Текст книги "Сердце Аримана"

Автор книги: Михаил Ахманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

– Говори! Говори, зачем подделал талисман! Кто подбил тебя на святотатство! А потом – потом! – я послушаю нашего дорогого гостя!

Ювелир побледнел и задрожал, а сир Лайональ скорчился на полу, будто громовой голос Конана предвещал лавину, готовую похоронить сей трухлявый ствол под градом камней. Но взгляд, который он бросил на несчастного Фарнана, был полон злобы и надменного презрения.

– Государь, мне нечего скрывать, и вину свою я знаю, – пробормотал ювелир, еще больше бледнея. – У меня есть сын, единственное дитя, свет очей моих, радость жизни моей, дар пресветлого Митры… Хороший мальчик, добрый и трудолюбивый… он с пяти лет помогает мне, а сейчас ему десять, но без него я как без рук… и без сердца…

– Сын? При чем тут твой сын? – брезгливо сморщив нос, выдавил посол. – Вот моя супруга, благочестивая Джеммальдина…

– Я сказал, что с тобой потолкую потом! – оборвал его Конан, кивая ювелиру.

– Господин отлично знает, при чем тут мой сын, – исподлобья посмотрев на сира Лайоналя, промолвил Фарнан. – Прошу, мой владыка, выслушай меня и накажи, но вели ему не перебивать.

Король кивнул Паллантиду, и тот, поставив ногу в сапоге на шею койфита, придавил его к полу лицом. Сир Лайональ захрипел.

– Полегче, Паллантид, – сказал Конан и нетерпеливо махнул рукой. – Продолжай, ювелир!

– Полторы луны назад мой сын заболел, повелитель. Что это за болезнь, никому из лекарей было неведомо, но мальчик чах день ото дня. Он почти перестал говорить, ничего не ел, только пил и кашлял. Я созвал лучших целителей Тарантии, я заплатил им большие деньги – никто не помог. Они не смогли даже определить болезнь! Тогда я обратился к знахарям, чернокнижникам и колдунам, но и те только брали с меня плату да качали головами… О, Митра, светозарный! Я истратил все свое состояние, я взял в долг у ростовщика! На что мне деньги, если сын умрет? – так я думал… И вскоре деньги кончились, но дитю моему лучше не стало. Тогда ко мне пришел этот господин… Он был ласков со мной, так ласков и так участлив… Он сказал, что вылечить моего сына может только Сердце Аримана… О, я знаю, как могуч этот талисман! И господин обещал принести мне сокровище, если я изготовлю подделку – из камня, который он дал мне… Принести только на время, клянусь Митрой! И я соблазнился, повелитель… Жизнь моего мальчика…

По лицу ювелира текли слезы, и рассказ его, как уверился Конан, был правдив – не то что история про благочестивую Джеммальдину и ворона, любителя брильянтов. К тому же все сказанное Фарнаном было нетрудно проверить, и вряд ли он стал бы лгать перед своим государем. Сыну его было десять, а принцу Конну – семь, и король понимал, что такое страх за жизнь единственного отпрыска. А потому, хлопнув Фарнана по спине, он произнес:

– Дважды в год я выношу талисман к народу, чтоб он врачевал моих подданых и даровал им здоровье и крепость тела. И не было случая, чтоб достойный исцеления не исцелился! Разве ты не мог подождать, ювелир? До дня осеннего солнцестояния?

Фарнан опустил глаза.

– Мой сын совсем плох, государь, и не протянет так долго… И потом… потом… Говорят, что ты вскоре отправишься на войну и заберешь камень с собой…

Король хмыкнул, не подтверждая и не опровергая эти слова. Сейчас его интересовало другое.

– Ты огранил рубин койфита так, что даже я не способен по виду отличить его от талисмана, – произнес он. – Скажи, как тебе это удалось?

Слезы текли по щекам Фарнана, но в глазах сверкнула гордость.

– Я – мастер, – тихо прошептал он. – Я – мастер из мастеров! Четырежды я видел камень в твоих руках, мой властелин… Этого достаточно.

