Текст книги "Школа министров"
Автор книги: Михаил Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Михаил Колесников
Школа министров
Кормчие индустрии
Михаил Колесников первый и, пожалуй, пока единственный, кто обратился как художник непосредственно к тем социально-политическим и нравственным проблемам, которые выдвинула и с каждым днем все настойчивее выдвигает перед нашим обществом научно-техническая революция. Такие его повести и романы, как «Атомград», «Право выбора», «Индустриальная баллада» и, наконец, трилогия – «Изотопы для Алтунина», «Алтунин принимает решение» и предлагаемая читателям «Школа министров», —целиком обращены именно к этим важнейшим проблемам современности.
Новое в жизни схватывается искусством не сразу. Тем более в такой сложной сфере, как индустриальное производство. Здесь неизбежны на первых порах увлечение "технологией", специфическими проблемами труда и управления производством, известная эскизность сюжетов и характеров, деловитая сухость авторской речи. Сказанное присутствует и в романах Михаила Колесникова. Читатель не найдет в них лирически выписанных пейзажей, изящной образности речи – всего того, что можно назвать поэзией прозы.
Написанные лапидарно, как диктовал "непоэтичный" жизненный материал, романы эти вместе с тем художественно самобытны. В них, в том числе и в "Школе министров", даны правдивые, живые картины важнейших сторон современной советской жизни, четко выписаны новые для нашей литературы характеры "деловых людей" эпохи научно-технической революции, выдвинуто немало коренных идейно-нравственных проблем. В "Школе министров", в частности, есть в этом смысле главное: строительный пафос нашей индустриальной державы, правдивые характеры тех, кто стоит у пульта управления технико-экономическим развитием страны, держит в руках его рычаги и надежно обеспечивает, говоря словами Пушкина, "бег державный корме родного корабля".
Именно таков прежде всего герой трилогии Сергей Алтунин, бывший рабочий, коммунист, сын рабочего-коммуниста, героически погибшего на фронте Великой Отечественной войны. Его глазами в основном и показывает автор масштабы и направление нашего материально-техничесного прогресса на современном этапе. Через его личность "пропускает" писатель доброе и дурное, сопутствующее этому прогрессу, частично и порождаемое этим прогрессом. Временами перед нами роман-монолог, роман-размышление, роман-исповедь. И такой прием делает образ главного героя подлинным центром повествования, делает характер законченным и глубоко типичным для наших дней.
У таких людей, как Алтунин, реальные проблемы труда, взаимоотношений в процессе этого общественного труда, организации работы миллионов людей в условиях социалистического индустриального государства, – все эти проблемы давно уже стали и личными, наполняющими новым, особым смыслом такие вечные понятия, как счастье, совесть, добро и зло, ответственность, долг, любовь.
В деятельный, полный высокого общественного смысла и пафоса мир Алтунина автор вводит нас не сразу. Если в первом романе трилогии перед нами Алтунин – рабочий кузнечно-прессового цеха, во втором – инженер и начальник этого цеха, то в "Школе министров" он уже начальник большого главка, а затем и заместитель министра.
Как видим, в самом движении сюжета, в судьбе Алтунина заложена еще одна существенная проблема нашего времени: проблема неограниченных возможностей для трудового, социального, идейно-нравственного роста советских людей в условиях социалистической действительности, проблема всестороннего развития их сил и способностей на благо родине.
Михаил Колесников, в прошлом инженер, хорошо знает то, о чем пишет. Поэтому при чтении его книг возникает ощущение полной достоверности происходящего. С первых страниц романа "Школа министров" мы легко и уверенно входим в малознакомую нам область высокоразвитого индустриального производства, следим за поступками людей особого "управленческого" склада, становимся заинтересованными свидетелями "управленческих" страстей, негодуем и радуемся, вдумываемся в своеобразие отношений Алтунина с приспособленцем Скатерщиковым, с первым заместителем министра Лядовым, склонным к волюнтаристским решениям, с симпатией приглядываемся к директору завода Мухину, ученому Карзанову и многим другим людям.
