Текст книги "Школа министров"
Автор книги: Михаил Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
– Я бы и рад, да некогда. Еще нужно товарища Замкова проведать. Лев Толстой считал, что на пустой желудок легче управлять своей душой и телом. А мне душа сегодня потребуется.
– Скажи, за каким чертом Лядов посадил Замкова на объединение? Он же верхогляд, болтун...
– У него оперативное мышление.
Скатерщиков изумленно округлил глаза.
– Оперативное мышление?! Да вы что там все?..
– Ну, ну, полегче. Начальству виднее. Лядов знает, как расставлять кадры.
– Ну, если виднее, то молчу. Мне-то что? А тебе пророчу кучу неприятностей из-за этого оператора-мыслителя.
– Стерплю. Чего не стерпишь ради карьеры!..
Ему хотелось пройтись по цехам, постоять в кузнечном возле уникального гидропресса, может быть, даже прислониться к этой махине щекой, потрогать. Но оказался в кабинете Скатерщикова. В окружении инженеров.
Здесь был и Карзанов. Приезду Алтунина он обрадовался. Хотя восторгов не было, как всегда, чувства свои выражал скупо. Был все такой же сухопарый, спортивный, с острым, выпяченным вперед подбородком и глубоко запавшими сердитыми глазами. Сосредоточенное выражение словно бы навсегда застыло на его лице.
– Надеюсь, вы, Андрей Дмитриевич, прониклись идеей зонирования? – спросил Сергей, почти убежденный в положительном ответе. – Вам всегда был люб размах. Вот теперь и представляется возможность размахнуться по-настоящему.
– Идея любопытная, – сказал главный инженер уклончиво и почему-то отвел взгляд.
Нет, не проникся... А жаль.
– Я летел сюда и прикидывал, – продолжал Алтунин, – уложимся в восемь месяцев или нет? Решил поглядеть, как тут у вас. Вы должны быть в авангарде.
Скатерщиков потемнел: понял, за чем пожаловало начальство, – проверка! Проверок он не любил, не терпел. Ненавидел их. Ох, уж эти проверки и ревизии!.. Его словно окутало холодным облаком: лицо сделалось постным, тоскливым. Пробормотал неуверенно:
– Разворачиваемся.
По-видимому, думал, что Алтунин сейчас же, в присутствии инженеров, станет расспрашивать, как да что. Придется отвечать. Дотошность Алтунина он знал, и ему стало не по себе.
Странное дело: Лядова Скатерщиков не боялся, разыгрывал перед ним этакого чудаковатого, обремененного сверх меры заботами администратора, чуть пришибленного, покорного, готового со всех ног броситься выполнять любое распоряжение. С подчиненными вел себя по-другому: сухо, умно, требовательно. Берег свой авторитет пуще глаза. Не в пример Алтунину считал себя знатоком и живописи, и музыки, и литературы. А перед Алтуниным почему-то трепетал. Алтунин молчаливым взглядом, выражением лица мог посеять в его душе панику. При Алтунине он терял уверенность в себе.
И теперь внутренне трепетал, зная, что Алтунин будет беспощаден в выводах.
Усмехнувшись про себя, Сергей сказал инженерам:
– Вы, товарищи, на сегодня свободны. Я с Петром Федоровичем пока потолкую. Вас, Андрей Дмитриевич, тоже прошу остаться.
Когда инженеры ушли, Сергей сразу приступил к делу.
– Докладывайте!
– Ведем подготовку, – хрипловато отозвался Скатерщиков.
– И как же вы ее ведете?
– Лабораторные исследования. Подключили НИИ.
– Сколько времени будут продолжаться исследования?
Скатерщиков и Карзанов бегло переглянулись.
– Вы знаете, Сергей Павлович: строго определить сроки в данном случае весьма затруднительно, – ответил Карзанов.
– Ну, положим, сейчас планируют даже время спуска космических станций на Марс и Венеру... Какому отраслевому НИИ поручили исследования?
– Батуринскому.
– Кто возглавляет работы?
– Еремеев Дмитрий Иванович.
– Позвоните: пусть сегодня же явится сюда для доклада.
– Но это триста километров!..
– Пошлите вертолет... Какие заводы-филиалы ведут переналадку?..
– Этого пока не начали...
