Текст книги "Сердце Аримана"

Автор книги: Михаил Ахманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

Конан кивнул и принялся хмуро разглядывать замки, свисавшие с окованных железом створок. Замков, собственно, не было – одни ржавые обломки да рыжая пыль под ними на полу. Воистину, что сотворено людьми, люди же могут и сокрушить!

Он отстранил Пирима с его бесполезными ключами и пробормотал:

– Хотелось бы мне знать, каким проклятым зельем плеснули на запоры! Они выглядят так, словно дождь поливал их три сотни лет!

Паллантид, морщась и по-прежнему растирая висок, склонился над плечом короля.

– Магия, мой господин?

– Стигийская магия! Запах лотоса и проржавевшие замки… – Конан покачал головой и нахмурился; дурные предчувствия томили его. – Возьми факел! – приказал он Паллантиду, потом подозвал Пирима: – Уснувших стражей отсюда убрать, а своих людей расставь не только в зале, но и на лестнице, и в коридоре. Вели, чтоб не болтали – ни слова никому, даже королеве! И чтоб не лезли к двери!

Слух о том, что кто-то сумел проникнуть в сокровищницу, полагалось пресечь немедля. Впрочем, среди Черных Драконов не было болтунов; хоть не всем им Митра даровал светлый разум, повиноваться и держать рот на замке гвардейцы умели.

Толкнув дверь, Конан первым вошел в темное помещение; за ним, с факелом в одной руке и длинным мечом в другой, проскользнул Паллантид. Они двинулись по проходу меж громоздившихся до потолка сундуков и ларцов. Паллантид, раскачивая факел, поджигал фитили ламп, висевших на стенах, вокруг метались тени, и трепетный огонь высвечивал то обитую бронзой крышку, то переливы перламутра на боках драгоценной шкатулки, то своды высокого потолка.

Из-за этих теней король сначала ничего не увидел, но, приглядевшись, уверился, что в дальнем углу, около ниши с черным пьедесталом, из-за огромного, почти в человеческий рост сундука, торчат чьи-то острые колени. Подойдя ближе, он с облегчением заметил, что рубиновый шар находится на своем обычном месте; значит, чужие руки не коснулись талисмана. Затем Конан уставился на скрюченную фигуру в роскошном одеянии, перепачканном копотью и воском, а также на валявшиеся рядом свечу, раскрытую шкатулку и высыпанные из нее самоцветы. Свеча и шкатулка лежала спокойно, а человек прикрывал голову тонкими руками и жалобно поскуливал.

– Лайональ! Лайональ, койфитская крыса! – воскликнул король, наклонился и так хлопнул посла по плечу, что тот чуть не проткнул носом сундук. – Вот так встреча! Ты, видать, заблудился? Дворец мой велик, целый лабиринт, а глаза у тебя слабые, а?

– Да! – посол поднял на Конана полный ужаса взгляд, с явной надеждой принимая его версию. – Я… я шел… шел по надобности… И вдруг оказался здесь, повелитель! Случайно, клянусь! О, владыка, как я счастлив, что ты освободил меня!

– Освободил? Ну уж нет, – в голосе короля послышались угрожающие нотки. – Кром, ты что же думаешь, крыса? Ты думаешь, что в Аквилонии одни дураки, как в твоем Кофе, у проклятого Страбонуса? Ну, я отошлю ему твою голову, может, станет поумнее!

Паллантид поднял меч, и сир Лайональ поспешно пискнул:

– Я все расскажу, все, о могучий и блистательный! – Он судорожно сглотнул и зачастил: – Видишь ли, государь, есть у моей супруги одно простенькое ожерелье из алмазов… Совсем простенькое, из сорока вендийских камней, но самое любимое! Она так любит его, так любит! И вдруг… о, вдруг!.. – койфит прикрыл физиономию ладонью, сквозь пальцы поглядывая на короля, и утробно замычал – похоже, в знак непреходящих страданий своей супруги. Конан отреагировал на это чувствительным пинком, и сир Лайональ, мгновенно справившись с печалью, продолжал: – В одно прекрасное утро… О, конечно, для нас оно было вовсе не прекрасным… В одно проклятое утро хищный ворон пал с небес на мою супругу и клюнул нитку алмазов! Они рассыпались! Рассыпались, государь! Мы начали собирать камни, и при этом так стенали, так стенали… Особенно Джеммальдина, моя супруга! Увы! Один алмаз так и не нашелся! И вот я решил… решил…