Ярость Конана внезапно улеглась. Сидевший перед ним человек был виноват, но вину свою знал, в содеянном раскаивался и пощады не просил. Он ее и не получит, решил король. Всякий проступок достоин наказания, а этот, граничивший с изменой и святотатством – тем более.

Отступив на шаг, Конан окинул ювелира суровым взглядом и произнес:

– Ты рассказал правду, Фарнан, и я не стану тебя ни судить, ни наказывать, не стану выкалывать глаза и отрубать руки. Пусть тебя судьей тебе станет бог! Через половину луны ты придешь в мой дворец, Фарнан. Если сын твой будет жив еще к тому времени, ты придешь с ним, и мы испытаем целительную силу камня. Если нет… Если нет, считай, что тебя покарали боги, Митра и Ариман! – Он резко выдохнул и закончил: – Таков мой приговор! Иди!

– Ты справедлив и милостив, владыка… Благодарю тебя.

Поднявшись с табурета, ювелир склонил голову, затем, шаркая, поплелся к дверям. Плечи его поникли, и казалось, что он тащит некий невидимый, но неподъемный груз; туника над худыми лопатками потемнела от пота.

– Лучше бы ты его ослепил, – вдруг произнес Паллантид, провожая Фарнана взглядом. – Или снял с него голову, мой повелитель. Можно сделать и то, и другое, исцелив сперва его сына. Я думаю, он бы не возражал.

Конан скосил глаз на посла, придавленного паллантидовым сапогом, и склонился к уху своего начальника стражи. Тот был высок, но даже рядом с ним король выглядел настоящим гигантом, так что наклониться ему пришлось пониже. Чуть шевеля губами, Конан прошептал:

– Клянусь Кромом, сейчас я никого не могу исцелить. Камень, что был в сокровищнице – тоже подделка.

Паллантид вздрогнул, смуглое лицо его потемнело от прилившей крови.

– Укра… – начал он, но король зажал ему рот огромной ладонью, продолжая нашептывать в ухо:

– Украли! Да, украли – может, нынешней ночью, а может, четырьмя днями раньше. Этого я не ведаю! Но знаю другое: мы должны вернуть талисман за половину луны. До моего отъезда к войску!

– Однако чары, охранные чары… – Паллантид машинально коснулся виска. – Я бы почувствовал, если б в подземелье вошел кто-то чужой… Как сегодня утром…

– Нергал с ними, с чарами! Чары можно наложить, а можно и снять! Но сделал это не койфитский слизняк, – Конан бросил взгляд на сира Лайоналя, по-прежнему распростертого на полу. – Его опередили! Не знаю, кто… один из послов, нанятый грабитель или маг, кто угодно… Камня, однако, нет!

Теперь щеки Паллантида побледнели и запали, а гордый орлиный нос уныло свесился над сухими узкими губами. Выглядел он сейчас немногим лучше, чем утром, когда охранное заклятье Хадрата перетряхнуло ему мозги, устроив в голове колокольный звон. Причина этой внезапной трансформации Конану была ясна: за сохранность талисмана Паллантид отвечал жизнью.

– Я виноват… – пробормотал он. – Виноват, государь! Моя голова…

– Твоя голова мне еще пригодится, – буркнул Конан. – А теперь давай-ка допросим этого койфитского шакала.

Паллантид, наклонившись, вздернул сира Лайоналя вверх. Недолгое пребывание в темнице явно пошло койфиту на пользу: выглядел он устрашенным и, видимо, уже не собирался потчевать короля байками о вороне и ожерелье своей супруги. Его пышный кружевной воротник был разодран, щегольская туника покрылась пылью, а на спине, у шеи, отпечался след паллантидова сапога.

Оглядев койфитского посла с ног до головы, Конан сказал:

– К тебе, крыса, у меня только один вопрос. Не о ювелире и не о том, для чего ты забрался в мою сокровищницу; это я и так знаю. Скажи-ка мне, где ты раздобыл порошок черного лотоса и зелье, превратившее замки в ржавую пыль? Только подумай, подумай хорошенько… Я не поверю, что все это тебе принес ворон, в обмен на камешек из ожерелья твоей супруги. Попробуешь соврать, потеряешь голову.

Дрожь ужаса сотрясла щуплое тело Лайоналя.

