Текст книги "Школа министров"
Автор книги: Михаил Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
– Ваше объединение должно работать на Восточную зону. Пойми: от такой малости, как ваши драглайны, экскаваторы и другие машины, в конечном итоге может зависеть достижение высоких уровней развития всего промышленного производства, решение проблемы энергоснабжения народного хозяйства в целом!
За последние годы Петр погрузнел, от лба к затылку потянулась лысинка – узкая и ровная, как взлетная полоса на аэродроме. Но глаза по-прежнему светились молодым синим огнем. Оказавшись во главе крупного производственного объединения, он обрел твердую уверенность в своей непоколебимости и даже почувствовал превосходство над Алтуниным, который променял кукушку на ястреба. У Скатерщикова появился новый девиз: прямой напорется, кривой пройдет. Употреблял его, правда, в шутку, но придерживался строго. Управляя огромным хозяйством, невольно приходится изворачиваться, маскируя своей гибкостью несовершенство экономических отношений с другими предприятиями. Алтунин с его всегдашней прямолинейностью неизбежно оказывается в сложных, почти трагических ситуациях. Нет в нем этой гибкости, нет. А деловому человеку она, ох, как требуется! Алтунину все перевернуть бы вверх дном, переворошить. А зачем? Ради чего?..
Раз Сергей в шутку спросил его:
– А если тебе главк дадут? Пойдешь? Не век же сидеть на объединении?
Скатерщиков почесал нос, усмехнулся.
– На кой ляд мне твой главк? С одной стороны, вроде бы хорошо: никакой материальной ответственности. Как министр без портфеля. Случаем, не знаешь, что это такое?
– Не знаю.
– Без портфеля – значит без денег. А я, Сергей Павлович, привык материально отвечать. Техническая политика и стратегия не по мне. Очень уж все это неуловимо, нематериально.
А теперь вот Скатерщиков вдруг почувствовал, что это «неуловимое и нематериальное» может принести ему массу беспокойств, ворох неприятностей.
– Мы должны думать об освоении Сибири, и притом твое объединение только выиграет, – продолжал Алтунин, пытаясь убедить Петра.
– Все понял, – угрюмо отозвался Скатерщиков. – Ты поздно спохватился. Поди, слыхал, что за годы Советской власти в освоение Сибири свыше двухсот миллиардов вбухано. И все мало! А ты решил единым махом, за счет моего объединения... Не выйдет! Лядов и Ступаков – люди разумные, не позволят тебе этого.
Он подпер кулаком щеку и с горькими нотками в голосе спросил:
– Когда уж тебе, Сергей Павлович, надоест впутывать меня в свои прожекты? Ведь как думалось: полез человек вверх – пусть себе занимается стратегией – авось меня оставит в покое. Ну что ты ко мне прилип? Возьми другое производственное объединение. Пусть оно хоть для Северного полюса, хоть для Сахары изготовляет машины! Видите ли, какому-то начальнику рудника не нравятся наши драглайны. Их рудник на хозрасчете и терпит убытки. А почему я из-за них должен терпеть убытки? Это же другое министерство!.. Понимаю, понимаю: общая задача и так далее. А урон терпеть будем прежде всего мы, и нас за это по головке не поглядят. Кто надумал выпускать эти чертовы драглайны? Ты! А я теперь отдувайся?
Он все более входил в раж, вынул блокнот, ручку. Почти кричал:
– Подсчитай, подсчитай, великий стратег, во сколько обойдется нашему объединению перестройка производства на алтунинский лад! Прикинь затраты по министерству в целом и сопоставь их с убытками министерства горнорудной промышленности из-за того, что остановилось десятка два наших драглайнов. Ты забываешь, Сергей Павлович, основную стратегию: у нас в стране существует единый машиностроительный комплекс. На том стоим-с. А тебе вздумалось создать несколько комплексов, разрушить то, что создавалось годами. Хочешь выделить Восточную зону в особую, а подсчитать не удосужился, во сколько это обойдется!