Он сыпал и сыпал вопросами, будто обстреливал из дробового ружья. Крепко сцепился с Карзановым, который вдруг стал доказывать, что «дело терпит».
– Закисать начинаете, Андрей Дмитриевич. Вот уж воистину консерватизм возникает на почве удобств.
Карзанов покраснел. Он еще не утратил свойства краснеть. Алтунин теперь краснел лишь мысленно: щеки оставались бледными, но знал – вот тут они должны краснеть, представлял, как должны гореть.
Было время, когда Алтунин благоговел перед Карзановым. Андрей Дмитриевич сделал бесконечно много для формирования его характера. Бывало, они засиживались в физической лаборатории и вели долгие мудрые беседы. Крупный изобретатель, ученый, Карзанов принимал простого кузнеца Алтунина всерьез, втолковывал ему современные идеи, раздвигал горизонт.
– Я требую только по существу, а не из-за личного каприза, – говорил он тогда.
Так же должен вести себя и Алтунин – вот что имелось в виду.
Как-то Сергей спросил у него, что нужно подразумевать под счастьем. Карзанов рассмеялся, нарисовал на чистом листе бумаги большой круг, вписал в него совсем маленький и сказал:
– Большой круг – это сфера притязаний человека. Малый – сфера его достижений. Если диаметры обоих кругов станут равными, это будет означать полное счастье.
Разговор врезался в память. И теперь Сергей думал: у Петра Скатерщикова, по всей видимости, круги слились – он счастлив полным счастьем. Да еще надеется на переезд в Москву. Сверхсчастье! Но сошлись ли круги у Андрея Дмитриевича? Счастлив ли он? Счастлив ли со своей молодой женой? Почему у них нет детей?.. Будут дети, будут. Жена – певица, не хочет пока портить фигуру. Ей кажется, будто все еще впереди. А он-то, должно быть, не совсем в этом уверен...
Теперь Алтунину приходится отчитывать Карзанова – главного инженера большого производственного объединения «Самородок» – за слабую распорядительность, за проволочки с переключением производства на новую технологию. Приходится втолковывать этому умнейшему человеку, как необходимы машины в «северном» исполнении и какой огромный, глубокий смысл имеет зонирование машиностроения в восточных районах. Выло неловко. Но ничего не поделаешь. Долг начальника.
И чем больше распекал он Карзанова, тем сильнее тот мрачнел.
Сергей догадывался, что здесь произошло. Скатерщиков, конечно же, навострил лыжи в Москву, ждет приказа и не сомневается в новом назначении – обезволился, пустил все на самотек. И Карзанов, наверное, знает о предполагаемом назначении своего шефа, находится в неопределенности. Вот и тянут.
Резкость и непреклонность Алтунина обоих раздражала.
– Вы несправедливы, Сергей Павлович, – сказал Карзанов с некоторой горячностью. – Вам ли не знать, что переход на новую технологию – кропотливый и длительный процесс. А подозреваете, кажется, что мы тут чуть ли не саботируем приказ.
– Не подозреваю, а вижу!
– Тогда я умолкаю, – сказал Карзанов.
– В таком случае можете идти, Андрей Дмитриевич. К разговору вернемся, когда пожалует сюда Еремеев...
Карзанов молча встал и вышел. По всей видимости, он был глубоко уязвлен, даже оскорблен: Алтунин, по существу, выдворил его.
Скатерщиков укоризненно качнул головой, сказал тихо:
– За что ты его обидел? Если хочешь дать надрайку, то дай ее мне – я за все здесь отвечаю. В том числе и за свой приказ Карзанову поглубже изучить вопрос, а уж потом заниматься перестройкой. Или я не прав?
– Ты умышленно тянешь с перестройкой и Карзанова водишь за нос.
Скатерщиков покраснел. Крякнул.
– Ну, знаешь, Сергей Павлович, ты чересчур категоричен в выводах. Тебе как начальнику следовало бы воздерживаться...
– Начальников, Петр Федорович, не положено поучать. Приказ министра получил три месяца назад, а что за это время сделано? Практически ничего. Они тут, видите ли, изучают вопрос! Изучайте себе на здоровье. Но уклониться от перестройки все равно не удастся – сколько бы ни тянули. Параллельно с изучением нужно было привести в готовность всю материальную базу, заключить договора с другими заводами и объединениями, которые будут обеспечивать вам переход на новую технологию. Сделано все это?