О своих писательских пристрастиях М. Колесников говорит: "Тема рабочего класса сегодня – одна из самых увлекательных. Из всего многообразия общественных отношений и характеров советских людей мне особенно хочется выделить отношения подлинно социалистические, рожденные всем ходом революционного преобразования жизни..."
Книги писателя подтверждают эти слова. В них он создал целую галерею образов наших современников, и Сергей Алтунин, прошедший путь от кузнеца до заместителя министра, пожалуй, самый значительный и типичный из них.
Дм. Еремин
Первые два романа трилогии печатались: «Изотопы для Алтунина» – «Роман-газета», 1974, № 19; «Алтунин принимает решение» – «Роман-газета», 1976, № 15.
1
Иногда Сергей Алтунин думал, что все мы накрепко включены в некие общественные, производственные, бытовые орбиты и по ним совершаем из года в год свой беспрестанный бег.
Случается и так: на нашу укатанную, как шоссе, орбиту вдруг перескакивает «сторонний» человек. Он приносит с собой свое беспокойство, свои претензии к нам, и мы невольно соприкасаемся с миром иных представлений и требований, начинаем понимать, что существуем не сами по себе и не для себя – мы лишь частичка чего-то очень большого, стремящегося быть единым целым.
Такой «сторонний» человек, начальник Котуйканского рудника, сидел сейчас перед Алтуниным. У начальника рудника было обожженное ветром лицо, вспухшие, потрескавшиеся губы. И глядел он как-то исподлобья, прищурившись, словно оберегая глаза от невидимых разбушевавшихся стихий. Внешнему своему виду он, должно быть, мало придавал значения: в кабинет высокого должностного лица из другого министерства, другого главка явился в толстом сером свитере, поверх которого надел темно-коричневую замшевую куртку. Очевидно, привык к пятидесятиградусным сибирским морозам и, даже очутившись в Москве, с подозрением относился к климату.
«Неужто ему не жарко?» – с иронией подумал Алтунин.
В чужом кабинете начальник рудника вел себя свободно. Расставив ноги в меховых ботинках, широко раскинулся в кресле, почти возлежал. С губ не сходила непонятная улыбка. Вытащил из кармана пачку дорогих сигарет, хотел закурить, но вроде бы раздумал. Переменил позу, слегка подобрался.
– Можно, можно, курите, – улыбнулся ему Алтунин. – Я к дыму привычный.
Начальник рудника, кисло поморщившись, сделал отстраняющий жест.
– Пытался пробиться прямо к начальнику главка товарищу Ступакову, но не пустили, – проговорил он хрипловатым голосом. – К вам едва прорвался: неприемные часы. А я завтра чуть свет улетаю...
– У Ступакова только что умерла жена, – сказал Алтунин. – Сами понимаете...
Начальник рудника поджал губы. Выдержав паузу, произнес с горечью:
– Понимаю. И сочувствую. У меня самого рудник умирает. Целый рудник!
– В каком смысле?
– В прямом. В забоях приостановлены работы.
В глазах посетителя появилась злая желтизна. Он резко провел ладонью по взъерошенным волосам, но волосы продолжали торчать, завиваясь в яркие бронзовые кольца.
– С вашего позволения?.. – Посетитель вопросительно взглянул на Сергея и направился к двери.
– Да, да, – машинально ответил Сергей, не понимая еще, на что, собственно, требуется его разрешение.
– У меня там, в приемной, напарник. С аппаратурой. Мы долго вас не задержим, – пообещал начальник рудника и, распахнув дверь, крикнул: – Максим Васильевич, войдите!
На пороге появился волосатый молодой человек с чемоданчиком в руках. Этакий викинг, закованный в синий брезент. Кивнув Алтунину, словно боднув его на расстоянии, что, по всей видимости, должно было обозначать приветствие, он молча принялся за дело: раскрыл чемодан, извлек оттуда раздвижной штативчик, проектор, развернул белое полотно.