– Ты решил, что моя сокровищница – ювелирная лавка! – прорычал король. Лайональ повалился ему в ноги, стукаясь лбом об пол – точь в точь, как Минь Сао, кхитайский посол. Но речи кхитайца – по крайней мере, те, что доводилось слышать Конану, – были разумны, а это койфитское отродье несло всякую чушь. Конан снова пнул его ногой в тяжелом сапоге и склонился над Лайоналем, всматриваясь в его потное лицо. – Ну, и какой же камень ты хотел взять? Говори, ублюдок!

– Од-дин… т-только од-дин кам-меш-шек… – заикаясь, пробормотал койфит.

– Вот этот? – указал Конан на тускло поблескивавшее в полумраке Сердце Аримана.

– Во-он т-тот, – кивнул посол на раскрытую шкатулку и рассыпанные по полу самоцветы.

– Врешь! – мощной рукой король ухватил койфита за шиворот. – Ну-ка, покажи, что у тебя здесь!

Он с легкостью приподнял сира Лайонеля и вытащил из-под его тощего зада сверток. Затем, отбросив койфитского посла под ноги Паллантиду, Конан развернул синюю шелковую ткань.

И содрогнулся!

На широкой его ладони лежал превосходный рубин, самый что ни на есть настоящий – это киммерийцу было ясно с первого взгляда. И с первого же взгляда он понял, что рубин сей – точная копия его талисмана. Все совпадало, все, до мельчайшей подробности и грани! Словно перед глазами мастера, вырезавшего этот багровый шар, сияло истинное Сердце бога, великое сокровище Аквилонии!

Все мысли разом вылетели у Конана из головы. Он собирался о многом порасспросить койфита, и прежде всего – о черном лотосе и сломанных замках; он был уверен, что и без помощи Хриса, палача, добьется нужных ответов – ведь рядом стоял Паллантид с факелом и мечом. Огонь и сталь выжмут из этого койфитского отродья правду! Истину, а не дурацкие сказки об ожерелье Джеммальдины, его супруги!

Но сейчас он позабыл и о лотосе, и о проржавевших запорах, и о глупых историях сира Лайоналя; он глядел на камень, на подделанный амулет, и гнев огненной тучей вздымался в груди, а лицо наливалось кровью. Паллантид, не выпуская из рук клинка и факела, отступил на шаг – видно решил, что король выхватит сейчас меч и располосует койфита от плеча до бедра. Но Конан лишь швырнул подделку в сторону и обеими руками вцепился в ворот посла.

– Говори! – заревел он, побагровев от ярости. – Говори, пес! Кто делал твою игрушку?

– Скажу! Я все скажу, грозный и славный! – завизжал Лайональ. – Скажу, скажу! Только отпусти меня!

Конан снова приподнял койфита, прижав его спиной к сундуку.

– Ну? Кто делал, крыса?

– Один м-мастер… м-мастер… Я н-не з-знаю, кто он…

– Не знаешь? – с угрозой повторил король.

– Ег-го зовут Ф-фарнан… Я н-не з-знаю, где он живет…

Конан кивнул Паллантиду на факел, и волосы койфита затрещали в огне. Он дико взвыл и дернулся, но король держал крепко.

– Ну, шакал? Где живет твой мастер?

– Возле храма Митры… На улице Божественного Ока…

– Я о нем слышал, – вдруг отозвался молчавший до сих пор Паллантид. – Отличный мастер, говорят. И честный!