– Я убежден, – возразил Алтунин, – что в перспективе себестоимость продукции машиностроения Сибири будет ниже аналогичных производств в центральных районах.
– Ты убежден, а я не убежден. Это беспредметный спор. Я категорически против зонирования машиностроения. С Лядовым говорил на эту тему?
– Нет, не говорил.
Скатерщиков обрадовался, смахнул ладонью пот с лица.
– А ты посоветуйся, посоветуйся с ним, прежде чем вылезать на коллегию. Нет, Лядов не позволит морочить людям головы. Не позволит. Он подлинный экономист. Не тебе чета.
И, совершенно успокоившись, перешел на покровительственный тон:
– Много лет назад прочитал я в сборнике итальянских новелл про двух чудаков, которые поменялись душами: поэт и коммерсант. Так вот, помню: тогда очень хотелось поменяться с тобой душами, чтоб понять, что ты за человек. А теперь, представь себе, душами с тобой меняться ни за какие коврижки не согласился бы. Я тебя понял, и ты стал мне неинтересен.
– Что же ты понял?
– А то, что ты не умеешь нормально жить и работать. И другим не даешь. Ты отравлен своими же прожектами, болен гигантоманией и частенько забываешь, что осуществлять-то твои химеры приходится не столько тебе, сколько другим. Теперь вот надумал снова впрячь Скатерщикова в свою тележку: вези, коняга, – получишь горсть овса, а Сергей Алтунин в министры пробьется. Небось и сейчас все на тебя дивятся: нет и сорока, а он уже заместитель начальника главка. Молодец! Генератор идей!.. И Ступаков, вероятно, нахваливает, не понимая, что рано или поздно ты его спихнешь с должности и усядешься на согретое местечко. Нет, нет! Знаю: ни о чем подобном ты не мечтаешь! Ты честный, благородный. Но все произойдет как бы само собой. В силу внутренней логики событий... У тебя ведь всегда получается в силу внутренней логики. И тестя со свету сжил тоже в силу внутренней логики...
– Хочешь разозлить?
– Хочу, чтобы ты наконец оставил меня в покое и не втягивал в свои авантюры.
– Не кричи. Неприлично.
– С тобой нельзя иначе.
– Знаешь ведь: криком меня не проймешь. Кричи не кричи, а все твои соображения мелки, копеечны. И чем скорее ты это поймешь, тем лучше для тебя. Я долго искал, как это называется, и, кажется, нашел: крупномасштабное мещанство новой формации.
– Ну и пусть. Все мещане, обыватели, один Алтунин шагает вровень с веком.
– Значит, не хочешь, чтобы ваше производственное объединение стало ядром своеобразной машиностроительной галактики восточного комплекса?
– Не хочу! Мы будем драться против этой сумасшедшей идеи! Всех экономистов на ноги поставлю.
– Ставь хоть на голову. А решению министерства придется подчиниться. Не сомневаюсь: Лядов не в пример тебе мыслит широко и поддержит меня. Зря только сопротивляешься.
Да, Скатерщиков не понял главного. Вернее, не захотел понять. Во имя собственного спокойствия. Но в разговоре с ним Алтунин окончательно убедился, какие возможны возражения на коллегии. Главное из них: машиностроительная промышленность СССР представляет сейчас единый комплекс, отдельные территориальные звенья которого успешно обслуживают общесоюзные потребности; создание локальных комплексов – шаг назад.
А что? Козырь увесистый. Не оказаться бы Алтунину в гордом одиночестве.
Все может быть. Но он никогда не жил разумом Скатерщикова. Всегда пытался разобраться в каждом деле сам. Только достаточно ли хорошо разобрался в данном случае? В полную ли меру? Ступаков, мудрый Ступаков не ухватился за его идею, дал уклончивый ответ. Почему? Не вник? Не до того?.. А что скажет Лядов?