Сергей продолжал недоумевать: что они собираются делать?
Тем временем молодой человек успел погасить свет. В кабинете сделалось темно. Задрожал белый луч – и на экранчике появился заснеженный карьер открытых разработок. По уступам карьера стояли экскаваторы и драглайны. Возле них суетились люди в меховых шапках и полушубках, а машины оставались неподвижными, будто замерли навсегда. Сергей как бы сверху увидел весь рудник – огромный амфитеатр, дымящийся от мороза. И повсюду – мертвые машины.
– Это наш рудник Котуйканский, – пояснил посетитель. – А вот те застывшие драглайны – продукция заводов вашего главка, товарищ Алтунин. Под вашим неусыпным руководством производственное объединение «Самородок», которым командует товарищ Скатерщиков, изготовляет машины, непригодные для эксплуатации в суровых климатических условиях. Ноябрь, а у нас минус пятьдесят три. Драглайны же не выдерживают и минус тридцати: их самые ответственные детали не имеют достаточной хладостойкости. Об этом мы писали Скатерщикову, писали Ступакову, писали заместителю министра Лядову, да, видно, никому нет дела до наших забот. Вы, кажется, возглавляете здесь службу изучения спроса готовой продукции?
– Да, вас направили по адресу, – недовольно ответил Алтунин, – Но у нас нет других машин. Серийное производство. Драглайны с хладостойкими деталями не выпускаем, так как ориентируемся в основном на европейскую часть СССР. Ну и на экспорт...
Экранчик погас. Молодой человек включил свет. Начальник рудника сидел теперь, вобрав голову в плечи.
– А кто в таком случае должен обеспечивать нас: Сибирь, Дальний Восток, Крайний Север? – спросил он. Голос был глухой, отчужденный. – Производственное объединение Скатерщикова расселось, можно сказать, в самом центре Сибири, а продукцию гонит в европейскую зону и на экспорт...
Сергей пожал плечами.
– По-видимому, нужны специальные заказы. Ведь жили вы как-то до сих пор?
– Не жили, а приспосабливались, выкручивались. В холодную пору сидим сложа руки, а с потеплением занимаемся штурмовщиной. Убытки в миллионы рублей. И сейчас план повис на ниточке. Нельзя дальше так! Что значит специальный заказ на хладостойкие машины? Это слишком дорого обойдется. Почему специальный, а не серийный выпуск?
– Да хотя бы потому, что рудников, работающих в жестких температурных условиях, раз, два – и обчелся.
Начальник рудника хмыкнул, поднял на Сергея глаза, полные насмешки.
– А вы их считали, сибирские рудники?.. Их же тьма-тьмущая, а будет еще больше. Надеюсь, о производственно-территориальных комплексах слыхали? Они уже строятся. И там тоже потребуются машины в «северном» исполнении. В немалом количестве. Ведь даже в Чите, которую мы считаем югом, бывает минус пятьдесят.
Начальник рудника воодушевился, голос его окреп, сделался звонким и уверенным. Приблизившись к Сергею почти вплотную, внушал:
– Речь идет не только о драглайнах. Все виды горных, землеройных, дорожных машин, работающих круглогодично на открытом воздухе, в условиях вечной мерзлоты, должны быть устойчивыми к низким температурам.
Он, разумеется, был прав. Прав по большому счету. И все-таки Алтунин не сдавался:
– Вы как инженер должны понимать, насколько не просто менять технологию, вводить новые агрегаты, перестраивать весь производственный процесс. Это же колоссальные затраты. Деньги, деньги!
– Наша руда тоже кое-чего стоит, – возразил начальник рудника. – Придется, товарищ Алтунин, и технологию менять и все остальное. А прежде всего надо отрешиться от местнических интересов. Вы, как догадываюсь, хотели бы не затратить на нас ни копеечки? Это с нас, горняков, можно требовать: давай, давай руду! Она нужна машиностроению, товарищу Скатерщикову, товарищам Ступакову и Лядову. И вам, надеюсь, нужна. Вот мы и подогреваем ваши окоченевшие драглайны, жжем мазут, совершаем, так сказать, героические поступки в условиях Крайнего Севера из-за того, что ваш главк не желает наладить выпуск машин в «северном» исполнении.