– Отличный и честный… – пробормотал король продолжая сжимать железными пальцами горло койфита. – Куда не глянь, повсюду одни отличные да честные парни… Откуда только берутся предатели? – Он посмотрел на бледное лицо пленника и поинтересовался: – Напомни-ка мне, Паллантид, какая казнь у нас положена изменникам?

– Ослепление, – быстро ответил командир Драконов. – Но думаю, Фарнану стоит явить милость. Все-таки он – один из лучших мастеров в Тарантии… Посидит немного в темнице, поймет свою вину и все расскажет.

– А с этим что делать? – Конан тряхнул койфита, стукнув его затылком о сундук.

– А с этим поступить по закону, государь. Отдать Хрису для дознания и выколоть глаза на площади у Железной Башни.

Сир Лайональ взвыл от ужаса; капли пота катились по его бледной физиономии, походившей, как никогда прежде, на морду загнанной в капкан крысы. Не слушая бормотания койфита, король подтолкнул его к Паллантиду.

– Сунуть в темницу, да похолоднее! Я с ним еще поговорю… потолкую раньше мастера Хриса… А Фарнана найти, и ко мне! Побыстрей! Пошли за ним Альбана да предупреди, чтоб никто рта не раскрывал!

Паллантид почтительно поклонился.

– На то они и Драконы, мой господин. Рот раскрывают, чтобы кусать, а не болтать.

Он сунул меч в ножны, ухватил помертвевшего сира Лайоналя за пышный кружевной воротник и потащил к дверям. Койфит дрыгал ногами, и тощий зад, обтянутый пунцовым бархатом штанов, тоже делал его похожил на крысу – лишь хвоста не хватало. Конан задумчиво поглядел ему вслед, наклонился, поднял рубиновый шар, изделие мастера Фарнана, завернул его в клочок синего шелка и спрятал за пояс. Потом он приблизился к пьедесталу из черного мрамора и некоторое время созерцал свой талисман.

Сокровищница была пуста, лампы горели ровно в недвижном воздухе, и тени больше не метались по сундукам, шкатулкам, стенам и потолку. Сердце Аримана тускло поблескивало, отражая свет, и казалось таким же багрово-красным, холодным и равнодушным, как всегда. Но что-то насторожило короля; ему почудилось, что затаенный огонек, сверкавший где-то в глубинах талисмана, исчез.

В самом деле потух? Или то была лишь игра воображения?

Он осторожно протянул руку и коснулся граненой поверхности, ожидая, что шар ответит ему, вспыхнет сейчас ярким огнем, испустит фонтан алого бесплотного пламени, загорится подобно небесной звезде…

Но камень остался мертвым и тусклым. Он не желал признавать своего повелителя.

***

Конан сидел в приемном покое, в кресле с точеными львиными лапами, и мрачно разглядывал два рубиновых шара. Они были совсем одинаковыми и различались лишь тем, что первый лежал на куске синего шелка, а второй покоился в шкатулке, прихваченной королем из сокровищницы. В ярком свете дня оба рубина уже не выглядели темными; они искрились и сверкали алыми искрами, но благородное их сияние казалось блеклым и жалким, не похожим на живой огонь истинного талисмана. Тлеющие угли в сравнении с буйным пламенем костра!

Мрачные думы одолевали аквилонского владыку. Теперь Конан окончательно уверился, что талисман похитили – украли в один из четырех дней, прошедших с того утра, когда он водил сына в сокровищницу. Значит, недаром беспокойство и тревога томили его! И не зря волновалась Зенобия! Что он скажет ей? И что скажет народу Тарантии и своим солдатам, ожидающим на границе?..