Сергей знал: заместитель министра очень занят. И все же он должен был поговорить с ним предварительно, до коллегии. На коллегии Алтунин будет ограничен жестким регламентом, и его идея может остаться недостаточно обоснованной. Ей снисходительно улыбнутся и пойдут дальше.
Эх, иметь бы в своем распоряжении хотя бы несколько месяцев, чтоб с головой уйти в изучение проблем развития восточных районов СССР! Но такого времени у него не было. Почему бы ироничному Гривцову не объявиться раньше? Объявился в самый критический момент. Вот и вышагивай, Алтунин, по кабинету, вытанцовывай навеянную им идею.
А что, если истина все-таки на стороне Петеньки?..
Иногда Алтунин не понимал самого себя. Сейчас был именно такой случай. Другие люди, такие, как Скатерщиков, страдают по причинам сугубо материальным. То их долго не продвигают по службе, то квартира покажется тесной, то с награждением выйдет задержка. Жизнь есть жизнь, и личная заинтересованность занимает в ней не последнее место.
Петр не претендовал на большее, чем ему доложено. Он хотел иметь именно то, что положено. Нe больше, но и не меньше! Прежде всего ему нужны «нормальные условия для существования семьи, – тогда работается продуктивнее». И награды требуются не сами по себе. Они нужны для того, чтобы все знали: дела в объединении «Самородок» процветают, генеральному директору за успехи даже орден дали. Значит, нужно и впредь так держать! Порядок есть порядок. Скатерщиков во всем и всегда требовал от всех строгой официальности.
Так понимал его Алтунин, не удивляясь пристрастию Петра к материальной стороне бытия. Не зло подшучивал над ним: «Если каждый возомнит себя аскетом, кому достанутся легковые машины, цветные телевизоры, ковры, удобные квартиры с прекрасной мебелью? Не для спекулянтов же все это создается, а для тружеников, имеющих сбережения».
– Тут, брат, такое дело, – подыгрывал ему Скатерщиков, – мы с тобой, к примеру, могли бы жить и в бараке, пить чай из жестяного чайника. Но какой в том прок? Сами ведь на всех собраниях трубим о необходимости повышения благосостояния трудящихся. И другое прими в расчет: рядом с тобой живут твои дети, жена, у которой есть призвание создавать уют. Зачем лишать ее этого удовольствия?..
Он мог прочитать целую лекцию о пользе благосостояния. И все было правильно. В душе Сергей с ним соглашался. Но самого-то Алтунина внешняя сторона быта как-то мало занимала. Он словно бы существовал в безвещном пространстве. Не знал, какой марки телевизор стоит в его квартире, какой волшебник подвесил там сияющую люстру. Все это делала Кира.
Иногда ей удавалось вовлечь его в свой «шопинг» (так она называла походы в магазины). Однако и при этом он оставался равнодушным к приобретенным вещам, что очень сердило Киру.
И никакие продвижения по службе, никакие награды не занимали его ум. Все его награды лежали неподвижно в ящике письменного стола, и в любой день он готов был вернуться на свой завод, в свой цех, к своему гидропрессу или даже к паровому молоту. Ему казалось, что он все еще находится в самом начале пути. В этом смысле он жил как бы вне возраста, хотя само время чувствовал очень остро.
Мучения и страдания приносили ему идеи, которые возникали неизвестно откуда. Какое-нибудь случайное событие, малозначащее по существу, например, визит Гривцова, вдруг порождало целый поток идей. Он заражался, заболевал ими, старался их реализовать, не думая о последствиях для себя лично, не опасаясь, что наживет кучу недоброжелателей.
Были идеи и только идеи. Он жил ими и для них.
Сергей не смог бы объяснить даже Кире, в какое сладостно-мучительное состояние впадает он, соприкоснувшись со значительной проблемой. Вполне понимал тех мучеников, которые шли когда-то за идеи на костер, на каторгу. Даже в такой специфической сфере, как технико-экономическое планирование, новые идеи таят в себе драматизм, целый узел острейших конфликтов.