– Черный колдун… – пробормотал он, – черный колдун, стигиец, дал мне порошок и зелье… Пощади, владыка! Пощади, милосердный! Я не лгу!

– Теперь, я думаю, не лжешь. Выходит, все, что нужно, ты получил от стигийца… Даром?

– Даром, повелитель! Он только хотел… хотел… чтоб ты лишился талисмана… Он обещал помочь мне отвезти камень в Коф, к моему господину Страбонусу…

– Не уверен, что ты добрался бы туда, глупец! – рявкнул Конан. – Ну, ладно… Как, ты говоришь, звали того колдуна?

– Нох-Хор, – пробормотал койфит. – Нох-Хор, владыка. И видом походил он на жреца Сета…

– Где ты с ним встречался?

– У торговых рядов на главном базаре и на окраине Тарантии, за городскими воротами, вблизи Южного тракта… Он приходил сам… не знаю, где он прячется… Клянусь! Тощий, высокий, грязный, в черной хламиде… Страшный!

Конан переглянулся с Паллантидом. В приемном покое вдруг то ли повеяло ледяным дыханием ванахеймских равнин, то ли пахнуло жаром стигийских песков, и свет, изливавшийся в широкие окна, будто померк; оба, и король, и его военачальник, ощутили знобящее прикосновение ужаса. За спиной сира Лайонала, глупца и болтуна, внезапно возникла фигура в черном – призрак далекой Стигии, смутный, но полный угрозы, предвещающий опасности и беды.

Король опомнился первым. Повернувшись к двери, он кликнул Альбана, велел отправить бывшего койфитского посла в подземелья Железной Башни и, когда воины вытащили подвывающего от страха сира Лайоналя за порог, сказал:

– Ищи стигийца, Паллантид! Ищи и тех, кого он мог подкупить, соблазнить или запугать. Печень Крома! Я думаю, любой из посланников может стать его орудием… или уже стал…

– Надо обыскать их покои, – задумчиво произнес Паллантид. – Мы скажем, что койфитский шакал покушался на твою особу, пытался отравить тебя по наущению жрецов Сета. И еще скажем, что он запрятал отраву во дворце – быть может, в комнатах остальных послов.

– Хорошо, обыскивай. Но это половина дела! Нужно проверить весь темный люд в Тарантии, воров и грабителей, знахарей и колдунов, что таскаются по базарам. Вдруг они слышали о стигийце или о том, что кто-то покушается на королевскую сокровищницу…

– Может, какой-нибудь чернокнижник сумеет разыскать камень, – заметил Паллантид. – Не все же они жулики!

– Не все, – согласился Конан, – но большинство. Собери их! Завтра! Только не во дворце, а в сараях за конюшней – в том, что ближе к зверинцу. Я с ними поговорю. Гвардейцев поставь вокруг человек пятьдесят, и сам будь со мной. И мастера Хриса приведи. С плетью и веревкой!

Капитан Черных Драконов поклонился.

– Все будет исполнено по твоей воле, государь! А что до мастера Хриса, так всегда ходит с плетью и веревкой.

____________________

*) Шадизар и Аренджун – два крупнейших города Заморы, прославленных своими искусными ворами и грабителями. В юности Конан обучался там воровскому ремеслу (примечание автора).

Глава 5. Маги, грабители и послы

Утро следущего дня выдалось на редкость солнечным; око Митры, поднявшись над широкой долиной Хорота, озарило опочивальню королевы чудным, каким-то бело-розовым светом. Блестели нити шелковых занавесей, сочные узоры ковров сливались в одно яркое многоцветное пятно, серебряные и бронзовые светильники на стенах сверкали яркими отблесками, а в хрустальных сосудах для омовения свет дробился на тысячу радужных бликов, подобный тонким клинкам Иранистана или кинжалам Вендии.

Зенобия открыла глаза, радостно улыбнулась наступающему дню и повернула черноволосую головку. Улыбка тут же сползла с ее лица – Конана рядом не было. Неясный страх на мгновение сжал сердце королевы; она вскочила, сама еще не зная, что будет делать, но вдруг дверь тихо отворилась.

– Уже встаешь, моя красавица?