Скатерщиков понуро молчал.
– То-то же, Петр Федорович. Ты прекрасно знаешь и без моих подсказок, что от тебя требуется, а за три месяца палец о палец не ударил. Я ведь слежу за каждым твоим шагом. И на коллегии обо всем придется докладывать...
Скатерщиков оживился.
– А зачем на коллегии?
– Потребуют отчета, Петр Федорович. Министр потребует, когда выздоровеет. Он ведь не забывает нас. И докладывать придется тебе самому. Без моего посредничества. И еще скажу тебе: пока программа не будет выполнена, ни о каких продвижениях разговора быть не может.
Скатерщикова прошиб пот. Он заерзал в кресле, спросил неуверенно:
– О каких продвижениях разговор?
Сергей хмыкнул.
– Хочешь начистоту? Изволь. Геннадий Александрович прочит тебя ко мне в замы. Ты это знаешь.
– Ну и?.. – Он снова воспрянул, в глазах появился влажный блеск.
– А я не хочу иметь тебя замом!
– Не хочешь? – Скатерщиков был не то удивлен, не то растерян. Во всяком случае, на его лице появилась глупая улыбка. – Почему не хочешь?..
– Не потянешь, Петр Федорович.
– Под твоей эгидой-то не потяну?
– Не тот случай. Под эгидой не укроешься. Придется самостоятельно принимать ответственнейшие решения. А вдруг мне прикажут вплотную заниматься маркетингом и ты останешься один?
Щеки Скатерщикова посерели, губы сжались в. полоску.
– Вот теперь мне все ясно, Сергей Павлович, – сказал он негромко. – Решили в Москву не пускать? Министерство, главки не для таких, как Скатерщиков. Второй сорт-с... Спасибо и на том. А я имел глупость верить в твою дружбу. Но рано или поздно все выходит наружу... За каким чертом мне рваться к тебе в замы? Да и не рвался – Лядов уговорил. Дескать, будем все в куче, станем деловой тон задавать. Полное взаимное доверие...
– Когда доверяешь узкому кругу людей, то, значит, не доверяешь всем остальным.
– Ладно. Лядова критикуй, а не меня: я человек подведомственный и дерзаю, как уже говорил, в рамках устава. Но теперь могу сказать: как ты со мной – так и я с тобой! – В голосе его прозвучала скрытая угроза. – Не бойся: в замы к тебе не пойду ни за какие блага. Мне и здесь неплохо. Только уж не обессудь, Сергей Павлович, ежели я на той же коллегии подниму вопрос о переходе на двухзвенную систему управления...
Сергей сперва не понял.
– Поднимай, если для пользы дела.
– Ну, польза – штука иногда условная. Сперва не хотел поднимать этот вопрос – ради нашей с тобой давней дружбы. А теперь ты, Сергей Павлович, очень даже развязал мне руки.
– Не доходит что-то. Нельзя ли по упрощенной схеме – я ведь человек прямолинейный, не люблю загадок.
– Можно. Мы тут с Карзановым все проработали и пришли к выводу: наше производственное объединение не нуждается в промежуточной инстанции подчинения – имеется в виду главк. Мы можем подчиняться прямо министерству. Для оперативности...
Он выжидательно смотрел на Алтунина: какой эффект произведут слова? Алтунин остался спокоен.
– Ну что ж, – наконец отозвался он. – Если вы созрели для двухзвенного управления, то всеми силами помогу вашему объединению перейти на него. Сейчас на двухзвенное управление переводят целые отрасли – вон автомобилестроение. Но созрело ли ваше объединение для двухзвенной – не совсем уверен. А не уверен – не обгоняй!
Алтунин смотрел на него почти с презрением. Ах, Петр, Петр, откуда подобное коварство? Выходит, Алтунину ставят ультиматум: возьмешь к себе замом – не буду поднимать на коллегии вопрос о переходе на двухзвенную систему; не возьмешь – держись! Останешься ни с чем, и главк твой ликвидируют, если другие директора присоединятся к Скатерщикову: мол, все созрели. Зачем главк? Лишнее звено. И Алтунина – по шапке.
