Текст книги "Помещик (СИ)"

Автор книги: Михаил Шерр

Соавторы: Аристарх Риддер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Помещик

Глава 1

И вот ради этого я, идиот, горбатился два года, экономил на всем, не купил себе новую машину, а продолжаю ездить на сраных китайских дровах!!!

«Увидеть Париж и умереть». Интересно, что бы сейчас сказал господин-товарищ Эренбург, автор этой фразы, про Париж?

До знаменитого Монмартра я еще не добрался, но здесь тоже далеко не окраина, и по улицам должны спешить на учебу и работу миниатюрные белокурые красавицы в элегантных платьицах. В воздухе должен стоять запах тех самых свежих круассанов и ароматы Шанель различных номеров и Кристиан Диор.

А что я вижу и ощущаю на самом деле?

Слева и немного впереди из крошечного старого фиата после ночи, проведенной в таких «комфортабельных» условиях, выбирается на свет божий целая цыганская семья. Как они в таком количестве уместились в ней – загадка. Их целая толпа – шумная и пестрая: старики в выцветших платках, женщины с грудными детьми, завернутыми в грязные тряпки, подростки с хитрыми глазами. Они развесили на дверях машины какое-то тряпье, женщины рядом уже развели маленький костерок и варят на нем какую-то похлебку. Её резкий запах смешивается с ароматом немытых тел, и создается приторная, тошнотворная смесь.

Справа, на расстеленном ковре, плясали выходцы, вероятно, из Северной Африки – алжирцы или марокканцы. Они бьют в бубны, выкрикивают что-то на своем гортанном языке, кружатся в каком-то диком, незнакомом мне танце. Их темные лица блестят от пота, а глаза горят странным, почти безумным огнем. Это, надо полагать, у них подготовка к завтраку, который тут же выкладывают их женщины.

А прямо передо мной толпилась чернокожая публика, почти сплошь очень молодая. Среди них не было женского пола, и это были теперь уже французы. Они спорили, смеялись, перебрасывались какими-то шутками, и их белые зубы сверкали на темных лицах.

Я огляделся. Кругом грязь, нищета и ни намёка на тот рафинированный образ Парижа что был в головах у советских граждан после так любимых нами французских фильмов.

«Где же настоящая Франция?» – подумал я с горечью. – «Где тот Париж, о котором я мечтал? Можно сказать, иногда даже грезил многие годы чуть ли не наяву».

Внезапно между арабами и чернокожими вспыхнула перепалка. Кто-то кого-то толкнул, кто-то что-то крикнул – и через секунду в воздухе уже летели бутылки и камни. Я хотел отойти, но не успел. Что-то тяжелое и твердое ударило меня по голове…

Дикая головная боль, затем темнота, и я куда-то падаю…

* * *

Сознание возвращалось медленно и неохотно, рывками. Но в какой-то момент возникшие першение в горле и острая боль в затылке, а затем жгучее жжение в шее резко и окончательно выдернули меня из небытия.

Я понял, что лежу на чём-то жёстком и противном, а в шею впилось что-то колючее и ещё более противное. Руки инстинктивно потянулись к горлу и наткнулись на конец торчащей из-под воротника веревки.

Ощупав горло, я понял что это конец не просто конец пеньковой веревки, а петли на моей шеи.

«Боже правый, я что, повесился⁈» – мелькнула дикая мысль и я, судорожно дернувшись, сел, схватился за петлю, изо всех сил рванул ее и отбросил в сторону.

Дикая боль обожгла горло. Я зашелся в кашле и судорожно дергаясь, с грохотом рухнул на пол. Сердце бешено заколотилось, а в глазах появились черные круги.

Когда зрение прояснилось, я, продолжая лежать, медленно огляделся.

Небольшая и сразу видно убогая комната. Я лежал на простом деревянном полу, достаточно грубо сколоченном и совершенно безобразно обработанном. Когда-то он был покрашен, вероятно, в какой-то ядовито-коричневый цвет. Краска местами уже облупилась, и пол производил мерзкое впечатление кожи какого-то прокаженного.

Я никогда не встречал прокаженных, но на ум почему-то пришло именно такое сравнение.

Дощатые стены комнаты покрашены такой же краской и когда-то были оклеены обоями, которые местами отклеились и оборвались. Низкий, тоже деревянный, балочный потолок. На одной из стен – крошечное окошко забранное железными прутьями и застеклённое мутным, грязным стеклом, сквозь которое едва пробивался дневной свет.Но его хватало, чтобы понять: на дворе стоял хмурый день.