– Вы не совсем правы...
– А я пришел к вам не права качать...
Он уперся ладонями в край стола, неожиданно поднялся и, обращаясь к молчаливому молодому человеку, сказал резко:
– Пошли отсюда, Максим Васильевич! Аппаратуру и фильм можешь оставить товарищу Алтунину: пусть в часы досуга покажет своим начальникам. Бывайте, Сергей Павлович! Простите за вторжение в неприемные часы.
Алтунин не успел и рта раскрыть, как они покинули его кабинет, оставив все свое киноимущество.
Обычно, когда уходил назойливый проситель, Сергей испытывал чувство облегчения. Но сейчас облегчения не было. Было всевозрастающее недоумение, даже растерянность. Словно бы начальник рудника приходил не с просьбой, не с требованием, а лишь для того, чтобы выказать свое презрение к нему, Алтунину, молодому сотруднику главка. Дескать, понимаю: ты ничего самостоятельно не решаешь и не можешь решить – молод еще, а щелкнуть тебя по носу надо: авось проснется злость – и задумаешься, в каких условиях добываем мы для вас эту самую руду... Главное, чтоб человек задумался.
Он был тонким психологом, этот начальник рудника с его раздражающей иронической улыбкой. Как его? Не то Кривцов, не то Гривцов... Впрочем, все равно. Претензии у него не к Алтунину, а к главку, к министерству.
Ему можно бы сказать: вам нужны машины в «северном» исполнении, а горняки Средней Азии потребуют от нас драглайны в «южном» исполнении. Их претензии будут в такой же степени правомерны. Значит, волей-неволей мы должны придерживаться усредненного варианта. Он дешевле.
Но Алтунин не сказал ничего такого. Понимал, что Гривцова не переубедишь. Не нуждался тот в его доводах. И зашел-то он, наверное, по пути: очутился в Москве с какими-то своими рудничными делами и решил заглянуть заодно к машиностроителям. Алтунин как личность для него просто не существовал. Есть проблема. Давняя, до сих пор не решенная: налаживать ли серийный выпуск машин в «северном», а равно и «южном» исполнениях? Гривцов считает, что настала пора...
Сергей подошел к географической карте, висящей на стене, представил зрительно скованные морозом, заметенные сугробами пространства Сибири. Уж кто-кто, а он-то знал Сибирь. Само это слово было для него родным. Тысячи людей рассеяны на необъятных сибирских просторах, в зоне вечной мерзлоты. И на Дальнем Востоке тоже. Они делают свое трудное дело и болеют за него. Как этот Гривцов.
Впервые Сергей взглянул на карту Сибири каким-то обостренным взглядом. Все эти пространства в официальных документах имели название: восточные районы СССР. Алтунин никогда не думал о Сибири как о неких «восточных районах» – просто не под силу так думать. Как невозможно думать о любимом человеке, выделяя лишь род его занятий, профессию: я влюблен в учительницу или в крановщицу. Смешно! А «восточные районы» – слишком функционально! И все-таки такая абстракция необходима. Очень уж специфичны они, эти «восточные районы»: их до сих пор называют кладовыми природных богатств. Кладовые. Приходи – и бери! Но попробуй взять! Не так-то просто, как кажется на первый взгляд: огромный узел запутанных и не решенных до сих пор проблем... А решать их надо, надо... Тут на каждом шагу проблема: самые большие запасы минерально-сырьевых, топливно-энергетических, лесных и водных ресурсов. Но они в необжитых местах. Нужны баснословные капиталовложения, чтоб продвинуть сюда промышленность. Нужна рабочая сила. Если подсчитать как следует, то окажется: дополнительные затраты на жилье, на транспорт и прочее превысят основные раз в двадцать!.. Вот так-то. А трудовых ресурсов по-прежнему не хватает... Почти неразрешимая задача. Почему люди так неохотно едут в Сибирь? Почему уезжают оттуда?.. И Алтунин уехал. Правда, сам он не намеревался уезжать: перевели. Был генеральным директором производственного объединения, радовался жизни и перспективам. И если говорить откровенно, именно он наладил серийный выпуск тех самых драглайнов. Не Скатерщиков, а он, Алтунин. Драглайны покупали и за границей. Одно время Алтунин усиленно поработал «на шарик». Начальник главка Ступаков был им доволен.