Алтунин умел искать и, как правило, находил конец той ниточки, потянув за который можно многое разрушить и многое создать. Но в поисках своих старался не забывать, что идеи неразрывно связаны с судьбами людей. Когда сходят со сцены устаревшие идеи, вместе с ними могут сойти и яростные их приверженцы.
Чем старше становился Алтунин, тем большее место в его жизни занимали идеи. Он всегда прочно был прикован к живым, работящим людям, к самым разнообразным машинам, и в последнее время ему стало казаться, будто даже машины являются выразителями определенных идей. А люди и подавно. Если человек всей своей повседневной деятельностью, своими отношениями не выражает какую-то идею, не старается воплотить ее в дела, то его существование как бы бесцельно: он находится вне общественных страстей, живет растительной жизнью. Так же и машины и все орудия производства. Они работают на определенную идею. От числа оборотов миллионов и миллиардов механизмов тоже зависит скорейшее наступление торжества той общей идеи, которую мы считаем самой великой из всех идей.
Идеи экономического планирования также должны работать на эту общую идею. И тут, как в любой сфере искусств и наук, есть своя непостижимая красота, которой можно беззаветно служить, отдать ей всего себя без остатка. В этом служении не перед кем отчитываться. Сергей не робел, если даже оказывался при этом один. Потом появлялись другие, понимающие, чего он хочет.
Оставаясь в обыденной жизни все тем же Алтуниным, несколько простодушным, прямолинейным, нетерпимым к малейшей лжи, он все больше обретал характер лидера.
– Знаешь, почему дикий кабан лоб о дерево расшибает? – с подковыркой спрашивал его Скатерщиков. – Сей вепрь умеет бегать только по прямой. Не сворачивая. Положим, гонится за мной, а я спрятался за дерево. Ну, он со всего размаха и бахнет башкой!.. А мораль сей басни такова: если у тебя недостает сдерживающих центров, ходи полегче. Гляди, что впереди. Умей свернуть вовремя.
Алтунин смеялся:
– Умница ты, Петр Федорович. Таким и должен быть генеральный директор производственного объединения: умей свернуть вовремя.
Но сам-то Алтунин сворачивать не любил. Особенно если ему трудно давалась какая-то идея. Взгляд становился сосредоточенным и в то же время отсутствующим. Иногда, сдвинув брови, как бы свирепея, Алтунин произносил вслух не вполне членораздельные фразы, что-то записывал, стуча карандашом по зубам. А то вдруг улыбался без видимого повода. Улыбался идее, которую держал за хвост, а она извивалась, пытаясь ускользнуть.
– Алтуня, не рехнись! – предостерегала Кира. – Ты в самом деле вепрь, не признающий гигиены умственного труда.
– А разве есть такая гигиена? Зачем она мне? Я и так уже с пахвы сбился: видишь, физиономия по шестую пуговицу вытянулась. В нашем деле ведь как: умом не раскинешь – пальцами не растычешь. Стратегия, одним словом.
Алтунин напросился на прием к Лядову. Тот его принял, несмотря на занятость. Они всегда испытывали симпатию друг к другу.
Геннадий Александрович за последние годы сильно поседел, но сохранил легкую, почти юношескую фигуру, стремительность движений. Сергей уловил в его внешнем облике что-то общее с великим математиком Лобачевским, каким тот запомнился по портрету, виденному в институте.
Приветливо щуря голубые глаза, заместитель министра тронул Алтунина за плечи, усадил в низкое глубокое кресло.
– Хорошо, что зашли. Как генеральная схема? Нагенерировали?
– Что-то вроде того, да не знаю, в ту ли сторону закручиваю колесо.
Он рассказал Лядову о визите начальника рудника Гривцова, о разговоре со Ступаковым, с Петром Скатерщиковым.
Лядов не перебивал, но чувствовалось, будто он чем-то недоволен. Была у него такая привычка: когда сердился, то мял собственный подбородок. Сейчас он тоже мял его. Сергей это заметил и замолчал.