А прямо над моей головой к потолочной балке был привязан длинный обрывок чертовой пеньковой верёвки. Как говорится картина маслом: кретин пытался повеситься, но веревка оборвалась, и он остался жив.

Пошатываясь, я поднялся на ноги и еще раз огляделся. В углу – раковина и большой навесной умывальник. Типа такого, как у меня на даче на улице.

Но в комнате чего-то явно не хватает: дурацкая деревянная кровать, с идиотской не заправленной грязной постелью, грубый деревянный стол, на нем лежат какие-то бумаги, подобие забытого школьного пера, что-то похожее на замысловатую чернильницу и два грубых стула типа табурета.

И никаких признаков цивилизации, то есть электропроводов: лампочек, проводов и розеток

Я оглядел себя. На мне были не мои джинсы, футболка и кроссовки, специально купленные перед поездкой в Париж, а видавший виды сюртук с жилеткой, мятая и грязная сорочка с высоким разорванным воротником. Когда-то она была, вероятно, белой.

Поношенные брюки с вытянутыми коленками, заправленные в сапоги. Единственный предмет гардероба хотя и нечищенный, но более менее новый.

Первая мысль была, я что сдуру или по пьяне подрядился сниматься в каком-нибудь дешевом французском историческом фильме? Но где съемочная группа, кинокамеры и эти, как их называют, софиты?

Нет, съемками здесь не пахнет. Тут пахнет сыростью, плесенью и блевотиной.

Шатаясь, подошел к умывальнику и посмотрел на себя в зеркало на стене над ним.

От увиденного в зеркале у меня чуть ли не буквально застыла кровь в жилах. На меня, боже праведный, смотрела помятая рожа с растрепанными, средней длины грязными сальными волосами, воспаленными глазами с красными прожилками, тонкими усишками над верхней губой и редкой козлиной бородой.

Под правым глазом отцветал старый фингал и из-под разорванного воротника сверкал свежий багровый след от веревки.

«Странгуляционная борозда», – пришло на ум знакомое. А затем меня захлестнули панические мысли.

«Нет, это не я, этого не может быть! Мне шестьдесят с хвостиком! Я упитанный мужчина в самом расцвете сил, а не это вот это вот! Где ранние залысины? Где загар от постоянной многолетней работы на улице? Это не я… Это вообще не я…» – шептал я, с ужасом касаясь своего нового лица.

В этот момент я услышал какой-то грохот и понял, что до этого ничего не слышал.

Грохот доносился со стороны двери. Она была изнутри комнаты закрыта какой-то палкой, просунутой в массивную ручку, и успешно противостояла бешеному напору с той стороны, который сопровождался каким-то дикими воплями.

Кричал явно взрослый мужчина и на русском языке. А вот что он вопил, разобрать было невозможно. Скорее всего, он вежливо просил отпереть дверь.

Я перевел взгляд опять на зеркало.

– Ну и рожа. Прямо-таки «лишний человек», – выдавил из себя, говорить было трудно, горло горело огнем.

Я щипнул себя за руку. Больно. Ударил кулаком по стене – тоже больно.

– Значит, не бред. Либо я сошёл с ума, либо…

Мысль повисла в воздухе.

«Однозначно я куда-то попал. Вариант раз, попадание в дурку. Это подсознание играет со мной злые шутки после того, как один из этих французских уродов приложил меня по голове? Нет, не похоже, по рассказам тех, кто там бывал, все немного не так. Антураж не тот, повесится там нереально, да и где пресловутые санитары? Вариант два. Переместился в прошлое? Но это же бред какой-то, какой, нафиг, провал в прошлое⁈ Но стоп – это неконструктивно. Я не в дурке, это точно, и единственной гипотезой действительно является перемещение во времени. Вот тебе и альтернативная история с путешествиями во времени. Вот тебе самая что ни на есть „попаданческая“ история, над чем я всегда смеялся. Как говорит один товарищ – доигрался, хрен на скрипке».

Палка, просунутая в ручку двери, наконец поддалась энергичному напору с той стороны и сломалась. Дверь распахнулась и в комнату влетел, вернее даже стремительно, как снаряд, ворвался коренастый мужик лет сорока, в поношенном кафтане и сапогах, которые явно видели лучшие дни.

– Барин! Да что ж вы такое удумали, да как можно, – заголосил он, размазываю кулаками слезы на своем лице.