Король вошел в опочивальню. На губах его тоже играла улыбка, не слишком радостная, но тревоги Зенобии вмиг улетучились. Она кинулась ему навстречу, но, не добежав полшага, замерла и склонила голову набок, разглядывая супруга.

– Что-то не так? – Конан оглядел свою тунику с золотым львом на груди, поправил свисавшую с могучей шеи цепь и пожал плечами. – Кром! Мне кажется, я в полном порядке.

– Ты в полном порядке, – подтвердила королева. – Но о себе я этого сказать не могу.

– Тебе приснился дурной сон? – король нахмурил брови.

– Хвала Митре, нет! Мне приснился хороший сон. Но… но я вижу, ты снова обеспокоен. Чем, мой повелитель? Твои заботы тревожат мое сердце…

Конан отвел глаза.

– Ты видела принца?

– Да. Вчера он показывал мне, как умеет метать копья и сражаться на мечах… и позавчера тоже… Весь день он не снимает панцирь, но Эвкад сказал, что это хорошо – чем раньше мальчик привыкнет к тяжести доспехов, тем лучше.

– Эвкад прав. И доспехи, что ты заказала Конну, достойны принца Аквилонии. Щит только великоват… под мужскую руку…

– И ты расстроен из-за этого?

– Нет. Разумеется, нет! – Король склонился к ней, и жесткие темные волосы защекотали щеку Зенобии. – Я знаю, – негромко произнес он, – что ты, женщина, многое видишь яснее меня. Наверно, боги одарили душу твою предвидением, и я, не раз убедившись в том, готов прислушаться к твоему совету. И сейчас мне нужен совет… совет и твоя помощь.

Зенобия отпрянула, всматриваясь в хмурое лицо короля. Улыбка его исчезла, лоб изрезали морщины, и он будто бы разом постарел лет на десять.

– Что случилось, мой супруг? Почему ты спрашивал о Конне? Почему говорил о его доспехах и щите? Что с нашим мальчиком?

– Ничего… с ним ничего плохого… Если не считать, что с его наследством непорядок.

– С наследством? О каком наследстве ты говоришь?

– О камне, – пробормотал король сквозь зубы. – О талисмане, о Сердце бога, хранившем Аквилонию! Недавно ты предупреждала меня… предупреждала, но был слеп и глух! Мне надо было поставить у сокровищницы сотню воинов, навесить сто замков и призвать Хадрата с Пелиасом, чтоб они наложили сто заклятий! Но я не успел… Камень украли!

Казалось, новость эта не поразила королеву. Словно в раздумье, она прикрыла шелковистыми ресницами глаза, и тонкие ее пальцы, утешая и успокаивая, легли на грудь Конана. Они стояли совсем рядом – исполин в синей бархатной тунике и хрупкая невысокая женщина, едва достававшая ему до ключицы. И король, глядя в спокойное и прекрасное лицо своей супруги, творил безмолвную молитву – странное занятие, которое в прежние годы вызвало бы у него лишь презрительную усмешку. Но теперь, случалось, он молился и благодарил; молился за свою королеву и своего сына и благодарил Митру, пославшегоему это счастье. Теперь ему было с кем разделить тяжкий груз и у кого спросить совета.

– Камень украли, – тихо и печально повторила Зенобия. – Ну, что ж, все бывает, мой супруг! Я думаю, сотня воинов, и сто замков, и самые могучие чары не защитили бы его – ведь коварство людское безмерно! А против коварства есть только одно оружие – хитрость. Верней, хитроумие… искусство упредить врага и расставить ему ловушку.

– Поздно ставить ловушки, – сказал Конан. – Талисмана уже нет! Но о том известно лишь мне, тебе и Паллантиду. Мы будем искать, однако…

– …однако, – подхватила королева, – я – всего лишь женщина, а вы с Паллантидом – воины. Для всякого же дела нужен свой мастер, ибо умеющий выковать меч и набрать кольчугу не сможет пошить плащ или огранить самоцвет. Тарантия – город великий и большой, и есть в нем разные люди, и оружейники, и портные, и ювелиры… Отчего ж не быть искуснику, помогающему в поисках утерянного?

– Таков твой совет? – произнес король.