Ему было противно, но все же спросил:
– А если бы я согласился взять тебя?
Скатерщиков как-то криво усмехнулся.
– Не верю – надуешь. Не буду рисковать.
– Теперь вижу: руководствуешься «интересами дела».
Скатерщиков даже не поморщился. Он кипел от негодования и ненависти.
Недостойный разговор. Сергей корил себя: грубо, бестактно. Былая дружба еще не дает права на неофициальность в подобных случаях. Все плохо, плохо... Справедливо говорится, что распущенность в манерах влечет за собой распущенность в принципах.
Алтунин рассчитывал провести в объединении «Самородок» дня три – не больше. А пробыл неделю. Невеселая неделя. Карзанов и Скатерщиков «ушли в себя», на вопросы отвечали односложно. Все просьбы Алтунина выполняли с подчеркнутой готовностью.
Прилетел Еремеев из отраслевого НИИ, крутился волчком: исследования идут полным ходом.
Алтунин съязвил:
– Как там говорил Проперций Младший: тише едешь – дальше будешь? А Помпоний Старший любил, кажется, быструю езду. Я его последователь и ученик. Так вот, Дмитрий Иванович, меня интересует: почему вы столь медленно разворачиваетесь? На словах у вас все получается доказательно, а дела-то нет!
И опять вспышка раздражения: наговорил ученому мужу ворох неприятных слов. Лучше бы уж создал комиссию. Выдержка, выдержка! Опять сорвался... Учись у министра обращению с подчиненными – он никогда голоса не повышает. Спокойно выслушает, взвесит все в уме и так же спокойно, официально потребует быть готовым к докладу такого-то числа. Завидная целенаправленность, широкая эрудиция! Вполне современный руководитель. С таким работать не всегда легко, но приятно. А ты, Алтунин, за последнее время что-то часто стал входить в раж: шпильки, подковырки, а то и на крик срываешься. Будто вокруг пожар бушует. Скорее, скорее! Пошевеливайтесь, проявляете оперативность... Готов за других сам все делать, только бы крутилось колесо. Осатанел. Требуешь инициативы, а ежели кто-то, проявляя ее, делает ошибки, – взвинчиваешься. Министр-то к инициативе, даже ошибочной, относится доброжелательно. Учитывает, что человек, активно проявляющий себя, ошибается чаще, чем тот, кто безынициативен...
Угрюмо обследовал Алтунин положение дел в «Самородке». Здесь он знал все и всех. Не хотелось верить, что, после того как передал объединение Скатерщикову, оно, по сути дела, ни на шаг не продвинулось вперед. А ведь только один Карзанов, с его быстрым и гибким мышлением, предлагал столько новшеств! Но Скатерщиков мягко гасил инициативу. Сперва Андрей Дмитриевич возмущался, бушевал, а потом завял, смирился. Понял: Скатерщикова не переделаешь, плетью обуха не перешибешь. С шуточками-прибауточками Петенька подмял творца, ученого, сковал его по рукам и ногам, обезволил. Встряхнуть бы Андрея Дмитриевича...
Конечно же, Карзанов меньше всего повинен в замораживании перестройки. Заморозил все Петр. А спрос за все в первую голову с Алтунина: затеял – отвечай! Заказчики, прознав о переходе объединения на «холодную» продукцию, прямо-таки висят на телефонах: подавай быстрее! Нужно прокладывать самый длинный в Сибири туннель. Вечная мерзлота замучила...
А в специализированном объединении «Самородок» – сон разума. Тут, пожалуй, взвинтишься. Даже к угрозам перейдешь. Но Петеньку не застращаешь. Его только что наградили за добросовестную работу.
Издали она в самом деле казалась добросовестной. Сам Алтунин хлопотал за Петра. Но этого Скатерщикову не скажешь, этим не попрекнешь! Да и не надо.
Сергей с головой ушел в издавна привычное дело – в изучение конструкторских и прикладных исследовательских работ. Тут уже кое-что проклюнулось. Уверенно отбирал лучшие варианты. Проверил, сочетаются ли проектные работы с плановыми, есть ли расчеты на требуемый горизонт времени. Всю неделю воевал с людьми и бумагами.