– Да, нагенерировал – за три года не разберешься! – сказал Геннадий Александрович с легким раздражением. – Почему вас всегда заносит?
Алтунин пожал плечами:
– Не знаю. Но проблему все равно решать придется. Рано или поздно.
– Какую проблему?
– Проблему зонирования. Я имею в виду создание комплексов отраслей машиностроения, удовлетворяющих прежде всего местные потребности в машинах и оборудовании.
– Все это я понял, – сказал Лядов уже спокойнее. – Вы знаете, почему в стране образовался единый машиностроительный комплекс?
– Догадываюсь: узкая общесоюзная специализация заводов машиностроения весьма эффективна по сравнению с многономенклатурным выпуском изделий.
– Совершенно правильно! Так чего вам еще? Ограниченный объем потребности в однородных машинах и оборудовании даже крупнейших территорий, таких, скажем, как Сибирь, и привел к образованию единого машиностроительного комплекса.
– А если я докажу, что не такой уж он ограниченный, этот объем потребности? Я не против единого машиностроительного комплекса, его нужно сохранить. Только следует, по-моему, исключать отрицательные стороны...
– Что вы имеете в виду?
– Неиспользованные резервы!
– Поясните.
– Мне кажется, что весьма значительные мощности машиностроения в восточных районах Сибири используются для выпуска несвойственной этим районам продукции. Зачем там производить оборудование для текстильной промышленности? Текстильных-то фабрик нет. И вот мы везем с завода эти машины бог знает куда, за десять тысяч километров, где есть в них нужда. Огромные транспортные расходы, ненужная загрузка железных дорог. А в итоге – замедление оборачиваемости оборотных средств. В то же время в Сибирь отправляем, опять же за тысячи километров, то, что можно производить в Сибири. Мы с вами сибиряки, и нам ли не знать цену подобным нерациональным перевозкам!
– Ну и что вы предлагаете?
– Нужно сделать так, чтоб машиностроение восточных районов максимально удовлетворяло местные потребности.
Лядов сощурился еще больше, помял подбородок и рассмеялся.
– Очень убеждает. – сказал он. – А как вы думаете, почему все это происходит? Ну, с нерациональными перевозками? Может, от бесхозяйственности нашей, а? От головотяпства? Ведь все, что вы рассказали, – сущая правда, и всем это известно.
Сергей смутился. Именно так он и думал. Но вопрос Лядова таил коварство.
– Слыхал про Нерчинский электромеханический завод? – спросил Геннадий Александрович. – Там сейчас выпускается электродвигателей в десять раз меньше, чем на вильнюсском заводе «Эльфа»; зато всю продукцию он поставляет своему району. Казалось бы, идиллия в духе Алтунина. Только очень дорого обходятся покупателю нерчинские электродвигатели – выгоднее привозить их из Вильнюса, чем делать у себя. А почему так? Да потому, что на небольшом Нерчинском заводе невозможно внедрить специальное и автоматическое оборудование, передовые формы и методы организации производства.
– Значит, нужно расширить нерчинский завод! – убежденно сказал Сергей.
Лядов с удовлетворением потер ладони.
– Правильно. Вот вы и в лузе! А знаете, к чему приведет такое расширение? Скажу вам по секрету: свыше восьмидесяти процентов продукции расширенного завода придется вывозить в другие районы страны. Опять колоссальная загрузка транспорта...
Как всегда, Лядов разбил доводы Алтунина с присущим ему изяществом. Сергей и опамятоваться не успел, как оказался в ловушке, подстроенной Геннадием Александровичем.
Для Алтунина это было уроком.. Оказывается, неподготовлен он к серьезному разговору, хоть и полагал, будто учел все.
– Запомните, Сергей Павлович, – сказал Лядов на прощание, – даже в Западной Сибири, несмотря на высокий уровень развития промышленности, сельского хозяйства и других отраслей, объем потребления машин ниже объема местного их производства. Ниже! Остальное приходится вывозить в европейскую часть.