Ничего; пока что – ничего. Пропажа камня должна остаться в тайне; во всяком случае, королевские глашатаи не должны трубить о ней на всех площадях и перекрестках. Быть может, камень удастся найти – и найти быстро; тогда слухи и волнения ни к чему. Но если поиски затянутся…

Мысли были невеселыми, но сам Конан оставался спокоен. Жизнь его была пестрой, как узор полированной яшмы; полоска – темная, полоска – светлая, там – яркое пятно, тут – клочок мрака. Случалось, он крал, случалось, крали у него; однако, рано или поздно, он возвращал похищенное или снимал голову с похитителя. В нынешней проблеме не имелось ничего нового и осложняли ее лишь два обстоятельства: во-первых, пропажу надо было сыскать поскорей, так как он намеревался отправиться к войскам через половину луны; во-вторых, он был королем, а не бездомным бродягой, и не мог самолично рыскать по городу и своему дворцу в поисках утерянного талисмана.

По зрелом размышлении Конан решил, что в дело придется посвятить как минимум двух человек – Зенобию и Паллантида. Королеве он доверял всецело и надеялся, что она даст мудрый совет; что же касается начальника дворцовой стражи, то без него Конан не мог обойтись. Паллантид был его руками и глазами; к тому же, капитан и так многое знал.

Теперь стоило призадуматься над тем, какие отдать распоряжения Паллантиду, но к этому вопросу король собирался вернуться после беседы с ювелиром и нанявшим его койфитом. Безусловно, сир Лайональ, болтливый придурок, не крал камня – собирался, но не успел; кто-то более хитроумный обошел койфитского шакала, подставил его под королевкий гнев и подозрение. Кто? Вероятно, человек, снабдивший крысу Лайоналя лотосовым порошком и снадобьем, от коего замки в одночасье осыпались ржавчиной… Не из простых мерзавцев! Либо опытнейший местный вор, либо мастер из числа заморанских грабителей, либо маг, адепт Черного Круга… О последней возможности Конан думал с содроганием и яростью; он предпочел бы иметь дело со всеми шадизарскими искусниками,*) но не с магией и колдовством.

В дверях приемного покоя появилась приземистая фигура Альбана – в панцире, украшенном львиной головой, но без шлема. Он топтался в замешательстве, не решаясь нарушить размышления владыки.

– Государь… Смею ли я…

– Смеешь, – буркнул Конан, окинув воина хмурым взглядом. – Ну, выкладывай! Что там у тебя?

– Фарнан, мой повелитель.

– Фарнан? Так чего ты ждешь? Тащи его сюда!

– Твоя воля, владыка! – Альбан поклонился и ринулся из зала.

– Стой!

Десятник замер, раскрыв рот и выжидательно уставившись на короля.

– Этого, сира Лайоналя, тоже волоки… И пусть придет Паллантид!

– Слушаюсь, мой государь! – и десятник с грохотом выскочил за дверь.

Конан посмотрел ему вслед и покачал головой. Изящными манерами Альбан не отличался, зато был верен, крепок и силен. В прежние времена, в эпоху правления Вилера и Немедидеса, королевскую гвардию набирали сплошь из сыновей благородных аквилонских родов, опытных в обращении с оружием, но временами склонных к самовольству и даже прямому мятежу. Конан этот обычай изменил, как и многое другое, и теперь среди Черных Драконов и их старшин были преимущественно люди простого звания, тарантийцы, шамарцы и гандерландцы, воины искусные и верные. Если и попадался кто из рыцарского сословия, так непременно пуантенец; они славились преданностью, и за каждого такого бойца ручался граф Троцеро.

Но Альбан был из простых. Хороший парень этот десятник, размышлял Конан, верный и честный, но порой на него нападало что-то непонятное, вроде столбняка, и тогда Альбан замирал, выпучив глаза и приоткрыв рот, и только помахав перед его лицом рукой можно было вывести беднягу из такого состояния. В юности он лицедействовал – выступал на площадях с балаганом, изображая глупых мужей или неудачливых любовников, но потом собратья по ремеслу выгнали его: нередко посреди представления он словно обращался в камень, и партнерам приходилось отвлекать внимание публики, кривляясь, прыгая и подталкивая приятеля, чтоб привести его в себя. Вероятно, солдатское ремесло больше подходило Альбану; изгнанный с подмостков, он прослужил в армии лет десять и в битвах в столбняк не впадал.