Следовало отдать должное Карзанову: он удачно определил состав персонала, который приступил к разработке технических условий, проекта и графиков на выполнение проектных работ. Но сквозь этот «магический кристалл» очень смутно еще просматривались контуры нового производства.
Извиняться перед Карзановым за свою резкость при первой встрече Сергей не стал. Управление научно-техническим развитием подотрасли требует определенной жесткости. Можете обижаться. Можете жаловаться.
Алтунин был на своем заводе, но многое показалось ему здесь чуждым. За каких-нибудь два года Скатерщикову удалось убить в людях интерес к дерзаниям, к новшествам, ввести все в рамки буднично исполняемой работы. Правда, тут не было срывов плана, не было штурмовщины. Тишь да гладь! Исчезли неформальные отношения между людьми, остались одни формальные. Энтузиазм стал считаться чуть ли не пороком. Энтузиасты нарушают плавность процесса, заставляют тратиться на перестройку, на реконструкцию...
Унылый прагматизм, который выдается за практичность, узкая, ограниченная деловитость, стремление к стабильности, устойчивости. Пошловатые Петенькины афоризмы: «Зачем нам думать? Пусть начальство думает – оно газеты читает»; «Чем выше начальник, тем ниже должна быть его компетентность – компетентный будет мешать на каждом шагу»; «Завод должен быть не организмом, а механизмом»; «Завод не детский сад, чтоб заниматься воспитанием, у него иное назначение – выпуск продукции».
Скатерщиков скептически относится к общественному мнению. Он за голую авторитарность, хотя не любит, когда авторитарность проявляется по отношению и нему самому.
В одной из бесед с ним Алтунин посетовал на недостаток гласности при должностных перемещениях руководителей – коллективу, мол, не всегда объясняют, за что сняли того или иного начальника, высказал свои соображения о том, что не худо бы руководителям производственных объединений да и руководящим работникам министерства отчитываться непосредственно перед рабочими, а вместе с тем пора бы внести и выборность на некоторые руководящие должности.
Скатерщиков в ужасе зажал ладонями уши.
– Я ничего не слышал. Не вздумай еще кому-нибудь сказать. Кощунство какое-то! Партизанщина...
Скатерщиков не мог себе представить, как это он – генеральный директор – пойдет в клуб отчитываться перед рабочими?!
Завязался спор.
– Вот ты говоришь о выборности. А вдруг не выберут того, кого нужно? – напирал Скатерщиков.
– Не выберут, значит, недостоин. Неужто, скажем, рабочая бригада выберет бригадиром худшего, а не лучшего из своей среды? – отвечал Алтунин. – Почему ты стараешься сразу же погасить любую живую мысль?
Скатерщиков опасливо поносился на него.
– Лучше бы ты не задавался такими мыслями. Говоришь вроде бы предположительно, но твои предположения очень уж часто стали сбываться. Не скликай чертей. Суеверный я.
В чертей он, разумеется, не верил. Верил в другое: раз Алтунин заговорил, значит, где-то что-то вынашивается, осмысливается. Опять начнется ломка, масса беспокойств. Алтунин с его извечной неугомонностью и одержимостью действовал на психику. Бог ты мой, как только с ним живет Кира?!
– Открой мне свою тайну, Алтунин, – заговорил Петр вкрадчивым голосом, – ты, по моим наблюдениям, всегда делаешь все мыслимое и немыслимое, чтоб подорвать свой авторитет, испортить со всеми отношения, вызвать неприязнь окружающих, загородить себе дорогу. И почему-то словно бы шутя это оборачивается в твою пользу: получаешь все более и более высокие должности.
Что мог ответить Сергей? Он только усмехнулся.
Но Петенька настаивал. Пришлось объяснить:
– Помнишь сказку про Иванушку-дурачка? Его бросили в котел с кипящим молоком, а из котла этот Иванушка вышел с новым должностным окладом в звании Иван-царевича. Так вот и я. Правда, в этот самый котел с кипящим молоком лезу всегда сам, без всякой надежды выбраться оттуда. И получится ли из меня Иван-царевич, тоже не уверен... Да не все ли равно? Кто-то ведь должен лезть...