– Да! Найди умельца, мастера розыска, и поручи ему это дело. – Зенобия слабо улыбнулась и погладила темную гриву супруга. – Не знаю, милый, одарена ли я предчувствием, как ты говоришь, но сейчас мне кажется, что все будет хорошо. Поищи надежного человека, и пусть он поможет нам – за деньги или ради чести послужить королю Аквилонии.

– Я велел Паллантиду собрать всех таких умельцев, что шляются по тарантийским базарам и ворожат, помогая найти утерянное. Может, кто из них сгодится?

– Не думаю, – Зенобия покачала черноволосой головкой. – Люди с базара немногого стоят. Тут нужно другое…

– Маг?

– Возможно, маг, или человек, равный магу в своем искусстве. Такой, который умеет следить, слушать и размышлять.

Конан потер старый рубец на щеке, след гирканской стрелы.

– Не навестить ли Хадрата? – пробормотал он. – Слушать и размышлять Хадрат умеет… да и следить тоже…

– Навести, – сказала Зенобия. – Хадрат умен, и однажды помог тебе. Но я думаю, что дело это – не для мага и не для жреца. Человек опытный и хитроумный справится с ним лучше.

Кивнув, король направился к двери. Зенобия проводила его взглядом, потом подошла к окну, посмотрела на солнце, висевшее над черепичными крышами Тарантии, на ослепительно-яркое небо, обитель Митры, и сотворила священный знак. Пусть Светозарный хранит ее короля, ее сына и ее любовь к ним! Все остальное неважно… Все остальное они сумеют преодолеть – силой оружия, силой разума, силой чар… Или хитроумия!

Щит, – внезапно подумала она, – щит и в самом деле тяжел для мальчишеских рук… Но Конану будет в самый раз!

***

Казалось, с желтого сморщенного лица кхитайца никогда не сходит вежливая улыбка. Зато узкие темные глаза под набрякшими веками смотрели на Паллантида холодно, даже угрюмо, пронизывая его насквозь. Несмотря на малый рост и хрупкое телосложение кхитаец был бы опасным противником даже для воина в броне и с мечом – в этом Паллантид не сомневался. Минь Сао хоть и был в преклонных годах, являлся мастером кхиу-та, жестокой и подлой борьбы, где смертельным оружием мог оказаться и свернутый особым образом лист пергамента, и птичье перо, и нашейная цепь, и просто отточенный до небывалой остроты ноготь. А ногти у Минь Сао были острыми, очень острыми!

Конечно, Паллантид не боялся; в прошлом капитану Черных Драконов случалось встречать врагов и пострашнее. Но что-то в кхитайце настораживало его, наводило на размышления; он думал, что натурой своей, изворотливой, коварной и, вероятно, злобной, кхитайский посланец не уступает черным стигийским магам. Похоже, Минь Сао никогда и никому не говорил правды, и все его слова, хоть их и было немного, следовало пропускать мимо ушей и по возможности отвечать ему так же – вежливо и бессмысленно. Именно эту науку Паллантид и называл дипломатией и владел ею лучше своего короля. Король был слишком нетерпеливым и не всегда мог сдержать руку и спрятать горячий нрав под маской холодного равнодушия.

Что касается самого Паллантида, то он умел разговаривать и с государями, и с послами, и с высокими вельможами. Он знал, когда можно пригрозить, когда действовать силой, а когда лучше соблюсти вежливость. Кхитаец пока что не был уличен в преступных умыслах, а значит, грозить ему не стоило; вполне хватит просьбы, подкрепленной повелением короля. И Паллантид, поклонившись и нацепив ухмылку – безразличную, ничуть не хуже кхитайской, – произнес:

– Волею владыки моего я обязан осмотреть твои покои, почтеннейший. Не держи обиды; государь не думает, что сам ты хоть в чем-либо нарушил наш закон или благопристойность. Но во дворце обнаружился злоумышленник, покушавшийся на короля и припрятавший где-то смертельный яд.

– Кто же он, достойный страж нефритового дворца? – ледяным голосом промолвил Минь Сао.

Паллантид с притворным огорчением развел руками.

– Сир Лайональ, бывший койфитский посол!