– Не ошибся в вас, – сказал он как-то Сергею под хорошее настроение. – Кто бы мог предполагать: наш завод вышел на международную арену. И все благодаря вашей энергии...
Но вот уже полтора года, как производственное объединение «Самородок» возглавляет Петр Скатерщиков. Он с успехом продолжает линию Алтунина. Крепким, хозяйственным мужиком оказался Петр. Главным инженером сделал Карзанова. И живут они душа в душу. Драглайны – первый сорт! Высший сорт! Так, по крайней мере, привыкли считать и в главке и в министерстве.
А этот Гривцов или Кривцов походя вроде бы уже нарушил устоявшееся равновесие. Разумеется, и раньше драглайны замерзали, словно хрупкие тропические растения. И раньше поступали жалобы, разыгрывались сцены между поставщиком и покупателями драглайнов. Но с потеплением погоды наступало потепление и в отношениях. Нынче год выдался особенно суровый. Даже в Москве не по сезону холодно. Но, конечно же, напористый начальник рудника и в этих условиях найдет выход из трудного положения: будут жечь мазут, подогревая машины. Убыточно? А куда от этого денешься? План есть план...
Сергей думал о Гривцове и злился на него. Злила его немая ироническая улыбка. Злило высокомерие: на Алтунина он и не смотрел. Не принимал его в расчет. Все, что сказал и показал здесь, предназначалось для начальника главка и для тех, кто еще повыше, поавторитетнее.
«Почему так? – размышлял Алтунин. – Этот рыжий субъект Гривцов или Кривцов, совершенно «сторонний» человек, знать меня не знал до сегодняшнего вечера, а сразу же дал почувствовать, что я для пего ничего не значу. И другие так же».
Да, и другие – директора заводов, руководители производственных объединений относятся к Алтунину словно бы с вынужденной снисходительностью: ничего не поделаешь – выдвиженец Ступакова и Лядова. Вытащили своего любимца из грязи в князи...
Все это оскорбляло, и Алтунин не раз сожалел о том, что расстался с производственным объединением: там он был на месте, там его уважали, там у него существовали прочные экономические связи с десятками и сотнями других предприятий. Фигура!.. А теперь он словно бы утратил все свои былые достоинства, превратился, несмотря на высокую должность, в заурядного канцеляриста, «бумажного» зама.
В главке существовал единственный человек, вокруг которого группировалось все, – Ступаков. Директора предприятий хотели иметь дело только с ним. У Ступакова огромный опыт. Не полсотни сотрудников, составляющих штат главка, среди которых и Алтунин, а лишь Ступаков, его мысль воздействует на жизнь заводов.
Алтунин только представлял Ступакова. Выезжая на заводы, подчиненные главку, он действует не от своего имени, а от имени Ступакова. Директора и руководители научных учреждений любезно здороваются с Алтуниным, но он для них имеет значение лишь в связи со Ступаковым. Добросовестный исполнитель воли начальства – не больше того. Один из тех, кто умеет хорошо подготовить исходные данные для чужих решений. И каким бы великим трудом ни добывались эти данные, исполнитель остается исполнителем.
Правда, Ступаков не препятствует его начинаниям, не зажимает инициативу. Все бумаги, составленные Алтуниным, Анатолий Андреевич подписывает, не вникая глубоко в их суть. Значит, доверяет и, наверное, радуется, что вывел Алтунина в люди! На эго ушло много лет: от простого кузнеца до заместителя начальника главка – путь длинный. И вел его Ступаков по тому пути не назойливо, почти неприметно, с величайшим тактом. Алтунин мог бы, не кривя душой, сказать, что всем лучшим в себе обязан Ступакову, светлому партийному человеку.