7
Мы живем сразу как бы в трех временных измерениях. Самое короткое из них – наше сегодня. Самое необъятное – наши надежды. мечты, расчеты и упования – то, ради чего существуем в настоящем, ради чего разгребаем ворох мелочей, неурядиц, преодолеваем непонимание окружающих; собственно, и живем-то мы не ради настоящего, а ради некоего грядущего, до которого – увы! – не каждому суждено добраться. И, наконец, есть третье временное измерение – боль наша и радость в прошлом, которое всегда проступает как бы сквозь туман. В общем-то такого прошлого, каким оно нам представляется, в действительности не было никогда. Это опять же только наша мечта. Мечта о прошлом, о тех днях, когда были мы молоды и когда удары жизни казались не такими уж чувствительными.
Сибирь для Алтунина была его прошлым. Она навсегда осталась в ореоле романтики, в мареве несбыточного, ушедшего безвозвратно. Этого больше не будет, не будет... В прошлом все выглядит особенным. И если будущее мы любим рассудком, то прошлое – в нашем сердце...
И теперь, находясь в своей любимой Сибири, ради которой готов был трудиться день и ночь, Алтунин очень остро переживал свое физическое прикосновение к ней. Вон она, тайга, – без конца и края... Сколько там чудес! То чудеса Сергеевой юности, упрятанные в густые пихтовые урманы, в непролазные высокие заросли вейника. Каждая лиственница, каждый кедр – старые знакомые. Алтунин до сих пор помнит отдельные деревья, мимо которых когда-то проходил или проплывал по реке на легкой байдарке.
Уйти бы в леса, лежать на толстом моховом ковре, смотреть в блеклую синеву неба, бездумно класть в рот оранжево-желтые ягоды морошки... Огромные шары соцветий медвежьей пучки, синие кисти шпорника лезут в нос, сонно жужжат пчелы,.. А сколько черной смородины!..
Босой мальчуган Сережка Алтуня знал замечательные малинники на гарях. Можно было целый день идти по лесной гари, сплошь покрытой малиной, и нет ей конца. Тут все безгранично, бесконечно, и все манит к себе.
Тут и пожары особенные, не такие, как повсюду. Случаются «низовые», когда огонь ползет по земле, выжигая траву и не трогая деревья. Бывают и «верховые» – страшное бедствие! Будто эскадроны пылающих всадников перемахивают с одной кроны на другую, пока не превратят тайгу в сплошное море огня. Волны темного дыма неделями нависают над городом, и все живое охватывает паника. Только ребятишки, словно дикари, пританцовывают от восторга: «Огонь, огонь!..» В детстве он почему-то действует на воображение притягательно. Яростная, неукротимая стихия, к которой хочется приобщиться, стать ею!
Когда случался в тайге пожар, лоси, красные лисицы и другое зверье появлялись на проспектах города, жались к людям. Особенно много было бурундуков и летяг. Сережка Алтунин жалел их. У него дома долгое время жил толстенький барсук, прибежавший из тайги во время пожара.
А какие таймени ловились в здешних речках! Чебака за рыбу не считали – «черной рыбы и за так не надо»...
Быть бы всегда босоногим мальчишкой, шляться по распадкам, а не биться в стену головой от ярости из-за какого-то там зонирования, которое упорно не хочет зонироваться, не иметь бы дела с такими же, как сам, сумеречными от беспрестанных забот людьми, не знать бы таких скучных вещей, как объем капиталовложений. На худой конец избавиться хотя бы от элемента неопределенности. Пусть кто-то другой испытывает на себе давление времени, терзается проблемами и проблемками, неусыпно заботится о вовлечении в хозяйственный оборот природных богатств, о сооружении новых машиностроительных заводов, гидроэлектростанций, шахт, газопроводов, новых городов. Ха!.. А кто же такой этот «другой»? И почему другой? Помнишь, что говорил Юрий Михайлович Самарин: «Раз ты кузнец, значит, должен ковать счастия ключи...»
Алтунин всегда ковал. С шестнадцати лет. В кузнечном цеху нашел он себя как личность, нашел жизненное призвание. Там же нашел любовь, единственную и неповторимую.