Король не сожалел, что этот ветеран очутился среди гвардейцев; на него можно было положиться, да и подчиненные ему тарантийцы уважали своего десятника, хотя и посмеивались над его странностями – конечно, втайне; сам Альбан, обладавший немалой силой, любого согнул бы за насмешки в бараний рог.

Со вздохом спрятав в шкатулку оба рубина, Конан поставил ее затем на пол, под ноги. Тут, в приемном покое, обставленном, как и оружейная, по его вкусу, не было ничего лишнего: несколько жестких сидений у стен, большой камин да помост, на котором стояло его кресло. Тронный зал, убранный куда роскошнее, Конан не любил и появлялся там только в случае крайней необходимости. От прежних правителей там осталось изысканное великолепие – окна с синим, красным и зеленым стеклом, мозаичные панно на стенах, изображавшие охоты и пиры, сражения и коронации, богатая мебель, резные, покрытые золотом двери и мягкие толстые ковры с диковинными узорами. Вдоль стен тронного зала тянулись три ряда масляных ламп и свеч в прекрасных бронзовых подсвечниках, и каждый ряд выступал чуть дальше предыдущего, образуя как бы ступеньки. А под ними висели знамена и гербы с золотыми львами, щиты со знаками благородных родов, драгоценные парчовые завесы и пергаменты, на коих искусные писцы увековечили важнейшие из королевских указов. Слишком пышно все это выглядело, слишком торжественно! Вдобавок прежние аквилонские владыки комфорта не чурались, и сиденье трона – огромного кресла, отделанного золотом, – сплошь устилали мягчайшие пуховые подушки. Конан утопал в них, ругая про себя изнеженные королевские задницы, но, увы, заменить не мог. В некоторых вопросах его аквилонцы отличались необоримым консерватизмом; они не просто уважали, но почти боготворили все атрибуты королевской власти – в том числе, и эти проклятые подушки.

Альбан вернулся так быстро, словно не шагом шел, а мчался в своих тяжелых доспехах по длинным коридорам дворца. Он влетел в зал, почтительно поклонился и выкрикнул:

– Ювелир Фарнан, мой король!

Конан кивнул.

Два охранника ввели в зал невысокого хрупкого человечка лет тридцати с красивым бледным лицом. Его прямые русые волосы спадали на плечи, щуплые, как у ребенка; о тарантийском происхождении говорил большой, но благородной формы нос; длинные пальцы с ухоженными ногтями нервно теребили пояс, отделанный бронзовыми бляшками. Туника на нем была чистой, однако не новой; видно, мастер был небогат.

Вслед за ювелиром в приемный покой вступил Паллантид, быстро подошел к королевскому креслу, склонился к уху Конана и негромко произнес:

– Все сделано, повелитель. Люди предупреждены и будут молчать, ювелир перед тобой, а койфитскую крысу сейчас приведут.

И верно, Альбан выкрикнул:

– Сир Лайональ, посланец Кофа!

– Бывший посланец, – уточнил король, грозно поглядывая на на перепуганного койфита. Стражи швырнули его на пол, и теперь он, вывернув шею, с ужасом взирал на короля.

Конан взмахнул рукой, приказывая гвардейцам удалиться, и обратил взор на ювелира. Фарнан стоял с потерянным видом, но стоило королю взглянуть на него, как ювелир охнул, упал на колени и низко склонил голову.

Подождав несколько мгновений и видя, что тот не собирается подниматься и говорить, Конан фыркнул, выбрался из кресла и, ухватив Фарнана за ворот, отволок к стоявшим у стены табуретам. Паллантид, как верный пес, негромким рыком подогнал туда же койфита, сам же встал за спиной короля.

Фарнан, направляемый королевской рукой, робко присел на край сиденья, крепко вцепившись в него побелевшими пальцами. Сир Лайональ остался на полу; Конан нависал над койфитом словно скала над гнилым древесным стволом.