– Выходит, не следует мне вылезать со всем этим на коллегию? – спросил Сергей совсем убитый.
По всей видимости, Лядову стало жалко его.
– Почему же? – возразил он. – Проблема есть проблема. Скорее, правда, не проблема, а концепция. И вы вправе ставить вопрос об ее уточнении. Сами понимаете: одному человеку такой воз не под силу. Возможно, коллегия сочтет нужным подключить научно-исследовательские институты. Ну, а главк ваш в самом деле пора переводить на хозрасчет.
С тем они и расстались.
3
Чем ты живешь, Алтунин? Есть ли у тебя в жизни свой, личный интерес, кроме интересов производственных? Может быть, интересы семьи? Может, сыновья – Павлик и Юрашка?
Кира упрекает:
– Растут все равно что без отца. Где твое влияние на них? Они тебя и не видят. Все мне приходится... Павлик опять принес двойку по литературе. Подумать только! В сочинении ляпнул: «Классики писали главным образом про лишних людей – и это было интересно. А сейчас пишут неизвестно про кого и неинтересно».
Сергей рассмеялся.
– Малец в меня пошел: пытается мыслить самостоятельно. Я этих двоек перетаскал на своем веку больше, чем стальных болванок. Возможно, потому что совсем без отца вырос. А как видишь, в аморальную личность не превратился... По-твоему, воспитывать детей – это сидеть около них и сдувать пылинки, читать лекции о том, как хорошо быть гармонически развитой личностью. Я вон спортом с ними занимаюсь, к технике приучаю. Современный школьник должен уметь управлять автомашиной, обращаться с механизмами, электричеством, электроникой. А литературе пусть учителя обучают: они знают ее лучше, чем я.
– Да разве в том дело? – досадовала Кира. – Ребенку нужна отцовская ласка. Мы для тебя просто не существуем...
Он не понимал, чего от него хотят. Он любил Киру и сыновей любил, но роль няньки ему не нравилась. Ласка его была скрытой, застенчивой. Нежить сыновей не умел и не желал: пусть растут настоящими мужчинами. Ему казалось иногда, что Кира портит их излишним вниманием, подарками.
Кире стоило больших трудов затащить его в театр, в кино, на художественную выставку. Даже телепередачи он не смотрел: уединялся по вечерам в своем домашнем кабинетике, корпел над грудами бумаг и книг.
Конечно же, Кира была абсолютно права, упрекая его в том, что он обедняет себя таким образом, эмоционально глохнет. Сергей покорно соглашался:
– Что делать, Кирюха? Гармонически развитой личности из меня не получилось. Рембрандта люблю, ей-богу. И «Лебединое озеро» обожаю. Но не понимаю, как можно по десять раз ходить на то же «Лебединое озеро»? По-моему, подобную роскошь могут позволить себе только пенсионеры, у которых бездна свободного времени.
Он, разумеется, дурачился, прикидываясь простачком. У него давно и твердо выработалось свое отношение и к литературе и к другим искусствам. В произведениях искусства он ценил превыше всего одухотворенность их какой-то большой идеей и искал там прежде всего выражение боли человеческой, духовных страданий за идею. Если же не находил ничего подобного, оставался равнодушным к прочитанному или увиденному, чего бы ни говорили о том или ином произведении знатоки.
– К восприятию искусства нужна специальная подготовка, – говорила Кира.
