тетя Зоя говорила, что он тоже ходил на ту сторону. А он уверяет, что борется за Россию. И опять в голове был сумбур и ощущение, что его загнали в какую-то мышеловку.

В комнату, которую раньше занимал генерал Бухтин, после его отъезда, переехали супруги Меньшиковы. В первый же вечер сам Меньшиков пришел знакомиться с матерью Леонида. Высокий, худощавый, но с явно выпиравшим брюшком, он производил впечатление беременной женщины. Его жена, в отличии от мужа, была моложава, стройна и держалась надменно.

– Пришел засвидетельствовать вам свое почтение, – сказал Меньшиков, войдя в комнату и церемонно раскланиваясь. – Мы теперь живем, так сказать, под одной крышей. Разрешите представиться – Алексей Алексеевич Меньшиков. Дворянин, – добавил он многозначительно. – Да, да, дворянин, а теперь конторщик в паршивом магазинчике.

– Да Вы присаживайтесь, – пригласила мать Леонида. – Я Канская Мария Александровна. А это мой сын Леонид.

– Очень приятно, очень приятно! – с каким-то наигранным пафосом воскликнул Меньшиков, прикладываясь к руке матери Леонида и затем отвесив церемонный поклон головой Леониду. – Давно изволите здесь обитать?

– Да, порядочно. Да Вы присаживайтесь.

– Надеюсь, что мы будем жить с вами в мире и согласии, – все с таким же напыщенным тоном сказал Меньшиков.

– А чего же нам ссориться, – с легкой усмешкой сказала мать. – У нас и точек соприкосновения не так уж много. Да и вообще с соседями я всегда живу мирно.

– Это очень хорошо! Но, знаете, соседи бывают разные. Вот до этого мы так намучились, так намучились! Попались такие некультурные люди! Самые настоящие мещане!

– Но ведь и от себя зависит многое, – сказала мать. – Как с людьми, так и они с вами.

– Ах, милейшая Мария Александровна, но разве можно сравнить нас – аристократов с грубыми, малокультурными людьми! Нас всегда будет отделять от них незримая стена!