– Хочу послушать тебя, Фарнан, – буркнул король, чувствуя, как волна гнева вновь начинает подниматься в груди. Разумеется, ему было ясно, что ювелир не от безделья сотворил копию талисмана, что были тому поводы и причины; однако он едва сдерживался, чтоб не схватить обоих преступников и не столкнуть их лбами. Лишь несчастный вид Фарнана, тусклые его глаза да дрожащие губы охладили киммерийца. Он передернул плечами, словно освобождаясь от наваждения, и рыкнул:

– Говори! Говори, зачем подделал талисман! Кто подбил тебя на святотатство! А потом – потом! – я послушаю нашего дорогого гостя!

Ювелир побледнел и задрожал, а сир Лайональ скорчился на полу, будто громовой голос Конана предвещал лавину, готовую похоронить сей трухлявый ствол под градом камней. Но взгляд, который он бросил на несчастного Фарнана, был полон злобы и надменного презрения.

– Государь, мне нечего скрывать, и вину свою я знаю, – пробормотал ювелир, еще больше бледнея. – У меня есть сын, единственное дитя, свет очей моих, радость жизни моей, дар пресветлого Митры… Хороший мальчик, добрый и трудолюбивый… он с пяти лет помогает мне, а сейчас ему десять, но без него я как без рук… и без сердца…

– Сын? При чем тут твой сын? – брезгливо сморщив нос, выдавил посол. – Вот моя супруга, благочестивая Джеммальдина…

– Я сказал, что с тобой потолкую потом! – оборвал его Конан, кивая ювелиру.

– Господин отлично знает, при чем тут мой сын, – исподлобья посмотрев на сира Лайоналя, промолвил Фарнан. – Прошу, мой владыка, выслушай меня и накажи, но вели ему не перебивать.

Король кивнул Паллантиду, и тот, поставив ногу в сапоге на шею койфита, придавил его к полу лицом. Сир Лайональ захрипел.

– Полегче, Паллантид, – сказал Конан и нетерпеливо махнул рукой. – Продолжай, ювелир!

– Полторы луны назад мой сын заболел, повелитель. Что это за болезнь, никому из лекарей было неведомо, но мальчик чах день ото дня. Он почти перестал говорить, ничего не ел, только пил и кашлял. Я созвал лучших целителей Тарантии, я заплатил им большие деньги – никто не помог. Они не смогли даже определить болезнь! Тогда я обратился к знахарям, чернокнижникам и колдунам, но и те только брали с меня плату да качали головами… О, Митра, светозарный! Я истратил все свое состояние, я взял в долг у ростовщика! На что мне деньги, если сын умрет? – так я думал… И вскоре деньги кончились, но дитю моему лучше не стало. Тогда ко мне пришел этот господин… Он был ласков со мной, так ласков и так участлив… Он сказал, что вылечить моего сына может только Сердце Аримана… О, я знаю, как могуч этот талисман! И господин обещал принести мне сокровище, если я изготовлю подделку – из камня, который он дал мне… Принести только на время, клянусь Митрой! И я соблазнился, повелитель… Жизнь моего мальчика…

По лицу ювелира текли слезы, и рассказ его, как уверился Конан, был правдив – не то что история про благочестивую Джеммальдину и ворона, любителя брильянтов. К тому же все сказанное Фарнаном было нетрудно проверить, и вряд ли он стал бы лгать перед своим государем. Сыну его было десять, а принцу Конну – семь, и король понимал, что такое страх за жизнь единственного отпрыска. А потому, хлопнув Фарнана по спине, он произнес:

– Дважды в год я выношу талисман к народу, чтоб он врачевал моих подданых и даровал им здоровье и крепость тела. И не было случая, чтоб достойный исцеления не исцелился! Разве ты не мог подождать, ювелир? До дня осеннего солнцестояния?

Фарнан опустил глаза.

– Мой сын совсем плох, государь, и не протянет так долго… И потом… потом… Говорят, что ты вскоре отправишься на войну и заберешь камень с собой…

Король хмыкнул, не подтверждая и не опровергая эти слова. Сейчас его интересовало другое.