Он говорил еще что-то по-русски, но каким-то архаичным языком, с оборотами, которые я помнил разве что из классической литературы и слабо понимал.

– Степан? – рискнул предположить я.

– Вы, барин, гляжу действительно немного того, даже меня не узнаете! Конечно Степан, ваш лакей! Я же говорил дохтуру – молодой барин не в себе после того письма! Вешаться! Да как вы могли! Барин! Да что ж вы творите!

– Всё, хватит орать, как видишь, не получилось, – просипел я.

Слуга мгновенно замер с открытым ртом. Видимо, его «молодой барин» никогда не отличался чувством юмора.

Пауза несколько затянулась, и я решил, что события желательно немного форсировать.

– Ты, Степан, думается мне, хотел что-то сказать?

– Хотел, барин, хотел… Родители ваши только преставились, а вы уже в петлю полезли.

– Преставились? – я нарочно сделал глупое лицо.

– В мир иной отошли, барин! Батюшка с матушкой! Господь прибрал в один день, как известие пришло, что братья ваши старшие на Кавказе костьми легли. Имение заложено, а вы тут… – он махнул рукой в сторону оборванной веревки.

В этот момент в голове что-то щёлкнуло.

Воспоминания. Не мои. Его.

При слове «батюшка» в голове всплыл образ пожилого седого как лунь мужчины с такими же седыми бакенбардами и добрыми глазами. «Матушка» – полная женщина в чёрном платье, всегда пахнувшая какими-то травами. «Братья» – два, похожих друг на друга, молодых офицеров в военной форме.

«Имение» – и я вдруг ясно представил большой деревянный дом, сад, конюшни…

И вдруг в голове всплыло слово: «Долги».

Еще слегка пошатываясь я вернулся к раковине с умывальником и начал раздеваться. Степан хотел помочь, но я оттолкнул его.

– Принеси мыло, расческу, полотенце и свежее белье.

Содрав сапоги, бросил их в руки Степана.

– Почисти, – краем глаза я увидел очередное изумление своего лакея. Похоже мои действия были ему также непривычны, как и предыдущие речи.

Вспомнив свои армейские годы, когда приходилось с голым торсом мыться холодной водой, например, после утренней физзарядки, я, фыркая как морж, помылся с головы до пят.

Степан дважды добавлял в умывальник воду. Лакей он наверное расторопный, так как принесенная им вода была уже теплой.

Помывшись и вырядившись в чистое, я почувствовал себя намного лучше, даже шея начала болеть намного меньше. Степан принес какой-то шейный платок и он успешно скрыл красный след на шеи.

Причесавшись, я еще раз принялся разглядывать себя в зеркале.

На этот раз увиденное мне почти понравилось.

Из зеркала на меня смотрел молодой человек, я немного напрягся вспоминая, двадцати двух лет. Худощавый, немного бледный, с правильными, даже красивыми чертами лица. Длинные, закрывающие уши светло-русые волосы, серые глаза, тонкие усики над верхней губой и небольшая бородка клинышком. Вполне симпатичный малый, если честно. Да, надо привыкать к себе новому.

Чистые новые носки приятно ласкали ноги, и даже не хотелось одевать сапоги.

«А Степан молодец, шустрый мужичок. Вон как успел начистить сапоги, блестят так, что можно в них и посмотреться», – подумал я, натягивая сапоги.

Степан умчался приводить в порядок жилетку и сюртук, а я подошел к столу и взял верхнюю бумагу, исписанную немного корявым и явно дрожащим почерком.

С дореволюционной орфографией я был немного знаком и без особого труда начал читать:

«Мир жесток и несправедлив. Я, Александр Георгиевич Нестеров…» и дальше предсмертное идиотское бла-бла гения, непонятого человечеством.

Степан молодец, успел принести подсвечник с тремя зажженными свечами и что-то типа большой пепельницы. Я без колебаний сжег в ней эту чушь. То, что в этом мире меня зовут также, как в покинутом, мною было воспринято совершенно спокойно и даже как само собой разумеющееся.

После этого я взял в руки письмо, полученное накануне. Его автор, некий Семен Иванович, в памяти тут же всплыло, что это управляющий имением, сообщал «милостивому государю Александру Георгиевичу», то есть мне, что мои родители – батюшка Георгий Петрович и матушка Мария Васильевна – скоропостижно скончались в один день, получив известия о гибели на Кавказе старших сыновей Петра и Василия. И поэтому мне надлежит срочно вернуться в Россию.