Образ Киры словно бы двоился в его сознании. Была Кира, мать его детей, цветущая, счастливая женщина, его жена. И была другая – та, которую с волнением поджидал у старой даурской лиственницы, которая шла когда-то по кузнечному цеху с гордо вскинутой головой. Твой арочный молот находился в самом дальнем углу пролета. И тоненькая девушка шла прямо к тебе, что тебя сильно удивило. Ты видел ее чистое, как снег, лицо, слегка выгнутые четкие брови и неясный, невысказанный вопрос на ее припухлых губах. И когда она остановилась возле тебя, улыбнулась, когда встретились ваши взгляды, в серой зернистой глубине огромных Кириных глаз тебе неожиданно что-то открылось...
Он не знал сейчас, какую из двух любит больше. Наверное, все же ту Киру, причинявшую невыносимые страдания. Ту, с которой уходил в буйный, жесткий вейник, чтобы укрыться от всего мира. Есть в тайге такое заветное местечко, где только кукушка кукует в распаренном зное...
Его тянуло в тайгу. Но он не мог уподобиться туристу, предаваться праздности. Каждый час его пребывания в этом городе, где он родился и вырос, был на учете. Повидал мать, тещу – и снова за дело. Поехал в обком партии.
Бывая в служебных командировках, он всегда наведывался к местным властям. А сейчас, когда требовалось в самые короткие сроки провести реконструкцию на головном заводе объединения, без этого просто не обойтись. Местные власти, партийные органы крепко держат в своих руках обширное хозяйство всего экономического района. А главное, они распоряжаются кадрами, ресурсами рабочей силы.
По опыту Алтунин знал: если хочешь, чтобы завод или производственное объединение работали эффективно, – сочетай интересы своей отрасли, своего министерства с местными интересами, с интересами того района, на территории которого находится предприятие.
Здание обкома располагалось на берегу реки. От реки тянуло пресной сыростью. Река несла куда-то грузовые пароходы и тяжелые баржи. В прибрежном сквере, как и в былые времена, росли стройные крепкие гладиолусы, а на скамейках сидели девушки в брючках, и Сергею казалось, будто они сидят здесь лет пятнадцать, а то и более. С тех самых пор, когда был он здесь с Кирой, стоял вон там, у самой воды, и показывал ей на ладони божью коровку...
Не без волнения поднимался Алтунин по знакомым лестницам обкома. Визит его сюда имел не только практический смысл. Была еще и другая побудительная причина – он мог бы назвать ее глубоко личной.
Давным-давно в кузнечном цехе рядом с Алтуниным под его началом работал крановщик Олег Букреев. Потом Букреева избрали секретарем парткома завода. Теперь Олег – секретарь обкома.
Каждый шагает по жизни своим путем.
Сергея всегда влекло к партийным работникам. Много лет назад он пришел к твердому убеждению: эти люди и мыслят широко, и душа у них широкая. Как бы ни был умудрен Алтунин своим техническим образованием и житейским опытом, в трудные минуты он неизменно направлялся за советом и помощью к партийным руководителям.
Что-то посоветует ему Букреев теперь? Сумеет ли помочь?
Они всегда хорошо понимали друг друга. И когда обслуживали вместе уникальный гидропресс, и когда Олег был главным энергетиком завода, и после того, как выдвинули Букреева на партийную работу. А кроме взаимопонимания, существовала еще и взаимная привязанность, настоящая мужская дружба, скрепленная годами и общим делом.
Дело у них и сейчас было общим. А о дружбе и говорить нечего – старая дружба не ржавеет.
Вон оно, сияющее скуластое лицо. Весело поблескивая черными глазами, Олег устремился навстречу Сергею. Они сцепились до хруста костей, тужились оторвать один другого от пола.
– Ты все еще силач, – сказал удовлетворенно Алтунин. – А я, брат, на министерских харчах совсем ослаб. В чем душа держится – кожа да кости.
Букреев оттолкнул его, пытаясь свалить на диван, но Сергей устоял.
– Кожа гиппопотама, кости слона. Горшку с котлом не биться, – сказал Олег и пододвинул Сергею кресло. – Какова погода в Москве?
– А кто ее знает. Сводку нынче не читал.
– Умный ответ, – похвалил Букреев. – А мне-то хотелось затеять светский разговор, как в лучших домах... Не получилось.
– Раз не получилось, перейдем сразу на производственную прозу.
– И то верно. С чем пожаловал?
Оба ценили время, им не требовалась та условная обрядность, которая сопутствует обычно встречам друзей после долгой разлуки.