Работал Сергей в общем-то за двоих, но иногда ему начинало казаться, будто он чуть ли не паразитирует на авторитете Ступакова. Случалось, что, давая от его имени те или иные распоряжения, Сергей остро чувствовал свою как бы даже ненужность. К ощущению ненужности примешивалось еще и чувство беспомощности.
Внезапно он догадался: главк, которому формально подчиняются все заводы и производственные объединения, разбросанные по стране, на самом деле не имеет реальной власти! Да, да, не имеет!
То было печальное открытие.
Еще совсем недавно главк представлялся ему вершителем судеб многих тысяч людей и сотен предприятий. Власть! А ее положено уважать – она и есть организующая сила.
Но однажды, когда Алтунин попытался вмешаться в дела производственного объединения «Самородок», Скатерщиков рассмеялся ему в лицо:
– Мы, дорогой Сергей Павлович, живем на полном хозрасчете, за все отвечаем рублем. А ты волюнтаристски хочешь нарушить финансовую дисциплину. Закон на нашей стороне. Мы не потерпим, чтобы нам мешали нормально развиваться, эффективно формировать план и создавать условия для его выполнения. Не хотим кланяться бабушке Варваре – свое есть в кармане!
Вот тут-то Алтунин и постиг, что дело обстоит именно так. Он убедился в том, что главк как чисто административный орган не имеет непосредственных экономических связей с заводами, практически выполняет лишь посреднические функции между руководителями министерства и предприятиями.
Разумеется, директора предприятий и даже вот тот «сторонний» ироничный Гривцов давно знали эту истину, и если все же считались со Ступаковым. уважая его за многолетние заслуги перед машиностроением, то Алтунину решительно отказывали в такой власти над собой. Они свободно могли обойтись и без него. Могли бы обойтись и без Ступакова, апеллируя непосредственно к Лядову, но не смели, действовали только через него, рассчитывая на авторитетную поддержку. Поддержка же Алтунина в их глазах мало значила.
Авторитет... Что это такое? Откуда он берется? Сколько требуется времени, чтобы сделаться авторитетным? Вся жизнь? Может быть, авторитет – это как кольца дерева или геологические напластования? Чем толще дерево, тем оно «авторитетнее» среди других деревьев... Абсурд, конечно. Или, может быть, авторитет – это своеобразный капитал, накопленный годами безупречной работы? Под конец жизни человек имеет, пожалуй, право жить на проценты с этого капитала. Когда говорят: во главе дела должна стоять авторитетная личность, то имеют в виду не толкового исполнителя, а именно авторитетную личность, на которую привыкли полагаться безоговорочно.
Как-то раз, осмелев, Сергей спросил у Лядова:
– Что такое авторитет? Стабильная категория или меняющаяся? Может ли, к примеру, полководец, выигравший большие сражения в прошлом, быть авторитетом в военном деле в условиях научно-технической революции? Ведь методы ведения боя коренным образом изменились.
Лядов чуть снисходительно улыбнулся.
– В вас все еще сидит солдат, хоть и прошло с той поры, как служили в армии, наверное, лет двадцать.
– Что-то около того.