И опять же он соглашался. Но в глубине души рассуждал по-своему: «Никакая специальная подготовка не заставит меня сопереживать, если в произведении искусства не выражен дух эпохи, дух народа. Моя «специальная» подготовка во мне самом – это те мучения и радости, через которые прошел сам. Я должен снова испытать их, глядя на картину или слушая музыку. Гуся никто не учит плавать – им руководит инстинкт. Так и я в искусстве. Не через него смотрю на мир, хоть оно иногда и помогает увидеть то, чего раньше не замечал. Искусство – это смоделированные и выраженные теми или иными образными средствами человеческие отношения или же отношение человека к тем или иным явлениям. Если я, к примеру, моделирую промышленную «галактику», вокруг ядра которой вращаются производственные объединения, можно ли это назвать искусством? Наверное, можно. В моей модели больше человеческих страстей, чем в иных художественных произведениях. Я творец. Я ворочаю в голове тысячами человеческих судеб. Я создаю облик не только современного производства, но и облик современного общества. Однако меня не распирает гордыня. Знаю: подобной работой заняты тысячи других людей, и многие гораздо талантливее меня...»
О культуре человека, его эмоциональном потенциале принято судить по количеству прочитанных книг, увиденных спектаклей, картин, памятников старины. Но Алтунину этот критерий всегда казался сомнительным. Бывает, человек много прочел, многое повидал, владеет несколькими иностранными языками и в то же время очень слабо представляет себе тенденции развития общества, в котором живет. Разговор о насущных производственных проблемах вызывает на его лице презрительную гримасу. Он, как иная красивая женщина, любуется только собой и ничего, кроме своей красоты, знать не хочет. Ему бы порхать с цветка на цветок, разъезжать в заграничные командировки, а тяжеленный небесный свод, именуемый производством, и без него удержат на своих плечах такие, как Алтунин, Лядов, Ступаков, Скатерщиков.
Удержат, конечно. Но удержится ли без них такой порхающий мотылек?..
У Алтунина никогда не было зависти к людям, проявляющим себя по-иному, чем он. Значит, им так нравится и в том их счастье. Лишь бы человек приносил пользу. А польза – понятие широкое.
Алтунин не завидовал знаменитым киноартистам, популярным поэтам, талантливым художникам. Завидовать им бессмысленно. И они, пожалуй, не позавидуют Алтунину. Но взаимное уважение обязательно. Степень культурности человека определяется и этим...
Алтунин идет пешком по московской улице. Снежок сыплется за воротник его кургузого легкого пальто. Хорошая погода. Морозец. Справа и слева – высоченные дома. Улица – как ущелье: где-то сверху клубящаяся синева, а снизу бурный людской поток, житейская сутолока.
Нравится ли ему Москва? У него нет и не было определенного отношения к тем городам, где приходилось жить. Все они хороши по-своему.
Вон девушки ему улыбаются – разве плохо? Принимают, значит, за молодого. А ему уже под сорок. Почти сорок. И не заметил, как пронеслись они, наполненные вроде бы обычными заботами: план, качество продукции, технический прогресс...
А что дальше? Дальнейшие служебные восхождения или нечто более важное?
Алтунин никогда над своим будущим не задумывался. А по-видимому, уже проскочил в жизни некую кульминационную точку. Проскочил и не заметил, где она.
К себе Сергей был куда менее внимателен, чем к окружающим людям. Бесконечно снисходительный к ним, он чуть ли не всех их считал великовозрастными детьми. Наблюдая за ними, за проявлением индивидуальности каждого, охотно принимал участие в их «играх», даже увлекался порой, а «приходя в себя», лишь улыбался своим выходкам.
Все это шло, должно быть, от сознания своей силы.
Так было, во всяком случае, до сегодняшнего утра. Сегодня же совсем иное состояние. Может, потому что спал плохо.
Снился давний сон. Тот самый, который повторялся из года в год. Удивительно устойчивый. Тайный его смысл до сих пор оставался неясен Сергею.
...Через прозрачный экран ковочного манипулятора ему хорошо было видно лицо Скатерщикова. В фиолетовых защитных очках оно казалось бледным, каким-то нездешним. Скатерщиков стоял у молота с правой стороны и флегматично нажимал на рукоятки управления. Билось пламя в нагревательных печах. Упреждающе ревели сирены. От ударов ковочных молотов сотрясался пол. Стоял беспрестанный гул и грохот.
Зажав клещами только что вынутый из печи раскаленный слиток весом тонн в пятнадцать, манипулятор развернулся и положил его на зеркало нижнего бойка молота.