А ниже было обстоятельное дополнение, написанное рукой старшего брата матушки Алексея Васильевича. Его имение было в соседнем уезде и он взялся подготовить все дела для моего вступления в наследство.

То, что он написал тянуло не на дела, а на поганенькие делишки.

Имение Нестеровых так себе: одна деревня Сосновка, деревянный господский дом, четыреста десятин пахотной земли и около ста крепостных душ мужского пола. Жить, не тужить, в принципе можно. Но есть одно «но». Долги.

Имение, как полагается у большинства нынешних русских дворян, заложено. Оставшиеся тысяч десять залога в Государственном заемном банке, которые надо платить еще целых пятнадцать лет, сумма приличная, но сущая ерунда на фоне всего остального.

Алексей Васильевич успел немного разобраться в наших семейных делах и выяснить, что батюшка оказывается назанимал еще кучу денег у, как сказали бы в покинутом мною 21 веке, физических лиц и в каких-то мутных конторах, например у какого-то еврейского менялы в славном местечке Бердичеве.

Но это полбеды. Второй половиной беды были долги моих братьев. Жалования и денег, присылаемых родителями и бездетным Алексеем Васильевичем им во время их гвардейства в славном городе Санкт-Петербурге, естественно, не хватало, и они долги делали сами. Особенно старший – Петр.

Он умудрился влюбиться в очень красивую дамочку, жениться на ней и завести двух детей: мальчика и девочку. Избранница брата была из московских беспоместных дворян и приданное за неё он получил два сундука нарядов.

Второй брат, Василий, жениться не спешил, долгов он наделал по меньше, и все исключительно карточные.

После отбытия братьев на Кавказ количество новых долгов резко уменьшилось, а невестка с детьми приехала жить к родителям мужа.

Какова сумма общих долгов Алексей Васильевич еще не знает, но обещает к приезду племянника разобраться. И дядюшка полагает, что на моей шее повиснет не меньше ста тысяч.

К моменту, когда я закончил читать письмо, вернулся Степан. Он определенно очень хороший слуга. Почищенные им сюртук и жилетка выглядят вполне пристойно, по крайней мере их не стыдно надеть.

– Степан, собирай вещи. Едем в Россию.

– Но, барин…

– Денег нет?

– Нету.

– А у нас есть что продать или заложить?

– Если покопаться то можно найти, вот ваши пистолеты, например. Или кое-что из гардеропу.

– Что-нибудь по настоящему дорогого и ценного сердцу есть? – что там есть у меня нового я, естественно, не знаю. Возможно если напрягу свои мозги, то может что-нибудь и всплывет.

– Да нету ничего у вас барин, одна… – что одна Степан не сказал. Похоже такие оценки ему давать не по чину.

– Тогда продавай и закладывай все подряд. Поедем лучше налегке, но с деньгами.

Степан ушёл, качая головой и что-то бормоча под нос. Он явно озадачен неожиданным поведением своего барина.

Я снова остался один и вернулся у столу на котором лежали еще две тетради в кожаном переплете. Взял ту, что потоньше и открыл наугад:

«О, дева ангельской красы…»

– Боже, какая пошлость.

Стал листать дальше. Стихи. Ещё стихи, затем еще и всё глупые и пошлые, некоторые на грани фола.

Записи о проигранных в карты деньгах. Суммы различные, есть даже по несколько сотен, одна даже почти тысяча сто. Правда есть записи и о выигрышах. В конце подведенный дебит с кредитом. Естественно господин Nesterof господам французам должен! Хорошо, что всего две половиной тысячи франков.

– Идиот. Романтичный, безмозглый идиот, – мне хотелось высказаться немного по-другому, но после прочитанных пошлых стихов язык почему-то не повернулся.

Но теперь я – этот идиот.

Накатившееся раздражение требовало выхода и я не нашел ничего лучше, чем запустить дурацкую кожаную тетрадь в угол комнаты. Неожиданно это меня успокоило.

Я придвинул стул, сел на него и открыл вторую тетрадь, более толстую. Это оказался дневник господина Нестерова. Вести он его начал с четырнадцати лет.

Дневник велся нерегулярно, но информация содержащаяся в нем для меня бесценна. Первое, что я выяснил, прочитав последнюю запись, а это я сделал самым первым делом, какое сегодня число, какого месяца, а самое главное, узнал год.