– По-моему, полководец, выигравший когда-то большие сражения, может пользоваться авторитетом и сейчас, если он учился все это время, не отстал от быстро бегущей жизни, оперирует современными понятиями и категориями. Почти уверен, что даже Суворов мог бы, подучившись, выиграть современный бой. Характер боя меняется, но некий коренной смысл его остается. Талантливому человеку, тем более такому врожденному полководцу, как Суворов, легче разобраться в природе современного боя, чем нашему современнику, не наделенному военными талантами. Я понял, чем вызван ваш вопрос. И отвечу на него прямо: Ступаков не исчерпал себя и никогда не исчерпает. Люди, подобные ему, – это энергетические звезды общества. Исчерпать себя Ступаков не может. По той простой причине, что он талантливый организатор производства. Он обладает достаточно эластичным умом, чтобы приспособиться к требованиям современного производства. Ему надо помогать в исполнении его замыслов. Бесталанные люди, по-моему, не могут быть авторитетными, каким бы делом они ни занимались: стоят ли у станка или же руководят целой отраслью народного хозяйства. В каждом человеке заложен тот или иной талант. И самое трудное – угадать его в себе и развить. Кто не стремится развивать свои способности, тот обкрадывает себя и всегда остается в проигрыше...
Больше они на эту скользкую тему не заговаривали. Считает ли Лядов себя «энергетической звездой»? Кто его знает. Алтунина же наверняка не считает. Алтунина они со Ступаковым выпестовали и продолжают пестовать до сих пор – хочет он того или не хочет.
Выдвинули его на должность генерального директора производственного объединения после того, как сам Ступаков, занимавший это место, стал начальником главка. Потом Ступаков, посоветовавшись с Лядовым, вызвал Алтунина в Москву и сказал ему:
– Мне нужен толковый заместитель. Вы в самый раз. Правда, подучиться надо. Без этого теперь нельзя. Пошлем-ка вас в «школу министров»...
«Школой министров» называли Институт управления народным хозяйством. Его открыли совсем недавно, слушателями были организаторы производства, начиная от директоров крупных предприятий и кончая министрами. Пройдя за три месяца довольно обширную программу, Сергей сдал Скатерщикову производственное объединение, а сам с семьей переехал в Москву.
Тогда была радость новизны. Сладко мечталось о размахе. Главк – это уже всесоюзный масштаб!
Кира ликовала.
– Ты, Алтуня, – гений. Мир устроен по твоим чертежам. Быть тебе министром!
– Зачем?
– Затем, чтобы я стала министершей. Назло жене Карзанова. Подумаешь: меццо-сопрано.
– Ну, это другое дело. Есть ради чего стараться.
– Дети будут учиться в аглицкой школе.
– Зачем?
– Опять «зачем». Пусть будут дипломатами, внешторговцами, а не кузнецами, как мы, грешные. Железо – это нам, а сыновьям нужно создать условия, чтоб в их жизни шарм был. Держи, Алтуня, рыльце огнивцем, а глаза буравцом.
– Помнишь ту надпись на воротах немецкой церкви?
– Какую надпись?
– Забыла? Ну когда мы с тобой были в турпоездке по ГДР? Городок Мюнхеберг. Неподалеку от Зееловских высот. Вот там на воротах церкви есть надпись: «Кто кормит взрослых детей, тот сам останется без хлеба. Такого отца нужно побить дубиной». Соображали люди!
Сергей, как и Кира, дурачился. Оба они были по-настоящему счастливы. Наконец-то осуществилась заветная мечта Киры: ее взяли на кафедру в Институт стали, и она теперь подумывала о докторской диссертации. Если Алтунин продвигался к своим высотам с шумом, с вечной тряской, конфликтами, то у Киры все получалось как бы само собой, тихо, степенно: окончила институт, получила степень кандидата, родила двух сыновей, теперь вот метит в доктора. Он в шутку называет ее «тихим буквоедом», и она не обижается. Глубокое, серьезное изучение предмета. Зачем шуметь? А Сергей Алтунин все шумит, гремит, ворочается, как медведь в тесной берлоге. Он словно бы упирается, а его тащат и тащат наверх...
...Алтунин прошелся по просторному кабинету, остановился у окна. Было тоскливо.
В который раз подумал о том, что человек не принадлежит самому себе.
Сейчас в нем с невероятной силой проснулась тяга к той прежней жизни. В тайге снег, мороз – хорошо...
Если признаться честно, даже там, в Сибири, за последние годы он ни разу не выходил в тайгу – не до того было. Просто хочется самостоятельности. Такой самостоятельности, какая была раньше. Там он чувствовал себя хозяином положения, той самой «энергетической звездой», о которой говорил Лядов. Ну, не «звездой» – это уж слишком! – так некой энергетической точкой, вокруг которой все вертится.