«Ну держись, Петенька! – подумал Алтунин. – Погоняю тебя, чтобы не забывал мою науку...»
И начал в бешеном темпе рвать на себя и отталкивать рычаги, нажимать на кнопки. Все наращивал и наращивал темп, наливаясь злобно веселым азартом. Не запросит ли Петенька пардону?.. Молот бился, как живой, и ритм его биения отзывался во всем теле Алтунина. Он чувствовал, что уже выдыхается. А Скатерщиков внешне казался спокойным. Весь дымился, но был невозмутим. Алтунин восхищался своим учеником: здоров, чертяка!..
Проснувшись, Сергей долго не мог сообразить, где находится: все еще был во власти сна, не мог стряхнуть его. В ушах ревели сирены, а перед глазами светилась янтарная масса слитка.
И в министерство, на заседание коллегии, он отправился совершенно разбитым, с гнетущей тяжестью на душе. Испытывал странную неуверенность в себе, какую-то расслабленность, даже страх. Очень непривычное чувство.
Собственно, бояться коллегии оснований не было. Да и не боялся он в общем-то. У его страха иная природа: так человек страшится войти в холодную воду. Но входить надо.
Вся сложность состояла в том, что он должен вступить в спор с председателем специальной комиссии министерства Лядовым. Не наедине, а на людях. Вряд ли это вызовет одобрение остальных.
А спор будет опять-таки о зонировании машиностроения.
После того памятного разговора с Геннадием Александровичем Сергей крепко задумался. Снова прокрутил фильм Гривцова, и снова горечь залила сердце. Потребовал из министерской библиотеки обширную справочную литературу, необходимые материалы из отделов.
По восемнадцати часов в сутки «вживался» в свою идею. И пришел к окончательному выводу: Лядов прав, совершенно прав, но не по большому счету. Не по государственному, а по ведомственному. То ли не разглядел Геннадий Александрович масштабности проблемы – иногда и ему изменяет глазомер, – то ли не был расположен заниматься этим в данный момент. И Алтунину не посоветовал отвлекаться.
Но разве оттого меняется суть дела? Как бы то ни было, а именно от темпов развития народного хозяйства восточных районов во многом зависит дальнейшее поступательное движение всей экономики страны. Всей! Там основная сырьевая база промышленности. Прежде всего, пожалуй, мощная база для производства цветных, драгоценных и редких металлов. Цветная металлургия Советского Союза в перспективе будет развиваться за счет новостроек восточных районов. Возникнут крупнейшие промышленные комплексы на рудах Удоканского, Горевского, Озерного и других месторождений! А сырье голыми руками не возьмешь. Нужны современные, высокопроизводительные машины. И вовсе не верны подсчеты Лядова. Сергей прикинул поточнее: потребности в машинах, механизмах, оборудовании обеспечиваются собственным производством здесь лишь наполовину. Да, наполовину. По всей видимости, Геннадий Александрович говорил о Западной Сибири, где машиностроение действительно сформировалось. В остальных же районах острый недостаток в самых разнообразных машинах для горнодобывающих отраслей, химической и целлюлозно-бумажной промышленности, для сельского хозяйства.
В восточных районах нужна крупная машиностроительная база! Экономически оправдано существенное развитие здесь тяжелого, энергетического, химического, строительно-дорожного, транспортного машиностроения...
Прозаические эти мысли были музыкой его души. За ними крылась нежная любовь к Сибири. Он накручивал и накручивал на душу, как железные обручи, неопровержимые аргументы. Вооружал себя перед боем. И в конце концов, кажется, нащупал свой козырь, который решит исход спора.
Завидев перед собой здание министерства, Сергей невольно остановился. Взглянул на часы. До начала – минут сорок. И все-таки нужно прийти пораньше. «Адаптироваться». Намекнуть Ступакову о том, что собирается говорить широко. Одобрит ли Анатолий Андреевич?