– Во имя Яшмовых Небес! – Кхитаец повторил жест Паллантида. – Какое злодеяние! Но разве ты, верный страж, не сумел дознаться, где спрятан яд? Этот Лай-О-Наль не выглядит умным и смелым человеком. Скорей он похож на трусливую крысу!

– Дознание уже ведется, – сказал Паллантид, оглядываясь на Драконов, нетерпеливо топтавшихся за его спиной. – Но яд такого свойства, что мы не можем медлить, ожидая, когда злоумышленник признается.

– Такого свойства? Что ты имеешь в виду, о старший над стражами?

Паллантид склонился к сморщенному уху кхитайца и прошептал:

– Пыльца черного лотоса, почтеннейший. Представь себе, что ты, по неведению, коснешься ее… И что будет?

– О! – брови кхитайца взлетели вверх. – Черный лотос! Теперь я понимаю!

– А раз понимаешь, то позволь, ради собственной безопасности, заглянуть в твои покои. Жизнь гостей короля драгоценна, и потому мы должны и обязаны проверить твою комнату – так же, как проверяем все комнаты во дворце. Считай, что это формальность, простая формальность, и не откажи в любезности, достопочтенный, присутствовать при осмотре. Люди мои опытны и все сделают быстро.

– С превеликим удовольствием, – поклонившись, ответил кхитаец и отступил в сторону. Но от Паллантида не укрылся полыхнувший в темных узких глазах посла огонек насмешки – искра, что вспыхивала не раз, пока гвардейцы перетряхивали его добро, осматривали мебель и стены. Вероятно, Минь Сао не испытывал того удовольствия, о коем только что поведал! Впрочем, на чувства кхитайца Паллантиду было наплевать; главное, что тот согласился на обыск без крика и возражений.

Вещей у кхитайского посла оказалось немного – маленький сундучок с одеждой и еще один, побольше, в котором находились три десятка лакированных футляров со свитками, исписанными черными и красными иероглифами. Имелся среди них и странно пахнувший мешочек с какими-то засушенными травами, не похожими, разумеется, на черный лотос; их острый пряный аромат в сон не клонил, а, скорее, просветлял разум и память. Понюхав эти травы, Паллантид с прежней вежливой улыбкой пробормотал извинения и распорядился заканчивать осмотр.

Послы обитали в западном крыле огромного королевского дворца; флигель этот состоял как бы из ряда отдельных одинаковых построек, соединенных широким коридором с арками и дверьми. В городе, на постоялых дворах, чужеземным посланцам селиться запрещали, так как, с одной стороны, за каждым требовался догляд и присмотр, а с другой охранять и беречь их в дворцовых стенах было неизмеримо легче. Обычно двери под арками в коридоре оставались закрытыми, и каждый чужеземец входил и выходил из своих покоев со стороны сада, за которым располагались конюшни, зверинец и западные дворцовые врата. Но сейчас там стояла охрана, и у каждой распахнутой двери тоже высился солдат в блестящем панцире и высоком шлеме; сам же Паллантид, в сопровождении двух дюжин Черных Драконов, шествовал по коридору.

С офирцем Мантием Кроатом и сиром Алонзелем, аргосским послом, без криков не обошлось. Они не желали, чтоб кто-то ворошил их бумаги, написанные вполне понятным языком, а не кхитайскими иероглифами, так как в тех бумагах, возможно, обнаружилось бы кое-что любопытное и не предназначенное для аквилонских глаз. Паллантид успокоил строптивцев; секретные зингарские да аргосские пергаменты его сейчас не интересовали, ибо искал он талисман либо лотосовый порошок, легко узнаваемый по запаху. Но ни магического кристалла, ни стигийского снадобья у Алонзеля и Кроата не нашлось.

Зингарец Винчет Каборра раскрыл свои двери без лишних слов. Он лишь презрительно плечами да отступил в сторону, пропуская Паллантида в свое временное жилище. Каборра был высок, крепок и жилист; темные глаза его, горделивые и мрачные, полыхали бессильной яростью. Этот человек не тратил времени даром и признавал лишь одно право – право силы, право клинка, право рыцарского своеволия. Из всех послов он был наиболее понятен Паллантиду, но неприятен не менее остальных. Зингарец, одно слово! Высокомерный и коварный, из тех нобилей, что считают себя солью земли; такой и вправду мог подбить койфитского недоумка на любую глупость.