– Ты огранил рубин койфита так, что даже я не способен по виду отличить его от талисмана, – произнес он. – Скажи, как тебе это удалось?

Слезы текли по щекам Фарнана, но в глазах сверкнула гордость.

– Я – мастер, – тихо прошептал он. – Я – мастер из мастеров! Четырежды я видел камень в твоих руках, мой властелин… Этого достаточно.

Ярость Конана внезапно улеглась. Сидевший перед ним человек был виноват, но вину свою знал, в содеянном раскаивался и пощады не просил. Он ее и не получит, решил король. Всякий проступок достоин наказания, а этот, граничивший с изменой и святотатством – тем более.

Отступив на шаг, Конан окинул ювелира суровым взглядом и произнес:

– Ты рассказал правду, Фарнан, и я не стану тебя ни судить, ни наказывать, не стану выкалывать глаза и отрубать руки. Пусть тебя судьей тебе станет бог! Через половину луны ты придешь в мой дворец, Фарнан. Если сын твой будет жив еще к тому времени, ты придешь с ним, и мы испытаем целительную силу камня. Если нет… Если нет, считай, что тебя покарали боги, Митра и Ариман! – Он резко выдохнул и закончил: – Таков мой приговор! Иди!

– Ты справедлив и милостив, владыка… Благодарю тебя.

Поднявшись с табурета, ювелир склонил голову, затем, шаркая, поплелся к дверям. Плечи его поникли, и казалось, что он тащит некий невидимый, но неподъемный груз; туника над худыми лопатками потемнела от пота.

– Лучше бы ты его ослепил, – вдруг произнес Паллантид, провожая Фарнана взглядом. – Или снял с него голову, мой повелитель. Можно сделать и то, и другое, исцелив сперва его сына. Я думаю, он бы не возражал.

Конан скосил глаз на посла, придавленного паллантидовым сапогом, и склонился к уху своего начальника стражи. Тот был высок, но даже рядом с ним король выглядел настоящим гигантом, так что наклониться ему пришлось пониже. Чуть шевеля губами, Конан прошептал:

– Клянусь Кромом, сейчас я никого не могу исцелить. Камень, что был в сокровищнице – тоже подделка.

Паллантид вздрогнул, смуглое лицо его потемнело от прилившей крови.

– Укра… – начал он, но король зажал ему рот огромной ладонью, продолжая нашептывать в ухо:

– Украли! Да, украли – может, нынешней ночью, а может, четырьмя днями раньше. Этого я не ведаю! Но знаю другое: мы должны вернуть талисман за половину луны. До моего отъезда к войску!

– Однако чары, охранные чары… – Паллантид машинально коснулся виска. – Я бы почувствовал, если б в подземелье вошел кто-то чужой… Как сегодня утром…

– Нергал с ними, с чарами! Чары можно наложить, а можно и снять! Но сделал это не койфитский слизняк, – Конан бросил взгляд на сира Лайоналя, по-прежнему распростертого на полу. – Его опередили! Не знаю, кто… один из послов, нанятый грабитель или маг, кто угодно… Камня, однако, нет!

Теперь щеки Паллантида побледнели и запали, а гордый орлиный нос уныло свесился над сухими узкими губами. Выглядел он сейчас немногим лучше, чем утром, когда охранное заклятье Хадрата перетряхнуло ему мозги, устроив в голове колокольный звон. Причина этой внезапной трансформации Конану была ясна: за сохранность талисмана Паллантид отвечал жизнью.

– Я виноват… – пробормотал он. – Виноват, государь! Моя голова…

– Твоя голова мне еще пригодится, – буркнул Конан. – А теперь давай-ка допросим этого койфитского шакала.

Паллантид, наклонившись, вздернул сира Лайоналя вверх. Недолгое пребывание в темнице явно пошло койфиту на пользу: выглядел он устрашенным и, видимо, уже не собирался потчевать короля байками о вороне и ожерелье своей супруги. Его пышный кружевной воротник был разодран, щегольская туника покрылась пылью, а на спине, у шеи, отпечался след паллантидова сапога.