Вернуться бы туда... Но знал: невозможно. Лядов и Ступаков не отпустят. Кроме того, возвращаться-то некуда: Скатерщиков неплохо справляется с обязанностями генерального директора. Разве что с понижением... А Кира, ее кафедра, докторская диссертация?.. В Кире признали крупного специалиста, и он не вправе...
Ситуация почти неразрешимая.
Впрочем, была еще одна возможность сразу обрести и увлекательное дело, и полную самостоятельность. Реальная возможность. Чересчур реальная – только протяни руку.
Но об этой возможности он не говорил никому, даже Кире. Не стоит обсуждать... И все-таки хотелось знать, как отнеслась бы она, если бы он вдруг надумал воспользоваться представившимся случаем. Они часто так испытывали друг друга. Исподволь. Вроде бы все в открытую, а на самом деле что-то умалчивалось. Супруги, прожившие много лет вместе, имеют право на этакое коварство. Обычная древняя игра – и в любви, и в мучительстве ревностью, и во всем – до самой смерти.
Семья Алтунина быстро освоилась с Москвой. Таганка, Маросейка, Балчуг, Садовое кольцо... Сыновья будто и родились здесь: ездили в Лужники, в клуб космонавтов и еще куда-то. О Сибири вспоминали редко и, как ни странно, не скучали по ней. Это неприятно удивляло, даже обижало Сергея.
И Кира не скучала. Она была счастлива. Такой восторженной, будто слегка одуревшей от шума жизни, он не знал ее никогда. Бывало, злился, иногда потешался, а чаще радовался за нее, за ее почти девичий восторг, за кипение силы в ней. Она не была такой цветущей, красивой, гордой в своей осанке даже тогда, когда они полюбили друг друга. Наконец-то обрела себя!
Однажды сказала:
– Если бы не твоя энергия, Алтуня, мы бы всю жизнь куковали в глуши. А теперь вот вышли на большую дорогу.
– Раньше на большую дорогу выходили разбойники, – отшутился он. – Да разве в том дело, где человек живет? Если хочешь знать, в Сибири для энергичного человека возможностей проявить себя во сто крат больше, чем здесь. Все мы вышли из Сибири и в Сибирь уйдем. Мне лично там было интереснее.
– Ну это тебе лично. Да и понятие «возможности» довольно растяжимое. Ты заместитель начальника главка! Что еще?
– Я не ставил перед собой задачи сделаться большим начальником. В Сибири были дела поувлекательнее. Да и сейчас они существуют. А чем я здесь занимаюсь? Вот приказали изучать маркетинг.
Он угадал, какая будет реакция.
– Маркетинг? Первый раз слышу. Может, просветишь? А то муж занимается бог знает чем, а я даже понятия об этом не имею. Что такое маркетинг? Отвечай!
– Сам не знаю.
У нее округлились глаза.
– Не знаешь и все-таки занимаешься? Подозрительно. Домой возвращаешься поздно, до маркетинга докатился!
– Приходится. Начальству виднее, чем я должен заниматься. Может, от рождения во мне сидит это маркитантство? Нужно его только выявить... По-моему, толком не знает никто, что такое маркетинг.
– Раз так – пустое дело, не стоит ломать голову. Вот если я занимаюсь сталью, то, во всяком случае, хоть понаслышке, да знаю, с чем ее едят...
В такие минуты он исподтишка любовался ею, ее круглыми руками, смуглой шеей с ниткой искусственного жемчуга, аккуратно уложенными высветленными волнистыми волосами, переменчивым блеском серых глаз, этими ее полуулыбками, скрывающими легкую иронию, насмешку над ним. В ней постоянно жили радостное лукавство и уверенность в прочности жизни, в самой себе, в своем счастье. Так бывает счастлива только молодая мать. Мать двоих сыновей.