И потому его покои Паллантид обыскивал с особым тщанием.

Каборра, казалось, отлично догадывался о причине подобного недоверия. И сейчас, сидя в углу своей комнаты и взирая, как стражи копаются в его добре, он то кривил в усмешке тонкие губы, то наматывал на палец длинный черный локон, то пожимал плечами, словно бы говоря: " Ищите! Ищите, болваны! Мне все равно." Гнев, высокомерие и гордость не лишили его выдержки – привычной выдержки царедворца и солдата, побывавшего во многих сражениях. И только когда гвардейцы добрались до ларчиков с монетами и письмами, Винчет Каборра проявил первый и явный признак раздражения. Внезапно кулаки его сжались, зубы скрипнули – так, что Паллантид и люди его словно по команде подняли головы; затем зингарский рыцарь резко поднялся и, не обращая внимания на подозрительные взгляды Черых Драконов, вышел вон.

В покоях Хашами Хата начальника стражи ждал совсем иной прием. Толстозадый бородатый шемит с красным лицом, пыхтя и кланяясь, торопливо посторонился, пропуская солдат в свои комнаты. Выглядел он почтительным и подобострастным, однако в его маленьких глазках, глубоко упрятанных под черными нависшими бровями, нельзя было подметить истинного отношения к происходящему и к изложенной ему причине обыска. Паллантиду казалось, что в зрачках шемита скрывает мутная пелена, а что прячется за ней, он разобрать не мог.

Однако, когда осмотр закончен, Хашами Хат склонился к нему и хрипло прошептал:

– Не знаю, мой господин, какие повеления ты получил от великого короля и что ты ищешь на самом деле. Но я готов дать тебе совет.

– Совет? – Брови Паллантида изогнулись, как два туранских ятагана.

– Во имя грудей матери Ашторет, – прошелестел Хашами, – ты ведь не станешь подозревать меня в злом умысле? В том, что я собираюсь отравить блистательного владыку или похитить у него нечто бесценное? Не равняй меня с псами из Офира, Аргоса и Зингары и не считай глупцом вроде недоумка Лайоналя! Для них твой повелитель – враг, для нас – союзник и покровитель, защита от стигийского колдовства! И потому, что утеряно Аквилонией, утеряно и Шемом. Так?

– Возможно, – с вежливой улыбкой произнес Паллантид.

– Но утерянное можно найти, мой господин, если знать, как взяться за дело. Не с рвением простаков, как твои солдаты, а с умом и сноровкой… Слушай, – Хашами Хат придвинулся ближе к капитану Черных Драконов, обдавая его сочными запахами вина, баранины и лука, – слушай, доблестный: за городскими стенами, выше по течению Хорота, есть одна усадебка… Живет в ней некий Сирам, шемит, имеющий и многие другие имена… Очень умный и сноровистый человек! Почему бы не призвать его на помощь? Он работает за плату и – хвала Мардуку! – еще не было случая, чтоб он не сыскал утерянного.

– Я охраняю дворец и город, – сказал Паллантид, – и мне известны многие люди, очень многие. Почему ж я не слышал об этом умном и сноровистом шемите?

– Потому, что он такой умный и сноровистый, – ответствовал Хашами Хат. – Запомни, мой господин, и передай солнцеликому владыке: усадьба неподалеку от города, на речном берегу. Стены – белые, крыша – красная, над ней – голубятня, и у ворот – кусты жасмина. Только не пытайся притащить этого Сирама во дворец, он никуда не ездит.

– А почему?

Посол со вздохом сожаления осмотрел свой объемистый живот.

– Слишком он толстый, как многие из нас, шемитов. Я против него – ягненок против откормленного барана. Так что лучше, если милостивый король отправится к нему сам.

***

Паллантид доложил королю об усадьбе с кустами жасмина у ворот и обитавшем в ней шемите. Это, однако, не избавило капитана стражи от неприятного занятия – объехать все базары да кабаки, притоны и злачные места Тарантии. Шемит шемитом, но повелитель желал видеть и своих искусников, аквилонских; желал потолковать с ними и убедиться, кто из этих мерзавцев и жуликов может быть полезным.