Оглядев койфитского посла с ног до головы, Конан сказал:

– К тебе, крыса, у меня только один вопрос. Не о ювелире и не о том, для чего ты забрался в мою сокровищницу; это я и так знаю. Скажи-ка мне, где ты раздобыл порошок черного лотоса и зелье, превратившее замки в ржавую пыль? Только подумай, подумай хорошенько… Я не поверю, что все это тебе принес ворон, в обмен на камешек из ожерелья твоей супруги. Попробуешь соврать, потеряешь голову.

Дрожь ужаса сотрясла щуплое тело Лайоналя.

– Черный колдун… – пробормотал он, – черный колдун, стигиец, дал мне порошок и зелье… Пощади, владыка! Пощади, милосердный! Я не лгу!

– Теперь, я думаю, не лжешь. Выходит, все, что нужно, ты получил от стигийца… Даром?

– Даром, повелитель! Он только хотел… хотел… чтоб ты лишился талисмана… Он обещал помочь мне отвезти камень в Коф, к моему господину Страбонусу…

– Не уверен, что ты добрался бы туда, глупец! – рявкнул Конан. – Ну, ладно… Как, ты говоришь, звали того колдуна?

– Нох-Хор, – пробормотал койфит. – Нох-Хор, владыка. И видом походил он на жреца Сета…

– Где ты с ним встречался?

– У торговых рядов на главном базаре и на окраине Тарантии, за городскими воротами, вблизи Южного тракта… Он приходил сам… не знаю, где он прячется… Клянусь! Тощий, высокий, грязный, в черной хламиде… Страшный!

Конан переглянулся с Паллантидом. В приемном покое вдруг то ли повеяло ледяным дыханием ванахеймских равнин, то ли пахнуло жаром стигийских песков, и свет, изливавшийся в широкие окна, будто померк; оба, и король, и его военачальник, ощутили знобящее прикосновение ужаса. За спиной сира Лайонала, глупца и болтуна, внезапно возникла фигура в черном – призрак далекой Стигии, смутный, но полный угрозы, предвещающий опасности и беды.

Король опомнился первым. Повернувшись к двери, он кликнул Альбана, велел отправить бывшего койфитского посла в подземелья Железной Башни и, когда воины вытащили подвывающего от страха сира Лайоналя за порог, сказал:

– Ищи стигийца, Паллантид! Ищи и тех, кого он мог подкупить, соблазнить или запугать. Печень Крома! Я думаю, любой из посланников может стать его орудием… или уже стал…

– Надо обыскать их покои, – задумчиво произнес Паллантид. – Мы скажем, что койфитский шакал покушался на твою особу, пытался отравить тебя по наущению жрецов Сета. И еще скажем, что он запрятал отраву во дворце – быть может, в комнатах остальных послов.

– Хорошо, обыскивай. Но это половина дела! Нужно проверить весь темный люд в Тарантии, воров и грабителей, знахарей и колдунов, что таскаются по базарам. Вдруг они слышали о стигийце или о том, что кто-то покушается на королевскую сокровищницу…

– Может, какой-нибудь чернокнижник сумеет разыскать камень, – заметил Паллантид. – Не все же они жулики!

– Не все, – согласился Конан, – но большинство. Собери их! Завтра! Только не во дворце, а в сараях за конюшней – в том, что ближе к зверинцу. Я с ними поговорю. Гвардейцев поставь вокруг человек пятьдесят, и сам будь со мной. И мастера Хриса приведи. С плетью и веревкой!

Капитан Черных Драконов поклонился.

– Все будет исполнено по твоей воле, государь! А что до мастера Хриса, так всегда ходит с плетью и веревкой.

____________________

*) Шадизар и Аренджун – два крупнейших города Заморы, прославленных своими искусными ворами и грабителями. В юности Конан обучался там воровскому ремеслу (примечание автора).