Итак, сегодня двенадцатое июля 1840 года, по григорианскому календарю. По юлианскому календарю, по которому живет Россия, это 30 июня. Последнюю запись тот Александр Нестеров сделал ранним утром, перед тем как решил повеситься.

Последней каплей для него был неутешительный итог его карточных игр. Этот идиот надеялся с их помощью поправить своё материальное положение.

Правда непонятно какого лешего, сидя на жопе ровно, когда через день два тараканы гоняют друг друга в пустом кармане, он умудрялся на дешевых баб спускать кучу бабла, как только оно у него появлялось.

Ну, дебил. А амбиции какие! Считать себя великим поэтом, почти равным Пушкину и Байрону! Поэтому полгода назад покатил во Францию, с целью получения европейского образования и попутного покорения Старого Света, как только ему стукнуло двадцать один, и он получил право свободного выезда из России. Оказывается сейчас из России-матушки дворянин до двадцати одного года свободно выехать не может. Государь Николай Павлович Первый – мужчина строгий, у него особо не забалуешь.

Значит, я – калужский дворянин Александр Георгиевич Нестеров. Полных лет мне двадцать один, и родился я двадцать седьмого декабря 1818 года по юлианскому календарю.

В Париж я приехал в конце января 1840 года и снял сразу же одни из самых дорогих апартаментов. Денег у меня были полные карманы, наивная матушка, души не чаявшая с своем Сашеньке, постаралась набить ему их максимально туго денежными знаками. Она всерьёз полагала, что её любимец едет учиться и заниматься серьезно литературным творчеством.

Через месяц апартаменты пришлось сменить на те, что попроще, затем еще на более попроще и в конечном итоге господин Нестеров оказался постояльцем одного из самых дешевых парижских пансионов.

А ведь по идеи не дурак и достаточно прилично образован: закончил Московский университет, по крайней мере знает чуть ли не в совершенстве четыре европейских языка: английский, итальянский, немецкий и естественно французский. На последнем балакает как самый настоящий француз, что кстати в России сейчас не редкость. После войны двенадцатого года хороших учителей французского, а также итальянского и немецкого пруд пруди.

Дневник идиота Сашеньки дальше я читать не стал. Дорога до России длинная, успею его изучить.

Надо же, Сашенька! Меня всегда называли Александром или Сашей. Во взрослом состоянии – по имени-отчеству. За всяких Сань, Шур или того же Сашеньку я даже в драки лез. Но для простоты восприятия ситуации, себя прежнего здесь, в XIX веке, так и быть, буду называть Сашенькой.

Пока Степан продает остатки имущества, мне надо решить, что делать дальше.

Сашенька был выпедрежником во всем, и оказавшись в Париже изображал из себя заядлого курильщика – курил только вошедшие в моду кубинские сигары «Ramon Allones», начатую коробку которых принес Степан. Поэтому закурив сигару, я предался размышлениям, что мне надо делать.

Есть конечно призрачная надежда, что что все происходящее – глюки ушибленного мозга и надо просто подождать. Но что-то свыше подсказывает мне, что это не глюки.

И поэтому первое: из Парижа надо уносить ноги и как можно скорее. Тут Сашенька, похоже, нырнул почти до самого дна. По крайней мере, мне оно видится уже явственно.

Дальше вариантов всего два: закрыв глаза и сломя голову куда-нибудь бежим, едем, плывем. Не камильфо, лучше снова в петлю.

Тогда остается последний и единственный вариант: едем в Россию-матушку, вступаем в наследство и действуем по ситуации. Задача минимум – расплатиться с долгами и и стать для начала калужским помещиком.

К сожалению, мои познания в истории Отечества достаточно скромные.

Я знаю что были Куликовская битва, титан русской истории царь Петр, который прорубил окно в Европу и построил Петербург. Была война с Наполеоном, восстание декабристов, отмена крепостного права. Затем революция 17 года, которую совершил Ленин. Потом был великий вождь, отец народов товарищ Сталин и Великая Отечественная война. В 1961 году в космос полетел Юрий Гагарин.

Горбачев и Ельцин под руководством Березовского и Чубайса развалили СССР, устроили дефолт 98 года и войну в Чечне.

А потом президентом России стал Путин. Чеченская война закончилась, но в проклятых горах вскорости погиб мой единственный сын, служивший в погранвойсках.

Всё: решение принято. Еду в Россию и как можно быстрее.