Вот почему, едва солнце, светлый глаз Митры, перевалило за полдень, Паллантид, с полусотней помощников начал мотаться по городу, собирая во дворец всех тарантийских знахарей, предсказателей, чернокнижников, колдунов и магов, а заодно отлавливая главарей бандитских шаек. Приказ короля оказалось исполнить не так-то просто: самын умные из колдунов по базарам да постоялым дворам не шлялись, а сидели в своих домах, ни за что не желая оттуда вылезать – даже по любезному приглашению владыки. Пришлось выкуривать их: кого – угрозами, кого – лестью и всевозможными посулами. Что же касается бандитских главарей, то они никак не могли поверить, что их не собираются пытать и казнить, а посему ругались, клялись, лили слезы и отпирались от всех своих грехов сразу, утверждая, что невинны, как новорожденные ягнята. Паллантид, усталый и раздраженный, то хватался за меч и плеть, то криво улыбался, беспрестанно вытирал о плащ вспотевшие ладони и снова начинал бранить, улещивать и запугивать. Наконец все нужные люди были отловлены, пересчитаны и отправлены под охраной во дворец.

Покачиваясь в седле, командир Черных Драконов ехал следом за носилками, в которых важно восседал самый злобный и самый знаменитый из аквилонских чернокнижников – Кабелин. Родом он был то ли из Заморы, то ли из Коринфии, никто толком не знал; во всяком случае, в Тарантии он появился лет двадцать назад и пережил двух королей, Вилера и Нумедидеса, восстания и бунты, голод и мятежи, а также бедствия времен Немедийской войны, так что мог считаться настоящим тарантийцем. На чем основывалась его слава колдуна, никто не мог объяснить. Скорее всего, пришла из чужих краев за ним следом, ибо жители Тарантии настолько боялись его надменного и неприступного вида, что редко обращались к нему за помощью. "Лучше, – говорили они меж собой, – оказаться в клетке с тигром, чем один раз пройти мимо окна Кабелина." И в самом деле, вечно торчавший в окне маг, кашляя и плюясь, обругивал прохожих на разных языках и грозил жуткими карами им и их потомству – и все лишь потому, что они не поклонились низко или обошли его дом не с той стороны. Можно было подумать, что великий и могущественный колдун рехнулся на старости лет, но ведь всякому известно, что маги с ума не сходят. Они бывают капризными и мерзкими, но уж никак не чокнутыми! И поэтому Кабелин сохранял свою славу и по сю пору, занимаясь по ночам неизвестно чем, а тарантийский люд постепенно проложил себе другую дорогу, далеко огибающую дом неуживчивого мага.

Вот этого-то хорька, вместе с тремя десятками крыс помельче, Паллантид и конвоировал под вечер в королевский дворец.

***

Конан, поджидая гостей, оставался в своей оружейной; раздраженно ходил из угла в угол, от камина к столу, топча сапогами туранский ковер да поглядывая на клинки и панцири, развешанные по стенам. По правде говоря, ему не хотелось видеть тех, кого он велел свезти во дворец. Заранее представляя себе постные физиономии чародеев и разбойные рожи ночных искусников, облегчавших кошельки горожан, он скрипел зубами и сыпал проклятьями, поминая Нергала и всех его грязных прихвостней. Гораздо охотнее он потолковал бы с честными пиратами или с контрабандистами; те хоть и не щеголяли ученостью, зато отличались веселым нравом, душевной широтой и пристрастием к крепким напиткам.

В очередной раз продефилировав от стола к камину и обратно, король взял топорик, излюбленное оружие карпашских горцев, и несильно ударил о панцирь, висевший на стене и украшенный чеканкой и бронзовыми накладками. Оружейная наполнилась перезвоном, который весьма нравился Конану; звуки, отразившись от потолка, порождали в воздухе многократное эхо.

Звон еще не смолк, как в зале появился Дамиун, старый слуга в шерстяной тунике, подпоясанной широким ремнем. Он с выжиданием взглянул на повелителя, хмурого, как грозовая туча. Впрочем, ему было заранее известно, что прикажет король. Так и получилось.