– Я недоволен Скатерщиковым, – сказал Алтунин без всяких преамбул. – Нужно срочно переводить объединение на новую технологию, выпускать продукцию в «северном» исполнении, а он тянет с этим и Карзанову не дает развернуться. Об идее зонирования я писал тебе. Письмо мое получил?
– Получил. И собирался ответить, да вот... не собрался.
Едва уловимая заминка Букреева насторожила Сергея.
– Тебе не нравится эта затея?
Букреев выдержал паузу и заговорил строго:
– Зонирование – дело нужное. Оно мне очень даже нравится. Но горячность твоя не нравится. Слишком круто берешь. Не успел прилететь, а уж всех загнал: и Скатерщикова, и Карзанова, и ученых. Большим начальником стал Алтунин, все должны трепетать перед ним. Еремеев вон отставки требует. Если, мол, Алтунин считает, что я медленно разворачиваюсь, пусть поищет более разворотливых. Не люблю, говорит, когда на меня покрикивают, – наука требует спокойной сосредоточенности.
Сергей слушал его, поджав губы. Что это Олег вздумал нотации читать? Неужто не понимает?..
– Значит, ты считаешь, что спокойствие Скатерщикова и Еремеева для нас важнее зонирования? – спросил он сердито. – До будущей зимы наша хладостойкая продукция должна поступить на рудники! Или, может быть, успеется? Не понимаю тебя, Олег Иннокентьевич.
– Ничего, меня-то ты поймешь, – отозвался Букреев невозмутимо. – Но сперва пойми Скатерщикова, которому даешь непосильное задание.
– Непосильное?
– Вот именно. Великие идеи, Сергей Павлович, получают воплощение лишь тогда, когда под них подведен прочный материальный фундамент.
– А разве я возражаю?
– Против объективных законов возражать бесполезно. Лучше поговорим о фундаменте.
– Как тебе будет угодно.
– Мне угодно, чтобы ты выслушал меня внимательно. Спорить будем потом.
– Согласен.
Букреев открыл сейф, вынул оттуда несколько папок, стал перелистывать содержимое каждой. Потом сложил их стопочкой и отодвинул в сторону.
– Ладно. Обойдемся без выкладок. Цифрами тебя все равно не проймешь. Начнем с того, что «Самородок» постоянно опережал заданные сроки выпуска продукции. И сейчас у них – встречный план, а планом этим предусмотрено довести объем производства до небывалого уровня, повысить производительность труда по сравнению с прошлым пятилетием на сорок девять процентов! Гордость нашей области. Предприятие коммунистического труда.
– Это я знаю.
– Не сомневаюсь. Так вот: до недавнего времени все шло прекрасно. И вдруг эта реконструкция! А план-то никто не отменял. Кроме того, не забывай: «Самородок» выпускает не только драглайны. У него есть и другая продукция, которую Скатерщиков обязан выпускать. Реконструкция потребует десятков миллионов рублей. Может быть, ты из своих фондов дашь ему эти миллионы?
Алтунин молчал.
– Понимаю: не дашь, – продолжал Букреев. – Потому что ты еще не так богат: не успел разбогатеть. Другим заводам кое-что дал, а «Самородок» подождет. Надеешься на то, что Скатерщиков как-нибудь вывернется... Может, прикажешь не выдавать премии рабочим, ну тем, которые будут заняты реконструкцией?.. Скажи по-дружески: зачем тебе потребовалась дьявольская гонка в объединении «Самородок»? Ты решил перевести все производство на новую технологию за восемь месяцев. Почему именно за восемь? Кому это нужно? Заказчикам? А ты изучил заказчика? Где они, твои заказчики? Их еще нужно найти... Переналадить оборудование не фокус. Куда труднее обеспечить все остальное. Тебе ли не знать, что до тех пор, пока не установлены прочные кооперированные связи, нечего и помышлять о развертывании производства. А где они, эти связи?.. Смотри, Алтунин, как бы не пришлось за твою спешку дорого расплачиваться. Не забывай: никто пока не освобождал «Самородок» от выпуска продукции в старом исполнении – для европейской части. Если уж тебе разрешили экспериментировать в объеме объединения, изволь подготовить эксперимент так, чтобы все было без сучка, без задоринки...
